Предопределённое и непостижимое

Адам молча шёл по коридору за мистером Боласом, кровь из разбитого носа капала на его рубашку. Учитель тоже молчал, даже не оборачиваясь на мальчика. Когда они зашли в кабинет, мистер Болас кивнул на учительский стул, и Адам сел, стараясь не заляпать кровью тетради на столе, сданные для проверки. То, что его привели сюда, а не в медпункт, немного сбивало с толку. — Не запрокидывай голову, так сделаешь только хуже, — бросил мистер Болас, скрываясь в подсобке. Адам послушался. Сидеть за учительским столом было очень странно. Он не привык видеть класс с такого ракурса и чувствовал себя как солдат, пробравшийся во вражеский штаб. Не то чтобы все учителя были врагами, но всё же. Мистер Болас вернулся через минуту и протянул Адаму холодный компресс. — Положи на нос, так кровь остановится быстрее. Компресс, действительно, помог. Боль тоже немного утихла. — Спасибо, — пробормотал мальчик. Он гипнотизировал взглядом стопку тетрадей на столе, не решаясь смотреть на учителя. Сейчас, должно быть, его начнут отчитывать, отведут к директору, позвонят родителям. Привычная, но всё равно не самая приятная процедура. — И часто у вас происходят такие стычки? — наконец произнёс мистер Болас. Ну вот, началось. — Бывает, — пожал плечами Адам, — но мы не дерёмся, — и тут он не лукавил, потому что война с Жиртрестом Джонсоном и его шайкой ещё никогда не выходила за рамки «холодной». — Тогда что произошло на заднем дворе школы? — учитель смотрел на него внимательно, не скрывая лёгкой ухмылки. — Джонсон назвал моего пса глупым, а это не так — Барбос самая умная собака на свете! — Не смею в этом сомневаться, — кивнул мужчина, — что же сделал ты? — Я… Я толкнул его. Он толкнул меня. А дальше пришли Вы, — Адам вздохнул, — так что драку начал я. Вы позвоните моим родителям? — Знаешь, я думаю, что ты очень умный парень, Адам. Джонсон он… — на лице мистера Боласа возникла гримаса нескрываемого отвращения, — крайне недалёкий и приземлённый. Такие как он — ничтожества, они стираются из истории. Но ты другой. Люди вроде тебя становятся великими правителями и полководцами. Лидерами. Они двигают историю вперёд, они творят историю. — Я не хотел бы быть полководцем… — нахмурился Адам. — Почему же? — улыбнулся учитель, поджав губы. — Потому что войны — это ведь плохо? Насилие — это плохо. — Иногда насилие оправдано. Дипломатия, слова — бывают бессильны. Чтобы действительно что-то изменить порой необходима сила. В этом нет ничего дурного. И не нужно бояться эту силу показать. Разве тебе не хочется поставить Джонсона на место? Разве он не заслуживает расплаты? Хотя разговор шёл не так, как он ожидал, Адаму всё равно это не нравилось. Ему было неуютно от того, что говорил мистер Болас. — Скажи, разве толкнуть Джонсона не было приятно? — Не знаю… Наверное… — это действительно было приятно. — Тогда почему ты не продолжил? Тебя остановил разбитый нос? — Нет… — Ты ловок и умён, и вовсе не хлюпик, как он тебя назвал. Ты мог бы показать ему, на что способен на самом деле, — мистер Болас заговорил быстрее, его глаза лихорадочно блестели. Адам потрясённо молчал. Учитель опомнился и продолжил уже спокойнее: — Не подумай, что я подстрекаю тебя к драке. Но Джонсону стоит указать на его место, верно? Он должен уяснить, какую ошибку сделал, задев тебя. Дай ему достойный отпор. Прояви свою силу. От того, каким тоном это было произнесено, у Адама засосало под ложечкой, а внутри проснулось такое странное чувство. Тёмное чувство. *** Заходящее солнце окрасило облака в нежный лиловый цвет. За белеющими крышами домиков рябела полоска воды с маленькими чёрными точками-кораблями. Пахло морем. Азирафаэль и Кроули сидели, в плетёных креслах на просторной террасе коттеджа и пили Каберне Совиньон. Несколько дней назад Азирафаэль имел неосторожность назвать место, в котором они поселились, «райским уголком». Даже через тёмные очки было видно, как Кроули закатил глаза, ответив, что это место лучше Рая хотя бы потому что здесь нет толпы заносчивых противных ангелов. В принципе, здесь по определению не могло быть толпы, потому что всё население Бишопстоуна не превышало и двух сотен. — И всё-таки это тотальная несправедливость, — заявил Кроули. — Что именно, мой дорогой? — поинтересовался Азирафаэль, потянувшись к бутылке вина, чтобы вновь наполнить опустевший бокал. — Здесь нет ни одного бара или паба. Даже магазинов нет. Несчастные люди. — Как это нет магазинов, а тот прелестный магазин тортов? — Он разве не в Сифорде? — Он в двадцати минутах ходьбы отсюда. Так ли уж это важно? И торты там, надо сказать, весьма неплохие. — И всё-таки здесь явно не хватает бара, — Кроули решил вернуть разговор к начальной теме, не оставляя шанса Азирафаэлю пуститься в обсуждение тортов, — какие тут развлечения у людей? Церковь и настольный теннис. — За развлечениями все ездят в город, — ангел пожал плечами, — или идут. — Я бы мог открыть здесь бар, — задумчиво поиграл вином в бокале Кроули, — стать алкогольным Прометеем для этих людей. А ты открыл бы книжный магазинчик. Тут точно не пришлось бы отбиваться от покупателей. — А если твои завсегдатаи охрабреют после пинты пива и вдруг решат, что им очень нужна какая-нибудь раритетная книга? — Я налью ещё по пинте и им уже будет не до этого. Азирафаэль пьяно хихикнул. — Я засажу весь двор растениям, они будут послушными и зе…зелёными, — язык демона начал преступно заплетаться, — а ты будешь есть торты на берегу моря и чит…читать свои книжки. И мы будем обедать в прибрежных кафешках, будем… Рыбу ловить. — Я не умею ловить рыбу, — ангел скорчил грустную гримасу. — Научишься. Я научился на корабле, когда был пиратом. — Ты был пиратом? — улыбнулся Азирафаэль, представив Кроули в пиратской шляпе на корме корабля. — Было дело. Но потом у меня начались разногласия с капитаном и они решили пустить меня на корм рыбам. — Не очень вежливо. — Да, пираты не отличались особой вежливостью. Азирафаэль глубокомысленно покивал головой, пытаясь налить себе ещё бокал. К его огромному огорчению, бутылка оказалась пуста. — Вина не осталось, — вздохнул Кроули, наблюдая за тем, как Азирафаэль сосредоточенно заглядывает в горлышко бутылки. — Что ж, это поправимо, — сказал ангел, уже собираясь щёлкнуть пальцами. — Стой-стой, ты что творишь? — Кроули дёрнулся вперёд, едва не свалившись на Азирафаэля сверху, и перехватил его руку, — никаких чудес, мой ангел, никаких чудес. — Точно, — кивнул тот, — прошу прощения, запамятовал. Как говорится, не… Не палить контору. — Совершенно верно, — улыбнулся Кроули, с восхищением подмечая, что Азирафаэль в кои-то веки использовал фразеологизм правильно, — не переживай, в доме есть ещё, я принесу. Демон попытался встать, но едва не плюхнулся Азирафаэлю на колени, и сел обратно в кресло. — Или не принесу. Я слишком пьян для этого. — Может нам и не стоит больше пить, — задумчиво произнёс ангел, окидывая взглядом отряд пустых бутылок под столом: те стояли ровно, хотя несколько бойцов упали и укатились к заборчику, — мы ведь не сможем протрезветь по мау…маноу…мавению волшебной палочки. — Ох, нас ждёт тяжёлое похмелье… — Кроули похлопал Азирафаэля по колену. — Эй, ты что делаешь? — воскликнул ангел, когда Кроули начал рывками дёргать кресло, на котором сидел, и едва не перевернул столик. — Перемещаюсссь, — ответил Кроули, наконец, передвинув кресло вместе с собой впритык к тому, на котором сидел Азирафаэль. Он сонно зевнул и опустил голову ангелу на плечо. — Ты так спать собираешься? — А ты против? — Совершенно не против, — помотал головой Азирафаэль, сам прижимаясь поближе к демону. — В следующий раз надо взять с собой плед, — пробормотал Кроули в шею Азирафаэлю и уснул. А ангел улыбался и смотрел как небо усеивается яркими звёздами: одна за другой они загорались, заполняя собой, кажется, весь небосвод. Он и не помнил уже, когда в последний раз ему было так спокойно и так хорошо. *** Анафема проснулась совершенно разбитой. Это был один из тех кошмаров, сюжет которого ты забываешь через несколько минут после пробуждения. От таких снов остаётся лишь чувство абсолютного, необъяснимого ужаса. Картинки из сна мелькали беспорядочной каруселью: поле, объятое огнём, кровь на полу, смерчи и ураганы, сотни тысяч лиц в толпе — но они никак не хотели собираться во что-то цельное. Просто вспышки. Ньют беззаботно похрапывал рядом, а она лежала какое-то время с широко открытыми глазами и не могла пошевелиться. Но даже когда оцепенение прошло, а липкие пальцы страха ослабили свою хватку, уснуть повторно ей так и не удалось. Девушка осторожно выскользнула из-под одеяла и, скрипя половицами, покинула спальню. Она сделала себе ромашковый чай и немного посидела на кухне. Была ещё глубокая ночь. Стены давили, а щёки горели. Ей очень сильно хотелось на свежий воздух. Поэтому, оставив недопитый чай на столе, Анафема обулась, накинула пальто и вышла на улицу. Ночь была прохладной, пахло дождём, но небо оставалось светлым и луна окутывала землю мягким серебристым сиянием. Ни в одном окне не горел свет, все жители Тадфилда мирно спали в своих домах, на своих кроватях. Анафема вдруг почувствовала себя очень-очень одинокой. Это напомнило ей детство. Она всегда была странной, другой. С ней не дружили другие дети, а у взрослых никогда не было времени. Интересно, какие сны сейчас видел Адам Янг? Может, ему снились сыщики или пираты, какие-то невероятные фантастические сюжеты. В детстве всё по-другому. Даже самые обычные вещи могут превратиться в захватывающие приключения благодаря воображению. Ей нравился Адам, он одновременно был как младший брат, о котором хотелось заботиться, и как друг, с которым было интересно, несмотря на разницу в возрасте. Как и она сама, он был другим, видел мир иначе, шире. Глядя на этого беззаботного и доброго мальчишку, трудно было поверить, что он едва не стал гибелью для всего мира. Но теперь всё было позади. Человечность победила и Адама ждала обычная, но, зная его, вовсе не скучная жизнь. Тем не менее, тревога не отпускала. Анафема вглядывалась вдаль, пытаясь разглядеть на спокойном небе следы приближающейся грозы, которой не видела, но которую чувствовала. Она не заметила, как в доме позади неё загорелся свет, и не услышала звук открывающейся двери. — Анафема? Что случилось, почему ты на улице? — встревоженный Ньют положил ей руку на плечо, заставив вздрогнуть. — Мне не спится. Захотелось подышать свежим воздухом. — Ты меня напугала, — парень обнял её со спины. — Извини. Кошмар приснился. — Кошмар? Что тебе снилось? — Я не помню точно… Разрушения, огонь, отчаяние и безысходность… — Анафема попыталась восстановить события сна, но у неё не получалось. — Не стоило нам смотреть перед сном «Послезавтра», — хмыкнул Ньют. — Ты не чувствуешь опасности? — девушка высвободилась из объятий и обернулась к нему. — Будто что-то плохое должно случиться? — Вроде Апокалипсиса? Нет. А ты думаешь, что это может произойти… Снова? — Я не знаю. Но это меня беспокоит. — Всегда может произойти… Плохое. А может произойти хорошее. Что-то всегда происходит, так устроена жизнь. Ты не можешь знать наверняка, что именно ждёт впереди. — Раньше знала… Ньют вздохнул. — Может твои кошмары последствие болезни? Твой организм ещё недостаточно восстановился, тебе нужно отдохнуть. И уж точно не стоит стоять на холоде. — Я уже выздоровела, — махнула головой Анафема. — Ну, это не значит, что тебе не нужен сон, — сказал парень и сам зевнул. — Мне не хочется. — Тогда… Пойдём в дом и выпьем чаю? Анафема подумала и кивнула. А потом спохватилась: — Постой, тебе ведь завтра на работу? Ньют всего пару дней назад устроился в местный архив. Там упорно игнорировали технический прогресс и на всё здание было только два допотопных компьютера, что делало эту работу идеальной для него. — Да, но ничего страшного, выпью кофе и буду свежим и бодрым. — Нет, тебе нужно выспаться. А я, может, порисую. — Появилось вдохновение? — улыбнулся Ньют. — Да. Ложись спать, я могу вздремнуть и в обед, в отличие от тебя. — Уверена? — Да. Я немного порисую и лягу. Парень поцеловал Анафему в щёку и, зевая во всю, ушёл в спальню. Девушка же поднялась в гостевую комнату, ставшую её маленькой мастерской. Она достала краски, закрепила холст на мольберте и принялась за работу. Когда небо за окном посерело, картина была уже закончена. С каждым разом работа давалась девушке всё легче и быстрее. Конечно, она была ещё далека от идеала, но продолжала совершенствоваться. Анафема подумывала о том, чтобы, помимо самостоятельного изучения книг по живописи, взять несколько уроков у какого-нибудь мастера. На холсте была изображена закрытая входная дверь её собственного коттеджа и кусок прихожей. На стекле с обратной стороны двери были едва заметные ручейки воды, подсвечиваемые вспышкой молнии, будто на улице бушевала ночная гроза и ливень. На полу лежали осколки разбитой тарелки. Анафема долго всматривалась в картину, пытаясь понять, почему нарисовала её именно такой. Она обвела взглядом другие свои картины: одинокий стаканчик кофе на парковой скамейке; терраса с двумя плетёнными креслами и начатой бутылкой вина на столике между ними; потолок её детской комнаты с приклеенными люминесцентными звёздочками; уличные часы, показывающие без двух минут полдень. Анафема взяла в руки свою самую первую картину — с брошенным велосипедом и ногами убегающего мальчика в красных кроссовках. Почему она нарисовала именно эти картины? Каждая из них вызывала у девушки определённые эмоции, но в голове при этом не возникало никакого сюжета, никакой предыстории. Они были будто кадры из фильма, взятые из хронометража в случайном порядке. Анафема смотрела на картины, чувствуя, что что-то упускает. Будто слово, которое вертится на кончике языка и никак не вспоминается. А на улице тем временем начиналась гроза.