Средневековый роман

Краюху луны затянула серая дымка, яркая звездная россыпь померкла, но напряженному Этьену казалось, что померкло что-то внутри него. Вглядываясь в ночную тьму с высоты крепостной стены, он отлично понимал, что огней деревни не увидит, но все равно не отрывал глаз от далекой полосы горизонта. Филипп и Пьер покинули замок около часа назад, быстро облачившись в боевое. Этьен спустился к наставнику и рассказал ему тревожную новость. Де Ре одобрил решение Филиппа, повелел Этьену надеть доспехи и сам закрепил на его поясе дедовский меч. Увидев восторженную благодарность в глазах ученика, Жиль пояснил: — Ты должен защищать свою землю с мечом в руках, как делал твой отец и отец твоего отца. И не важно, прошел ты посвящение, или нет. Главное тут твое искреннее желание встать на защиту своих людей. Этьен коротко обнял наставника и отправился на крепостную стену вместе с ним. Там их уже ждали взволнованные, но полные решимости мужчины замка. Весь праздничный хмель слетел с них словно и не бывало — тревога была нешуточной. По правую руку от Этьена встал Жиль в кольчуге, броне и шлеме. По левую — отец Мадлон, замковый кузнец с рогатиной и самодельной пикой. На Этьена приятной тяжестью давила кольчуга. Кольчужный капюшон и шлем надежно скрыли собранные в узел светлые волосы, на бедре лежал старый дедовский меч, а в руках — привычный любимый надежный лук, на который Этьен возлагал особые надежды. — Ну что же, все в сборе? — спросил де Ре, осматривая защитников и их нехитрое вооружение. В ответ раздалось нестройное, но решительное: «Да, господин!..» — Я отдал распоряжение укрыть женщин и стариков в подвале, — сказал Этьен, надеясь, что все защитники замка услышат его, и будут меньше беспокоиться о своих родных и любимых. — Добро, — всмотрелся наставник в темноту. — А твои бриганды, Ваша Милость, вовремя траншею с кольями-то соорудили. Надо бы поджечь, чтобы издали видели, что мы готовы к обороне, и в замок побоялись соваться… — Думаю, да. Де Ре внимательно вгляделся в лицо бледного, но собранного юноши, и ушел отдавать приказ. Этьен остался на стене, с облегчением выдыхая. Очень не хотелось, чтобы проницательный наставник прочел по его лицу, насколько Этьен боится… нет не за себя. И даже, к стыду своему, не за своих вилланов, что вступили в неравный бой с захватчиками. А за одного единственного мужчину, которому он подарил свой первый поцелуй, и который обещал к нему вернуться… Счастье, которое испытал Этьен после того, как ему ответили — нежно и ласково… совсем не так как тогда , — до сих пор отзывалось во всем его существе сладким восторгом. Этьен знал про богатый опыт и верил в рыцарскую доблесть Филиппа, но не мог отрешиться от тревоги. Во дворе замка послышался шум, отвлекая Этьена от невеселых мыслей. Посмотрев вниз, Этьен различил Мадлон и Фантину с факелами в руках. Рядом с ними толпились женщины с маленькими детьми, цеплявшимися за материнские подолы, старики, опирающиеся на клюки — самые беспомощные жители замка, которых было необходимо как можно быстрее отвести в подвалы переждать возможное нападение. Вскоре Мадлон появилась вновь, чтобы начать командовать юношами и подростками, которые под её чутким руководством начали активно вытаскивать заранее заготовленные на такой случай рачительным Пьером чаны со смолой и потихоньку её разогревать, чтобы в случае необходимости поливать ею нападавших. Напряжение среди защитников замка нарастало. Ожидание становилось нестерпимым. Многие из мужчин, у которых в деревне остались родственники, порывались отправиться туда. Другие считали подобную вылазку самоубийственной и предпочитали ожидать появления неприятеля за надежными стенами замка. Этьену с трудом удалось примирить защитников, и они снова все вместе устремили тревожные взгляды вдаль. Прошло еще около получаса, когда Мадлон с ведром, полным кипящей смолы, поднялась на стену и тоже начала жадно вглядываться в темноту. Этьен обернулся к подруге и, видя её бледное лицо и уставшие глаза, тихо спросил: — Волнуешься за него? Мадлон кивнула. И Этьен не нашел в себе сил, чтобы отослать её со стены в спасительный подвал. По хорошему, её здесь быть не должно, не женское это дело — война, но дружеское плечо сейчас как никогда было необходимо Этьену. Ведь все они чувствовали одно и то же: жуткую тревогу за… — за тех, кто дорог. Вскоре они увидели, как внизу весело разгораются колья в траншее, огонь легко играет пламенем, напутствуемый сильным порывистым ветром. Этьен не мог оторвать взгляда от завораживающей огненной игры, и потому не сразу заметил, как Мадлон начала молиться. Сначала чуть слышно, легко шевеля губами, а затем — все громче и волнительнее: «Под Твою защиту прибегаем, Святая Дева! Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева преславная и благословенная! Девушка встала на колени, воздела руки, и уже громко и ясно проговаривала слова молитвы. Этьен тоже преклонился, замечая краем глаза, что все стоящие рядом последовали их примеру, и теперь вторят вслед за его подругой: «Владычица наша, Защитница наша! С Сыном Твоим примири нас. Сыну Твоему поручи нас. Сыну Твоему отдай нас…» Вместо распятия перед глазами мелькал ласковый синий взгляд. Но Этьен не прерывался ни на секунду, молясь с всё большим благоговением и верой: «Под Твою защиту прибегаем, Святая Дева…»*

***

Этьен не знал, как долго они простояли на коленях под яростным ночным ветром и мелкой моросью дождя, как вдруг над притихшими защитниками пронеслось: — Смотрите, всадник! Этьен прервал молитву и вскочил на ноги, вслед за ним поднялись с колен и другие защитники. Темнота не давала рассмотреть больше. Они только видели, как к замку приближается одинокий верховой. Его конь выглядел вымотанным и уставшим. Когда всадник приблизился к траншее и огонь осветил его лицо, Мадлон сорвалась с места. — Открывайте ворота. Это Пьер! Этьен побежал следом за ней, не чувствуя под собой ног. В голове билась лишь одна мысль: «Где Филипп???..» Ворота открылись. Этьен и Мадлон поспешили навстречу всаднику. Через несколько шагов Этьен с огромным облегчением увидел, что Пьер был не один. Поперек крупа Доре было перекинуто тело Филиппа. Этьен остановился как вкопанный, не смея двинутся ближе, слыша за спиной взволнованные голоса своих людей. Мадлон же, быстро подойдя к Доре, вцепилась в обод седла, и Этьен услышал, как она спросила: — Что в деревне? — Благодаря дозорам крестьяне быстро заметили бригандов и встретили их градом стрел. Спасибо Его Милости за уроки боевого искусства… — Пьер нашел глазами Этьена. — Мы прибыли, когда напавших на деревню бригандов крестьянам удалось потеснить. Сразу врезались в сражение… Рубились почти вслепую из-за темноты… Почти всех достали… А потом… Мадлон невнятно вскрикнула. И Пьер продолжил уже тише, но все собравшиеся все равно услышали: — Нет, девочка, это не моя кровь… хотя я тоже ранен… Это его… Ла нежа. Под ним его гнедого убили. А когда он упал, кто-то ткнул его пикой в грудь. Хорошо, что я успел вовремя оттеснить нападавшего, а потом подобрал… Дальше Этьен уже не слышал. В зыбком свете факелов он подбежал к спешивающемуся Пьеру, и с тревогой смотрел, как тот снимает с крупа коня тяжелое тело в доспехах. В горле стоял ком, сердце билось неровно. Теперь Этьен уже отчетливо видел, как по крупу Доре тонкой струйкой бежала темная кровь, и понимал, что это — кровь Филиппа. Подойдя ближе, он нашел белеющую во тьме ладонь раненого: она была такой ледяной, что захотелось согреть её своим дыханием, но под десятками перекрестных взглядов это было невозможно. Напряженную тишину нарушила Мадлон. Решительно развернувшись к донжону, она позвала Пьера за собой: — Скорее, идем. — Куда мы его? Этьен крупно вздрогнул и уверенно ответил: — В мои покои. Больше никто ни о чем не спросил. Мадлон поспешила вперед. За ней с тяжелой ношей на плече последовал Пьер. За ними шел напряженный Этьен, на ходу снимая не нужные уже доспехи. Теперь единственное, что его волновало — в каком состоянии Филипп. Во дворе остался лишь де Ре, на которого легла обязанность по успокоению взволнованных людей и поддержанию порядка во взбудораженном минувшей опасностью замке.

***

В комнате Этьена Филиппа уложили на кровать. Мадлон тут же начала суетиться, не понимая, кому первому оказывать помощь. Но Пьер отказался от её услуг, и сам начал неторопливо раздеваться, чтобы обмыть легкие раны, полученные в бою. Мадлон же обернулась на застывшего посреди комнаты Этьена и скомандовала: — А вы, Ваша Милость, что застыли-то? Раздевайте его, я одна не справлюсь. — Раздевать? — спросил непонимающе Этьен, не отводя глаз от страшной кровавой раны на груди. — Живо! Ты думаешь, я его сквозь доспехи и одежду осматривать буду? Кровью же истечет! Услышав злость в голосе подруги, Этьен подошел к кровати и начал осторожно снимать доспехи, пропитанные кровью поддоспешник, тунику и нижнюю рубаху. Дыхание его сбилось, когда он увидел обезображенную рваной раной грудь; он нехотя отошел, уступая место нахмуренной Мадлон. Этьен со страхом вглядывался в холодное, словно неживое лицо и темные спутанные волосы, к которым он с восторгом прикасался всего несколько часов назад. — Так, сердце вроде не задето, — бормотала себе под нос Мадлон, обмывая грудь раненного теплой водой, что была быстро принесена испуганной молчаливой Фантиной. — Но крови он потерял очень много… И к тому же, — Мадлон снова нахмурилась, заставляя Этьена сжаться, — наконечник пики вполне мог быть отравлен и может начаться заражение… — Почему ты так думаешь? — спросил переживающий за друга Пьер, параллельно пытаясь самостоятельно обмыть свои «царапины». — Я не уверена. Но он слишком долго не приходит в себя, что для мужчины его сложения странно… И еще… его начинает трясти в лихорадке. — И что нам делать? — Этьен не узнал свой бесцветный хриплый голос. — Я сейчас сделаю перевязку и дам ему немного обезболивающего и успокоительного отвара… а потом на все воля божья. Этьен смотрел на страшную рану, сочившуюся кровью, и не чувствовал, как его самого начинает бить нервный озноб. Мадлон не давала никаких гарантий и ощутимо волновалась, а это могло означать только одно: рана смертельно опасна. Мадлон тем временем промыла рану, перевязала грудь плотными чистыми тряпицами и накрыла раненого одеялом. Потом по капле накапала на язык Филиппа лекарственные снадобья и с тревогой посмотрела на Этьена: — Всё. Я сделала все, что могла. Нам остается только ждать… А что будет дальше, время покажет… Если ночью начнется лихорадка — зови. И сам… Этьен, поспи хоть немного. Слабый и больной, ты ему не поможешь. Этьен ответил подруге благодарным кивком: — Идите отдыхайте. Спасибо тебе, Мадлон, и вам Пьер… за всё. Юный граф перевел встревоженный взгляд на неподвижный силуэт под одеялом, не сумев сдержать тяжелого вздоха. Пьер и Мадлон все понимали и потому, не говоря ни слова, откланялись, покинув покои хозяина замка. Этьен присел на низкий неудобный стул у самой кровати и накрыл ледяную кисть Филиппа своей, чуть сжимая. — Ты обещал вернуться ко мне и не выполнил обещание. Зачем нужно было так рисковать?.. Ночь перешла свой рубикон и Этьена нестерпимо клонило в сон. Он осторожно уложил голову на постель, невесомо коснулся теплой уже ладони губами и затих. Проснулся он от невнятного шепота и, подняв голову, понял, что разбудил его мечущийся по кровати Филипп. Еще совсем недавно прохладная ладонь горела огнем. Лицо мужчины было в испарине, грудь тяжело вздымалась, с запекшихся губ срывались невнятные слова: — Пьер, обходи их… Пожар… главное — не дать им запалить амбары… Этьен грустно улыбнулся и, прошептав: «Всё уже кончилось, успокойся…», поднялся и прошел к оставленному Мадлон тазу с тряпками. Подруга уже не раз делала ему холодные компрессы, когда он лежал с лихорадкой, и он сам потихоньку научился с ними управляться. Получалось у него не очень аккуратно, но вскоре он наловчился и с облегчением почувствовал, что разгоряченная кожа Филиппа стала прохладнее. Но то была лишь небольшая передышка. Через некоторое время жар вернулся с новой силой. Этьен решил, что руки, плечи и открытая от повязок грудь тоже должна быть обтерта прохладной водой. Не помогло. Филиппа стало ощутимо бить озноб. Дрожало все тело, глаза остервенело двигались под веками. Этьен накинул еще одно толстое одеяло на судорожно дрожащее тело, но все было без толку. На глаза от бессилия наворачивались слезы. И Этьен уже был готов сдаться и отправиться за помощью к Мадлон, как вдруг вспомнил совет опытного наставника, который видел очень много смертей от боевых ран, что нет лучшего способа согреть больного, горящего в лихорадке, чем теплое человеческое тело. Взглянув на бредящего Филиппа, Этьен понял, что пока не пройдет страшная лихорадка, выздоровление будет невозможно. А значит — действовать надо решительнее. Сняв с себя верхнюю одежду, он немного подумал и, алея щеками, стянул и нижнюю рубаху с шоссами. Греть, так уж всем своим телом. Аккуратно приподняв одеяло, Этьен осторожно устроился рядом с Филиппом. Словно огнём полыхающее мускулистое тело было напряженным и влажным от пота, но Этьена это не волновало. Он осторожно, чтобы не причинить боли, обвил руки вокруг пояса Филиппа и уткнулся носом в свободное от повязки, покрытое испариной плечо. — Тише-тише… Спи, тебе нужно уснуть…