Шпана

Занятой человек — это вовсе не офисный работник, которому на неделе предстоит пройти через три совещания и пять планёрок. Это и не курьер, который должен за день доставить с десяток тяжёлых посылок в разные концы города, имея в распоряжении один только дряхлый велосипед. Это даже не студент, у которого остались сутки до дедлайна по ещё не начатой работе при наличии довольно внушительной угрозы неаттестата по физической культуре. Занятой человек — это Тереза по выходным. В отличие от рабочих дней, когда округ Хакни довольно реалистично изображал по вечерам полумёртвую амёбу, в выходные среди старых и забрызганных грязью скользких улочек теплилась какая-то общественная жизнь. Для нормального человека она выглядела бы рассадником мелких административных преступлений, для Терезы же это был один из основных источников дохода и, что подчас было ещё важнее, информации. Так, за несколько дневных часов воскресенья она совершила несколько крайне выгодных сделок, обзавелась какими-никакими средствами личной гигиены — единственное, по чему она искренне тосковала: в детдоме хотя бы был душ, пусть и с робкими зачатками плесени на стенах — и встретилась с частью своих знакомых, чтобы обсудить, в каких магазинчиках можно подзаработать, а в каких сейчас подешевле можно купить себе хлеб с колбасой. — Кстати, местный банк недавно опять вскрыли, — поделился кто-то из старших мальчишек, отгоняя камнем наглую жирную ворону. — Я мимо проходил, полицаи вообще не в курсах, как и кто это так развлекается. Серьёзно, ещё немного, и они обзовут это «чудом»! — Так вы ж там не были, вдруг это и правда чудо! — воскликнул кто-то из совсем мелких членов негласной шайки. — Совсем дурак? — тут же презрительно осведомился мальчишка постарше Терезы с непробиваемой уверенностью в голосе. — Сказок не бывает! Всё это дурость, они просто проворонили две кражи подряд, вот и спасают свои шкуры как могут — на улицу-то никому не хочется. Посерьёзнев, замолчали. Тереза сердито сунула руки в карманы и натянула капюшон: ну сдался им этот чёртов банк! Она приходила болтать со сверстниками не для того, чтобы в очередной раз задумываться о своей бесславной бездомной судьбе. Ещё одним тяжёлым ударом по её настроению был дождь. Конечно, для человека, на регулярной основе живущего в Лондоне, дождь в любом случае становился печальным, но всё же болезненно неизбежным элементом окружающей действительности. Тереза не была исключением из этого правила и обычно не обращала на погоду особого внимания — на сырость реагировала не сильнее, чем на сильный голод, — однако сейчас её разозлила бы и проезжающая мимо машина с истерично вращающимися мигалками. Стряхнув с волос тяжёлые холодные капли, она тараном вклинилась в зарождавшуюся ссору: — Да ну вас, какая разница! Пойдёмте лучше к Гарри, у него хотя бы сухо. — А ты соскучилась по сказкам про святош пятисотлетней давности? — сощурился на неё тот же старший, принадлежавший, по всей видимости, к тому типу подростков, вся жизнь которых зависела от возможности кого-нибудь всласть позадирать. Тереза, однако, вовсе не относила себя к антиподу оного типа — к тем, кто позволял себя власть задирать по каким-то неведомым причинам. — А ты, я гляжу, не болел давно? — парировала она с насмешкой. — Хочешь дальше мокнуть — прошу. А там тепло. И супом, может, накормят. Если мальчишка и хотел что-то возразить, момент был безвозвратно утерян: большая часть банды уже двинулась в направлении монастыря вслед за посвистывающей на ходу Терезой, бормоча что-то про холод, голод и прочие радости жизни. Старый священник всегда пускал детей в старую каменную церквушку и разрешал погреться под тяжёлыми бревенчатыми сводами. Иногда монахи кормили их, беспризорников, местной едой: простой, без изысков, но вкусной и горячей — этого было более, чем достаточно. Конечно, Тереза понимала, что и самому отцу Гарри, и другим церковникам было нескончаемо жаль всю эту шпану без рода и имени, прибегавшую к ним в поисках тепла. И обычного, и людского. Но что они могли сделать, будучи одним из самых беспомощных винтиков в громадном городском механизме? Бюджетных отчислений и локальных пожертвований едва ли хватало на содержание самого монастыря, чтобы присматривать ещё и за сиротами. С другой стороны, Гарри мог бы вообще не обращать на это внимания или признать, что эта проблема вне его компетенции. Мог бы забыть и сдаться. Он этого не делал. Наверное, поэтому дети упрямо продолжали приходить послушать старика, хоть религия и идея справедливого суда и казалась им, уличным, чем-то далёким от реальности и невероятно наивным. — Отец Гарри, здрасьте! — они неуклюже забрались внутрь, кто-то тут же стряхнул капюшон, кто-то попытался оттереть обувь от приставшей к ней многонедельной грязи… Кто-то захлопнул тяжёлую дверь, когда снаружи прогремел низкий раскат грома. Отец Гарри, священник и монах, не был похож на монаха в классическом понимании этого слова: на несколько чудаковатого бородатого старца, закутанного в хламиду, вооружённого Библией и лёгким налётом безумия. Да, он ходил в католическом одеянии, да, у него на груди висел небольшого размера крест, но не более. Скорее, отец Гарри был обычным старым и несколько растерянным человеком, добрым и честным, нашедшим отражение этих своих качеств в религии. — Ну, налетели, воробьи! — засмеялся церковник, приглашая их жестом к вытянутой вертикально скамье перед не менее длинным столом. — Что, нагулялись? — Погодка не та, — отрапортовала Тереза. Она уселась с ногами, но аккуратно, самыми пятками опираясь на скамью, чтобы ничего не испачкать, и тут же забилась в один из тёмных углов рядом с углублением в стене. Над погасшим огарком свечи, подальше от крестов и икон, крайне беспокойно кружилась жирная чёрная муха, невесть откуда тут взявшаяся и явно этим недовольная. — И мы от патрульных уклоняемся, — старший, Джим, фривольно развалился на скамье, упираясь спиной в ближнюю колонну боковой галереи. — Всё равно этим придурки дальше носа собственного не видят! Тереза закатила глаза. Последний полицейский патруль они видели часа два назад, и он ехал ровно в противоположную от них сторону. — Будет тебе, Джим. Знаешь ли ты, что гордыня — один из самых страшных грехов? — А сколько их всего? — ближе всех сгрудились малыши, которым такие вечерние посиделки казались чем-то вроде домашней сказки на ночь. — Семь, самых опасных и чудовищных, — Гарри понизил голос. — Каждый из них воплощён в жутком демоне — а гордыню, мой юный друг, представляет сам Люцифер, падший ангел. Успешно пригревшись в своём углу, Тереза слушала вполуха. Её вниманием завладела несчастная муха, которая приземлилась на рукав её кофты и теперь словно пережидала рассказ священника, потирая лапки. — А какие есть ещё? — Я только лень знаю! — Лень, верно, это Бельфегор, страшный, носатый, похожий на горгулью… Хрипловатый от возраста голос Гарри низким гулом дрожал под крышей монастыря. Постепенно он вернулся к рассказу о павшем Люцифере: видимо, кому-то из малышей уж очень понравилось звучное мощное имя. Тереза, которую зачастую подначивали именно этим же, фыркнула и вернулась к наблюдению за мухой, которая то и дело расправляла крылышки, но упрямо оставалась на месте. —… Не было подобных в совращении верующих с их праведного пути. Одним из ближайших сподручных Люцифера, его соратником и соправителем, был лорд Вельзевул, воплощающий собой чревоугодие — обжорство, как обычно говорят… Стоп. — Что? — Что такое, Тереза? — Гарри посмотрел на неё. Остальные беспризорники тоже обернулись: кто с насмешкой, кто с непониманием, кто с недовольством от перерванной истории. Терезе не было дела до их взглядов. Она всем телом подалась вперёд, неосознанно сжимая в пальцах тёплый багровый шарф, которого у неё ещё неделю назад не было и который пока оставался с ней, пусть она и намеревалась со дня на день отдать его владелице. — Ну этот, обжора — как его зовут? — Лорд Вельзевул, повелитель мух, — священник нахмурился. — Тереза? Всё хорошо? На тебе лица нет! — Чего это ты вдруг заинтересовалась всякими демонюгами, а? — ей нестерпимо захотелось дать Джиму в лицо. — Заткнись, придурок, — огрызнулась Тереза совсем вяло. Муха — повелитель мух, труп в парке Виктории… — поднялась с её рукава и, пронзительно жужжа, взвилась куда-то в темноту потолка. Голова шла кругом, и всё естество требовало сейчас добраться до никому не известного кафе, забиться туда и ждать, пока войдёт невысокая фигура в неизменном сухом, будто не с дождя, тёмном пальто. Не может этого быть. Ну совпадение, ну родители дурные, сама про это шутила… Ну это же сказки! Вспомнился светлый льдистый взгляд, цепкая хватка на плече, красный дым, поднимающийся от сигареты, нежелание заходить в монастырь… Картинки замелькали перед глазами одна за другой, и этот безумный калейдоскоп будто сводил её с ума. Она неуклюже спрыгнула со скамьи, держась за лоб. — Я… — пальцами другой руки, истерично дрожащими, она мяла тёплый — всегда тёплый, даже когда она насквозь вымокала под дождём — шарф, сейчас казавшийся чем-то средним между удавкой и спасительным кругом. — Мне надо… — Тереза, куда ты, там гроза! Ей нужно было разобраться. — Да-да, я… Тут недалеко — я просто — короче, увидимся! И, уже не слушая полетевших в спину криков, она выбежала наружу, захлопнула за собой тяжёлую дверь и рванула под ливень. Собственный топот и плеск луж, половина содержимого которых оказывалась на неё штанах с каждым скачком, отдавались стуком крови в ушах. Тереза летела по улице, не разбирая дороги, и на первых же двух сотнях метров умудрилась ободрать руки об стену, почти в неё влетев, и порвать капюшон кофты, зацепившись за низко свисающую ветку. Ладони теперь мерзко саднили, волосы медленно, но верно пропитывал дождь, дыхание сбилось окончательно. Тереза затормозила и прислонилась к стене первого попавшегося дома. В голове стоял бардак. Одна мысль — как правило, завязанная на повторении слов «сказка» и «совпадение» и их синонимов — сменялась другой, которую Тереза не могла воспринимать без истерического хохота. Вельзевул, которая объясняла ей латынь и травила байки про Древнюю Грецию, кормила пирожными, думая, что это не так заметно, как выглядит, оставила шарф и без опозданий встречала в парке по понедельникам и пятницам, чтобы пойти в облюбованное ими кафе, просто не могла быть никем, кроме стандартного взрослого человека, просто на редкость умного и… Ну, нормального. Взрослого человека, который не любил церкви и всё, что с ними связано, считал, что в школьном образовании до сих пор есть латынь, и не стал звонить в службу опеки, когда выяснил, что водит знакомство со сбежавшим из детдома ребёнком. Тогда Тереза решила, что Вельзевул просто обладает повышенным уровнем адекватности и предпочитает не лезть не в своё дело. А теперь подумалось, что она просто не знала про такие службы и соответствующие социальные протоколы. Дурость. Тереза вцепилась пальцами в волосы и с силой потянула их назад. Серьёзно, это же даже звучит по-идиотски, мол, Вельзевул, такое дело, тебя случайно не зовут именно так, потому что ты вымышленный демон? Истерика потихоньку отступала, и, выпрямившись, Тереза пошла дальше уже шагом. Дождь барабанил по плечам и распоротому капюшону — ещё и кофту испортила, потрясающе! — и она поспешно завернула в сторону кафе. Сегодня ведь и спросить не получится, на дворе воскресенье, а не понедельник. Так что она просто зря убежала из тёплого и уютного монастыря, переполошила всех и себя саму — и ради чего? Ради какого-то дурацкого совпадения, над которым они с Вельзевул завтра здорово посмеются. Она уже повернула на нужную улицу, когда сбоку вдруг нарочито громко прочистили горло. Тереза дёрнулась, вспугнутая, и повернулась на звук. — Ты откуда такая? — спросила у неё Вельзевул, невесть откуда взявшаяся и щелчком отшвырнувшая в сторону окурок, от которого всё ещё шёл дымок. Красноватый. — А ты? — спросила Тереза. Сердце почему-то стучало слишком быстро. — На перекуре, — Вельзевул не сводила с неё пристального взгляда. — Тереза, что такое? Ты будто призрака увидала. И что ты умудрилась сделать с кофтой? — Порвала об ветку. Вельзевул глубоко вздохнула. И Тереза хотела было привычно усмехнуться в ответ, но вдруг осеклась. Над чужим правым плечом кружила крупная зелёная муха. Внутри у неё похолодело. — Вельзевул… — Что? Пошли дойдём до этой твоей кафешки, а то ты так точно заболеешь. Усевшись за негласно избранный ими столик и спрятавшись за шарфом, Тереза ещё раз приказала себе перестать фантазировать. Конечно, по закону подлости, ей теперь всё будет напоминать о рассказе Гарри, но это не повод для паранойи. — Так что случилось? На два дня тебя нельзя оставить! — Я просто… Чёрт, это жутко глупо прозвучит, прости меня заранее, — Вельзевул нетерпеливо махнула рукой, в глазах её читалась нешуточная тревога. — У тебя родители, часом, не сатанисты? Прозвучало действительно ужасно. Вельзевул озадаченно моргнула и склонила голову к плечу: — Нет. Тереза, с тобой точно всё хорошо? — Да нормально всё! Нам просто отец Гарри рассказывал… В общем, тебя что, правда назвали в честь Князя Ада? Вопрос был почти жалобный — мол, согласись, пожалуйста, и закроем эту тему. Тереза робко подняла взгляд, ожидая, что Вельзевул сейчас засмеётся. Или скажет, что понятия не имела о происхождении своего имени. Или признает, что родители и правда были с придурью. Вельзевул не засмеялась. Ни грамма веселья не читалось во всём её облике. Мух было уже трое. Тереза нервно усмехнулась: — Что, совсем не смешно? Вместо ответа Вельзевул страдальчески потёрла ладонью лицо. — Так и з-з-знала, все проблемы мира от священников, — разум Терезы успешно отказался воспринимать происходящее после этих слов. — Нет, Тереза, меня не называли в честь Князя Ада. Когда наша мать нас создавала, такого титула ещё не было. Как и самого Ада. — То есть… — То есть, меня не назвали в честь лорда Вельзевула. Я и есть лорд Вельзевул.