Средневековый роман

Факелы, освещающие трапезную, редко подрагивали от гуляющих по коридорам сквозняков. Этьен был благодарен вечерней полутьме за то, что она укрывала его от назойливых взглядов чужаков. О том, чего ему стоило спуститься к ужину Этьен старался не думать. Юный граф не сомневался. Все, кто сейчас сидел за этим столом, в красках представляли себе то, что с ним сделал их предводитель, а прислуга если и не знала наверняка, то уж точно догадывалась, как низко пал их господин. Единственное, что удержало его от позорного бегства — несмелая улыбка, которой его одарила Фантина при входе в трапезную. Благодаря этой робкой поддержке Этьен воспрял духом, поняв, что его ждали и рады его появлению. Значит для этих простых, но преданных ему людей он по-прежнему единственный господин. Кусок в горло не лез и юный граф лишь делал вид, что ест, ковыряя в щербатой тарелке тушеные овощи. Раньше Этьена задевала убогость его замка и неприкрытая нищета, которая была заметна повсюду мало мальски наблюдательному человеку, но сейчас это казалось ему такой мелочью по сравнению с захватом замка и его людей. Стараясь не смотреть по сторонам, Этьен тем не менее чувствовал на себе внимательные ощупывающие взгляды всех шестерых пришельцев, но больше других его напрягали два. Рослого шатена со шрамом, что так бесстыдно высказал своё желание позабавиться с ним и его командира, который резко во всеуслышание оборвал наглое поползновение, не желая делиться своим трофеем. Филипп, недвусмысленно показавший кто тут главный, неспешно попивал разбавленное крепленое поило, которое здесь звалось вином, обсасывая крыло тощей цесарки. Если так пойдет и дальше придется отправляться на охоту, чтобы не отощать самим да и прокормить… Взгляд, который Филипп старательно отводил от тонкого профиля рядом, снова словно завороженный устремлялся на хозяина замка. Только сейчас Филиппу удалось его внимательно рассмотреть. Красивый. Очень красивый той одухотворенной девичьей красотой, что не даёт юноше шанса хоть когда-нибудь обрести грубую мужественность черт. Филипп теперь только понял реакцию своих людей, которые при его появлении потеряли дар речи — видимо, решили что к ним снизошел ангел. И это — в залатанной широкой тунике, старых сапогах, худой, бледный и какой-то потерянный… Филипп опустил глаза. Одни только ладони… такого изящества линий Филипп не видел ни у одной девушки, да и девушек из высших сословий он видел не много. Тем временем юный граф завел выбившуюся из хвоста светлую прядь за ухо и ощутимо вздрогнул, неосторожно коснувшись отвратительного синяка на правой щеке. Филипп стиснул зубы. И надо же было мальчишке сесть так, чтобы это напоминание о его несдержанности было явно видно и не только ему, но и его людям. Злость на себя выплеснулась на громко чавкавшего Жако. — Сходи еще за вином. Друг удивленно глянул в ответ на приказной тон, но пререкаться не стал, поняв, что кувшин пуст. — Я мигом, Ла неж. Жак поднялся из-за стола и направился к бочке. Алан и Клод что-то бурно обсуждали, и Филипп решил сделать хоть что-то, чтобы хозяин замка прекратил изображать из себя молчаливое изваяние. Но мальчишка снова удивил, заговорив первым. Его красивый, чуть хриплый от долгого молчания голос заостренной стрелой врезался в сознание Филиппа. Утром, в погоне за собственным удовольствием, он и его не расслышал. — Я могу проститься с павшими? — Нет. Юноша наконец поднял на него глаза и Филиппа словно окутала светло-зеленая дымка. То, что он увидел в этих глазах, поразило его. В них не было страха. Они горели закатным огнём, в котором яростное презрение боролось с призрачной надеждой и безнадежно проигрывало. И тут Филипп понял — это холодное равнодушие лишь видимость подчинения, и не мог понять нравится это ему, или приводит в бешенство. — Почему? — твердо произнес мальчишка, поджав губы. Обветренные и покусанные, но такие притягательные своей неискушенностью. — Потому что прощаться не с кем. Юноша на мгновение стал белее снега и Филипп поспешил продолжить. — Ваши люди живы, граф. У одного ранения пустяшные, другой плох. Я приставил к ним девчонку-знахарку из ваших. Возможно, она сможет его выходить. А вот сейчас стало заметно как ощутимо расслабился мальчишка. Линия спины утратила ломкость, а глаза, что до этого момента смотрели сквозь Филиппа, непроизвольно прикрылись. — Я могу увидеть господина де Ре? — уже через мгновение поинтересовался юноша. — Сейчас уже слишком поздно, — ответил Филипп, кляня себя за желание прикоснуться к хрупкому плечу в успокоительном жесте. — Возможно, завтра. В этот момент вернулся с полным кувшином вина Жако и Филипп был вынужден отвлечься от собеседника, чем тот мгновенно воспользовался. — Доброй ночи, господа. Я сыт. И снова воцарилась тишина, в которой Этьен проследовал из трапезной, и сделал это так непринужденно, что даже Жако невольно восхитился. — Вот ведь шельмец! Чувствую себя его вассалом. Филипп только отмахнулся, отчетливо понимая — если бы этот юноша встретился ему в другой, мирной жизни, то он сделал бы что угодно, чтобы эти красивые глаза посмотрели на него хотя бы с интересом.

***

Поднявшись к себе в комнату Этьен поборол желание задвинуть за собой засов. Бессмысленная предосторожность. Если этот захочет, он все равно сюда войдет. Его не остановит и тысяча дверей. И судя по тому, что на старом кресле расположился щит пришельца и его видавший виды плащ, он сюда планирует вернуться. Этьена ощутимо бил нервный озноб и очень хотелось помыться, пусть даже в ледяной воде, чтобы смыть с себя грязь чужих грубых прикосновений, но, отлично понимая, что сейчас это не возможно, он, не раздеваясь, осторожно устроился на кровати. Только гордость и выдержка, воспитанная Жилем, позволила ему достойно держаться за столом, чтобы никто не понял, как сильно терзает его боль. И жгучая телесная и душащая душевная. Время, по ощущениям Этьена близилось к полуночи, но разделять его одиночество никто не спешил. Лишь заглянула одна из служанок, спросив, не нужно ли что господину. Этьен ответил отрицательно, только справился о состоянии Жиля. Узнав, что тот в сознании, но очень слаб, Этьен встревожился. Ему захотелось сбежать из собственных покоев, в которых он с некоторых пор чувствовал себя пленником, и непременно найти Мадлон, но быстро понял, что такое самоуправство может закончиться для него очередным насилием. Его не заперли и не предъявили никаких прямых требований, но такое попустительство могло оказаться ловушкой. Этьен до сих пор не понял, почему захватчик вдруг снизошел до объяснений с ним, но был благодарен за то, что ему не придется всю ночь терзаться неизвестностью относительно здоровья своих людей. Юный граф догадывался, что ранение Жиля тяжелое, но истово верил, что наставник не оставит его в беде, как не оставлял все эти десять трудных лет. Ужас охватывал Этьена при мысли о том, что он останется с захватчиками один на один. Слова старой молитвы, что часто шептала над ним няня, вдруг завертелись в голове, но не шли с языка. Этьен опустился на колени перед потемневшим от времени распятием, что висело в углу, и, сбиваясь и задыхаясь, просил Пресвятую деву и сына её не отворачиваться от него и его людей, оградить от насилия и придать сил. Он не знал, как долго простоял перед распятием. Мысли путались, колени гудели, но слез не было. За дверью все было тихо. Ни тяжелых шагов, ни пьяного смеха. Наконец, устав от ожидания и липкого страха перед новым насилием, Этьен заставил себя устроиться на разоренной кровати и, отбросив на пол подушки и холстину, пахнущие чужаком, прикрыл глаза. Бесполезно. Ненавистный запах вновь и вновь возвращал его в такое сейчас далекое страшное утро, которое разделило его жизнь на «до» и «после». Только перед самым рассветом, окунувшись в самые светлые воспоминания из сопливого детства, юному графу удалось наконец забыться.

***

Из тягучей утренней дрёмы Этьена вытянул робкий стук в дверь. Юноша открыл глаза и сев на постели, понял, что его покой до утра так никто и не потревожил. Поднявшись с постели, Этьен поправил помявшуюся одежду и выглянул за дверь. — Мадлон! — Этьен! Юный граф затащил в комнату блестевшую глазами девушку и быстро осмотрел на предмет повреждений. — С тобой все в порядке? — Д-да, я… меня не тронули эти, — заговорила она сбивчиво. — Их главарь поставил меня ходить за господином Жилем и за Анри. А я, представляешь, я сама не поняла как осмелилась ему перечить… Испугалась только тогда, когда матушка подробно объяснила, чем это для меня может закончиться. Девушка порозовела щеками и Этьен опустил глаза. — А вы как? — девушка разглядела следы чужого присутствия, но на её лице, к облегчению Этьена, не отразилось никаких эмоций. — Как видишь, уже не хозяин в собственном доме. — Это плохо… Но ведь все живы… Этьен порадовался тому, что Мадлон не стала его ни о чем расспрашивать, и убедился в том, что о постигшем его позоре никто из слуг каким-то чудом не догадывается. — Что же мы стоим! — прервала его размышления Мадлон. — Меня же дядюшка Анри за тобой послал. Господин Жиль хочет с тобой поговорить. Юный граф шагнул вслед за девушкой в холодный коридор донжона. — Как он? — спохватился Этьен, кляня себя за то, что первым не спросил о самочувствии наставника. — Жар спал. Думаю, что очень медленно, но будет поправляться, если не станет рваться в бой, — спокойно объяснила Мадлон, следуя к лестнице. — А Анри? — У него глубокая ссадина на голове, да рука вывихнута. Через седмицу будет как новый. — А как в деревне? — сыпал вопросами Этьен, который вдруг понял, что со своей бедой и думать забыл о зависимых от него людях — Я послала письмо отцу Эврару со старшим Жиля. Нужно узнать, не натворили ли чего в деревне эти шестеро. — Не заметят мальчишку? — обеспокоился Этьен. — Они не знают про подземный ход. — Единственная хорошая новость за последнее время. Что бы я без тебя делал? — Это не я. Письмо господин Жиль надиктовал и сыну наставления дал. Молодые люди спустились на первый этаж. — Пойдем сразу к нему? — Пойдем. — Где эти?.. — Дрыхнут еще… Только тот главный на заре поднялся и во дворе с мешком соломы воевал. — Что? — Мечом махал говорю, а потом мыться затребовал. — А вы? — А мы сказали что воду таскать да греть надобно, потому пусть ждет до вечера, чай не граф, — улыбнулась девушка. — А где ночевал, знаешь? — тихо спросил Этьен, стараясь не выдать своего интереса. — Так прямо в трапезной и спали. Вповалку. Матушка его в комнату Анри разместить хотела, а он уперся: я, говорит, со своими людьми, а потом разберемся. — А зовут его как? — Свои Ла нежем, но матушка слышала, как тот, что со шрамом, называл его Филипп. — Филипп, значит… Так, вполголоса переговариваясь они дошли до каморки, в которой разместили раненых. Стоило Этьену только ступить за порог тускло освещенной комнатушки, оставив Мадлон за дверью, как его тут же крепко обхватили за плечи. — Ваша Милость! — Анри, оберегая свою поврежденную руку, зорко оглядывал юношу. — Вы живы, слава Создателю. — Пустите, вам же больно, — с трудом высвободился из медвежьих объятий Этьен. — Ерунда. Главное вы живы. Жиль так… — Ваша Милость! — прозвучало хрипло с узкой кровати и Этьен бросился к наставнику. — Господин де Ре как вы? — участливо склонился над ним юноша, а потом и вовсе опустился на колени перед кроватью. За спиной глухо стукнула, закрываясь за Анри, тяжелая дверь. — Уже лучше, ма… Вдруг взгляд наставника заледенел, остановившись где-то в районе его шеи, а потом скользнул по посиневшей скуле, и Этьен сразу все понял, опустив глаза. Торопясь за Мадлон, он даже не сменил одежду и не спрятал то, что вчера надежно прикрывал ворот туники. Красная метка в том месте, где шея переходит в плечо, уже не пульсировала болью как вчера, но, видимо, была все так же позорно красноречива. Воспоминания нахлынули бурным потоком заставляя юношу сжаться. Вдруг его тонкую кисть мягко накрыла большая горячая ладонь Жиля. — Силой принудил? Этьен лишь кивнул обреченно. — Не терзайте себя, Ваша Милость, вины вашей тут нет, - непривычно мягко проговорил наставник. — Как же нет… — Не перебивай старшего! — отрезал Жиль. — Насилие на войне привычно… Но с гражданскими не воюют, это подлость, потому запомни: тот, кто посмеет поднять руку на слабого, однажды сам покроет себя позором. — Я убью их, убью его! — прошипел сквозь зубы Этьен, которому поддержка дорогого человека придала сил. — Я должен освободить всех вас и отомстить… — Должен, но сейчас ты ничего сделать не сможешь. — Жиль с трудом приподнял руку и огладил пушистую макушку своего господина, которого очень любил, но очень редко эту привязанность показывал. — Я смогу, — упрямо повторил Этьен, уткнувшись носом в плечо наставника, впервые за последние сутки чувствуя себя в безопасности. — Что именно? — спросил устало Жиль. — Подло зарезать во сне главаря?.. А потом его люди в отместку перережут всех нас как свиней. — Но что тогда нам делать? — Тут надо действовать тоньше, Ваша Милость. — Взглядом наставник заставил Этьена подняться с колен и сесть на узкую койку. — Для начала мы отправим письмо о помощи к одному влиятельному человеку, который мне обязан, обязательно оповестим твоего дядю, а сами будем действовать по обстоятельствам. — Но это же трусость! — возмутился было юноша. — Нет, Ваша Милость, это стратегия, которой я вас учил, видать не достаточно… — Хорошо учили, это я никудышный ученик. Но как мне сейчас… — Я понимаю, что горько и тошно, но нужно показать уступчивость, — наставник перевел дух, тяжело дыша. — Я не прошу вас поддаваться захватчикам и любить их. Просто пока я не встану на ноги, постарайтесь не привлекать к себе внимания, больше молчите, внимательно слушайте, наблюдайте и остальным передайте мой наказ. — Слушаю, наставник. — И еще… Я горжусь тобой, Ваша Милость. — Чем? — Этьен ошарашенно посмотрел на Жиля, уж не спятил ли. — Я не смог защитить даже себя… — Но держишься так, словно смог. — В серых глазах наставника юноша увидел одобрение. — Молодец. Утри им нос, Ваша Милость. В уголках глаз Этьена от похвалы наставника засеребрилась влага. — Спасибо. — Ступай, и верь в себя. Приходи ко мне только на рассвете, пока никто не видит. Мадлон проведет. И позаботься о Мари и моих мальчишках. Этьен кивнул, заставив себя улыбнуться. — Выздоравливайте скорее, а о наших людях мы с Анри и Мадлон позаботимся. За дверью Этьена ждала заплаканная Мадлон и, обняв его за плечи, запричитала. — Бедный мой, а я не поняла… Прости… Да как же они посмели! — Подслушивала? — констатировал Этьен, освобождаясь от объятий. — Перестань причитать, словно старая Эв, мне не нужна твоя жалость. — Простите, Ваша Милость, — с укоризной отозвалась девушка, отступая. — Перестань, лучше пообещай, что подслушанное тобою останется только между нами как в детстве. — Обещаю! — кивнула Мадлон, смахивая слезы со щек. — А этому я устрою лохань для умывания, напущу туда жаб, что орут во рву под стенами. — Не надо, он не оценит. — Ты прав, нам надо терпеть. — Потерпим, Мадлон. Пока. — Этьен распрямил плечи, решительно заводя за ухо длинную светлую прядь. — Но моё терпение не безгранично. Я здесь хозяин и должен защищать вас… «И клянусь, я что-нибудь придумаю».