Пять неправильных поцелуев

Начало двадцатого века знаменуется для Кроули самым большим прорывом в карьере и, вместе с тем, самой громкой ссорой с Азирафаэлем за всю историю существования Земли. В общем-то, одно плавно вытекает из другого. Кроули сидит за столом и со скукой перебирает бумаги, когда в его дверь стучат. В его дверь стучат? Брови демона ползут вверх — такого не случалось с ним уже… да никогда. У него нет друзей. У него не бывает гостей. Да, дьявол разбери, этот дом зачарован! А значит, если никто снизу вдруг не обеспокоился состоянием его паркета и не решил войти через парадный, то это… — Азирафаэль! — восклицает Кроули, стягивая надетые было очки. — Ты… Чего? Конечно, они видятся довольно часто в последнее тысячелетие, но ни разу прежде ангел не приходил к нему домой. Обычно они встречаются на одном из своих мест или в книжном магазине, но здесь — никогда. Должно быть, случилось что-то серьезное. Мог ли он проморгать апокалипсис? Ангел выглядит нервным. Он переминается с ноги на ногу, облизывает и без того покрасневшие губы, хмурится. Не спрашивая разрешения, он протискивается в дом мимо Кроули, толкает его плечом, закрывает дверь. — Это правда? — спрашивает он, глядя демону в глаза. — Нет. А ты о чем? — Перестань. Ты знаешь, о чем я говорю. Кроули знает, конечно, но признаваться в этом отчего-то не хочется. — Кроули, не юли. Это ты совратил этого австрийского юношу? — Понятия не имею, о чем ты. Хочешь какао? — Кроули! — Азирафаэль психует, толкает его в плечо. Тут же отступает на шаг, расширяет глаза. Ангелу чуждо насилие, но из Азирафаэля такой же паршивый ангел, какой из Кроули демон. — Ну, может быть, я немного приложил к этому руку, — морщится он. — Немного? Я видел твой отчет. — Что? Откуда? — изумляется Кроули. — Да ладно тебе, все привирают в отчетах. Можно подумать, ты не наврал, когда описывал обстоятельства смерти Жанны Д’Арк. — Ты хоть понимаешь, насколько это серьезно?! — почти кричит ангел, и демон хмурится. Он, пожалуй, впервые за все эти века видит его таким злым. Обычно они стараются обходить стороной рабочие темы, чтобы не нагнетать обстановку еще сильнее, чем она есть, но сегодня… Азирафаэль рассержен всерьез. — Россия на пороге создания ядерной бомбы! — Как и Америка. Они нейтрализуют друг друга. — Или просто уничтожат всю планету! — Да брось, ты же знаешь, что все кончится не так. — Не могу поверить, как ты мог… Ангелок собирается указывать ему, как выполнять его работу? Этого ему еще не хватало. — Я демон, ангел! — рявкает Кроули, отталкивая Азирафаэля так, что тот отлетает к стене. — Или ты забыл? — Хотел бы забыть! Они застывают друг напротив друга, злые и тяжело дышащие, в шаге от банальной человеческой драки. Кроули смотрит на ангела, такого переполненного одновременно и яростью, и обидой, и ему отчаянно хочется надеть очки, чтобы разочарованный взгляд голубых глаз не проникал в самую душу, не заставлял клубиться внутри какое-то отвратительное склизкое чувство. Азирафаэль поправляет задравшиеся манжеты, осторожно проходит мимо Кроули, избегая касаться его, открывает дверь и выходит на улицу. Демон захлопывает дверь с такой силой, что с косяка сыплется штукатурка. ** Европа сначала тлеет, а затем уже и в открытую горит войной, и Кроули, уже купивший себе особняк под Берлином по соседству с Адольфом, однажды оказывается на передовой… и пропадает. Одно дело — разжигать войну в сердце одного конкретного человека (ну хорошо, в сердцах десятка садистов-психопатов, но это уже детали), и совсем другое — оказаться на этой войне самому. Разумеется, за шесть тысяч лет среди кровожадных и переполненных тестостероном людей Кроули бывал на войнах, и часто — если верить отчетам — лично был в них повинен, но прежде он предпочитал проводить время в компании генералов и королей и самодовольно ухмыляться, выслушивая известия с передовой… в этот раз он смотрит на все изнутри. Поначалу это даже забавно — солдаты что одной, что другой стороны старательно храбрятся и выкрикивают свои кричалки, но потом начинается хаос, и Кроули с ужасом озирается, не в силах поверить в происходящее. Вокруг творится совершенная вакханалия: нацисты захватывают деревни и казнят всех подряд без разбору, насилуют и бьют пленных. Их противники — все до одного, — оказываются немногим лучше, и происходящее полностью выходит из-под контроля демона. Ему нельзя, ну вот совершенно точно нельзя этого делать, но он все же остается на фронте и, как может, уводит из-под удара хотя бы детей. Нельзя убивать детей, кричит в нем та часть внутреннего голоса, которая осталась еще со времен бытия ангелом, нельзя убивать детей. Все нутро Кроули противится сотворению добрых дел, но он не способен пройти мимо и уехать обратно в Берлин тоже почему-то не может. Начальство полагает, что происходящее на Земле — его заслуга. Кроули полагает, что происходящее вокруг — его вина. Делать добро — это физически больно, настолько, что от каждого сотворенного чуда начинает ныть где-то в спине, там, где начинаются крылья. Вскрываются рубцы тех ран, что остались после падения, понимает Кроули, разглядывая в зеркале кровоточащую спину. Демону нельзя творить добро, нельзя, запрещено и все тут, и само его тело ломается, рвется на части от каждого сотворенного чуда. Боль, поначалу едва ощутимая, к сорок пятому становится настолько невыносимой, что демон не способен больше наслаждаться прелестями земной жизни вроде сна или еды. Кроули захлебывается от боли, тонет в ней, но продолжает строчить отчеты вниз с заверениями, что все выделенные ему чудеса, разумеется, идут во зло, а сам… спасает детей. Отвратительная европейская зима сменяется не менее отвратительной весной, когда война в Европе, наконец, заканчивается. Нацисты, поверженные и униженные, зализывают свои раны, и о них уже можно не беспокоиться, но вот русские вкупе с присоединившимися к ним освобожденными союзниками упиваются победой и творят не меньше зла, чем немцы в тридцать девятом. Война заканчивается, безумие — нет, но с Кроули уже достаточно, и в один момент он обнаруживает себя протягивающим сумку с едой светловолосой девчушке в какой-то деревушке на юге Латвии, и это становится последней каплей. Боль в спине внезапно вспыхивает с утроенной силой, пронзает, будто кинжал, Кроули вскрикивает и падает на землю. Девчушка испуганно отскакивает, лопочет что-то, взмахивает руками, как ветряная мельница. Демону не разобрать ее слов сквозь медный звон в ушах, и единственное, на что он оказывается способен — сжаться в комок на земле и переместить себя в безопасное место. Последнее, что он видит прежде, чем впервые в жизни потерять сознание — ряды забитых книгами шкафов и мерцающий свет свечей. ** — Кроули, очнись, — приказывает ему голос, и Кроули открывает глаза. Вот это действительно открытие века — похоже, в его подсознании каким-то образом смешались понятия «безопасное место» и «книжный магазин», и теперь он лежит на животе на диване в доме Азирафаэля. Демон пытается перевернуться, но мягкие теплые руки крепко удерживают его на месте. — Ты с ума сошел? — спрашивает его ангел, наклоняясь так, чтобы оказаться в зоне видимости. Его идеальные кудряшки в жутком беспорядке, в глазах вселенская скорбь, а белоснежные одежды то тут, то там пропитаны алой кровью. Кроули приподнимается на локтях. — Что с тобой? — спрашивает он как можно небрежнее. — Это не со мной, — качает головой Азирафаэль и легко давит демону на плечи, заставляя опустить голову на диван. Боль накатывает новой волной, и Кроули стискивает зубы. — Лежи, я обработаю. Кроули шипит и дергается, пока ангел смачивает воспаленную и, очевидно, кровоточащую спину прохладными влажными полотенцами, вглядывается в сосредоточенное, полное сострадания лицо Азирафаэля. Они расстались на плохой ноте — и все же, ангел обрабатывает его вполне заслуженно полученные раны. Непостижимо. Сейчас он закончит и начнет задавать вопросы, с сожалением думает демон. Сейчас он встанет и спросит этим своим взволнованным праведным тоном: «что случилось, Кроули?», и лучше бы он переместился в какую-нибудь лесную чащу и умер там, чем этот полный незаслуженной заботы взгляд и вопрос, на который у демона нет ответа. Раны на лопатках, похоже, глубокие, и они ноют, ноют от каждого ангельского прикосновения, и Кроули стонет, хотя и поклялся себе этого не делать, упирается лицом в подушку, растирает по ней предательски выступившие на зажмуренных глазах слезы. Азирафаэль что-то шепчет, но Кроули не понимает ни слова, потому что боль заполоняет его, она всюду, в каждой его клеточке… И вдруг она отступает. Не уходит совсем, нет, лишь ослабевает настолько, что демону впервые за весь последний год удается вдохнуть полной грудью. Кроули неверяще застывает, боясь, что лишнее движение вернет боль, и вдруг ощущает легчайшее прикосновение к спине. Оно не причиняет боли — наоборот, она становится капельку меньше. Прикосновение повторяется, и Кроули чуть вздрагивает, когда понимает, что именно он чувствует. Азирафаэль целует его, едва ощутимо скользит губами по вскрывшимся рубцам, легко дует на раны. Боль уменьшается, и в уставшем сознании демона образуется блаженная пустота, он глубоко вдыхает раз, другой, и засыпает, а Ангел над ним продолжает забирать его боль до самого рассвета, целует саднящую кожу, а может быть, демону это все лишь снится. Спустя почти месяц, когда раны вновь зарубцовываются, Кроули через боль выпускает крылья и замирает, разглядывая себя в зеркало. Иссиня-черный оттенок перьев сменяется антрацитовым, и демон хмурится, осторожно проводит пальцами по ребру крыла прежде, чем сложить их обратно.