***
Ёнхо проснулся до рассвета от холода. Поёжился, вытер руки, оделся. Мыслей было немного. Первая и самая внятная - надо набирать силы. Ему не нужен немощный мужчина. Впотьмах добравшись до заднего двора собора, Ёнхо заметил, что калитка закрыта. Впервые. Он пришёл раньше мастера Тэ. Непривычно было самому отпирать все двери и зажигать свечи, но было приятно находиться сейчас одному. За тарелкой чего-то съестного Ёнхо с удивлением понял, насколько был до этого голоден. Всё время. С первым, ночью явившимся желанием, к нему стали возвращаться и остальные. Еда. Вкусная еда. В столовой было тихо и холодно, необычно. Ёнхо решил зажечь больше свечей - стал ходить по углам, чиркать спичками. Сразу теплее на душе стало, витражи слабо заиграли огоньками, иконостас на стене проявился... Ёнхо отошёл от настенных подсвечников, сделал шаг в сторону стола и почувствовал, как в затылок ему вперилось три прожигающих точки. Обернулся - в упор глядела Святая Троица. Их лица - серые, бледные, скорбные - вернули пастора с небес на землю. Эта икона висит здесь для примера всякому, садящемуся за трапезный стол: будь смиренным и скромным, вкушая пищу земную. Каждый раз Ёнхо молился Троице и глядел на святых, стремясь телом и душой достичь святых. А сейчас он ест не потому, что жить хочет, а для того, чтобы понравиться мальчику. Пастору стало плохо. Он тяжело опустился на своё место; почти полная тарелка стала ему ненавистной. Ёнхо сгорбился, согнулся, сдавил ладонями голову - от взглядов спрятался. Осознание потихоньку проникало в его напряжённый мозг. Что я творю, Господь Всемогущий... В таком состоянии его нашёл Тэён. - Доброе утро, пастор. Сегодня вы пришли раньше меня. Ёнхо глянул сквозь пальцы - бодренький, аккуратный, улыбается, а обо скулы порезаться можно и глаза блестящие на одном святом духе держатся. Так и должен выглядеть богомолец. - Доброе утро. - Ещё, наверное, трёх часов нет, а оно уже "утро" и "доброе". Мастер кивнул, ушёл в кухоньку, вернулся с тарелкой. - Вы не против, если я присоединюсь к трапезе? - Конечно. Тэён сел напротив, сложил руки в молитве. Ёнхо перед едой не сделал этого. Так должен делать приспешник Бога. Тэён открыл глаза, взял ложку, близоруко сощурился на лики за спиной пастора, перевёл взгляд на Ёнхо. Пастор глядел копался вилкой в тарелке, от четвёртого взгляда ему стало совсем не по себе. Что-то не так? Почему он смотрит? - Где ваш крестик, Ёнхо? Пробрало до самого нутра, скрутило и выбило весь дух. Пастор схватился рукой за место возле сердца - там пусто, холодно. Защиты нет, Бога в сердце нет, Бога нет... Ёнхо шепнул "извините" и вывалился из столовой; натыкаясь на что только можно, вышел на задний двор, отошёл от калитки - его почти пустой желудок вывернуло желчью. Трава под ним мокрая, склизкая. Ощущения отвратительные, но хуже гнёт на сердце. Только желудок перестал сокращаться, пастор скорым нетвёрдым шагом поспешил в свою келью. Память перекручивала ночные воспоминания и светлые часы молитвы, вынуждая душу Ёнхо биться в страшной агонии. Как я мог, как я мог... Он всё бормотал про себя, обшаривая свой тесный домишко, как он мог подчиниться греху. Это всё мальчик... Маленький дьяволёнок, посланный нечистым, на какое непотребство толкнул... Крест всё никак не находился, что было очень странным - из мебели узкая низенькая кровать, стол, стул и полочка с Библией и молитвенниками. Простыни раскиданы... Маленький, гадкий, лукавый...содомит... Пастор раздражённо разбрасывал свои пожитки, не контролируя эмоций. Явился и обласкал голосом... Как не стыдно было ему говорить о таком, как не стыдно перед Богом!.. Ёнхо принялся зачем-то листать молитвенник; попалась молитва о покаянии. Чертыхнувшись, он отбросил книжку в сторону. А я, репа пареная, не на грех глядел, а желал на него самого поглядеть, а тот бы и рад дразниться! Какой же он! Он!.. Пастор запутался в простынях и упал, больно ударившись ладонью. Злостно шипя, он потёр руку, почувствовал холод кольца. Он покрутил змейку пальцами, поглядел на её узкую, совершенно змеиную мордочку - лукавую, с опасным, почти беззубым оскалом. Что я за пастор такой, если в грехопадении обвиняю свою паству? Что-то светлело в полутьме. Ёнхо напряг зрение - под кроватью лежал крестик. Нашёлся.***
Ёнхо вернулся в собор, придавленный новой мыслью. Нужно искупить грехи, пока это ещё возможно. В столовую он не зашёл, завернул сразу в молельню, рухнул на колени и читал до рассвета. Когда поднялся на ноги, то понял, что этого недостаточно. Совсем. Тяжело на сердце, гадко. Есть способ действенный, и Ёнхо давно хотел испытать на себе силу святого очищения, только инструмент нужно было достать. Можно было бы купить, но нужно было выйти в город, к людям, а пастор этого не хотел. Да и денег не было. Утащить - взять на время и потом обязательно вернуть, конечно - рука не поднималась, но сейчас пастор решился бы и на такое. Собору принадлежат участки земли, на которых священнослужители и монахи ведут своё хозяйство. Есть конюшня. Уже рассвело, табун уже должны были вывести на пастбище... Ёнхо пробрался внутрь, никого не застал. Облегчённо стал шарить по месту конюха - нашёл то, что искал. Кожаный кнут. Три метра длины, деревянное кнутовище - прекрасный инструмент для самобичевания. Для классического флагеллантства нужна была плеть, но кнутом больнее. Инструмент есть, теперь нужно место. Пастор думал, что и с этим возникнут проблемы, но мысль пришла быстро - поляна в лесу возле ключа,там, где звучат колокольчики. Решено было сделать это ночью, а пока пастор носил скрученную плеть под рясой, и каждый раз, читая молитву, он чувствовал, как греется этот змеиный клубок, как он ждёт ужалить живую плоть. Осталось дождаться момента, когда красный свет затопит комнату и прозвонят колокола. Осталось дождаться заката.