Средневековый роман

Филипп пришел в себя, услышав глухой стон, и не сразу понял, что этот стон сорвался с его собственных губ. Веки были словно налиты свинцом и отказывались подниматься. Во рту царствовала выжженная пустыня, а язык был словно чужой. Все тело болело и ныло, как после хорошей драки, нет, — скорее, как после избиения тяжелыми сапогами по самым уязвимым местам. Левый бок горел от невыносимой боли, словно его рвали на части челюсти десятка зубастых псов. Когда глаза неимоверным усилием воли наконец удалось открыть, Филипп увидел над собой низкий серый полог, а вкупе с ощущением мелко трясущегося ложа понял, что он в повозке, что медленно движется по земляному тракту. За плотными холщовыми стенами слышался невнятный шум, среди которого можно было различить глухо звучащие голоса и знакомое бряцанье оружия. В голове было звонко и пусто, тело била неприятная дрожь. Филипп стал с трудом припоминать, как он мог оказаться в этой повозке… да еще настолько тяжело раненым. Память лениво и неохотно, но все же начала подбрасывать ему отдельные картинки, но они были настолько мутными, что ему становилось не по себе. Последнее что Филипп отчетливо помнил, это как Бертран де Гюклен, оставивший его при себе, бросается в атаку во главе тяжело вооруженных рыцарей, а они несутся за ним, буквально врезаясь в конницу противника. А потом Филипп словно со стороны увидел, как мчится на коннетабля английский рыцарь, а он без раздумий устремляется наперерез… а вот дальше был провал и черная пустота. Филипп попытался пошевелиться, и в этот момент бок обдало такой болью, что в глазах потемнело, а голова чудом осталась в сознании. Наверное, он опять глухо застонал, потому что совсем рядом послышался шорох, а потом, к огромному облегчению Филиппа, прозвучал знакомый голос. — Наконец-то ты пришел в себя, Ла неж! — ворчливо-насмешливый тон Жако Филипп не перепутал бы ни с каким другим. Это действительно был его друг и побратим. Жако забрался в повозку и аккуратно придвинулся к Филиппу. — Ну ты и заставил нас с мессиром поволноваться, приятель. Почитай больше недели уже в горячке валяешься! Филипп нахмурился, пытаясь осмыслить сказанные слова, и начал медленно закипать от того, что больше ничего не мог вспомнить. Жак, слава Создателю, вглядевшись в искаженное мукой лицо друга, пришел к нему на помощь. — Ты помнишь, что произошло? — спросил он. Филипп лишь покачал головой, голос слушаться отказался. Жако словно только и ждал возможности, чтобы поговорить. По его лицу Филипп увидел, как рад друг тому, что он жив и наконец пришел в себя, а потому кивнул, призывая начать рассказ и Жако с готовностью откликнулся на безмолвную просьбу. — Вообщем… Мессира все-таки вынудили к сражению, хотя он пытался уклониться от него, постоянно перемещая свою армию… И Филипп постепенно начал вспоминать. Вынудил их болван Энрике Трастамарский, который, увидев вышедшие на них силы брата Педро и Черного принца, потребовал от де Гюклена принять сражение, и тому ничего не оставалось делать, кроме как повиноваться — не спорить же с тем, кого Кастилия готова объявить своим королем, да к тому же с союзником собственного короля Карла… — Нас, бригандов, бросили тогда вперед, — продолжил свой рассказ Жако, — прямо под стрелы валлийских лучников мессира Эдуарда. Сам не знаю, как я тогда уцелел. Глаза Филиппа снова норовили закрыться, сознание уплывало, озноб пробежал по укрытому толстой рогожей телу, и сквозь накрывающую его пелену беспамятства Филипп все же успел услышать голос Жако: — А вот наши все погибли… Погибли Филипп позволил себе закрыть глаза и остаться наедине с болью и скорбью об ушедших товарищах, которые были рядом с ним последние шесть лет. Молчаливый Клод, смешливый и самый молодой из них Алан, мечтавший о семье с кучей ребятишек Клермон… Все они ушли на чужой земле, так и не дождавшись прощения французской короны. И пусть они все вместе убивали и грабили, но их тесная мужская дружба преодолевала любые жизненные невзгоды… и только когда они, глупо повздорив, разделились, пришла беда в лице де Гюклена… А ведь меж ними было много хорошего, и удачные вылазки, и беседы по душам на привале, да даже в теплом уюте большого зала в Шато Вер они какое-то время оставались единым целым. Теперь былое уже не вернуть. Как хорошо, что рядом живой и здоровый Жако, а самое главное, он, Филипп, сумел уберечь от смерти Пьера. Ведь в той резне Пьеру, смелому, отважному, самоотверженному, пришлось бы умереть в первых рядах. Филипп содрогнулся от ужаса, когда увидел новую картинку-воспоминание, где де Гюклен, наблюдая, как под стрелами англичан стремительно редеют ряды французов, бросил в атаку немногочисленную конницу из своих французских рыцарей и рыцарей Энрике Трастамарского… Сквозь пелену жара и тяжелых воспоминаний Филипп опять услышал голос Жако: — Тогда вы пришли к нам на помощь. Оставшиеся в живых увидели, как стремительно несется вперед конница, возглавляемая самим мессиром командующим, рядом с которым я тогда увидел тебя, Ла неж… И мы уже решили, что спасены, но тут ряды лучников разомкнулись, и вперед рванулась конница Черного принца с самим Эдуардом во главе… А дальше… — Дальше я помню, — наконец-то совладав с голосом, прохрипел Филипп, вспоминая, как копье бросившегося к командующему рыцаря вышибло его из седла, а потом сверкнуло прямо над ним… — Но я рад, что мы живы, — сказал Жако, поправляя что-то мягкое и удобное, на чем покоилась голова Филиппа. — А за то, что ты спас ему жизнь, мессир де Гюклен все эти дни заботился о тебе, даже потребовал у Черного принца прислать к тебе лекаря, который зашил твою рану… Филипп с трудом вспомнил, как его действительно куда-то несли, обтирали холодным, унимая боль и жар, пока он снова не проваливался в спасительное беспамятство. — А где мы сейчас? — спросил Филипп. Жак ответить не успел, потому что повозка остановилась и его опередил спокойный голос французского коннетабля, который влез внутрь: — Черный принц взял нас в плен. И теперь везет в свой замок в Бордо*. Под повелительным взглядом де Гюклена Жако коротко кивнул Филиппу и неохотно покинул повозку, а Филипп тихо порадовался тому, что они наконец возвращаются во Францию. — Как вы себя чувствуете, Делаво? — спросил коннетабль и привычным движением взял раненного за запястье. Проверив пульс, Бертран покачал головой: — Лихорадка опять усиливается… — Я благодарен вам за заботу, мессир, — проговорил Филипп, чувствуя, как левый бок, горит огнем… но не собираясь упоминать об этом. — Это я благодарен вам, Делаво. За то, что спасли мне жизнь. Филипп увидел, как помрачнел лицом де Гюклен, и понял, что тот, вероятно, недоволен его состоянием. Но когда мессир без лишних слов взял смоченную в холодной воде тряпицу и аккуратно положил ее на его пылающий лоб, Филипп ощутил полнейшее замешательство. — Скоро остановимся и я осмотрю вашу рану, — проговорил тем временем Бертран. — Мессир, — снова попытался заговорить Филипп. — А чем тогда закончилось сражение? И почему меня не убили? — Мы потерпели поражение, Делаво, — спокойно ответил де Гюклен. — Вполне ожидаемо, и вы это знаете не хуже меня… А не убили вас потому что тогда я спешился и нацеливший на вас копье рыцарь, узнав меня, вынужден был отступить. А потом подоспели Эдуард и его сенешали**… — И теперь мы у него в плену, — констатировал Филипп обреченно, снова потихоньку уплывая в туман горячки. — А Жако, мессир? — Он так рвался к вам, что я был вынужден взять его с собой… А пока отдохните, Делаво, — закончил разговор командующий. Перед тем, как опять потерять сознание, Филипп услышал сигнал к привалу. Повозка остановилась, но этого он уже не почувствовал.

***

Первым, кого, придя в себя на несколько мгновений, увидел Филипп, когда два английских рыцаря и Жако с пажом де Гюклена выносили его из повозки, чтобы переместить в шатер главнокомандующего, стал Эдуард Черный принц. В сгущающихся сумерках Филипп безошибочно узнал своего бывшего благодетеля и господина. Он был все так же красив, в свои зрелые тридцать семь. И хоть внешность его была не так ослепительна, как яркая красота его отца, Филипп помнил, как, бывало, любовался золотисто-каштановыми волосами, яркими голубыми глазами, правильными чертами лица, которые лишь немного портил слишком округлый подбородок. Эдуард, судя по всему, тоже узнал Филиппа, потому как приветственно кивнул ему. Филипп хотел соответствующе ответить на подобную благосклонность, но не успел. Сознание вновь покинуло его. — Проклятье! — ругнулся де Гюклен, заметив это — Несите осторожнее, он очень плох. Филипп же улыбнулся сквозь жаркую пелену беспамятства. Ведь вместо высокого златокудрого англичанина в дорогом доспехе он увидел самое драгоценное — того, кто сейчас был так далеко и… всегда рядом. У входа в шатер стоял Этьен. Он был в легкой кольчуге, в его руках находился любимый старенький лук, распущенные волосы трепал ветер, а зеленые глаза смотрели с такой любовью, что Филиппу стало нечем дышать.

***

Де Гюклен потребовал, чтобы в шатер принесли больше свечей и воды, и вдвоем с Жаком начал раздевать бессознательного Филиппа. Его кожа горела, лицо и тело были в испарине. Теперь и несведующему в лекарстве Жаку стало понятно, насколько всё серьезно. Осторожно сняв нижнюю рубаху, Бертран заметил намотанный на шею Филиппа тонкий кожаный шнурок, но не снял его, лишь склонился над отвратительно покрасневшей раной. Жако подсветил ему, держа повыше толстую свечу. — Рана воспалилась, хотя английский лекарь вполне удачно её зашил, — проговорил негромко коннетабль, словно о чем-то раздумывая.  — Мессир, Делаво совсем худо! А впереди ночь… — взволнованно сказал Жако, нервно ероша волосы на затылке. — Может, позвать лекаря, пока он не лег спать? Я мог бы попросить кого-нибудь из приближенных мессира Эдуарда. Или вы бы могли. — Ничего не нужно. — спокойно ответил де Гюклен. — Идите отдыхайте, Жак… А с вашим другом побуду я сам. — Но, мессир… Бертран видел, что Жако искренне волнуется за Филиппа, но остался непреклонным: — Если ему суждено этой ночью представиться, то вы ему все равно ничем не поможете. А если выживет — то выживет и без вашей помощи. Жак вынужден был смириться и, поклонившись, последовать к себе в шатер, который он делил с немногочисленной свитой де Гюклена. За пологом шатра коннетабля его встретила теплая бархатная ночь и привычные звуки военного привала. Жако был не уверен, что сможет сегодня уснуть, ведь если Филипп не переживет эту ночь, он останется совсем один и всё, во что они с Ла нежем еще мальчишками отчаянно верили и о чём мечтали, окончательно потеряет смысл… — Проклятье! — снова ругнулся Бертран, еще раз осматривая рану молодого протеже. Его нарочитое спокойствие испарилось, как только Жак покинул шатер и мессир остался наедине с мечущимся в бреду Филиппом. Он смочил сухие губы раненого мокрой тряпицей и начал обтирать его с помощью тихого и взволнованного мальчишки-пажа. Тот принёс к походной кровати многочисленные настойки, которые по капле выпаивал Филиппу коннетабль, и притирания, которыми тот смазал воспалившиеся края раны. Вскоре паж совсем умаялся, засыпая прямо на ходу. Де Гюклен, увидев это, отослал его на лежанку, а сам продолжил бодрствовать. Ближе к утру Филипп начал метаться по жесткому ложу и бредить. Покрытые сухой корочкой губы сначала шептали что-то взволнованно-бессвязное, но потом Бертран через слово слышал одно единственное имя: «Этьен», и множество нежных слов и заверений, сделать из которых единственно правильный вывод мог бы и абсолютный глупец. Де Гюклен же, не обращая внимания на робко поднявшую голову совесть, позволил себе беззастенчиво полюбоваться красивым крепким мужским телом, что раскинулось перед ним во всём своём великолепии. Ведь кто, как не он, мог оценить эти четкие красивые линии плеч и бедер, эти мускулы, эту чистую, чуть смуглую кожу, эти благородные черты лица. Да, как мужчину и любовника природа Делаво не обделила, хорош он был в своей первозданной скульптурной наготе. Разве способен был оценить такое сокровище тот юный граф, что занимал сейчас все мысли сражающегося за жизнь Филиппа?.. Де Гюклен был уверен, что нет. Но он, Бертран, не даст провидению забрать подобную красоту, особенно, если к ней прилагается стратегический ум и удивительное человеческое обаяние, редкость среди грубых мужланов военных.

***

Когда взошло солнце, освещая первыми мягкими лучами просыпающийся походный лагерь, жар уже отпустил крепкое мужское тело, и Филипп вынырнул из глубокого спокойного сна, но тут же содрогнулся от ужаса, припомнив видение, что преследовало его этой ночью в горячке. Филипп был счастлив, что оно оказалось лишь болезненным мороком, игрой его воспаленного воображения. Он был готов отдать всю свою кровь до последней капли, лишь бы больше никогда, ни во сне, ни наяву, не видеть любимого, объятого страшным бушующим пламенем, и не чувствовать себя таким беспомощным, не сумевшим спасти, вызволить, вытащить из огня… Филипп тяжело вздохнул, унимая неуместное волнение — его Этьен сейчас в безопасности и под присмотром. Сознание окончательно прояснилось, но Филипп к огромному своему облегчению уже не чувствовал всепоглощающей боли в повреждённом боку. Рядом с кроватью, отделенной плотной занавесью от остального шатра главнокомандующего, так знакомого ему, никого не было. Он был укрыт теплым покрывалом, а бок его был перетянут свежей чистой повязкой, приторно пахнущей какими-то травами. Филипп слабо улыбнулся, поняв, что опять перехитрил старуху-смерть, выйдя из поединка с ней победителем. Чувствуя страшную слабость, он вознамерился снова закрыть глаза и еще немного поспать, но этого ему не дали голоса людей, которые сначала приблизились к палатке, а потом и вовсе прошли внутрь — легко зашелестел откинутый полог входа. Эти голоса Филипп узнал практически сразу, а потому прислушался. — Как он, мессир? — спросил Эдуард Черный принц невидимого Филиппу собеседника. — Жар пошел на убыль. — ответил Бертран де Гюклен, тут же интересуясь: — Позвольте узнать, Ваше Высочество, с чего такая забота о господине Делаво? — Он — талантливый стратег, — в голосе принца Филиппу послышалась усмешка — Жаль было бы такого потерять. — Жалко, — согласился де Гюклен. — Но если Делаво так вам симпатичен, Ваше Высочество, то не могли бы вы… — Позвать к нему лекаря? — спросил Черный принц. — Вы же знаете, что мой личный лекарь всегда к вашим услугам и услугам вашего…господина Делаво. — Нет, Ваше Высочество, — ответил де Гюклен. — Нужно сделать другое. Вы ведь собираетесь послать гонца к моему королю с известием о моем пленении? — Конечно, — согласился Черный принц, и Филипп весь превратился вслух. — И даже собираюсь потребовать за вас выкуп, мессир де Гюклен… — Тогда, Ваше Высочество, — сказал видимо на это и рассчитывающий невидимый Филиппу де Гюклен. — Не мог бы ваш гонец по дороге свернуть в Анжу? Филипп замер с бешено бьющимся сердцем, совершенно не понимая, что могло понадобиться его милости командующему в Анжу, а тот продолжил мягко, но решительно: — Нужно посетить замок Шато Вер и передать его хозяину графу д’Октэру одно устное сообщение. На мгновение в шатре повисла тишина. — Это друг? — поинтересовался догадливый Черный принц, и в его голосе Филиппу снова почудилась знакомая усмешка. — Ваш друг? Или?.. — Или. — Не слишком учтиво оборвал принца Бертран, а затем продолжил: — Пусть ваш гонец передаст молодому графу сообщение о том, что господин Делаво жив, но сильно ранен. И что теперь он — ваш пленник.