Латте с кленовым сиропом

подвластность чувству.

      Вдохновение никак не оставляло Модеста, целиком завоевав его сердце, ум и тело — руки двигаются сами по себе, не поспевая за светящимся взглядом, каждый жест исполнен удивительной лёгкости. Любимая работа даже перестаёт быть просто работой, и Мод совсем не думает над алгоритмом действий. Он черпает невероятно хорошее настроение из самого себя; пронзительное, обволакивающее счастье едва ли над землёй его не поднимает. Хотя, казалось бы, какие тут особые поводы? Ну, у Модеста были отношения, само собой — вежливый, тактичный и симпатичный юноша. Опять же, его тактичности девушки не выдерживали и рвали всё жестоко и решительно, так что Мод перестал на том зацикливаться. Может, потому что он ни разу толком и не влюблялся?       Значит, сейчас он влюблён? Не то чтобы Модест хорошо понимает смысл этого слова... но ему определённо становится жарко, когда взгляд Яна задерживается на нём дольше любых приличий. И не просто задерживается и стоит, нет, Ян водит и касается одними глазами. Разминает плечи, щекоткой ерошит волосы на затылке, опускается по пояснице. Мод вообще-то старше, его третий десяток наполовину пройден, он должен быть опытнее и солиднее, но теряется, как мальчишка, когда чувствует на себе тёплое, ласковое внимание такого с виду угрюмого человека.       Всё возвращается на круги своя — внешне. Ян по-прежнему посещает кофейную лавочку, где Модест работает; иногда что-то берёт, но чаще просто сидит за столиком. Больше не надо прикрываться любовью к перемолотым зёрнам, прятать взгляд и стараться не выдать себя покрасневшими ушами: Ян садится ровно, не хохлясь, и открыто следит за своим парнем (вау, как непривычно звучит). Когда он не замыкается и не пытается закрыть створки раковины, его лицо вовсе не такое сердито-жёсткое. Любопытный он, а ещё усидчивый. Модест подмечает всё, что не подмечал раньше, ограничивая себя ради соблюдения тех же приличий, которые пора уже отбросить. У них ведь отношения теперь. Разве будет странно, если Мод немного раскрепостится?       — Я танцами занимаюсь, — рассказывает Ян, помешивая ложечкой в рафе. Взбитые сливки закручены штопором и политы шоколадом. Яну нравится сладкое, и он немного этого стыдится; Мод и рад услужить, так что шустро подаёт то одно, то другое. Ян контролирует себя практически идеально: сразу замолкает, когда к лавочке приближаются покупатели, и не зыркает на них ревниво, только окидывает поверхностным взором и снова поворачивается к Модесту, держась нейтрально и ничем не мешая. Этот подход Моду нравится: не стоит переживать, что на работе как-то скажется присутствие внезапно обретённого партнёра.       — То-то ты такой крепкий, — присвистывает Модест, вручая клиентке эспрессо и жадно провожая его след в воздухе. Аромат кофе кажется как никогда восхитительным. Будоражит по-своему. Как будто мало поводов волноваться! Вроде бы двадцать пять лет, не ребёнок маленький, отношения уже были, а разнервничался, словно первоклашку, берущий за руку кого-то симпатичного. Сам с себя забавляется. Знает ли Ян, как сердце выскакивает, когда на него взглянуть удаётся? Чувство сильное до одури так внезапно захватило, застало врасплох, что Модест совсем теряется — что же ему делать? И знает ли, что делать, Ян? Что они вообще делают и должны делать?       По привычному сценарию — скоро Яну надоест, что на Мода залипают чуть ли не все подряд девушки. Парни поссорятся и разойдутся. Но... может, не всё так трагично? Может, Ян не такой, как все, и отнесётся с пониманием? Модест барабанит пальцами по стойке, но сам поворачивается к юноше, заинтересованный и его рассказами, а не только своими переживаниями.       — Крепкий? — Ян непонимающе хмурится, а затем краснеет. Краснеет он всегда от висков до самого носа, губы умильно сжимает, но не становится похожим на ребёнка. Наоборот, нечто проскальзывает в нём при смущении... притягательное. Как будто изнутри огонь загорается самый настоящий. В такие моменты единственное желание — заставить это пламя пуще прежнего заполыхать, чтобы всё поглотилось, чтобы увидеть, есть ли предел. За какой чертой Ян поступит так, как ясно видно в его взгляде. Модест одёргивает себя лишь из уважения — не факт, что Яну понравилось бы, пойми он, что выдаёт ненароком.       — Какого вида танцы? — переводит Мод тему. Ему и впрямь интересно. Ян такой замкнутый, может, танцы — это самовыражение? Модест прокручивает в голове множество вариантов, по всем видам танцев, какие знает, пытаясь подобрать подходящий, и останавливается на хип-хопе. Должно быть, Ян хорошо контролирует тело. Даже когда он был вымотан и падал от усталости, его движения всё ещё было свободно-нескованными, хоть скованной всегда оставалась душа.       — Хип-хоп, брейк, — отзывается юноша. Он пробует раф на вкус и сияет начищенной монеткой: вот что ему точно радость приносит, так кофе со сладостью! Модест чувствует себя одновременно и польщённым, что его напиток пришёлся по вкусу, и изумлённым, потому что угадал. Не так они давно общаются, а как будто сто лет знакомы. И чувствуют друг друга. Это так наивно, словно мечты девочки-подростка, и Мод несколько смущён этим. Эфемерно и сказочно. Но, возможно, так и должно быть?       Ян два месяца приходил к лавочке, только чтобы на Мода посмотреть. Преданность, достойная награды. Он явно не из тех, кто не терпит промедлений, раз сам не подходил столь долгое время — и, уже получив своё, он что-то не торопится сбежать. Можно, конечно, сказать, что секса у них ещё (при одной идее Мод теряется) не было... И всё же, всё же... Что-то внутри беззаговорочно верит Яну. И Модест идёт на поводу у интуиции, потому что раньше никогда в людях не ошибался — а Ян самый что ни на есть человек. Пусть и особенный. Пусть и одним взглядом способный так погладить Мода, словно и впрямь водит ладонями под его кожей, дотрагиваясь до сокровенного и тайного. Невероятно близко. Модест чувствует его всем телом и всей душой.       — Ха-ха, я так и подумал. — Он переставляет сиропы в последовательности, в какой приятнее их видеть. — Тебе идёт такой стиль. Станцуешь как-нибудь? Для меня.       Улыбается робко, и лицо Яна смягчается, искрами плавает нежность.       — Когда-нибудь, — отвечает он, но не уклончиво, как мог бы, а с серьёзными раздумьями, где выдастся возможность. Он не пытается юлить, и это Модесту — который как раз-таки постоянно выскальзывает — нравится. Основательный такой подход. Либо полное молчание и отрицание, либо прямолинейность железных рельсов, из одной крайности в другую. Учитывая характер Мода, привыкшего выкручиваться и потом от этого страдающего, можно рассчитывать на нечто хорошее. Более-менее стойкое. Но, разумеется, прежде всего надо узнать друг друга.       — Знаешь, я, как уже говорил, с парнями не встречался, — осторожно подбирается Модест к интересующей теме. — У тебя опыт ведь был?       — Да, — тут на слова Ян скупится, омрачается как-то. — Был.       — ...что-то не так?       Радужки у него серые, цвета сухого летнего асфальта городских дорог. Ян кажется полным олицетворением города, но не тем, кому в нём комфортно. Он неуверенно, на ощупь ищет что-то живое и настоящее в одноликих лабиринтах, не находит и хмурится, закрывается и по-прежнему вслушивается и всматривается, но опоры нигде нет. Воздух. Ему не хватает воздуха. Дышать не смогом бесконечных дорог и парковок, а кем-то. Тёплым, живым и способным делиться этой жизнью. Кем-то, кто в то же время не настолько реален, насколько реальны окружающие городские дебри, кто бы в их плотном кольце выделялся, всё равно сохраняя способ быть собой, а не частью этого улья.       Станет ли Модест для него спасением?       Телефон в кармане джинсов Яна вибрирует, и он поспешно принимает звонок: кто-то из группы. Выслушивает его Ян с полной отстранённостью, будто приложился головой к стене; трёт одной рукой висок и кратко отвечает на неслышимые со стороны вопросы. Учёба явно не доставляет ему удовольствия. Мод зыркает на него с нескрываемым любопытством, но не вмешивается, только обслуживая клиентов. Уходят от него довольными — болтать меньше от того, что появились отношения, Мод не собирается. Ему по-прежнему необходимо больше кислорода общаться с людьми, с разными людьми. Примет ли это Ян? Не слишком ли он очарован сейчас, не расстроится ли впоследствии? Мод одёргивает себя: вообще-то они оба должны с этим разбираться. А всё решается через рот. Словами, то есть, словами. Надо говорить. Как можно больше и честнее.       — Чего хмуришься? — спрашивает он с поверхностной лёгкостью.       — Из универа, — сообщает Ян спокойно. Он выдыхает и возвращается к напитку, но, кажется, аппетит пропал. Помешивает ложечкой: — Моего отца часто зовут провести лекции. Мол, как добиться такого успеха. Пытаются через меня попросить, бесит.       — Вы не ладите? — Модест тут же прикусывает язык: из головы вылетело на секунду, Ян ведь напрямую говорил, что с семьёй отношения плохие, какие тут «ладить»! Становится нестерпимо стыдно. Ян, однако же, реагирует нейтрально, задумчивость овладевает его движениями, замедляя и смягчая их.       — Не ладим. Он хотел, чтобы я стал наследником корпорации, а я променял его надежды на свои «танцульки». — Ян задумчиво заглядывает в свой напиток, словно ища в нём ответы на все вопросы мира бренного. — Всё равно у него есть Эмилия. Она всегда оправдывала ожидания, золото, а не дочь.       — Она сильно старше?       — На четыре года.       — У меня нет родных братьев или сестёр, — чуть улыбается Модест. Он знает, что ходит по льду тонкому, ощупывая его трещины, уже находясь поверх них, и несколько удивлён, что Ян до сих пор отвечает, ещё и так откровенно. Но, видимо, для него естественно делиться и сокровенным, когда говоришь с партнёром. Похвальное отношение, так-то. Они плохо знакомы, а Ян старательно приближается, хотя не пытается прыгнуть выше головы и вывалить всё разом. Да и Мод интересуется не из пустого любопытства: для него это важно. Этот угрюмый юноша нравится ему. Правильно ведь хотеть знать человека, который нравится.       — Мы никогда не ладили, — пожимает плечами Ян. Поднимает глаза, но на его лице ровно никаких эмоций: ни скуки, ни горечи, ни удовольствия. — Так что родственники только по ДНК и фамилии. Она всегда стремилась наверх, а мне не было всё это важно.       Модест, растягивая время, переставляет бутыли с сиропами вдоль стойки. Оглядывается и качает головой с мягким изгибом губ, не подозревая, что от этой мягкости у Яна дыхание перехватывает.       — Когда я ходил в университетский хор, у нас была такая девочка. В семье её ни во что не ставили, она всегда молчала там — мы, можно сказать, дружили. Но голос у неё был удивительный. Она пела так, что сердца разбивались. Я думаю, ничего страшного, если ты не делаешь то же, что делает твоя родня. Ты можешь быть талантлив в другом. Кгхм... — Он покашливает в кулак, смущаясь немного порыва. — Не прими за жалость. Просто... вот. Я так думаю.       Ян ловит его руку в свою и крепко сжимает, обжигая теплом, через краткое прикосновение передавая то, что вряд ли сумеет словами выразить — но слова не так важны, когда искренности столько в движениях. Он улыбается. Модест не вырывается и только замирает, привыкая к контакту и наслаждаясь этим, а затем оба вздрагивают, как облитые водой, и резко распускают руки. Они всё-таки на людях.       — Ты во сколько заканчиваешь? — спрашивает Ян, сглаживая нервозность. Он почёсывает нос. — Я могу тебя встретить. Ну, то есть, может, мы прогуляемся. Или зайдём куда-нибудь.       — В десять. У тебя нет учёбы? — ломко спрашивает Мод на автомате, не задумываясь; сердце его подозрительно подскакивает в груди, даже не остаётся в сознании, что вообще-то учится Ян в первую смену.       — Завтра семинар утром, — сразу отликается Ян. — Так что, эм. Но я готов. И сегодня уже не буду заниматься. Так что если ты не против...       — Не против! Может, лучше завтра после твоего семинара?       — Хорошо.       И обмениваются взволнованными взглядами. Модест тихо усмехается в рукав рубашки и отворачивается к кофемашине.       Ян действительно сидит с ним до десяти, ничем не мешая и спокойно то занимаясь своими делами, меняя телефон на конспекты, то поддерживая беседу. Он не скрывает деталей и хотя не очень разговорчив, когда ему дают свободу выбора, на заданные вопросы отвечает честно и прямо. И весь вечер Модест ловит себя на понимании, что очень ждёт завтрашнего дня.       Он возвращается в дом, где пьёт чай с отчимом, и они не разговаривают — обоим хочется какое-то время побыть в молчании, словно между ними стоит бесплотное и бесформенное нечто. Модест смотрит в чашку на плавающие чаинки и представляет, что рядом сидит Ян. Он, наверно, больше чай любит. Надо предложить ему фирменный, Мод отлично его заваривает. И как-нибудь посидеть вдвоём, а не просто провести вместе время у кофейной лавочки. Именно посидеть; интересно, какую еду Ян любит... Модест смотрит на фотографию матери в чёрной рамке и думает, приняла бы она выбор сына? В конце концов, об ориентации как-то не возникали разговоры. Мод только с девочками гулял, и родители об этом знали.       Он уже давно не ребёнок и сам вправе решать, что делать со своей жизнью, всё равно, есть одобрение или его нет. Но так даже непривычно как-то. Выращенный в жёстком воспитании, когда воля взрослых определяла собственную, не подавляя, а сочетаясь с ней, Модесту сложно представить, что какой-то важный вопрос он может оставить при себе. Всегда обсуждал. Вот только... Только впервые он совсем не спешит делиться личными делами с отчимом. Как будто изнутри подрагивает недовольство. Как будто что-то впервые принадлежит именно ему, только ему. «Как смешно, — растерянно думает Мод. — Он ведь не собственность, а человек, притом очаровательный». И пуще прежнего утыкается в чай, надеясь, что отчим не заметит, как покраснели кончики ушей.       Следующим днём Модест слоняется в парке у университета, не приближаясь: во-первых, его смущает необходимость стоять у ворот, во-вторых, он пришёл слишком рано и плохо представляет, что делать. С утра он привёл себя в порядок, причесался, прихорошился, избежал неловких вопросов от отчима и покинул дом, шагая словно по мелким иголочкам — те поселились в кончиках пальцев, щеках и даже из улыбки проглядывают робко. Мод покашливает в кулак: и чего разволновался? Они встречаются. Свидания — это естественно. И всё равно сердце подскакивает к горлу, когда из-за ограды показывается Ян — в той же распахнутой куртке, ниже которой в этот раз не свободные штаны, а облегающие джинсы. Не один Модест, выходит, приоделся? И он улыбается себе под нос, а затем и подходящему парню — всем сердцем и всем лицом, и замечая, как мгновенно озаряются глаза юноши сдерживаемым, но прорывающимся счастьем. Они замирают оба, не зная, с чего начинать, и Модест радостно произносит:       — Привет! Как семинар?       Замкнутость Яна смягчается, взор — тоже, и они шагают в сторону метро, делясь впечатлениями от прожитого утра.       Метро — та еще топка; жжет обилие людей, слишком шумно, слишком душно. У особо чувствительных закладывает уши, особо опытные заранее снимают или расстегивают куртки, зная, что все равно спарятся в окружении потных человеческих тел. Ян расстегивает куртку, следуя примеру лучших, и расслабляет шарф; Модест рядом невозмутимо привлекает его ближе, оставляя ладонь на его локте, — чтобы не потерять, но Ян нервно сглатывает и решает не убирать руки из карманов. Он чувствует каждый выдох человека рядом и как тот, опомнившись, чуть не убирает руку, но затем сжимает пальцы крепче и сам прижимается, пропуская обгоняющих людей.       Шаг невольно замедляется. Ян не смотрит по сторонам, предпочитая смотреть на Модеста, и благополучно врезается в ограждение. Мод хлопочет вокруг, потому что в матовую стену юноша въехал носом, и пару минут они суетятся; Ян потирает ушибленную переносицу, и они вместе смеются.       Раньше поездка в метро была для Яна сродни привычному ритуалу. Так священник, уставший восхвалять святые имена, читает проповеди из вынужденности, переставая придавать им значение и тональность. Объективно метро Ян уже излазил вдоль и поперек, знает, где на какую ветку пересаживаться, в какой момент выезжает из черного чрева тоннеля первый вагон, когда открываются двери. Освещение на станциях просторное, рассеянно-золотистое, но Ян замечает это лишь теперь, потому что благодаря золотистому виден интересный контраст голубизны глаз Модеста с его бледным лицом, и контуры небывало четкие, можно пить светотень до последнего пикселя.       Модест не так часто бывает в центре города, а потому доверяет спутнику ориентироваться по цветным переплетениям линий на карте, только рядом держится, чтобы ненароком не потеряться. У Мода ведь топографический кретинизм, он в двух соснах заплутает, не то что в шумном и витиеватом подземном лабиринте. Ян, благо, знает, как добраться, и они заскакивают вместе с густым человеческим потоком в подъезжающий поезд, обдающий их тугим прохладным воздухом и смешанными запахами женских духов. Модест цепляется за рукав спутника и только благодаря этому спасается: в этот час народу так много, что напирают они со всех сторон, сразу вжимают двоих парней в стену и плотно закрывают от остальной части вагона. Куртка трётся о пальто, и когда поезд двигается с места, Модест понимает: всё пропало. Потому что поездка превращается в нечто совсем необычное, когда толпа практически вжимает Яна в вытянувшегося вдоль стены Модеста.       Ян задыхается, и Мод не может это не слышать, но не пытается отодвинуться. В забитом под завязку вагоне обостряется каждая мелочь, гася окружение, и Модест с замиранием сердца чувствует ногу Яна совсем рядом, буквально поставленную между ног Мода. И не в коварстве дело, а в людях, придавивших их почти вплотную; Ян пытается поставить ногу нормально, сам хрипло выдыхает, прокручивая лодыжку, и теперь его бедро плотно притиснуто к бедру Мода, Ян сгибает ногу, чтобы опереться коленом на стенку сзади, и Мод вздрагивает от раскалённого контакта — несостоявшегося, но очевидного, ибо стоит поднять колено повыше, откуда ноги растут, и будет понятна вся поднаготная. Внизу живота сводит жаром почти до боли. Для устойчивости Ян прислоняет одну руку локтём к стене и образует угол, пряча Модеста ото всех. Самое странное — Модест вовсе не против быть прижатым к стене этим горячим сильным телом. Ещё страннее странного — ему это нравится.       — Тише, — шепчет низким голосом Ян, приблизившись к самому уху, и кончиком языка, играюче и словно бы дразнясь, касается краешка. Модест содрогается, проглотив вместе с воздухом возглас, и наугад хватается рукой — хватается за ремень Яна, сбоку, на тазовых косточках. Подсознание так и сигналит, что ситуация опасна, но вместо мыслей Модест только чувствует. Плотный ремень, самый обычный. Сегодня на Яне джинсы. У него крепкие бёдра, нет мягкости или худобы, красивые очертания фигуры. Какова на ощупь его кожа там, где она спрятана от глаз? Какова на вкус?       По Модесту прокатывается волна, когда на талию ложится ладонь — чужая, но ощущаемая родной; под распахнутое пальто, сразу на рубашку, замирает, через ткань прогревая. И медлительно, без намёка или вопроса — ответ бы просто не получился — приподнимает край. Мод зажат в отдельном маленьком мире и совершенно не хочет из него выкарабкиваться; он видит лицо Яна совсем близко и от этого плывёт, пылающий изнутри взор ему в душу западает, и Мод сглатывает порочный возглас, едва опомнившись, но ещё не приходя в себя — Ян запускает руку ему под рубашку.       Людей в вагоне так много, они напирают со всех сторон, становясь и свидетелями откровенной эротики, и лучшим щитом для неё же — внимания никто не обращает, не зная, что совсем рядом два возбуждённых тела с трепещущими душами прижаты друг к другу вплотную и вынуждены сносить эту пытку без малейшего звука. Ян с восторгом поглаживает талию, плоский живот, нижние рёбра, становится всё смелее, опуская ладонь, и Модест сипло выдыхает, утыкаясь ему в плечо. Всего полгода назад он и представить не мог, что захочет кончить только от прикосновений, ещё и парня, ещё и в такой обстановке. Но...       Людей в метро становится всё меньше — выходят на своих станциях. Вагон пустеет, а Ян убирает руку из-под чужой одежды, рвано и тяжело дыша, не получив и не подарив разрядку. Он до кончиков ушей красный, и видно, с каким трудом непосильным держится. Сердце Модеста пропускает удар.       — Прости, — хрипит Ян. — Я... Я не знаю, что на меня нашло.       — Нет, — едва мотает головой Мод. Ян отстраняется, но не отступает, хотя вагон уже полупустой. Не получается объяснить, как невообразимо приятно было ощущать Яна так близко. Так плотно, когда грудные клетки соприкасались и сердцебиения сливались в одно хаотичное и буйное. От жара в паху болит, а в животе пустота разочарования.       Ян вдруг хмурится не зло, но удивлённо, закрывает Мода собой от случайных взглядов и касается ладонью... джинсов, но как будто этих джинсов нет. Модест так и подскакивает, не отошедший от самой поездки, а Ян, уже ясно и на ощупь обнаруживший состояние, до которого Мода довёл, отодвигается с круглыми глазами. Модест стыдливо отводит взгляд, пунцовея аж до шеи. Хорошо, что Ян не любит шутить, потому что шутки Мод сейчас бы не вынес. Он и так не может обуздать возбуждение, и Ян в этом не дальше его продвинулся.       Модест спал с девушками раньше, всего пару раз, и то состоя в отношениях. Тогда каждый раз он, правильно воспитанный, сперва спрашивал, готова ли дева на такой шаг, и они заранее обговаривали. А тут Мод вдруг теряется и не понимает, как сказать, чтобы не пожелать головой об стену разбиться. «Давай переспим»? «Мне очень понравилось то, что было сейчас, и я не против продолжить»? «Я хочу касаться тебя и чтобы ты меня касался»? Одни эти мысли в краску вгоняют, хотя раньше за собой такого Модест не наблюдал. Что же этот молчаливый юноша с ним делает...       Они выходят из метро в центре, на главном проспекте — широченном и раскрашенном во все тональности мира. Модест вновь цепляется за локоть Яна, чтобы того не потерять, но теперь оба смущённо отводят взгляды, едва пересекаясь; напоминает о себе конфуз и человеческий неизгладимый жар, он тлеет в кончиках пальцев и всё ещё розовых скулах. Они просто гуляют поначалу, а затем сворачивают к музеям.       — Я тут вроде как четвёртый год живу, — говорит Ян, — но не был в таких местах.       — Меня в школьные годы родители водили, — посмеивается Мод. — Всё уже забылось. Освежить никогда не помешает. Есть предпочтения?       — Чтобы тебе понравилось, — Ян серьёзно заглядывает ему в глаза, заставляя потеряться: он действительно... Модест покашливает в рукав, спешно отворачиваясь. Да уж. Пора принимать взятки, долго они протянут на этом свидании, если каждая мелочь сбивает с шага?       Волнения столько, что Мод не удивляется, когда не запоминает из похода ровным счётом ничего. Кажется, они на какие-то экспонаты глядели, причём Ян — оценивающе, чуть хмурясь, словно пытаясь докопаться до сути вещей и игнорируя бренную оболочку; они держались всегда рядом, ощущая нервным подрагиванием близость друг друга, и нет-нет да переглядывались. Модест запоминает с экскурсии разве что, как золотятся волосы Яна в ламповом освещении и что пиджак поверх футболки и облегающие джинсы идут ему не меньше объёмного хип-хоповского мерча. Они пришли вроде куда-то, но с таким же результатом могли бы никуда не идти и просто побыть вместе. Негромко беседуя о всяких жизненных мелочах, они проходят из зала в зал, и с каждым новым Мод чувствует Яна всё лучше.       — Я учился на «отлично», потому что родители требовали, не по своей воле. — Ян удивительно откровенен, когда о чём-то рассказывает. Он всегда такой: прямолинейно и сразу выкладывает, не заботясь о том, будет ли это звучать слишком неотёсанно. Модеста это привлекает. Всё-таки слишком Мод привык увиливать, а тут своей прямотой Ян вынуждает и его открываться. Без стороннего стимула бы не вышло.       — Не очень легко, так-то.       — Мне было всё равно. Я приносил им табели, а мне позволяли ходить на танцы. — Он вдруг усмехается: — Однажды попытались запретить, и я устроил протест: сбежал и неделю жил у приятеля. Потом оказалось, что Эмилия с приятелем сговорились и все всё это время знали, где я и что со мной. Но на уступку отец всё-таки пошел.       — Эмилия, Ян...       — Чтобы звучно было. Выпендриваются даже в пустяках. — Он слегка качает головой и продолжает: — Ты сбегал из дома?       — Нет. Да и поводов не было...       Модест всегда был прилежным ребёнком. Такими усердиями взрощенная в нём вежливость зачастую перевешивала любые юношеские порывы. Мод вспоминает невольно маму: печальный укор в её глазах, когда сынишка пытался капризничать, а то и наказания в виде стояния на коленях в углу, когда Модест поддавался эмоциям и бузил. Ему не отчего было вырасти шумным и проблемным: родительница всегда знала, как приструнить, и заботилась дополнительно, чтобы Модест при всей жёсткости воспитания не чувствовал себя несчастным. Он и впрямь любимчик судьбы, с семьёй ему тоже повезло.       Мамы больше нет, но её закалка никуда не делась. Смешиваясь с природной дружелюбностью и гуманизмом самого Мода, воспитание превращалось в стиль жизни, который менять и не хочется, и причин нет. Модест искренне и приветливо улыбается людям, и видеть их ответные улыбки — всегда здорово.       Однако семья — это ведь важно. Мод вспоминает отчима: тот, должно быть, на работе сейчас. Сильно ли он тоскует? Они не разговаривали о смерти матери, хотя вместе переживали горе. Больно ли ему?       — Ян, — зовёт Модест тихо, — поговори с сестрой.       Юноша бросает на него непонимающий взгляд.       — О чём?       — Вы же с ней почти не разговаривали. Поговорите хоть сейчас. — Модест не улыбается уже, и от его мелодичного голоса веет спокойной убеждённостью. — Уверен, ей есть, что тебе сказать. Пусть неласковая, но это твоя семья. Нельзя от такого отрекаться.       Ян долго смотрит на него. Его серые радужки ближе к зрачку расходятся перистым узором.       — Я бы хотел, чтобы другой человек стал моей семьей, — едва шепчет он, точно забывшись; сбивается на выдохе, поняв, что вслух оказалось, и резко отворачивается. Модест скован по рукам и ногам, даже сердце замерло, и только едва-едва подаётся вперед, утыкаясь куда-то в затылок юноши. Проходит несколько томительных напряжённых секунд, и Ян наконец глухо произносит, не оборачиваясь: — Ты так этого хочешь?       — Да, — отзывается Мод. — Хотя бы ради меня.       — Ладно. Ради тебя.       Ян оглядывается через плечо. В его выражении тёмная дымка, но не злая и гремучая, а лишь задумчивая.       Они возвращаются на окраину города — вместе, хотя тут должны будут разойтись. У того самого торгового центра, где повстречались случайно, без намерения, но как-то всё сложилось необычно... Они шагают рядом, почти соприкасаясь плечами, и одним воздухом дышат — прохладным, уже набирающим крепость морозом. Зима не за горами, хоть и остались пару недель до неё, и скоро пойдёт снег, обрушится предпраздничным карнавалом, заиграет искрами под светом фонарей. Модест думает, что Ян, похоже, и в лютый мороз одевается так, как ему комфортно — полулегко; а вот Мод перейдёт на свитера, он легко мёрзнет.       — Я свяжусь с сестрой немного позже, — говорит Ян, и чувствуется, что раз он так сказал, так и будет. Эта непогрешимая уверенность в том, что он всё исполнит, как и пожелал, и знание самого себя. Модест так много увиливает, что не ждёт ответной прямоты от людей, а вот на Яна положиться может — неожиданно и бесповоротно.       — Хорошо.       — Тебя проводить?       — Я живу за городом, — Мод качает головой. — Как-нибудь в другой раз. А тебя?       — Не стоит, — в лице Яна скользит секундное напряжение, и будто понятно, о чём он думает: если после выходки в переполненном вагоне они останутся наедине там, где точно никто не мешает, это может ко многому привести — и они потом могут пожалеть. О поспешности, по крайней мере.       — Тогда... До встречи?       Не хочется прощаться, да и фразы звучат несуразно, неправильно. Может, им и впрямь прощаться не стоит, к чему бы это ни привело... Но Модест одергивает себя. И снимает шарф, широкие края его поднимаются, как птичьи крылья; Ян только удивленно округляет глаза, когда ткань волной укладывается на его плечи, закрывая горло и нижнюю часть лица. Мод выдыхает и рукой придерживает шарф; вперед ступает и целует — поверх ткани, но ровно там, где находятся губы Яна.       Ян замирает, однако он же танцор, реакции у него быстрые — и не успевает Модест отступить, как оказывается снова притянут за плечи одной рукой, пока вторая стягивает мешающую ткань. Поцелуй в этот раз не нежный и осторожный, как впервые, а требовательный, почти жестокий, бесконечно горячий — Ян и не пытается его смягчить. Привлекает к себе и затягивает с головой, и Мод задыхается, а затем едва ли может снова дышать, когда Ян его отпускает. Оба красные и не мёрзли бы, даже стой на улице минус тридцать. Смотрят друг на друга и краснеют. Не важно, что вокруг вечер ещё не заполуночный, люди туда-сюда ходят...       — До встречи, — Ян улыбается.       Модест улыбается в ответ.