Средневековый роман

Не успела осесть пыль, поднятая спешно отбывшими всадниками, как колени Этьена подломились, и он рухнул на покрытый толстым слоем пыли пол библиотеки. В голове билось лишь одно: «Это Я! Во всем виноват только Я. Не отозвал Анри, не предупредил Филиппа, позволил себе забыться и замечтаться…» Сейчас в том состоянии полном боли и отчаяния, в котором он находился, смерть Филиппа и его друзей казалась Этьену неминуемой, как и его Этьена кончина. Бесславная и бесполезная от тоски по любимому, которого он никогда больше не увидит. Сил осталось только на то чтобы подняться, и покачиваясь, как пьяный, выйти из библиотеки, но отправиться не к себе в спальню и не в лес, который всегда был его главным утешителем, а в маленькую комнатку Филиппа. Пройдя практически по стенке по плохо освещенному коридору Этьен оказался в комнате, где всего несколько часов назад его любили. Впервые. Так неистово, жадно и нежно, так страстно и ласково. И называли маленьким, как никто раньше не называл. И Этьену, которому всегда внушали, что подобные кошачьи нежности — глупость для юных девиц, это безумно нравилось. Он позволял это Филиппу и наслаждался звучанием родного голоса. Закрыв дверь на засов, Этьен рухнул лицом в подушки и задохнулся. Они так ярко и отчетливо пахли Филиппом, что, если зажмуриться, можно было представить, что он лежит совсем рядом — руку протяни, и улыбается… Этьен зарылся носом в подушки, глубоко вдыхая, вжимаясь заплаканным лицом в жестковатые наволочки, стараясь запомнить этот запах… аромат их с Филиппом любви. Хотелось закупорить его в склянку и вдыхать каждый день, как дорогие восточные благовония, пока он не вернется… или… Нет, Этьен не смел и подумать, что образ любимого когда-нибудь потускнеет. Ему очень хотелось сохранить в целости все, что принадлежало Филиппу — немногочисленную одежду, домашние башмаки, стоявшие в дальнем углу комнаты… Скоро мысли из бешено скачущих постепенно стали лениво-вялыми, глаза, которые жгло от непролитых слез, закрылись сами, затихла разливающаяся в голове тянущая боль. Этьен погрузился в зыбкий полусон полуявь, и это было хорошо. Ведь в нём был Филипп… Просыпаться не хотелось. Настойчивый стук дверь показался жутким грохотом, но Этьен не двинул и пальцем, только чуть приоткрыл глаза. Кто бы не обретался там, за дверью, Этьен ему не откроет. Зачем? — Ваша Милость, Этьен. Время обеда, вас ждут в трапезной. Жиль. Когда-то такой необходимый, а сейчас — далекий и холодный. Наставник увещевать не пытался, лишь немного постоял за дверью, но потом убрался восвояси. Еще через какое-то время за дверью раздался рассерженный зов Мадлон, но несмотря на это, Этьен физически ощутил тревогу, что сквозила в её голосе. — Этьен, я принесла тебе поесть. Открой пожалуйста, не будь глупцом. Мы все за тебя волнуемся. Этьен только фыркнул и перевернулся на живот. О чем она может волноваться?.. Ведь если он все правильно разглядел, Пьера среди отправившихся умирать бригандов не было. И об этом конечно же позаботился Филипп, потому как больше некому. Его Филипп. Мадлон, в отличии от сдержанного наставника требовала, просила, умоляла, но так и ушла ни с чем. Вскоре её сменил еще один человек. Этьен отлично понимал, что не имеет права на него злиться, но ничего не мог с собой поделать. Анри теперь вечно будет живым напоминанием о дне, который отнял у него самое дорогое и о его, Этьена, глупой беспечности. — Ваша Милость, простите вы меня дурака… — причитал за дверью Анри. — Если бы знал, как все повернется, никогда бы сюда этого… Бертрана не привел… Я ж когда уезжал, все по-другому было… Этьен закрыл уши ладонями…чтобы не закричать от злости и бессилия… Вспоминать о тех днях не хотелось. Они ушли, сгинули, как ушла та боль, сменившись любовью… Но Анри этого никогда не понять. Старый вояка, немного потоптавшись у двери, горестно вздохнув, ушел, и Этьен с удивлением расслышал, как затихают вдали ругательства, что Анри шептал под нос, понося себя на все лады. Этьен снова забылся, а когда открыл глаза, то понял, что за окном уже вечер. Какой же бесконечный день… словно полжизни промелькнуло за эти несколько часов. Очередной стук в дверь был уже ожидаем. Пришли кормить ужином. Не дождутся. Стук повторился уже тише. — Ваша Милость… Это Пьер… Этьен сел на постели, обхватив колени руками. — Ваша Милость… Этьен… Пожалуйста, открой дверь, — продолжил Пьер — Я сам знаю, что такое горе потери… Потому что переживал его… Когда моя увечная любимая сестренка умерла у меня на руках… И я могу помочь… Голос Пьера был уверенным, в нем не было просящих или заискивающих интонаций, и это странным образом успокаивало. Этьен спустил ноги с постели, не отрывая взгляда от двери, а потом проговорил хрипло и тихо: — Мне никто уже не поможет. Но Пьер его услышал. — Давай попробуем. А если сочтешь мой визит неуместным, то я сразу уйду. Голос его по прежнему ровен и уверен. Этьену вдруг захотелось увидеть его лицо. Он поднялся с постели и впустил Пьера в комнату, сразу же заперев за ним дверь. Поймав вопросительный взгляд, Этьен пояснил: — Вам можно. А им — нет… Эти нехитрые движения и произнесенные вслух слова словно отняли у Этьена последние силы. Он присел на край кровати и спрятался за поднятыми ладонями. Ему не хотелось, чтобы Пьер видел его слабость и посеревшее от боли и слёз лицо. Пьер все понял, приблизился к Этьену и опустился перед ним на корточки, желая и боясь погладить по рассыпавшимся волосам. — Знаешь, за что он тебя полюбил, — спросил вдруг Пьер. Этьен, отлично понимая, кто такой он, отнял руки от лица, но на Пьера не посмотрел. Пьера это не капли не смутило и он продолжил: — Потому что ты не такой, как все остальные. И потому что он сдался, — тебе сдался! — когда ты его поразил… Этьен был удивлен, если не сказать — поражен, услышанным. — Чем я его поразил? Пьер присел рядом, поняв что юноша потихоньку успокаивается. — Неужто не понимаешь? Тем, что вышел тогда к нам сразу после учиненного над тобой насилия, — ответил Пьер, глядя прямо в широко распахнутые заплаканные глаза. — Вышел с гордо поднятой головой. И все мы тогда поняли, кто в этом замке настоящий хозяин… Даже Жако тогда сказал… — Что? — спросил Этьен, перестав прятаться за волосами и откидывая их со лба. — Что он чувствует себя твоим вассалом, — ответил Пьер, успокаивающе гладя Этьена по плечу. — Уж не знаю, что помогло тогда тебе выстоять… — Мои люди, — ответил Этьен, так, словно это само собой разумеющееся. — Люди, за которых я несу ответственность… В глазах Пьера заискрилось горячее одобрение и полное понимание. — Но они и теперь нуждаются в тебе. Все. Включая нас с Жилем и Анри, как в защитнике и в их графе… А Филипп… Этьен жадно посмотрел на Пьера, когда тот произнёс имя любимого. — А Филипп нуждается в том, чтобы ты его ждал, Ваша Милость, — договорил Пьер. — Но вы не понимаете, Пьер, — начал Этьен и голос его задрожал от волнения. — Это ведь я послал за помощью тогда, после насилия. И в итоге явился этот… А я…я даже толком не сказал ему как сильно люблю… Этьен прикусил губу. Воспоминания снова обрушились на него, ударив по самому больному: вот восхищенный Филипп наблюдает за его стрельбой из лука, сосредоточенный Филипп, меняющий его грязные простыни, улыбающийся Филипп, дарящий ему Тунера, напряженный Филип, отвечающий на его поцелуй после дня Рождения, кривящийся от боли раненый Филипп, задыхающийся от страсти Филипп, выпивший его до самого донышка этой ночью… Глаза Этьена сами наполнились слезами. Пьер это видел, но не осуждал, еще крепче обнимая за плечи: — Если хочешь плакать, можешь не стесняться… И пойми наконец, у тебя было полное право послать за помощью, Этьен. И Филипп это понимает как никто другой… Этьен, услышав эти слова, дал волю слезам, ощущая рядом того, кто поймёт. Пьер молчал, оправдывая ожидания, давая выплакаться… Этьен не скулил, не ныл, просто тихо плакал без всхлипов и завываний… По его щекам текли слезы, их дорожки хаотично перечерчивали высокие скулы и бледные щеки, а мысли по прежнему были далеко. — Он… Он даже не сможет п-послать нам весточку о себе… гонцы не возят послания от п-простых солдат… — Но есть бродячие музыканты, — возразил Пьер уверенно, позволяя Этьену устроить голову на своём плече. — Есть странствующие монахи… Если он захочет, то сумеет послать нам весточку… Этьен покачал головой. Он больше не верил, что любимому суждено к нему вернуться… Но Пьер был так ласков с ним, гладил по голове, убеждал, успокаивал… И в конце концов слезы Этьена начали высыхать, а мысли потихоньку пришли в порядок, принося важные вопросы. — А почему ты остался, Пьер? Коннетабль… мессир де Гюклен. Он казался таким властным и непримиримым… — Это все Ла неж. Он просто не сдал меня мессиру де Гюклену. Даже не представляю, чего ему это стоило, и всегда буду признателен… И еще — он очень не хотел оставлять тебя одного… просил заботиться. В горле Этьена снова встал ком, но он собрался с силами и спросил о самом главном: — И что же мне делать… без него? — Жить. И ждать. Но сначала — просто поесть. — Пьер впервые за целый день улыбнулся, видя, что юноша понемногу становится прежним собой. — Но я не хочу есть. — ответил ему Этьен. — Как можно? — Совсем немного. Иначе силы скоро покинуть тебя, Ваша Милость, а этого я допустить не могу. — Пьер поднялся. — Сейчас принесу что-нибудь с кухни. Пока Пьер отсутствовал, Этьен как мог привел в порядок свою одежду и с досадой понял, что где-то обронил любимый шнурок для волос, которые пришлось заколоть старым гребнем. Когда Пьер принёс наполненный до краёв поднос, Этьен тяжко вздохнул, но промолчал. Забота Пьера согревала растревоженную душу. Они уселись рядом и Пьер проговорил: — Вам надо помириться с наставником и Анри, Этьен. Они ни в чем не виноваты… поверь. Ведь они тебя защищали. — Я понимаю… — ответил Этьен, задумчиво откусывая от душистой лепешки под одобрительным взглядом Пьера. — Какой-то частью себя понимаю… а другая… та, что любит… ненавидит их за то, что хотели разлучить меня с ним . Жиль никогда не примет нашу любовь. И никогда не поймет… — Так и со мной будет то же, — сказал Пьер и Этьен посмотрел на него недоверчиво. — Если я божьей милостью когда-нибудь увижу старшего брата, он никогда не поймет меня и не примет Мадлон… будет считать её… девкой, окрутившей герцогского сына, потаскухой, позарившейся на титул и деньги. И ему будет не важно, что я руки её у отца кузнеца по всем правилам просил, и люблю… мою девочку. Но для меня мнение брата ничего не будет значить, поверь. Я буду защищать нашу любовь от всего мира. А ты? — И я, — Этьен, не заметив как расправился с ножкой цесарки, допил разбавленное вино и окончательно успокоился. — Я — хозяин Шато Вер, граф по рождению. И я люблю мужчину. Готов признать это перед всем миром, перед лицом своего короля и сюзерена. Готов ждать его, сколько потребуется. Хоть всю свою жизнь. Пьер одобрительно кивнул и снова улыбнулся, глядя на то, как Этьен расправил плечи. — Молодец! Будет тяжело, но ты справишься. За окнами замка опустилась ночь, их больше никто не тревожил и Этьен был безгранично этому рад. Сейчас ему хватало человеческого тепла и участия, которое так щедро дарил ему Пьер, этот бывалый великодушный воин с добрым сердцем. Этьен чувствовал себя вымотанным, несмотря на то, что ему удалось немного поспать, а потому послушно кивнул на слова Пьера… — Ложись спать, Ваша Милость… Завтра будет новый день… … и дал безропотно перестелить постель, что все еще пахла их с Филиппом любовью. Он не будет оборачиваться назад, он будет терпеливо ждать и смотреть только вперед. — Я посплю этой ночью у тебя, если не возражаешь, — скорее утверждал, чем спрашивал Пьер. Этьен покачал головой. Он не возражал, хотя совесть привычно скребла своими мелкими коготочками в груди, пробуждая вину. Ведь он отнимал Пьера у Мадлон… Когда Пьер улёгся на тюфяке у кровати, Этьен все же спросил: — А как же… как же Мадлон? — Не беспокойся, Ваша Милость. Я обещал ему заботится о тебе и обещание своё исполню, а девочка моя все понимает… А теперь, спите!.. Этьен задул одинокую свечу у кровати, — все остальные загодя погасил Пьер, — и свернулся клубком. Ему было холодно, тоскливо, но уже не так беспросветно одиноко. Теперь у него есть настоящий преданный друг, а где-то там, за несколько тысяч лье отсюда, сейчас наверняка думает о нём самый любимый мужчина на свете. Этьен даже не заметил, как веки его сомкнулись, и провалился в темноту.