***
Этьену было немного непривычно идти пешком в окружении своих людей, да и поводов для веселья, что охватило всех без исключения гостей, у него не было. После получения весточки из Кастилии Пьер, Мадлон, и даже Анри с Жилем, казалось, воспряли духом или удачно притворялись, чтобы не расстраивать Этьена. Юный граф тоже посветлел лицом и стал больше улыбаться, но то была лишь видимость спокойствия, сердце ныло от тоски и неизвестности. Суждено ли ему получить новое послание? Какой будет эта весточка… Этьен каждый день просыпался и засыпал с этой мыслью. Путь до деревни занял не больше часа, с разговорами и шутками никто его и не заметил. Этьен повеселел, заражаясь всеобщим приподнятым настроением. Ведь не каждый день увидишь столько радостных, красивых и нарядных людей. Жених и невеста же затмевали всех. Они шли рядом, практически не размыкая рук. Облаченная в яркое желтое платье с искусно вышитым поясом и белоснежное покрывало Мадлон была очаровательна, в то время как шагающий рядом с ней Пьер в бордовой тунике и новых мягких сапогах выглядел сегодня моложе своих лет и был так статен и красив, что на него невольно заглядывались все шествующие рядом девушки от шестнадцати и старше. Даже Этьен засмотрелся на крепкую спину и ноги, обтянутые суконными шоссами, и в панике отвел глаза. Как он смеет заглядываться на мужчину… на другого мужчину, пусть даже без малейшего умысла. Стыд опалил щеки, но к радости Этьена его замешательства никто не заметил.***
У церкви, крыльцо которой было украшено остролистом и цветами усилиями деревенских девушек, молодых и их сопровождающих уже ждал отец Эврар. По такому торжественному случаю он облачился в свою лучшую сутану и довольно правдоподобно излучал доброжелательность, а не свою вечную суровость. Возможно, на него так повлияли щедрые пожертвования, что сделали в последний месяц господин граф и его управляющий. Падре даже закрыл глаза на то, что первый давно не был на исповеди, а второй игнорирует службы и проповеди. Увидев приближающихся молодых в окружении друзей и самого графа д’Октэра толпа у церкви радостно загудела и устремилась под её своды. Свадьбы здесь играли не сказать чтобы редко, но подобных венчаний, где женихом по слухам был сын герцога, а невестой — дочь кузнеца, не случалось еще никогда, а потому сегодня у церквушки собрались не только друзья и родня молодых, но большая часть деревни. Вскоре церемония началась. Этьен сам ощутимо волновался, ведя к алтарю свою лучшую подругу. Рука Мадлон подрагивала в его руке, но Этьен чувствовал восторг и искреннюю радость, что исходили от неё, и сам невольно проникался торжественностью момента. Венчание всегда казалось Этьену чем-то сокровенным. Ведь где-то там на небесах этих двоих руками священника соединял сам Господь. Но представить себя идущим по церковному проходу с невестой просто не мог. Это было предательством по отношению к… Этьен отругал себя за крамольные мысли под церковными сводами и крепче сжал ладонь Мадлон в своей. У алтаря их уже ждали взволнованный Пьер и его дрУжки Жиль и Анри. Вчера вечером Пьер доверительно сказал Этьену, что сожалеет о том что не может увидеть своим дрУжкой единственного человека, которого может назвать своим другом — Филиппа. Этьен поспешил заверить Пьера, что если на то будет воля божья, Филипп вернется к рождению их первенца и будет рад стать ему крестным отцом. Этьен, в тишине, нарушаемой лишь редкими шепотками, подвел Мадлон к алтарю, где её ждал Пьер и передал в руки нареченному. Таинство началось. Пьер взял свою невесту за правую руку, и по залу пробежал удивленный ропот, а Этьен улыбнулся. Он знал, что при мезальянсе Пьер должен был взять ее за левую. Но тот взял за правую, тем самым делая Мадлон себе ровней перед богом и людьми. Глаза Мадлон удивленно расширились, а потом странно заблестели, и тут Пьер взволновано заговорил: — Беру тебя, Мадлон, в законные жены, дабы иметь тебя при себе на ложе своем и у очага своего, в красоте и убожестве, в счастье и несчастье, в болезни и в здравии, пока не разлучит нас смерть. И во всем этом, — глаза жениха обратились к сияющим глазам невесты, — я даю тебе свою клятву. После произнесения Пьером брачного обета отец Эврар взял с обрядового блюда кольцо и подал его жениху. И Пьер продолжил, мягко сжимая маленькую теплую ладошку нареченной в своей широкой и мозолистой. — Во имя отца… — Пьер примерил кольцо на большой палец Мадлон. — Во имя сына… — на кончик указательного, — во имя духа святого, — среднего пальца, и наконец надел кольцо на безымянный, сказав заветное и последнее: «Аминь!» Сосредоточенный отец Эврар обратился к взволнованной не меньше Пьера Мадлон: — Преклонитесь, мадам. Мадлон, все так же восторженно блестя глазами, одним быстрым движением опустилась на колени перед Пьером, отдавая дань древней традиции, а потом легко поднялась с его помощью. Церемония не заняла много времени и скоро молодые рука об руку последовали к выходу из церкви под торжественные, но фальшивые звуки старого церковного органа. Собравшиеся за порогом девушки в нарядных ярких платьях осыпали молодых ранними цветами под веселые возгласы следующих за ними гостей. Этьен шел следом за светящимися от счастья друзьями, и размышлял о том, как хитро провидение. Ведь если бы не нападение на замок тем далеким зимним утром, Мадлон бы никогда не встретила свою судьбу в лице Пьера, а он… — он никогда бы не узнал, что от ненависти до любви путь не так уж и долог.***
Свадьба — один из самых любимых праздников простых, не избалованных излишествами крестьян. Этьен отлично это знал, а потому приказал ничего не жалеть для свадебного пира. Столы, украшенные молодой листвой и первоцветами, и застеленные расшитыми скатертями, ломились от разнообразных блюд. Здесь были и простоватые овощные похлебки, и покрытые золотистой корочкой запеченные целиком утки, горячие еще пирожки с потрошками от Фантины, жаркое из неизменных голубей, куропаток и кроликов… В кубки разливалось лучшее вино. Детям раздавались сладости и они с восхищенными перемазанными личиками носились вокруг столов, играя и дурачась. Скоро взрослые захмелели, отдавая должное забористым винам, и за столом трезвыми, как и полагается оставались лишь молодые, да Этьен, который незаметно подливал в свой кубок воду. Постепенно тосты стали нескладными, а шутки все более откровенными, вызывающими румянец у невинных дев и забористый смех у мужчин. Этьен не сразу понял, что обращаются к нему, услышав: — Что-то мы забыли о праве первой ночи*, — проговорил вдруг заплетающимся голосом один из гостей. — Неушшто Его Милость не хочет воспользоваться своим законным правом… Этьен, едва поняв, о чем идёт речь, и увидев заалевшую щеками Мадлон и поджавшего губы Пьера, развернулся к шутнику. — Не стоит шутить так грубо, а не то господин управляющий может потребовать ответа от слишком разговорчивых. Голос Этьена прозвучал весомо и жестко, и болтун не только замолчал, но и поспешил ретироваться подальше от сверкающего глазами господина. А Этьен приказал музыкантам играть веселей да громче. Повинуясь его приказу нехитрый деревенский оркестр из дудок, жалеек и бубнов грянул что есть мочи, и нетрезвые гости пустились в пляс. За столом остались только молодые, которые весь казавшийся им бесконечным вечер не могли отвести нежных влюбленных взоров друг от друга и мечтали лишь поскорее скрыться от этого шумного пьяного балагана в своей новой уютной спальне, которую распорядился для них обустроить Этьен, приподнеся как свадебный подарок. Юный граф сам подошел к ним и прошептал на ухо Пьеру: — Уходите скорее к себе, пока все танцуют. Когда они вернуться, даже мой авторитет не спасет Мадлон от грубых шуток. Пьер благодарно кивнул и они вместе с Мадлон, собрав с собой традиционную трапезу новобрачных — свадебный каравай с мясной начинкой, скрылись в замке, стараясь не привлекать внимания. Этьен проводил теперь уже мужа и жену мягким теплым взглядом заботливого друга, а когда музыка немного стихла, перехватил возвратившегося к столу Анри. — Я сегодня иду в дозор на стену. — Но как же… я с вами, Ваша Милость, — Анри очень хотел казаться трезвым, но язык его подводил. — Нет, сегодня я хочу побыть один. А вы празднуйте и веселитесь, как и положено на свадьбе. Этьен ушел к себе переодеться, краем глаза заметив, как хмельные мужики выкатывают из закромов очередную бочку вина, но воспрепятствовать даже не пытался. Этьен знал — не упиться на деревенской свадьбе у вилланов считалось дурным тоном.***
С крепостной стены ярко светящая луна на ясном небе казалась еще ярче и ближе, как и парочка звезд, что составляли ей компанию. Дневной жар ушел, но ночь принесла с собой не сколько приятную прохладу, сколько влажную духоту, от которой бригантина казалась неприятно тяжелой, а рубашка под ней отвратительно липла к телу. Этьен был рад, что отправился в дозор в одиночку. После суматошного дня приятная тишина наедине с собой была ему жизненно необходима, как всем остальным после бурных возлияний был необходим отдых. Этьен же лишь немного пригубивший разбавленного вина, усталости и сонливости не чувствовал. Наоборот — вынужденное бодрствование не давало возможности погрузиться в невеселые думы. Внизу постепенно стихла музыка, разбрелись на покой гости, многие из тех, кто пришли на праздник из деревни, с разрешения Этьена были размещены на ночлег в главной зале замка с условием не шуметь и не устраивать драк. Догорали костры, затихал смех. Этьен словно сквозь туман видел припозднившихся Анри, Жиля и отца Мадлон, что оставались во дворе, допивая очередной бочонок вина под хорошую закуску и откровенную беседу. Этьен улыбнулся, замечая что ноги их уже не держат, а потому заснут они скорее всего здесь же за столами, благо ночь теплая. Какие же ночи там, в далекой Кастилии, неужели такие же звездные и теплые, как здесь, в его родном Анжу. Возможно, Филиппу тоже не спится… А может, он вышел из палатки и смотрит на эту луну и эти звезды… или луна и звезды там иные? Далеко за полночь Этьен не заметил, как глаза его сами собою закрылись, а расслабленное тело привалилось к холодной каменной стене… От ярко пылающего костра шло приятное тепло, а потом вдруг неожиданно налетел порывистый ветер и пламя начало быстро разгораться, столп искр взметнулся к далекому темному небу. Звездная дорожка вскоре превратилась в пылающую и устремилась прочь от костра, убегая в темноту… — Пожар! Из забытья со странным видением Этьена выдернул крик, полный ужаса, и граф не сразу понял, что сон его сменился явью. Страшной явью. Внизу полыхала объятая пламенем конюшня. Огонь уже лизал стены, стремительно подбираясь к крыше здания. А в нём были заперты на ночь лошади. И с ними Тунер — его Тунер, подаренный Филиппом. Этьен бросился со стены вниз, на ходу скидывая плащ и тяжелую бригантину. По тому, как быстро перемещается огонь, подгоняемый ветром, Этьен понял, что времени для спасения лошадей у него практически не осталось. У ворот конюшни толпились испуганные дворовые, привлеченные криком, но они были слишком пьяны, чтобы рассуждать здраво. Некоторые из мужиков попытались пробраться внутрь, но им не дала это сделать стена огня, что встала между ними и закрытыми на ночь воротами. Этьен увидел, как бежит с огромным ведром отец Мадлон, а за ним наставник, на ходу отдающий приказы растерянным мужикам… Из донжона выскочил Пьер в одной нижней рубахе и сапогах. Все это Этьен наблюдал сквозь пелену расстилающегося черного дыма, но сейчас его волновали только лошади. Он слышал их призывное испуганное ржание сквозь гул огня и крики растерянных людей. Пьер в одно мгновение оказался рядом с Этьеном и тот немного успокоился, когда услышал его спокойный и уверенный тон, призывавший слуг не поддаваться панике, и выполнять его приказы. Жалобное ржание, полное ужаса и безысходности, Этьен тут же узнал. Это его золотой жеребец, его дорогой подарок звал его, закрытый в страшной ловушке. Гулкий первобытный страх мгновенно испарился. Этьен почувствовал лишь решимость и желание действовать немедленно. Он сдернул с крюка над кузней кусок какого-то грубого сукна, окунул в ведро с водой, которое перехватил у прибежавшего от колодца парнишки, накинул на голову сырую тряпку и пошел прямо на стену огня, что преграждала ему путь к воротам. Остановить его было некому, слишком все были заняты. Первое препятствие осталось позади, но накалившиеся от огня засов поддался не сразу. Этьен обжег ладони, но боли не почувствовал. Прикусив губу до крови, из последних сил поднатужившись, он наконец сдвинул с места заевший замок и открыл ворота. В первое мгновение ему показалось, что объятая пламенем конюшня пуста. Он на ощупь отыскал затворы на стойлах, открыл и с трудом, в кромешном дыму, увернулся от несущихся на волю ошалевшие от ужаса лошадей. Кобыла Жиля, конь Пьера и старая кляча, что когда-то так неудачно скинула его на землю, были спасены, но Тунера среди них не было. Этьен чувствовал, как его обволакивает жаром, слышал страшный треск горящих досок, видел, как огонь крадется по устланному соломой полу, но несмотря ни на что шел вперед, придерживая тряпку на лице так, чтобы были свободны только глаза. Перед стойлом Тунера тоже пылали языки пламени, и Этьен с дрожью понял, что без его помощи конь не сдвинется с места — ни одна лошадь добровольно не ступит в огонь. Полностью укрывшись за тряпкой, Этьен обогнул полосу огня, тесно прижавшись спиной к стенкам стойла и прошел внутрь, молясь, чтобы испуганный жеребец не ударил его копытами. Но Тунер был в шоке — он перебирал ногами, испуганно ржал, но с места не двигался. Этьену очень хотелось обнять и утешить жеребца, но он понимал, что промедление может стоить им обоим жизни. Содрав со своей головы холстину, юный граф повязал её на морду Тунера, закрывая ему глаза. Этьен обнял лошадь за шею и, зажмурившись, двинулся вперед. Как они прошли через огонь, Этьен не понял. Он пришел в себя уже у входа в конюшню, когда, почувствовав прохладу и спасительный простор двора, Тунер вырвался на волю, а он сам оказался в объятиях мертвенно бледного Пьера, в глазах которого отражались всполохи огня. Этьен понял, что сотворил, лишь тогда, когда за его спиной с треском обрушилась балка перекрытия, а следом за ней и крыша конюшни. Этьен обмяк в руках Пьера, только увидев, как Анри уводит Тунера к коновязи, на другом конце двора. Они же вместе с Пьером отошли от конюшни и опустились прямо на траву. Пьер, оглядев Этьена, тут же заметил и опаленные пламенем волосы, и обожженные ладони и предплечья. Этьен проследил за его взглядом, но лишь пожал плечами, ожидая гневной отповеди, но её отчего-то не последовало. Пьер устало улыбнулся и тихо проговорил: — И волосы спалили, Ваша Милость. Но ничего, до свадьбы заживет. Пьер поднялся, наказав Этьену не двигаться с места, и отдал распоряжение принести чистых тряпок и масла. К Этьену возвратилось ощущение реальности, как только он увидел несущуюся к ним простоволосую Мадлон со своим любимым сундучком в руках. — Я лично сброшу тебя в замковый ров, Ваша милость, если ты еще раз подвергнешь себя такой опасности. Мадлон говорила это, кипя от злости, но Этьен ощущал только нежность её рук, осторожно обрабатывающих его ожоги. Пожар отступил, сожрав всю конюшню целиком, и Этьену оставалось только смотреть на ярко горящие в ночи бревна и молчать под укоризненным взглядом подруги. Пострадавших практически не было. Больше всех досталось Этьену, самую малость — Пьеру, который ринулся за ним, и еще паре мужиков, что орудовали баграми. Но Мадлон и в свою брачную ночь, несмотря на уговоры Пьера, осталась рядом с теми, кому нужна была лекарская помощь, успокаивала расстроенных мужчин и расшалившихся от страшного, но завораживающего зрелища пожара любопытных мальчишек. Пьер, поняв что беда миновала наконец дал волю чувствам: — Я, Ваша Милость, как понял что вы внутрь ринулись, чуть удар не заработал. Напугали вы нас! Этьен поднял уставший взгляд на друга. Виноватым он себя не чувствовал. Несмотря на жар и духоту, обволакивающую со всех сторон, на душе у него было холодно и пусто. Он спас лошадей, отделавшись легким ожогом, так почему же тревога, что возникла, когда он увидел пламя, не отпускала, а лишь сильнее впивалась своими острыми когтями в сердце. — Хорошо, что вовремя заметили и огонь не успел перекинуться на другие постройки, — сказал Пьер, внимательно наблюдая, как мужики продолжают заливать тлеющие доски. — Но…но почему загорелось?.. — задал Этьен мучивший его вопрос. — Я допросил тех, кто сидел у костра. Но Анри и более трезвый Жиль клянутся, что конюшня словно сама загорелась. Огонь от костра никак не мог на неё перекинуться, — отчитался, хмурясь, Пьер. — Жара это всё, Ваша Милость, будь она неладна, такая погода весною редкость… — Вы ошибаетесь, — проговорил Этьен совсем тихо. — Это знак, Пьер. Дурной знак. — Для кого? Для нас с Мадлон? — с тревогой спросил Пьер, думая, что пожар в такой день действительно не сулит ничего хорошего. Но Этьен покачал головой, оглядывая свои обожженные руки: — Нет. Для того, кто подарил мне Тунера… Для Филиппа. Что-то случилось, Пьер… Что-то случилось в Кастилии…