Средневековый роман

Филипп сидел, опираясь спиной о ствол одного из тех странных деревьев, что в изобилии росли в Кастилии, но никогда не встречались ему в родной Франции. Солнце палило нещадно, по спине под тонкой рубахой струился пот, и Филипп с грустью подумал о том, что дома, — а теперь домом он считал Шато Вер, — сейчас тоже господствует весна, но солнце ласковее и мягче, а ветер куда более свеж. Он находился в военном лагере уже более месяца, но все окружающее было по прежнему чуждым и враждебным. Другая страна, подозрительные люди, странный язык. Королевские рыцари смотрели на них, бригандов, как на сор под ногами… и хотя были в чем-то правы, такое отношение не делало их и без того невеликую, не отличавшуюся дисциплиной армию, сплочённее. Вынужденное бездействие и разлука с друзьями угнетала. Де Гюклен оставил его при себе, приблизив еще при переходе из Франции в Кастилию, и постепенно объяснял многие вещи, которые открыли Филиппу глаза на те запутанные процессы, что происходили в военном лагере и за его пределами. Благодаря де Гюклену Филипп узнал, что политика чрезвычайно грязное, а временами — бесчестное и подлое занятие. Коннетабль, найдя в его лице приятного и далеко не глупого собеседника, постепенно объяснил молодому визави причины, что привели их в проклятую Кастилию. Филипп понял, что король Педро виновен не столько в том, что не хочет расставаться со своей любовницей, не считаясь с мнением церковников, сколько в том, что является довольно жестким и властным правителем и держит знать на коротком поводке, от чего та, устав огрызаться и строить против него заговоры, переметнулась на сторону его более лояльного соперника. Вопреки всем обстоятельствам Филипп Педро зауважал. Глупый и бесхарактерный правитель не смог бы привлечь к себе в союзники непобедимого Черного принца. Одно это уже возвышало короля в глазах Филиппа. Вскоре в лагере со своими воинами появился противник короля — благородный Энрике Трастамарский, молодой тридцатилетний мужчина, белокурый, довольно миловидный, но настолько наглый и спесивый, что мгновенно настроил против себя очень многих рыцарей. Филипп тоже оказался в их числе, с тоскою поняв, что с радостью переметнулся бы в лагерь противника после знакомства с доном Энрике. Претендент на кастильский престол оказался глуповатым изнеженным болваном и не нужно было становиться прорицателем, чтобы понять, что победа нужна этому тщеславному наглецу не ради народа Кастилии и даже не ради единомышленников, что шли за ним, а просто ради высокого титула, который подарит ему абсолютную власть. В настоящее время его трусоватую натуру вполне устраивала жизнь в лояльной Франции и близость к королю Карлу. Филипп еле удержался от грубого ответа, когда, будучи представленным благородному дону Бертраном де Гюкленом как один из лучших стратегов, получил в ответ лишь уничижительный взгляд и презрительное фырканье: — Это и есть ваш протеже, мессир де Гюклен? Но это же безродный бандит!.. Вот и сегодня он остался в шатре главнокомандующего, когда его покинул вечно чем-то недовольный Энрике, и разошлись по делам другие рыцари, что присутствовали на военном совете. Коннетабль продолжал что-то бормотать, склонившись над одним из многочисленных донесений, а Филипп наслаждался воцарившейся тишиной и вечерней прохладой. Немного помедлив, Филипп, почувствовавший благодушное настроение де Гюклена осмелился задать вопрос, ответ на который хотел получить уже несколько долгих недель:  — Неужели и наш король Карл такой, как этот синьор Энрике? Повисшая в шатре тишина нарушалась лишь невнятным шумом за его пределами, лагерь продолжал жить своей жизнью, не зная о тревогах, что терзали Филиппа. Уставший от бесконечных военных советов и ежедневной рутины де Гюклен присел в кресло и кивнул Филиппу на ближний стул. Разговор обещал быть долгим. Филипп отлично отдавал себе отчет, что подобные вопросы в большинстве случаев заканчивались обвинением в измене короне, но ему настолько осточертело все вокруг, так неприятны были люди, среди которых приходилось находится ежедневно, так мучительны бессонные ночи, скрашиваемые одним единственным образом, что не покидал его мысли ни на миг, что подобные дерзости казались несущественными. Чего бояться если жизнь почти кончена, а самое драгоценное, что у него осталось, помещается на ладони и хранится у самого сердца? Филипп чувствовал на себе тяжелый взгляд коннетабля, но взгляда не опускал, чем видимо опять подкупил де Гюклена, который, помолчав все же решил ответить: — Если бы такой вопрос задал кто-то другой, я бы отправил его под топор палача немедленно, но вам, Делаво, отвечу… Нет, наш король не такой. Вы можете этого не знать, но когда Его Величество был еще совсем молоденьким дофином, в Париже взбунтовалась толпа черни, которая ворвалась во дворец Сите. И в ту жуткую ночь король нашел в себе силы выйти к своему народу, чтобы говорить с ним на равных. Де Гюклен замолчал и внимательно слушающий его Филипп увидел, как смягчились суровые черты коннетабля при этих словах.  — И даже после этого король не повелел казнить зачинщиков, — продолжил Бертран, — хотя они того заслуживали. Мудро рассудив, что в тяжкие годы войны нельзя плодить вражду в собственном государстве… Я ответил на ваш вопрос, Делаво?.. Филипп кивнул, оценив мудрость и смелость своего короля. — А теперь к делу, — сухо и по деловому продолжил де Гюклен, давая понять, что разговор по душам окончен. — Вы сражались в войсках Черного принца. Так теперь расскажите мне, чего нам ждать от Эдуарда?* Главнокомандующий поднялся с кресла и подошел к походному столу, где были разложены многочисленные карты местности. Филипп последовал за ним и встал рядом. — Черный принц, милорд, как я уже не раз вам говорил, предпочитает не наступать, а весьма удачно обороняться. Встречая врага градом стрел своих валлийских лучников…** — Знаю. Валлийские лучники стоили Франции уже нескольких поражений, — ответил Бертран, задумчивая почесывая подбородок. — Так что вы предлагаете? — Думаю, нам нужно взять на вооружение тактику самого Черного принца. И постараться по возможности не ввязываться в сражение, а просто, постоянно перемещая наши силы, помотать врага по горным кастильским перевалам, чтобы рассеять единую армию и попытаться разбить отдельные её отряды. Бертран поднял на Филиппа глаза и понятливо кивнул, соглашаясь. — Прекрасно, — сказал он. — Эта тактика нам подходит в виду того, что все остальное — форменное самоубийство. Я не питаю иллюзий относительно силы и умения нашего войска, Делаво, впрочем, как и вы. Плохо вооруженные бриганды, потерявшие все навыки, и смотрящие на них сверху вниз спесивые кастильские рыцари Энрике Трастамарского… Где тут ударить единым кулаком? Де Гюклен замолчал, заметив отрешенное выражение лица своего собеседника, но не обозлился, а призадумался. Если он все правильно понял в том замке… — Не пойму я вас, Делаво… Вы пользуетесь моим безграничным доверием и весьма привилегированным положением… а до сих пор не попросили у меня разрешения послать гонца к своему молодому графу. Или это была лишь мимолетная интрижка?.. Мне так не показалось… хотя… Бертран понял, что не ошибся в своих догадках, когда на него с удивлением и какой-то сумасшедшей радостью посмотрели ничего не выражавшие еще мгновение назад синие глаза. Филипп сомневался в своём здравомыслии. Уж не спит ли он? Коннетабль Франции разговаривает с ним о чувствах посреди военного лагеря, за несколько дней до возможного решающего сражения, в котором вполне ожидаемо они оба погибнут. На чужой земле, за чужого короля… Но де Гюклен к его удивлению продолжил: — Завтра один из моих гонцов отправляется с посланиями к королю… Хотите, заедет в Шато Вер? Вот теперь Филипп понял, что не спит, и что очень вероятно неуместно и глупо улыбается, борясь с желанием броситься в ноги командующему. Но странная улыбка де Гюклена и здравый смысл удержали его от этого опрометчивого поступка. Филипп лишь кивнул и поспешил заверить, что будет безмерно благодарен за возможность отправить весточку. Де Гюклен благосклонно указал на письменный стол. — Там вы найдете все необходимое. Если понадобится что-то еще, попросите у кого-нибудь из пажей. С этими словами коннетабль удалился по своим очень важным делам, а Филипп поспешил к столу, где нашел и чернила, и пергаменты, видимо, предназначенные для переписки с его величеством. Руки, непривычные к хрупкому стилу, чуть подрагивали, но не написать своему мальчику Филипп не мог. Мысли метались, не желая складываться хоть во что-нибудь связное, не то чтобы в красивые выверенные фразы, из тех, которые пишут благородные приближенные ко двору милорды. Какое-то время Филипп просто сидел, нервно потирая давно небритую щеку одной рукой, и терзая дорогое стило другой, раздумывая, уместно ли писать про войну, если хочется лишь о том, как скучает, как волнуется, как хочет обнять. Как же это, оказывается, тяжело… Легче ввязаться в кровавую резню, чем решить как же обратиться к нему, такому родному… несмотря на время и расстояние. Официально? Господин граф… Просто и понятно? Этьен. Или так, как безумно хочется? Маленький мой… Филипп улыбнулся… Он будет надеяться, что письмо попадет лично в руки адресату и гнусное чужое любопытство не посягнет на то, что предназначено одному единственному человеку. «Маленький мой! Прости за долгое ожидание. Только сегодня у меня появилась возможность написать письмо, которое ты получишь из рук королевского гонца. Сейчас мы стоим лагерем близ Анастро на границе Наварры и Арагона. Я почти неотлучно нахожусь при господине де Гюклене. В боевых действиях мы участие еще не принимали…» Углубившись в написание письма, Филипп не заметил, как на лагерь опустилась ночь, как вернулся в шатер коннетабль, как один из пажей де Гюклена запалил свечи, а другой принес легкие закуски и приготовил все для подготовки своего господина ко сну. Коннетабль с помощью пажа снял легкие доспехи и поддоспешник, а затем жестом отпустил слуг и присел к другому столу, заваленному бумагами, но взгляд его то и дело устремлялся с склонившемуся над письмом и старательно выводящему строки мужчине. Свечи выгодно оттеняли красивый профиль, темные спутанные кудри спадали на плечи, делая черты мягче, а самого Филиппа моложе. Бертран наблюдал за ним не впервые, но только сейчас заметил, как Филипп еще, оказывается, молод, и откровенно красив. Может, виной тому была одухотворенность, которой сейчас было наполнено каждое его движение, а может, просто определенным образом падающий свет… В любом случае тому юному мальчику, хозяину замка Шато Вер, очень повезло с любовником. Филипп дописал письмо, Бертрану пришлось прекратить пристально наблюдение и сказать ровным тоном смертельно уставшего человека: — Оставьте письмо на столе, Делаво. Завтра с утра гонец заберет его с остальными. А уж я распоряжусь, чтобы оно было доставлено адресату… А сейчас ложитесь спать, утро вечера мудренее. Филипп еще раз выразил свою признательность и ждал разрешения уйти, когда Бертран вдруг сделал ему странное предложение, а если точнее - приказал. — Ложитесь здесь, я приказал постелить вам вон там, на тюфяке. Мне бы хотелось, чтобы завтра вы были в моем распоряжении с раннего утра. У нас очень много дел и очень мало времени перед выступлением. Филиппу стало немного неуютно под заинтересованным взглядом командующего… Но он не решился протестовать — это было бы черной неблагодарностью после того, что для него сделал сегодня коннетабль. Филипп прошел к тюфяку, быстро разоблачился и опустился на его жесткую поверхность… Сон не шел. Странная просьба остаться в шатре не давала расслабиться. Раньше никогда такого не случалось, как не случалось и милостивого разрешения на письмо… не отцу с матерью, не сходящей с ума от неизвестности жене с наследником, а любимому… любовнику-мужчине. Филипп боялся пошевелиться и привлечь внимание командующего, которое теперь невозможно было не заметить. Это удивляло и самую малость тревожило. Но тревога вскоре ушла, стоило только представить Этьена. Этьена, который читает его письмо, прикусывая от волнения нежные губы и улыбаясь той самой улыбкой, что освещала путь Филиппа все эти долгие, наполненные отчаяньем и безысходностью дни. Он заснул с именем любимого на устах и неизменным желанием увидеть его во сне.

***

Бертран де Гюклен проснулся на рассвете. Лагерь еще спал, только где-то далеко перекликались птицы, встречая новый день. Стараясь не шуметь, командующий поднялся с походной кровати, накинул легкую тунику и, собрав со стола все нужные письма и депеши, не забыв и то, что было написано прошлой ночью Филиппом, вышел из шатра. Его уже ждали гонец и четверо сопровождающих. — Все согласно оговоренного вчера плана. Но вот это письмо необходимо будет доставить, отклонившись от выбранного пути, в замок Шато вер, что в Анжу. Его Милости графу д’Октэру лично в руки…