***
Завтрак в большом зале всегда был многолюдным и шумным. Столы у любившего вкусно поесть Черного принца отличались многообразием блюд и отличными винами. Но Филипп уже несколько недель не чувствовал ни вкуса вин, ни запаха еды. Он вставал, одевался, дышал, ел, все делал без малейшего на то желания. Перед глазами днём и ночью стояло дорогое лицо, которое, к его ужасу утрачивало былую четкость. Лишь зеленые глаза по-прежнему смотрели с надеждой и любовью. Вот и сегодня Филипп рассеянно ковырял в тарелке, когда вдруг услышал: — Если не станете есть добровольно, буду кормить насильно. А Его Высочество мне поможет, — непререкаемым тоном произнес над ухом де Гюклен. — Помогу с удовольствием, — подтвердил, ухмыляясь, принц, сидящий во главе стола. Это стало вдруг последней каплей. Филипп, заставив себя произнести сквозь зубы извинения, вскочил и поспешил на выход под удивленными взглядами свиты. «Как они еще смеют посмеиваться над ним, как не понимают что с ним происходит!..» Саркастичные и бесчувственные сильные мира сего злили Филиппа безмерно. Ноги сами принесли его в капеллу — единственной место в замке, где он мог побыть наедине со своими мыслями… Поклонившись Деве, Филипп опустился на скамью, и застыл в благодатной тишине, прикрыв глаза. Он не знал, сколько времени провел под сводами часовни, но так и не решил для себя главный вопрос: что он будет делать, если гонец принца вернётся без выкупа. Как найдет дорогу к Этьену? Когда Филипп вышел из церквушки, на ступенях его ждал коннетабль. К удивлению Филиппа его тон был не холодным и сухим, как еще несколько часов назад, а скорее обеспокоенным: — Его Высочество разрешил нам с вами конную прогулку за стены замка, — проговорил Бертран, с тревогой разглядывая потухшие глаза своего протеже. — Только вы и я. Надеюсь, в этом вы мне не откажете. Филипп отчетливо увидел, как что-то переменилось. Бертран уже не намерен проявлять к нему личный интерес и правда встревожен. — Я согласен составить вам компанию, мессир, — ответил Филипп. — Но где же наша охрана? — Его Высочество взял с меня слово рыцаря, что мы не будем предпринимать попыток побега, — ответил Бертран, пока они шли к конюшне, из которой к ним уже выводили лошадей. — Так что, Делаво, если задумаете бежать, то мне придется вас пристрелить, — забравшись в седло, закончил Бертран, глазами указывая на притороченный к седлу арбалет. Филипп только кивнул. Ворота перед ними распахнулись; лошади, уносящие всадников прочь, перешли с мелкой рыси на галоп, так же, как и люди, радуясь мимолетной свободе, возможности покинуть постылые стены замка-тюрьмы. Вокруг шумел лес, слышались такие привычные, но забытые шумы, доносящиеся с полей и виноградников. Шуршала листва в кронах деревьев, перекликались птицы, трещали в высокой траве цикады. Филипп наслаждался скачкой и вдруг понял, что стоит ему только закрыть глаза и он увидит себя в уже родном Анжу, а рядом с ним… — Делаво, смотрите, какая тенистая поляна, спешиваемся, — прервал сладкие грезы Филиппа коннетабль. Оглядевшись, Филипп понял, что в бешеном темпе они проехали уже несколько лье и ему, наконец, дышится легко и свободно. Он тоже спешился и тут же увидел за деревьями ручей, от которого приятно тянуло прохладой. Отличное место для привала в ясный жаркий день. — Что с вами случилось, Филипп? — спросил Бертран, когда они опустились на траву, на расстоянии вытянутой руки друг от друга — В последние дни вы сам не свой. — С чего вы взяли? Со мной всё в порядке, — Филипп поморщился, подобные вопросы были ему неприятны. — В порядке? Почти не едите и не спите! Луи мне обо всём рассказывает, а он юноша смышлёный. Филипп молчал, не желая обнажать душу, пытаясь что-то доказать, в чем-то убедить. Бесполезно. Поняв, что ответа не услышит, де Гюклен сказал, не глядя на собеседника: — Пока вы были в капелле, гонец уехал в Шато вер. Филипп продолжил молчать и Бертран пояснил: — Я не только попросил Эдуарда об этой прогулке, но я так же попросил его, чтобы он разрешил гонцу доставить вам короткое устное послание от… вашего друга из Шато вер, если тот пожелает передать таковое. — Зачем вы все это делаете, мессир? — прервал свое молчание озадаченный Филипп. Он и правда не понимал, что толкало коннетабля к покровительству. Ведь Филипп своим отказом наверняка задел болезненное мужское самолюбие. — Скажем так, Филипп. Вы мне… весьма симпатичны, — Бертран усмехнулся, наблюдая за выражением лица Филиппа. — А мне редко кто бывает симпатичен… А может, я просто плачу добром за добро… Это ведь вы тогда прикрыли меня собой в сражении при Нахере. Если бы не вы, Филипп, то меня бы тут не было. Филипп слушал внимательно, пытаясь почувствовать фальшь, но не уловил даже намёка. — И мне действительно не все равно, что там у вас за тревоги, — продолжил Бертран уже другим тоном. Услышав знакомые деловые нотки главнокомандующего в голосе де Гюклена, Филипп расслабился, и Бертран, заметив это, улыбнулся одними глазами в сеточке мелких морщин. И эта улыбка дала Филиппу понять, что коннетабль не играет с ним, а действительно хочет помочь, искренне и от сердца. Видимо, именно такого разговора и не хватало всё это время измотанному мыслями о своём шатком положении Филиппу, а потому он решает поделиться своими сомнениями с тем что старше, опытнее, мудрее. — Я не уверен, что за меня заплатят выкуп, мессир, — проговорил Филипп — Потому-что… Вы своими глазами видели Шато вер, и не хуже меня понимаете, что взять эти четыреста ливров просто неоткуда… И потом, судя по тому, как решительно настроен Его Высочество…он может просто меня не отпустить. — Эдуард, насколько я его знаю, а я его знаю весьма неплохо, никогда не отказывался от своего слова, — спокойно проговорил Бертран, глядя на убегающий вдаль ручей. — Перестаньте мучить себя, Делаво. Если его гонец привезет выкуп, то никуда принц не денется… — А если не привезет? — Филипп пытливо посмотрел на коннетабля, подставившего лицо солнечным лучам. — Когда не привезет, тогда и будем думать. — Бертран похлопал Филиппа по плечу, а потом вытянулся на траве ничком. Это спокойный, дружеский жест умиротворил наконец Филиппа и, глядя на своего главнокомандующего, он вдруг понял что тот находится в таком же, если не худшем положении. Ведь за него потребовали целых сто тысяч, а он ничего, держится и даже находит в себе силы подбадривать других. Филиппу стало стыдно. Он как трепетная девица впадает в меланхолию, в то время как другие ждут решения своей участи со спокойствием, достойным восхищения. Когда их прогулка подошла к концу, Филипп отчетливо понял, что тоска и жуткое чувство одиночества покинули его. Поддержка де Гюклена придала и физических и душевных сил, подарила надежду.***
После разговора с де Гюкленом настроение Филиппа изменилось. Две недели после отъезда гонца уже не были настолько пустыми и унылыми. Он совсем по иному смотрел на влюбленного Жако, который каждый день умудрялся где-то добывать неказистые букеты полевых цветов для своего мальчика, досадуя, что ни разу даже не подумал сделать подобное для Этьена. Вечерние неторопливые беседы в компании Эдуарда стали чем-то обыденным, ведь им было, о чем вспомнить, и что обсудить. А днём Бертран частенько вызывал Филиппа на тренировочные поединки, которые они вдвоём, не сговариваясь, обставляли как маленькие представления к огромному удовольствию скучающих в замке рыцарей. Вот и сегодня Филипп обманным движением уже был готов выбить меч из рук коннетабля, когда увидел въехавшую во двор группу всадников в цветах наследного принца. «Гонец вернулся!» Сердце Филиппа бешенно забилось, а на лице видимо отразилось что-то такое, что не угадавший маневр противника де Гюклен поспешил завершить поединок. Филипп поклонился растерянному сопернику и сорвался с места, устремляясь к спешившемуся гонцу. В этот момент на ступенях у входа появился сам Черный принц. Гонец склонился перед своим сюзереном и передал тому объемный кошель с деньгами, тем самым подтверждая, что озвученная сумма собрана полностью. — Четыреста, — проговорил принц, глядя на застывшего Филиппа — Что-то велели передать? Получив разрешение говорить, гонец, с которого ручьём лил пот от скачки по жаре в тяжелом облачении, повернулся к Филиппу: — Вам просили передать, что вас ждут… очень ждут… Филипп понял, что не может контролировать чувство всепоглощающей радости, что билось внутри него. Неверие, понимание, облегчение, предвкушение встречи. Всё это обрушилось на него приливной волной, напрочь смывая дурные мысли и тревожные опасения. Его Ждут! Этьен, его любимый, ждет его. И скоро, совсем скоро, он будет с ним, сможет обнять, прижать к груди, посмотреть в эти чудесные серьёзные глаза и подарить все цветы, что не успел раньше. Он свободен! Он точно свободен? Кивок принца это подтвердил! От своего слова Его Высочество отказываться не собирался, хотя по прищуренным глазам было понятно, ему бы этого очень хотелось. Филипп отчетливо видел, что Эдуард не доволен сложившейся ситуацией, хотя и старается скрыть это, натянуто улыбаясь. Получив наконец разрешение уйти и начать приготовления к отъезду, Филипп быстрым шагом проследовал к себе в комнату. Вещей у него было немного. Лишь то, что пожаловал ему коннетабль. В дорожный мешок отправилась сменная одежда, легкий кинжал, немного монет. Закончив сборы, Филипп обернулся и увидел, что у двери в его комнату стоит, и судя по всему, уже довольно давно, де Гюклен. На лице его странное выражение. Коннетабль сделал несколько уверенных шагов и его лицо оказалось в опасной близости от лица Филиппа, тот напрягся всем телом, прилагая усилия, чтобы не отшатнуться. Губы Бертрана так близко… совсем как как той ночью. Филипп не успел ничего возразить, коннетабль, легко обняв за пояс, поцеловал в губы — ровно, спокойно и мягко. Филипп вырываться не стал. Понял — это жест прощания. Своеобразный, но понятный без слов, а потому ответил так же мягко и даже нежно, вложив в поцелуй всю свою благодарность этому неординарному мужчине. Кто знает… возможно у них могло бы что-нибудь получиться, если бы не любовь. Истинная и глубокая. Любовь к другим мужчинам. — Останьтесь в замке на ночь, Филипп, — проговорил Бертран, разорвав поцелуй и отстранившись. — Мессир, вы же знаете, что я… — начал неловкое объяснение Филипп, уже сожалея о поцелуе. Бертран усмехнулся беззлобно. — Вы правы, Филипп. Страсть без любви — пустота, — ответил он. — Оставайтесь… потому что эту ночь вы проведете не со мной. А в замковой капелле. В рубище… И в мыслях об очищении… Филипп замер, не смея поверить в то, что услышал. В мыслях об очищении ночь проводят перед посвящением в рыцари… Неужели? Вглядевшись в лицо ошарашенного Филиппа, де Гюклен пояснил, озорно поблескивая глазами: — Утром вы исповедуетесь и причаститесь. Усердствовать не нужно… потому что капеллан — духовник Черного принца. Скажете ему то, что сами пожелаете. А грехи вам будет отпускать не капеллан, а Господь. Филипп едва нашел в себе силы, чтобы кивнуть, всё еще не веря в происходящее. — А утром, на рассвете, я произведу вас в рыцари, — закончил Бертран. И прежде чем Филипп нашел слова, чтобы поблагодарить за оказанную честь, де Гюклен в своей обычной уверенной манере развернулся и ушел. Вскоре после его ухода рядом с Филиппом появился знакомый паж. В его руках, подтверждением того, что разговор ему не пригрезился, лежало рубище. Филипп принял его, краем глаза заметив красноречивые отметины на нежной шее мальчишки.***
Всю ночь в капелле, что ему так полюбилась, Филипп не смыкал глаз. Он молился, размышлял о прошлом, мечтал о будущем. Вся его недолгая жизнь пронеслась у него перед глазами и он вдруг понял, что единственное, о чем горько сожалеет — грубое насилие над самым дорогим человеком в его жизни. Этот тяжкий грех ему не искупить ничем и никогда. На рассвете Филипп исповедался личному духовнику Черного принца и принял от него отпущение, а час спустя, в присутствии наследника английской короны и всей его свиты был произведен в рыцари коннетаблем Франции Бертраном де Гюкленом. Коленопреклоненный Филипп был исполнен спокойствия и благородства, и Бертран опять невольно залюбовался им. — Встаньте, рыцарь… — голос коннетабля звучал немного насмешливо. — Рыцарь Ла неж… Филипп поднял голову, глаза его блестели от волнения и внутреннего ликования. Он всё еще не верил в то, что произошло. Он — рыцарь. И фактически — основатель новой династии. Ведь ему только что дали новое родовое имя. Из восторженного ступора Филиппа вывел де Гюклен. — Куда прислать жалованные грамоты? — Бертран улыбался и Филипп улыбнулся в ответ. В глазах коннетабля Филипп увидел и гордость покровителя-наставника, и легкое разочарование несостоявшегося любовника. Бертран же в свою очередь, любовался Филиппом, отчетливо понимая, что никогда его не забудет. Ведь он тот единственный, ради которого он был готов забыть своего короля… — В Шато вер? — поспешил уточнить коннетабль. Филипп кивнул. Конечно. Куда же еще! Только туда, где отныне его дом и его сердце. — Кое о чем вы забыли, мессир, — к ним подошел Черный принц и положил руку Филиппу на плечо. — О чем? — недовольно скривился Бертрам, не понимая о чем речь. — О рыцарском скакуне. Эдуард вместе с Филиппом и Бертраном в окружении свиты вышел во двор и Филипп в полном восторге смотрел, как к нему подводят черного как южная ночь жеребца редкой красоты с длинной шелковистой гривой, умными миндалевидными влажными глазами и изумительными статями. Эдуард и Бертран обменялись цепкими взглядами и Филипп понял: каждый из этих сильных, облеченных властью мужчин хотел, чтобы последнее слово осталось за ним. Понимание этого несказанно развеселило Филиппа и на его лице расцвела счастливая улыбка. Он хотел поблагодарить принца, но тот остановил славословия повелительным жестом. — Его зовут Кериад, — проговорил принц усмехаясь, почти как Бертран несколько мгновений назад. — В переводе с валлийского это значит — возлюбленный. Сзади раздались сдавленные смешки рыцарей из свиты Эдуарда. — Вы знаете валлийский, Ваше Высочество? — удивился Филипп. — Конечно. Принц Уэльса знает язык своего народа… Поезжайте, Филипп, — принц снова доверительно похлопал его по плечу. — Счастливого пути. Филипп увидел спину удаляющегося прочь де Гюклена, и с легкой грустью осознал, что между ними всё уже сказано, простились они еще вчера и вряд ли увидятся вновь. Филипп крепко обнял помрачневшего Жако, уверяя, что плен не вечен и они еще обязательно встретятся, низко поклонился принцу и вскочил в седло. Он свободен! Под седлом его сам ветер, а значит, совсем скоро он вернётся туда, где его ждут. Ждут давно и преданно, долгие месяцы, дни, часы. И обязательно дождутся. Он уже в пути.