***
Нет для верующего слаще ощущения собственной чистоты, того, что он живёт по закону Божьему. Нижняя рубашка липла, медленно пропитываясь кровью. Руки Ёнхо были липкими от мёда, медовик пропитывался сладкими сиропами. Медовый Спас. Прощание с летом, встреча нового сезона. Пастор нависал над блюдом и растирал в пальцах цветочный мёд. Тёплый, сладкий, такой душистый, такой летний… Ёнхо вылил мёд на верхушку торта, по медленно растекающемуся глянцу двумя пальцами начертил распятие — освятил пищу для гостей, что скоро прибудут. Пастор стоял во главе длинного праздничного стола, чуть раскачиваясь всем своим ростом, и внимал целому вороху ароматов. Липа. Акация. Мята. Душное безумие полевых цветов. Лопухи. Донник. Дягиль. Запах мёда — дух лета, сам мёд — его кровь, капли солнца. Спина саднила, тело было недовольно, но Ёнхо давно уже не чувствовал себя так хорошо. Он тихонько фантазировал о том, что у него стали прорезаться крылья, что он скоро станет серафимом, первым слугой Бога. Конечно, это глупость, думал пастор. Он даже посмеивался над этими мыслями, такими наивными, но не отказывался от них. Они грели его. На столе были яблоки в каштановом меду; среди венков стояли баночки с вересковым мёдом, в некоторых были утоплены цветы. В семинарии не рекомендуется поститься до восемнадцати лет, поэтому детям было разрешено приехать на сладкий стол сегодня. Пастор поглядел ещё немного на это блестящее медовое великолепие и пошел на выход, встречать учеников. Перепачканные пальцы сами потянулись к губам, очертили крест. Поцелуй лета — спонтанный, искренний, сладкий… Пастор быстро вытер губы рукавом — ему положено соблюдать пост. Но кто остановит этого степного, нечёсанного, пропахшего липой и травой? Это ведь его праздник.***
Дети радостной гурьбой выбегали из открытой калитки, разбивались на группы и разлетались каждый к своему любимому священнослужителю. Вокруг мастера Тэ собралась добрая половина семинаристов, каждый вручал ему свою баночку с мёдом и запиской на ней; Тэён был невероятно смущён. Рук не хватало удержать все подношения, и Ёнхо и ещё один старшеклассник решили помочь. Они молча шли по двору к собору, но в дверях, подальше ото всех, семинарист-отличник (Ёнхо заметил нашивку) заговорил. — Сегодня Вы уже не смотрите побитой собакой. Это в честь праздника или ещё что-нибудь? Это тот наглый старшеклассник с мировой печалью в глазах. И почему я позволяю ему так относиться ко мне? Они зашли, вывалили мёд на свободный стол. Ёнхо положил на гору банок листочек с надписью «Мастеру Тэёну». На реплику семинариста пастор не собирался ничего отвечать. — Я Юта. Два года до выпуска. Решил представиться. Хочет выговориться? Наверное, ищет повод, чтобы свернуть в нужную тему. Семинарист помолчал. Ответа не было, но это, кажется, не особо волновало парня. Он поглядел на банки, хмыкнул. — Все знают, что мастер Тэ — ребёнок лета. Думают, что завалить его мёдом оригинально. Он очень милый, правда, просто загляденье… Но Вы мне больше подходите. Впору было бы недоумевать над сказанным, и Ёнхо бросил непонимающий взгляд на семинариста, думая, что тот глумится. Парень выглядел спокойным, почти умиротворённым, но чуткость пастора уловила тень сомнения в хорошо поставленном, глубоком голосе. Парень помялся немного. — Я… не был уверен, что мастер выслушал бы меня и не сдал директору или ещё кому-нибудь. Он хочет исповеди у меня? И всего-то? — Ты ведь мог обратиться к любому священнослужителю здесь, и ни один не очернил бы себя распространением сплетен о чужих грехах. Юта вздохнул, мирное выражение лица сменилось привычно-презрительным, ядовитенькая усмешка проявила его первую сущность. — Все эти мерзопакостные лжецы и чернокнижники плевать хотели на веру и спасение. Они привыкли слушать блеяние старушек и задушевный плач, выговаривая старую заученную фразу о покаянии. Ёнхо присел за стол с мёдом, Юта остался стоять. — И ты решил, что я и мастер Тэён — те, кому можно довериться? Парень глянул без робости: — Я увидел в вас таких же грешников, не обольщайтесь. Подумал — поговорим о своём, запретном. Или постыдитесь? Ёнхо улыбку не сдержал, растянул шире старшеклассника. Необъяснимое чувство родства характеров сближало их. Все люди делятся на жертв и охотников; когда охотник слишком долго бывает один в целом стаде овец, он может тосковать по компании таких же сильных, как и он. Оба чувствовали друг в друге силу, один — горячую, свежую, яркую, другой ощущал невозмутимость и опытность. — Не пристал ко мне мастер как наставник, ей-богу. Юта был искренен перед равным себе, а Тэён просто не был охотником. Искренность на искренность. — Ты ошибаешься на его счёт. Я до сих пор учусь у него. Это самый мудрый человек моей жизни. Юта скривился: — Так пластмассово звучит. — И тем не менее это правда. Парень зачесал рукой волосы назад, запрокинул голову, собираясь с мыслями. Ёнхо сидел перед ним с руками на коленях и любовался праздничной формой семинариста. Замечательный красный цвет. У нас был только серый… — Как вы думаете, какой Ваш главный грех? Ёнхо ответил сразу: — Праздность. — Мало молитесь?.. У вас коленки стёрты и крест блестит ярче Вифлеемской звезды, не смешите. Ёнхо склонил голову, глянул на парня мягко, почти ласково. — Ты веруешь, однако не веришь. Не верят людям от разочарования. В ком же ты постиг это чувство, Юта? Тот сунул руки в карманы, взгляда не отвёл: — Я в первый раз подрочил на репродукцию святого Себастьяна. Мне было просто замечательно сразу после, но потом я перевернул страницу и прочёл, что мне светит седьмой круг и вечное терзание плоти летающими шлюхами. Пастор оторопел. Он тупо глядел на семинариста, не намереваясь перебивать, а того понесло. — Мне было двенадцать лет, я только открыл в себе эту ипостась. И тут же узнал, что Бог отрёкся от меня. Юта не двигался с места, голос его не становился громче, но тембр опускался всё ниже, говорил он всё быстрее: — Маленький ребёнок верит слепо и глупо, но именно такая вера самая сильная. Господь был моей жизнью. Только в церкви я дышал полной грудью, только в чёрной робе с колораткой я видел себя взрослого. Я знал наизусть молитвослов, был первым в хоре… Речь его оборвалась вместе с пристальным взглядом. -…а потом небеса рухнули на меня. Знаете, что в семинариях творится?.. Я держался очень долго. Я крепил душу как мог, но всё-таки сорвался. Каждый день я чувствую, как гниёт моё нутро, как загибается дух, но всё-таки… Он дёрнул головой, вперился взглядом в ошеломлённого Ёнхо: -…я чувствую себя великолепно. Во мне разросся Содом, я совратил ребёнка, я не отказываю себе в растлении плоти. Бога нет во мне, но я чувствую его рядом со мной, и мне достаточно этого. Каждодневное гниение больше не доставляет мне неудобства. Я — верующая нежить, я — божий греховодник, и мне всё это теперь в кайф. Ёнхо наконец подал голос, запинаясь на каждом слове: — Зачем ты говоришь это мне? — Затем, что Вы такой же как я, пастор. Охотник чувствует охотника, понимает его лучше других, но между этими двумя было ещё что-то, что связывало их. Ещё что-то. Пастор испугался проницательности Юты, хоть и сам был такой же. Ещё что-то. — Смешно смотреть на то, как Вы в таком чине и возрасте до сих пор запираете себя в псалтыри. Хотите, я покажу Вам степень моей свободы? Есть что-то ещё, гораздо более весомое, чем наш общий грех. Что-то… Юта подошёл к дверям, высунул голову на задний двор: — Чон Юно, иди сюда, помощь нужна! Или кто-то. Может, это... Ёнхо подорвался с места от своей догадки. ...мой мальчик? За несколько секунд ожидания пастор успел умереть несколько раз. В собор зашёл ангел. Каштановые волосы ореолом вокруг лица, глаза чёрные в самую душу, персикового цвета губы. Красная, красная мантия с нашивкой на рукаве. Голос - падшего серафима. - Здравствуйте. Чем могу служить? Юта цепанул семинариста за рукав: - Ты говорил, что мёд мне подаришь. Давай сюда. Банка оказалась в руках Юты, он раскрыл её, погрузил пальцы в душистый сироп. Непонимающего семинариста мёдом помазал... в губы. - С Маковеем, Дже. И поцеловал его тоже в губы. Чон вывернулся из чужих рук по-кошачьи, зашипел: - Ты что творишь? Расскажет ведь... - Да ты посмотри на него. Не расскажет. Иди сюда. Пара взглянула на остолбеневшего Ёнхо насмешливо и продолжила целоваться. Пастор прошептал сдавленно: - Вон... отсюда... Юта отлепился от семинариста, шепнул последний летний поцелуй для тебя, Дже и развернулся к пастору. - С Медовым Спасом. Желаю Вам больше не терзать душу. И протянул банку своего мёда. Семинаристы ушли, а пастор стоял ни жив ни мёртв. Он не был шокирован их выходкой, он был напуган ощущением того, что Юта всё узнал, просто чувствуя. А ещё он не мог отделаться от ощущения, что их ещё кто-то связывает. Всё оставшееся время праздника пастор просидел в глубине собора, приходя в себя. Что же будет дальше с ним?.. с ними? Как мне спасти их? Солнце клонилось к закату, пыжилось и багровело.