Предопределённое и непостижимое

Листопад был в самом разгаре и сухие листья, которые ещё не успели убрать с дорожки, шуршали под ногами при каждом шаге. Ещё каких-то пару недель и деревья у дороги останутся совсем голыми, но пока что они полыхали всеми оттенками жёлтого и оранжевого. Эти шли в школу в полном составе, потому что Адам снова был допущен к занятиям. Они обсуждали то, как прошёл вчерашний праздник, спорили, чей костюм был лучше, и кто из соседей дал самые вкусные конфеты. — Здорово, что тебе снова можно ходить в школу, без тебя было ужасно скучно, — сказал Брайан Адаму, и все его поддержали. Действительно, те несколько дней тянулись для них невыносимо долго. — Да, вся эта история — отстой, — Адам пнул сухую ветку на своём пути, — я еле уговорил отца отпустить меня вчера с вами выпрашивать сладости. — Если бы тебя не отпустили, это был бы худший Хэллоуин в истории, — поморщился Брайан. Заметив грузную фигуру возле ворот школы, все встали как вкопанные. Жиртрест Джонсон, засунув руки в карманы куртки, смотрел прямо на Адама. — Чего тебе надо? — Пеппер недружелюбно зыркнула на него, когда они поравнялись. — Не твоё дело, — огрызнулся тот, — мне нужно поговорить с Янгом. Все напряжённо переглянулись между собой, ожидая ответа Адама. — Идите, я вас догоню, — сказал мальчик, поразмыслив. — Ты уверен? Может не стоит… — взволнованно начал Уэнслидэйл. — Идите, — твёрдо повторил Адам. — Не наделай глупостей, будет паршиво, если тебя снова отстранят из-за этого придурка, — шепнула ему Пеппер, уходя с остальными. Когда Эти отошли на достаточное расстояние, Жиртрест Джонсон растерял остатки напускной борзости, он казался чем-то сильно удручённым. Его плечи поникли, а на лице застыло выражение крайней озабоченности, совсем не свойственное ему. — Слушай… — начал он и замолчал, будто вёл какую-то внутреннюю борьбу, — ты это… Пойми, я не собирался разбивать тебе нос. И я… Не считаю твою собаку глупой на самом деле. — Тогда зачем ты это сказал? — Адам нахмурился, он никогда не видел Жиртреста таким. — Чтобы побесить тебя. Я не знаю… По привычке. Мы же всегда так делаем, — тот рыл носком ботинка ямку в земле, избегая смотреть на Адама. — Ну да, всё время цепляетесь к нам просто так, — фыркнул мальчик. — Вы тоже! Считаете себя лучше нас, считаете меня глупым, а я не глупый! И в младшей школе никогда не разрешали играть с вами, думаешь, я не помню? Адам не нашёлся с ответом. Возможно, Жиртрест был прав и в детстве они и правда избегали его. Но он — специально или нет — ломал все игрушки, едва прикасаясь к ним. — Я… Извиняюсь за то, что разбил тебе нос. Я, правда, этого не хотел. — Л-ладно, — растерялся мальчик, потому что Джонсон никогда, ни разу в жизни не просил прощения. Жиртрест неожиданно расплакался. Он отвернулся и закрыл лицо руками противно хныкая. — Почему ты плачешь? — ошарашено спросил Адам. — Меня могут исключить из школы, — прогундосил Джонсон, — и если это случится, то меня не отправят этим летом в спортивный лагерь в Америку. А я очень туда хочу, понимаешь? Отец сказал, что очень разочарован и на моём будущем можно поставить крест. Адам слушал его, открыв рот. Ситуация была до ужаса неловкой. — Но почему тебя собираются исключить? Я думал, что нас обоих просто отстранили от учёбы на пару дней. — Я не знаю, но директор звонил нам домой и отец был очень зол. Может, твои родители хотят, чтобы меня исключили? Пожалуйста, Адам, поговори с ними. Я тебя очень прошу. — Родители ничего такого не говорили. Не думаю, что они стали бы добиваться твоего исключения. — Даже Мэтта и Гейба не исключили, когда те подрались. А ведь они разбили окно! — Да, я помню, — в прошлом году двое старшеклассников сцепились не на шутку, но это обернулось для них лишь возмещением ущерба и неделей воспитательных разговоров после уроков. — Пожалуйста, поговори с родителями. Я обещаю больше никогда не цепляться к вам, честное слово, — на Жиртреста Джонсона было жалко смотреть. — Я… Ладно, Жир… Майкл. Я поговорю с ними. В конце концов, это же я первый тебя толкнул. Так нечестно. — Спасибо, Адам, — вытирая нос, сказал Майкл с благодарностью, — и ты это… Не рассказывай, что я плакал. Мальчик кивнул, всё ещё пребывая в смятении. Он только что видел слёзы своего «врага», но это не принесло ему ни капельки радости или удовлетворения, лишь чувство неловкости. *** Трафик в Лондоне ужасен. Пожалуй, даже хуже, чем в Калифорнии. «Дик Турпин» и так не мог похвастаться скоростью и дорога из Тадфилда в Винчестер заняла, кажется, целую вечность. А затем Анафема и Ньют провели ещё одну вечность в дороге из Винчестера в Лондон. Возможно, на поезде было бы быстрее, но Ньют не хотел бросать Анафему в её поисках книги, хотя и не одобрял это стремление в целом. Утром у них случилась довольно громкая ссора на этой почве. Узнав, что книга не сгорела, Анафема твёрдо решила, что её нужно вернуть. Ньют же искренне не понимал зачем. Какая разница, сгорела она или нет, если Анафема отказалась от неё, отказалась от этого бремени. Она только начала жить, не оглядываясь на пророчества, вокруг которых вертелось всё её существование, которые лишили её нормального детства и возможности выбирать свою судьбу. А теперь она была готова отказаться от этого? Но Анафема на это лишь рычала от бессилия и раздражения, потому что Ньют не понимал. Он не представлял, какая это ответственность. Это был её долг — беречь пророчества. В них заключалась огромная сила, и если ею завладеет не тот человек… Одно дело избавиться от книги (хотя и это решение вызывало у девушки всё больше сомнений), и совсем другое — допустить, чтобы она очутилась неизвестно где и неизвестно у кого. Разница была колоссальная. Из-за этих разногласий, почти весь путь они проделали в молчании. Настроение Анафемы с каждой милей, казалось, портилось всё сильнее, а её тревога росла. В Винчестере выяснилось, что владелец магазина продал рукопись своему знакомому из Лондона. Он не сразу вспомнил события давностью в несколько месяцев, но небольшое вознаграждение освежило его память. Он даже позвонил своему другу и спросил о судьбе манускрипта. Тут и выяснилось, что тот, в свою очередь, продал его другому человеку — некоему мистеру Фэллу, в лавку которого Анафема и Ньют как раз направлялись. Девушка боялась, что этот мистер Фэлл тоже продал книгу кому-нибудь и в конечном итоге её след затеряется. Она нервно барабанила пальцами по коленям, глядя в окно, пока они стояли в пробке. Когда, наконец, Ньют припарковал машину, Анафема нетерпеливо выпрыгнула из неё и стремительно помчалась к книжному магазинчику, не дожидаясь своего парня. Табличка «закрыто» привела её в бешенство. — Сейчас только четыре часа дня! Кто закрывает магазин в такое время? — раздражённо воскликнула она. — Сегодня пятница, может, короткий день? — предположил Ньют. — Просто замечательно! — Успокойся, мы по крайней мере знаем теперь, у кого книга. Приедем завтра. — Мы не знаем, точно ли она у него! Прошло два месяца, он мог продать её ещё кому-нибудь! — Послушай, нет смысла думать об этом сейчас. Мы всё узнаем завтра и решим, как поступить дальше… — Нет, не мы решим, я решу. Это наследие моей семьи и моя ответственность, — процедила Анафема сквозь зубы. — Эм… Ладно. Ты решишь. Я понимаю, как для тебя это важно, — откашлялся Ньют, не ожидавший такой словесной пощёчины, — но сегодня уже сделать ничего не удастся. Дорога была трудной, тебе стоит отдохнуть. — Извини, — девушка вздохнула, — я просто… Поехали домой. Они сели в машину и Анафема, прислонив голову к стеклу, устало прикрыла глаза. А когда открыла их, то уже не была в автомобиле. Она стояла в проходе салона самолёта. Свет был приглушён, большинство пассажиров спали, стюардесса несла кому-то плед, зевая украдкой. На Анафему никто не обращал никакого внимания, казалось, что её попросту не видят. Девушка начала медленно идти вперёд, касаясь руками кресел и пытаясь понять, сон это или явь. Обивка под руками казалась реальной и каждый шаг ощущался совсем по-обычному. Она могла без труда разглядеть лица пассажиров: молодой женщины в наушниках, смотрящей какой-то фильм; мальчика, спавшего чуть приоткрыв рот; старика, щурившегося, в попытках читать газету [наклонившись, Анафема даже смогла прочесть заголовок: «Последний шаг к отказу от ядерного оружия» — прим. авт.]. Вдруг самолёт тряхнуло, пассажиры проснулись, послышались испуганные взойкивания. Анафеме пришлось ухватиться за кресло, чтобы устоять на ногах. Самолёт тряхнуло снова и снова, она уже не стояла в проходе, а сидела в кресле рядом с каким-то мужчиной. Среди людей началась лёгкая паника, а затем что-то произошло и уши заложило. Анафема почувствовала себя как на американских горках: её то вжимало в кресло, то появлялось чувство необычайной лёгкости в теле. В салоне стало тихо, мужчина на соседнем кресле, кажется, потерял сознание. Но Анафема всё чувствовала, её охватил ужас, а голова готова была вот-вот взорваться от давления. Мгновения тянулись вечность, прежде чем она ощутила удар невероятной силы, словно в неё на полной скорости врезался огромный грузовик. По радио Пол Маккартни пел: «Пусть будет так», когда она заглушила звук его голоса своим криком. Ньют едва не врезался в соседнюю машину, таким резким, пронзительным и отчаянным был этот крик. — Что.? Дорогая, что такое? — его взгляд метался между девушкой и дорогой впереди. Анафема зарыдала, вцепившись себе в волосы и мотая головой. Ньют припарковался у обочины, как только появилась такая возможность и, отстегнув ремень безопасности, притянул девушку в объятия. — Тише-тише, ты в безопасности, тебе просто приснился дурной сон, — он гладил её по вздрагивающей спине. Через какое-то время Анафема смогла успокоиться и прошептала: — Это было ужасно. Самолёт падал, а я-я была там… — Это лишь кошмар, всё хорошо, — Ньют обхватил её лицо руками, стирая слёзы большими пальцами, — Ты перенервничала и устала. Мы уже почти дома. Ты выпьешь чаю и отдохнёшь, и всё-всё будет хорошо. Девушка слабо кивнула. Она чувствовала себя опустошённой и совершенно обессиленной. Несмотря на это Анафема больше не смогла сомкнуть глаз до самого Тадфилда, не до конца уверенная в том, что действительно находится в машине, а не в падающем самолёте. Ей казалось, что она понемногу начинает сходить с ума. *** Солнце клонилось к закату и туристы делали последние фото, стараясь выбрать наиболее удачный ракурс — желательно так, чтобы в кадр не попали другие туристы. Камни, бывшие причиной этой суматохи, стояли неподвижно и безучастно, как и полагается камням такого почтенного возраста. — Этот валун не на своём месте. И тот тоже. Какие безголовые идиоты занимались реставрацией? — начал ворчать Кроули, как только они приехали. — Уверен, они очень старались, — Азирафаэль инстинктивно встал на защиту реставраторов, — А откуда ты знаешь, как именно они должны располагаться? Когда я был рыцарем круглого стола, они уже стояли здесь целую вечность, и никто не помнил, кто и зачем их возвёл. — Ну, ты знаешь, как порой скучно бывало на заре цивилизации, — скривился Кроули, — к тому же календарей с отрывными листочками ещё не придумали, а отчитываться в Аду нужно было регулярно. Представь, что ты сидишь себе и думаешь: «мне нужно сделать кучу злодеяний, но времени ещё полно, можно и вздремнуть», а потом — бам! — прошло тридцать лет и приходится как-то выкручиваться перед князьями Ада, выдумывая на ходу [Кроули изобрёл понятие «горящего дедлайна» задолго до того, как появилось само словосочетание, способное это понятие обозначить — прим. авт.]. — Постой, ты построил Стоухэндж? — ангел смотрел на него с удивлением и восторгом, — я думал, это сделали люди… — Ну построил — делов-то. Я вообще забыл о нём на пару сотен лет, а когда вспомнил, то местное племя сделало из него храм. — Я, кажется, слышал что-то об этом от Диодора, — Азирафаэль прикусил губу, вспоминая, — «святилище Аполлона, который раз в девятнадцать лет посещал жителей города и играл на кифаре»… — Возмо-о-ожно, — загадочно протянул Кроули, пробормотав себе под нос: «весёлые были деньки». — Выдавать себя за божество… — с осуждением покачал головой Азирафаэль. — Не моя вина, что они так решили, — демон пожал плечами, — наверное, тогда и возникло изречение «красив как Аполлон». К тому же я научил их правильно пользоваться календарём и время от времени скрашивал серые будни гулянкой. Так что боготворили меня вполне заслужено. — Не знал, что ты умеешь играть на кифаре. — Я много на чём умею играть, — Кроули самодовольно ухмыльнулся, — но скрипка, конечно, моя любимица. — Кто бы сомневался, — вздохнул Азирафаэль, — поэтому ты утащил в Ад всех лучших скрипачей? Чтобы было с кем сыграть дуэтом? — Да брось, они сами с удовольствием продавали свои души. В семнадцатом веке так вообще чуть ли не отбиваться пришлось от желающих. Ещё с какой-то трелью ко мне приставали, покажи мол, научи. Нет более отчаянного народа, чем эти струнники. Солнце село, последние туристы покинули древние руины. Ангел и демон больше не вели непринуждённую беседу, в молчании они всматривались в ночное небо. Самолёт мог появиться в любую минуту и кто знает, сколько времени у них останется в запасе, чтобы не дать ему упасть. Азирафаэль сомневался. Не то, чтобы ему было наплевать на жизни людей на борту, но вправе ли он вмешиваться в их судьбы? Не слишком ли самонадеянно и богохульно — распоряжаться, кому стоит умереть, а кому оставаться в живых? Хотя не только это терзало его. На самом деле, больше всего он боялся, что после такого вмешательства, их без труда выследят. Чудо такого масштаба как сигнальный огонь для Небес. Он не хотел терять ту жизнь, которую обрёл. Не хотел терять Кроули. Послышался нарастающий гул авиадвигателей и они увидели над собой самолёт, мигающий красными бортовыми огнями. В какой-то момент, показалось, что ничего не произойдёт, что он просто пролетит над ними, чтобы спокойно завершить свой путь в каком-нибудь аэропорту. Но всего через несколько секунд самолёт начал быстро снижаться по какой-то странной траектории, будто лист, попавший в вихрь, а гул становился всё громче. — Это происходит, — прошептал Кроули, — он падает. Он действительно падает. Что ж, Азирафаэль, твой выход. Но Азирафаэль стоял неподвижно, сжимая дрожащие руки в кулаки. — Азирафаэль? Скорее, времени мало! — Я… Я не могу. Я не могу это сделать, — зажмурился ангел. — Нет, можешь, — Кроули схватил его за плечи и встряхнул. — Нас заметят, схватят и ты умрёшь, — отчаянно воскликнул Азирафаэль. — Не смей, не сейчас. Если спасём самолёт, сможем спасти и меня. К чёрту всё, к чёрту пророчества, помнишь? Я прошу тебя, доверься мне и сделай это. Пожалуйста, Азирафаэль. Не дай этому долбанному самолёту упасть! Азирафаэль судорожно вздохнул. Самолёт стремительно снижался, а Кроули вцепился ему в плечи и смотрел прямо в глаза, прожигая насквозь. И ангел сдался, он оттолкнул Кроули в сторону и взглянул вверх. От его рук начало исходить мерное голубое свечение, которое становилось всё ярче, пока не стало ослепительным настолько, что Кроули пришлось отойти подальше и зажмуриться. Азирафаэль поднял руки к небу, направляя луч света в самолёт. Но когда свет достиг его, то будто наткнулся на невидимую преграду и весь поток энергии вернулся обратно, сокрушительной волной обрушившись на ангела и отбрасывая его тело на несколько метров. — Азирафаэль! — Кроули подбежал, к лежавшему на земле ангелу. Тот со стоном боли и не без помощи демона смог сесть. Его голова ужасно болела, а руки покрылись волдырями от ожогов. — Это Небеса… — шокировано прошептал Азирафаэль, — они выставили вокруг него защиту. Они хотели, чтобы это случилось… Кроули не обернулся, когда за спиной раздался взрыв, от которого по земле прошла дрожь, и в небо поднялись клубы чёрного дыма и огня — он и так всё видел в отражении широко открытых глаз Азирафаэля. Казалось, что сам воздух стал каким-то горьким, тяжёлым. Сухое поле пылало вместе с остатками самолёта. — Идём, нужно убраться отсюда скорее, — Кроули сглотнул, подхватывая ангела под локти — аккуратно, чтобы не потревожить повреждённые кисти. Азирафаэль пошатывался, оглушённый ударом собственной энергии и осознанием причастности Небес к катастрофе. Он не чувствовал боли в обожжённых руках, только мигрень и холод во всём теле. Кроули молчал, но его пальцы подрагивали, а походка стала какой-то деревянной, лишённой былой грации. Он так и не обернулся на горящее поле позади. Ни разу.