Латте с кленовым сиропом

успокоение.

      Ян написал, что сегодня встречается с сестрой, и Модест, вопреки законам логики, словно бы сам должен идти на эту встречу — волнуется, места себе не находит. Всё-таки воспитание воспитанием, но Мод, от рождения чувствительный, часто перенимал эмоции окружающих, тревожился и страдал с ними вместе. Не раз это вставало ему ребром, мешало по жизни, а как исправляться? Сентиментальность, говорят, больше девушкам подходит. Модеста гендерные принципы никогда особо не колыхали, да и в круге общения всякие бывали люди, и всё-таки неловко немного.       Ян не ладит с семьёй, даже пересекаться лишний раз с ними не желает — замыкается сразу, лицо его мрачнеет, как тучи недобрые над сухим знойным городом. Модест невольно переживает за него. Конечно, раз Ян сказал, что попробует, он попробует, но в его поцелуе прощальном Модест чувствовал то, что высказать не было возможности, не хватило навыков. Ян сильно сомневался, и его сомнения пронизывали до основания, по всем переплетениям нервов, как непрекращаемое электрическое напряжение. Он согласился, но без радости. И не желал ещё раз лишний смотреть в сторону своей родословной.        «Всё ли будет в порядке с ним?» — думает Модест. Сегодня он выполняет работу автоматически, доверяясь привычке: руки сами проделывают все необходимые операции, зёрна перемалываются в кофемашине, густой аромат заполняет лавочку и окружает её плотным облаком. Однако именно сегодня этот запах Модеста не вдохновляет. В стойком воздухе без единой посторонней примеси Модест напрасно ищет едва уловимый, лёгкий и такой случайный запах человеческого тела. Того, как пахнет Ян. Всего за пару объятий Мод очень хорошо его почувствовал — этот неповторимый след тепла, свойственный именно Яну. Может быть, это парфюм, может, шампунь, мыло или ещё что, или природный аромат — но Модест ищет его неосознанно и найти не может.       Отношения — это важно. Особенно когда они по обоюдному желанию, а Мод уверен, что у них с Яном именно так. Они хотят видеться, хотят соприкасаться, иначе не объяснить ни то, как они ловили ладони друг друга на небольшом уютном свидании или как Ян отчаянно прижимался к нему в вагоне метро. Распалённое, яркое желание. Шёлковое до того, что кружится голова. Модест понимает, к чему такое рано или поздно приведёт, но не уверен, что поступит правильно, пуская всё на самотёк. В конце концов, они не герои радужного романа, где всё непременно заканчивается всеобщим счастьем и удовлетворением без приложения усилий со стороны героев. Им с Яном нужно ещё многое вместе постичь, узнать, попробовать.       Модест действует последовательно, хотя логическое мышление никогда особо не развивал. «Хочу ли я спать с ним? — думает Мод и вспоминает ту ночь, когда они обнимались на диване, и от ощущения горячих ладоней на ягодицах растекается покалывание. Сглатывая, Модест мысленно продолжает: — Хочу. Хочет ли он? — и вспоминает, с какой неторопливой страстью Ян гладил его кожу там, в метро. — Очевидно, хочет. Почему мы ещё не переспали?»       Потому что... потому что не всё строится на одном желании. Модест в отношениях с парнями полный ноль, а Ян, скорее всего, старается не поступить опрометчиво. Бережёт Мода, приглядывается и прислушивается к нему. Он не похож на того, кто делает первый шаг, и сердце согревается внезапным пониманием: слепому видно, что Ян хочет гораздо большего, но великанскими усилиями сдерживается — потому что ждёт, когда Модест сам будет готов. Это в его стиле. Так мило. Мод улыбается, как дурак, и забывает добавить клиентке в латте сироп — ей приходится напоминать самой.       Собственно, а как сексом занимаются геи? Тут Модест не только в тупик заходит, но и теряет всякую элегантность: хорошо, что покупателей пока нет, потому что он заливается краской аж до шеи при одной мысли. Господи, ему двадцать пять! Он уже, вроде, сложившийся взрослый человек! Почему даже представлять так смущает?! Мод приказывает нервам успокоиться. Нашёл ещё одну причину для паники, да уж. Эх, и как там Ян? Поговорил ли уже с сестрой? Что-то подсказывало Модесту — что-то чуткое и внимательное — Яну очень нужна эта встреча. Нужна, чтобы справиться, понять, подумать. Потому Мод и настаивал так. Нерешённые дела — это плохо. Когда исчезаешь, так с человеком и не поговорив о важном...       Ловя себя на лоскутке мысли неправильной, ненужной, Модест её откидывает. И в обеденный перерыв, когда к нему, по давней традиции, приходят продавцы с нескольких соседних отделов — выпить кофе, поболтать — он отыскивает в аккаунте соцсети старую знакомую, с которой почти не общался, но поддерживал хорошие отношения, и, поколебавшись совсем немного, набирает: «Привет! Я в этот раз по делу, извини за внезапность. Видишь ли... Неловко даже начинать, но ведь ты встречалась с девушкой? Нескромно, конечно, но — откуда ты брала информацию, как не ошибиться?»       Если бы он спрашивал лицом к лицу, точно бы умер от стыда.       Продавцы в лавочках торгового центра — в основном молодёжь, подрабатывающая во время учёбы. Оттого они все кажутся измотанными, точно от волны к волне их кидает, и с радостью принимают от Модеста (оплачивая, конечно, на своей доброте он наживаться не позволяет) крепкий кофе. Мод им улыбается приветливо: ему нравится вообще людское общество, позволяет отвлечься от себя и расслабиться. Но на самом деле он сейчас предпочёл бы вовсе не все эти лица. Только одно. Которое сейчас где-то на другом конце города то ли разговаривает, то ли молчит на пару с ближайшей родственницей.       — У тебя всё в порядке? — спрашивает Анюта из соседнего отдела спортивной одежды. У неё две французские косички и цветастый маникюр, а фирменная футболочка подчёркивает высокую грудь и покатые плечи. У Яна плечи шире и грудь, разумеется, не выпирает. Модест и не думал сравнивать парня с девушками. Но отсутствие пышного бюста ничуть не делает Яна хуже — даже наоборот, обнимать его приятнее, можно сердцебиение услышать... Он вновь одёргивает себя. Что за мысли в рабочее время!       — Да, конечно, — Модест слегка удивляется, но продолжает с беспечным дружелюбием улыбаться. — Разве что-то намекает на обратное?       — Просто ты задумчивый сегодня, — посмеивается застенчиво Анюта. — Как в прострации. Скучаешь по кому-то?       — Можно и так сказать. — «Но мы увидимся ещё». Модест тихо вздыхает: как он там, Ян? Всё ли у него хорошо?       Анюта больше не допытывается: доходит, что Модест своих секретов не выдаст и продолжит увиливать. Он избегает всяческих разговоров о себе и среди коллег слывёт сплошной загадкой. Всегда поддерживает беседу на нейтральные темы, но даже мнение своё держит при себе. Такой общительный, а такой скрытный. Это лишь Ян умудрился его в тисках зажать, чтобы хочешь не хочешь, а открылся, и Модест испытывает трепетную благодарность к прямолинейности и честности юноши. Очень приятно иметь рядом такого человека.       Спустя пару часов отвечает знакомая. «Да и сейчас встречаюсь. А что ты имеешь в виду под ошибками? Помощь нужна какая, как к девочке подкатить?»        «Нет, ха-ха, не совсем так. Скорее не к девочке. К парню. Но он уже подкатил за меня».       Пауза. Чувствуется усиленное ломание мозга. «Мод, давай начистоту: что именно тебя интересует? Я помогу, если пойму, с чем».       Она его не видит, и вслух проговаривать не нужно. Модест нервно выдыхает и печатает, не смотря на слова, а внутри всё ходуном ходит. «Меня интересует однополый секс. Не хочу доверять порно, это ведь постановочное».       Боже, как бы изменилось лицо Яна, знай он, о чём Мод советуется с посторонними людьми? Может, стоило спросить у него самого, но Модесту кажется, у него скорее бы язык отнялся, чем нашлись бы силы прямо поинтересоваться. С чужим человеком как-то спокойнее. Тем более характер этой девушки Мод знает, как и то, что унесётся в могилу данный разговор.        «Правильно, порно не доверяй. Фанфикам — тоже ни в коем случае! В общем-то, я поняла, погоди секунду». И через десять минут она отправляет ему перечень ссылок с подписью: «Не очень шарю за геев, но тематичные статейки не сложно найти, если знать, где. Наслаждайся. Ой, и удачи тебе с этим парнишкой, надеюсь, хоть так своё счастье отыщешь ;)».       Модест душевно благодарит, хотя понятия не имеет, что такое фанфики и с чем их едят. Зато статьи открывает и внимательно изучает, когда не работает с клиентами. Голова идёт кругом от количества информации, в горле ком стоит от волнения, и Модесту отчаянно хочется убиться об стену — но он добросовестно изучает всё, что имеется. В общих чертах понятно. Отвращения сам процесс не вызывает, хоть и проходит с небольшим отличием от стандартного «мужчина-женщина». Сразу возникает несколько вопросов, и тут без Яна не обойтись. Терминологию Модест осваивает ещё более-менее, но некоторые вещи... Как понять, кто пассив, а кто актив?       В висках побаливает. Модест залпом выпивает маленькую порцию американо, стараясь отвлечься. Об этом явно только с Яном разговор вести и надо. Но Ян ещё занят. И кто знает, к какому настроению приведёт разговор с сестрой? Модест уверен отчего-то, что всё будет хорошо, но не может отвечать за это головой. И ждёт, работает, ждёт. А вечером Ян зовёт его на свидание. Становится ещё волнительнее.       Как хорошо, что завтра выходной. Или, наоборот, плохо, если Мод так и не сумеет собраться.       Он возвращается домой, как обычно, к ночи. Отчим сидит на кухне, пьёт чай из большой кружки — прямо-таки богатырский размерчик, порция для великана. Отчиму всегда нравился чай, а чем его больше, тем лучше. Модест специально для него даже научился вкусно заваривать. Так, без цели. Просто отчиму нравится. Это второй его родной человек, пусть по крови и есть право называть чужаком; отчим вырастил его, как собственного сына, и делит с ним один дом, одну кухню. Встречает подросшего воспитанника задумчивым отстранённым взглядом — явно думал о чём-то своём. Встряхивается.       — Тебе удобно так возвращаться? — спрашивает он чуть севшим голосом.       — Да, вполне, — улыбается Модест, оставляя пальто в прихожей и изучающий кухонную столешницу. Наливает чаю и себе. Из быстро вскипающего чайника доливает кипятка отчиму и следом заполняет свою кружку. Она белая, с чёрными мелкими крестиками — кто-то подарил года три назад. Сколотый край. Высокая, но не широкая. Как раз для Модеста.       — Хорошо. — Отчим рассматривает его лицо без давления, но будто вопрошающе. Однако говорит совсем не о том, о чём тускло поблёскивает его выпитый горем взгляд: — Я хотел поговорить с тобой кое о чём, Мод.       — Я весь во внимании, — кивает парень. Он присаживается напротив и отламывает себе половину вафли. Ему вообще-то нравится кисловатый вкус, но вафли — это дар божий, прекрасное создание умов человеческих, их поглощать — себя радовать.       Отчим окидывает взглядом кухню. Их было в этом доме трое, но теперь лишь двое, а для двоих она великовата. Домик сам по себе аккуратный, без изысков, но мама всегда говорила: кухня — лицо дома, так что всё здесь хорошего качества, красивое, чистое. Дерево мягко освещается высокой лампой. Даже тени от ножек широкого стола тёплые и совсем не мрачные.       Мама приучила Модеста везде поддерживать чистоту, так что он всегда здесь убирается, даже когда мамы больше нет. Протирает столешницы, намывает плиту, просматривает срок годности у продуктов в холодильнике, ставит цветы в вазу по центру стола. Они и сейчас слегка белеют, мелкие хризантемы с частыми лепестками. Мод задерживает на них взгляд. Он знает, о чём начнёт говорить человек, давно ставший ему отцом, но не готов пока давать на то ответ.       — Тебе двадцать пять уже, ты взрослый человек, — говорит отчим всё равно. — И я тоже. Мы можем решать проблемы вместе.       — Разве есть сейчас проблемы? — слегка склоняет голову Модест.       — Я только хотел сказать... — Он покашливает в кулак. — Ты не обязан находиться там, где не хочешь. Да, ты вырос в этом доме, но не обязан в нём оставаться, если нет желания. Я же вижу, что ты стараешься реже тут бывать. Если что, мы можем подыскать тебе квартиру в городе. Денег-то снимать хватит, тем более, ты тоже работаешь, и накопления есть.       Острым взглядом голубые глаза режут пространство — Мод пристально смотрит на собеседника.       — А как же ты, пап? — спрашивает он тихо и пусто.       — А что я? Должно быть, для одного человека дом большеват. Тоже найду жильё. — Отчим разглядывает стены, не ясно, о чём думает, насколько ему больно. — Время не стоит на месте.       — Но ведь тебе совсем не хочется отсюда уезжать, я прав? Зачем тогда жертвуешь своими желаниями ради моих?       — Это не совсем так. Я не жертвую. — У него уставшее лицо, и он явно иссушен печалями, волнениями, свалившимся одиночеством. — Есть одно важное правило в родительстве: прежде идут интересы детей. Это не жертва, а естественный подход. Ты — мой дорогой сын, Модест. Я желаю тебе блага в этой жизни.       Модест долго смотрит на него. Сглатывает ком — сколько раз за день уже становилось трудно глотать — и заставляет себя слегка улыбнуться.       — Я не могу ответить сейчас, извини, — едва слышно роняет он. От любви и горечи сердце разрывает в клочья, но он старательно, изо всех сил заталкивает эмоции как можно глубже. топит в чёрной воде. Не надо. Он не хочет это чувствовать. Только любуется постаревшим, но по-прежнему исполненным достоинства и ума лицом отца. И добавляет: — Мне нужно время.       — Как решишь — скажи, — соглашается отчим. Он не давит и не торопит. Только всё ещё невыраженное сомнение в его взоре всё не отпускает Модеста, как будто отчиму хочется что-то сделать, предпринять, встряхнуть... зачем и почему — Мод не знает. Но кивает и поднимается на ноги, собираясь сполоснуть кружки и поставить сушиться. Папа работает с утра до вечера, так что готовить Модесту приходится только завтраки и ужины. А с остальным само собой пойдёт нормально.       Он всё ещё думает о словах отчима, когда после душа забирается под одеяло. Покинуть этот дом? В периоды буйного юношества всякие фантазии в голову приходили, но настоящего желания уйти отсюда Модест никогда не испытывал. Эти стены — часть его души. Они не держат силком, но сюда хочется возвращаться после долгого трудного дня. Но даже так... почему нет... Пробовать ли? На что рассчитывать? Модест представляет себя жителем города, но изнутри дёргает нечто острое, холодное, как лезвие ножа, и он спешно отворачивается. Перекатывается набок и смотрит в стену над письменным столом. На нём аккуратно разложены стопками тетради и заметки. Вот сегодня Модест порядком заметок почитал. Интересом подрагивает сначала сердце, затем — низ живота, и Мод утыкается лицом в подушку. Ну уж нет! Никакой эротики без участия Яна! Хватит и того, что весь день о нём думал!       Но засыпает он всё равно с осколочным воспоминанием под ресницами — Ян придерживает его за талию в переполненном людском потоке и прислоняется совсем близко, дышит в ухо, пальцы скользят по спине наверх... Чёрт возьми! Природа неистребима в человеке даже самом разумном. Модест хрипло выдыхает и крепче зажмуривает глаза. Наконец, себя одолеть удаётся, и сон накрывает собственным одеялом — невесомым и бархатным. Во сне не надо ни от чего бежать. Во сне всё спокойно. Чем чувствовать, он лучше выспится, ведь завтра у них встреча с Яном...       Днём город полон энергии. Не затихает он никогда, но именно на день приходится самый активный час, когда целые толпы расходятся бурными реками, места везде заняты, чтобы куда-то попасть, надо пробиться через человеческие заслоны или идти по головам. Яну и Модесту удаётся всё намного проще: уже в полдень они устраиваются за столиком в тихом маленьком кафе на втором этаже небольшого торгового центра. Всё выполнено с закосом в сторону украинских дворов, столы ограждены плетёными оградками, оформленными искусственными подсолнухами, и это могло бы казаться странным, но кажется весьма милым. Частенько в интерьере перебарщивают с количеством украшений, но здесь всего в меру, довольно уютно, а яркий полдень царит лёгкая полутень. Посетители внимания друг на друга не обращают, и двое парней могут уединиться и поговорить спокойно, изолированные от зоркого назойливого общества.       — Как с сестрой? — спрашивает Модест с лёгким волнением. Надежда теплится, что всё прошло гладко, и он целиком концентрируется на этом желании, словно на молитве — пусть у Яна всё будет хорошо. Модест — в чёрном хаори со светлыми журавлями, заправленной в чёрные брюки. Ян в светлых джинсах с закатанными краями и свободном свитере из лёгкой ткани. Он выглядит неплохо, даже хорошо. Как всегда смотрит прямо, и любование в его зрачках стойкое и приятно отзывающееся под лопатками.       — Ну, мы поговорили. — На этой фразе Ян помешивает ложечкой в принесённом мороженом. — Эмилия, кажется, не такая, как мои родители. Пахнет даже по-другому. И она хочет попробовать нам с ней поладить. Как брат с сестрой, по-человечески. Я совсем не против.       — Я очень рад, — от души улыбается широко Модест, освещаясь солнышком. У Яна вздрагивает рука, держащая ложечку, и он сдерживает внезапное желание этой улыбки коснуться — провести пальцами нежно, чтобы Модест смутился и отвёл глаза, ещё не привыкший не переводить стрелки, почувствовать кожей его теплоту. Ян утыкается в меню. Затем снова поднимает лицо. Внутри зреет решимость медленно, но беспрекословно, внушительная и силы такой, какой Ян ещё в себе не встречал, словно он никогда не был так серьёзно настроен, ещё никогда в жизни. Он ведь ни во что себя не ставил. Себя, свои решения, свои интересы. Теперь же отчаянно, до ломоты в костяшках желает именно определённого, именно того, бесповоротно. Не важно, ничтожество он или достойный человек, потому что впредь это определяет не сам Ян, а его поступки — и человек, который будет рядом. Если согласится.       Ян покашливает в кулак. Модест смотрит на него с вопросом, беспечный и воздушный, как эфемерная летняя дрёма. Он так безобидно прекрасен, как принц фейри из старых легенд, образец совершенства и беззаботности. Однако внутри у него, под тысячами улыбок и отказов, сидит человек. Не во всём обычный, ведь все люди уникальны, но человек. Слабости, в существовании которых он сам себе не признаётся, мечты, о которых он молчит, горести, которые пытается отогнать от себя, чтобы не испортить улыбку. Закрывает глаза на боль, притворяясь, что её нет. А каков он на самом деле — и сам не знает. Ян очень хочет узнать. Понять и почувствовать Модеста целиком. Он уже принял решение.       — Слушай, мы не разу толком не обсуждали, — начинает он скованно: не привык о таком вообще говорить, — но мы же встречаемся?       — Аэ, ну, да, — Мод, конечно, чуть смущается, передёргивает плечами. — Что-то не так?       — Нет, — Ян качает головой. Действуй уже, дубина — так что он глубоко вдыхает и выдыхает и смотрит Модесту в глаза. Он немногословен, но сейчас надо собрать всё своё красноречие и выразиться правильно, чтобы быть правильно понятым. — Я просто хочу быть уверенным в том, что мы делаем, понимаешь?       — Кажется, понимаю. — Парень, чья улыбка кружит голову, перестаёт зачерпывать мороженое и отодвигает его в сторону.       — Так вот, — окрылённый, Ян продолжает: — Когда я решал, идти к Эмилии или нет, я думал и о наших отношениях. Чего от них хочу. Просто... раньше все мои отношения обрывались из-за моего упрямства, неспособности смягчаться и всего подобного. И я никогда не пытался что-то исправить, принимал как есть. Но я... — Тут он делает над собой волевое усилие и как в атаку бросается, руша последние врата: — Я ни в кого так сильно не влюблялся, как в тебя! И я не хочу всё разрушить тем, что не смог побороть свой эгоизм. В этот раз я буду работать над собой. И если тебе хватит терпения... останься рядом.       Он почти умоляет, не боясь выглядеть жалко, и в лице Модеста находит полное понимание, словно и не были необходимы столько слов — достаточно всего лишь чувства. Мод понимает верно, понимает с полувзгляда, будто между душами канат натянут, нерушимая ласковая связь. В звеньях цепи прорастают гвоздики. У Модеста глаза кажутся темнее в помещении, и Яну очень хочется видеть их самый чистый оттенок.       — Я тоже не сахар, — мягко произносит Мод, не утешительно, но доверчиво. — На самом деле чертей и у меня полно. Но я буду рядом. И ты тогда будь со мной.       Нечто повисает ещё невысказанное, нечто важное, но то, что не скажет Модест по своей воле. И Ян пока лишь кивает. И они обсуждают какие-то бытовые вопросы, говорят об обычных вещах, не удаляясь в область чувств, хотя оба улыбаются и переглядываются постоянно, не в силах подавить охвативший трепет. Даже если так, Ян ещё не удовлетворён. Главное остаётся впереди. Им ещё есть, что прояснить. Так что Ян зовёт своего парня — вау, так называть всё-таки здорово! — прогуляться, а тот не отказывается, хотя чуткости ему не занимать: раскосые глаза чуть сужаются, и он предчувствует что-то, но не может объяснить.       Они обедают в кафе, каждый платит за себя. Выходят и окунаются в толпу — живую и пёструю. В большом городе каждый пытается выглядеть ярко, а магазины тому способствуют, и даже куртки на людях разных расцветок. Яну совсем не душно. Совсем не хочется закрыться от всех и больше никого не видеть. Он и усталости не чувствует, наоборот, будто спину держать стало проще, движения стали легче, взгляд шире. Среди фантомов мегаполиса затеряться несложно, и пальцы переплетаются, объединяя две ладони. У Модеста пальцы ловкие, привыкшие работать с рычагами и кнопками. У Яна сухие и сильные, готовые выдержать вес всего натренированного тела, коли потребуется. Контраст мягкости и грубости, улыбки и угрюмости, затаённости и прямоты. Пальто и куртка. На Модесте шарф развязанный, и концы его трепыхаются в такт ходьбе.       — Ты кое о чём совсем не рассказывал, — говорит Ян, когда они лавируют в людском потоке, забираясь к тихим прогулочным кварталам, где не так много магазинов, но симпатичные мосты и дома всё такие же высокие и одухотворённые. — Какой была твоя мать?       Потому что стоит Модесту улыбнуться — и всё становится хорошо. Но так нельзя. Это неправильно. Однако вновь Мод улыбается слегка и беззаботно отвечает:       — Очень сильная женщина. Я не рассказывал, как меня за шкирку в хор притащили? Она была уверена, что мне понравится. И я сразу попал на выезд этого хора в соседний городок, а там...       — Мод.       — Что?       Ян останавливает его за плечо. По левой стороне, шипя на чужаков-приезжих, течёт тёмная узкая речка, глубокая, что не видно дна, с грязью по краям. Высокие края набережной ограничивают её и не дают разгуляться. Небо ясное, но постепенно золотится, вместо бездушных механизмов указывая время. Совсем скоро будет холодно, а там и пойдёт снег, город принарядится, а речка застынет не сразу — так и будет тёмным потоком бурлить под архитектурными мостами. Людей здесь почти нет. Дома молчат и кажутся всего лишь частью интерьера. Модест приподнимает тонкие брови — мимика у него живая.       — Мод, — повторяет Ян так мягко, как только может, голос его звучит низко и тепло, как зимнее одеяло в проветренной комнате, — не убегай.       Голубые глаза подёргиваются тонкой плёнкой.       — Разве я убегаю? — он смешливо поглядывает на юношу. — Я здесь.       Они становятся у самой ограды, резной и тяжёлой, гранитной, с навершиями на периодично расставленных колоннах. Цепи неподъёмны, ветер их не раскачивает. По сравнению с плотной материальностью берега небо кажется таким лёгким, необъяснимо-притягательным, и оно отражается в зрачках у Модеста кратким приливом понимания, но он всё ещё старается перевести тему.       А у Яна сталь в глазах шероховатая, живая, и никуда от неё не спрячешься, как бы ни хотел вслух признаваться или хоть мысль допускать, и он подталкивает бережно:       — Ты ни разу не говорил о ней, всё пытаешься увильнуть.       — Зачем? Мы попрощались. Мы все знали, что смерть рядом, так что обо всём поговорили.       — Но ведь ты очень скучаешь по ней, верно?       — Я...       И тут Модест — Модест запинается. В его складных речах, словно вышедших из-под пера известного поэта, прорезается брешью неловкость, и это так очевидно, что он сам теряется. Мод замирает и дрожит в руках Яна. Трепещут изящные чёрные ресницы, губы шевелятся слегка, не находя отговорок.       — Ты не сможешь жить дальше, пока не примешь, что тебе грустно, — проникновенно замечает Ян. — Просто поговори со мной, ладно? Расскажи, что ты чувствуешь?       Глаза в глаза, и Модест смотрит на него доверчиво, как ребёнок.       — Мама всегда говорила, что я должен быть вежливым и общаться с людьми приветливо, — не слыша собственного голоса, слабо проговаривает он. — Что я должен помогать людям чувствовать себя хорошо. Мама всегда сердилась, когда я плакал. Говорила, с такой чувствительностью мне будет трудно. Я... я не знаю, что чувствую. Как это называется.       Его просто о таком не спрашивали. Ян вздыхает. Улыбается краешками губ:       — Тогда просто говори.       Модест цепляется за его предплечье, скользя коротким ногтями по покрытию куртки, и кивает. Он как будто всё отбрасывает, окунаясь в глаза Яна и переставая следовать идеалам, за которыми всегда шагал уверенно, привычно. Тот путь, по которому его приучили идти, становится не так необходим. Дёргается адамово яблоко, взгляд подрагивает, как листочек клёна на ветру.       — Она воспитывала строго, но я никогда не чувствовал себя несчастным рядом с ней, — едва звучит его тон. — Она показывала, что счастье можно найти в мелочах. Учила видеть красоту, хорошее в людях и во всём вообще. При ней дом был таким уютным и приятным... а теперь её как будто и не было. Всё такое пустое. Мне всё мерещится, что она вот-вот войдёт, а она всё не появляется. Потом вспоминаю, что она умерла. У неё такое тело было перед смертью... хрупкое, очень тонкое, как травинка. Мне всё казалось, сломать можно в одно прикосновение. А она всё ещё была сильной. Я рассказывал ей про всё вокруг, а она слушала и комментировала. Никогда не оставляла мои слова без внимания. Но чем больше времени проходило, тем больше молчала. Она и говорить не могла под конец. Мама... — Он тут прерывается, судорожно вздыхает, и перед ним словно пропасть сияет, непроглядный туман. — Она была для меня примером. А теперь примера нет. Я вроде взрослый, самостоятельный, а в пустом доме чувствую себя таким ребёнком... как будто совсем один остался. Не могу поверить, что она больше ничего не ответит, как бы я ни звал.       И опускает глаза, разбитый накатившим чувством, расстроенный внезапной откровенностью перед самим собой и Яном, сбитый с толку количеством накопившегося — Модест бледнеет и огорчается, ему неуютно и стыдно. Ян долго молчит. Мод выдыхает со смешком:       — И зачем я всё это сказал...       Должно быть, внутри он всё такое же дитя, ничуть не вырос.       Силуэт напротив приходит в движение. Пальцы цепляют подбородок, поднимая за него лицо, а затем ладонь скользит по скуле, к виску, зарывается краешком во вьющиеся смольно-чёрные волосы, поглаживает ощутимо. У Яна черты жёсткие, а выражение — совсем нет; глаза серые, и в этой серости видится сама суть нежности. Модест перехватывает это зеркалом, вздрагивает, пытается оправдаться или поблагодарить — а вместо речи человеческой вырывается всхлип. Тихий и грустный. Вспоминается мама: мама говорила никогда не плакать при других. Но мамы больше нет, она мертва. А Мод есть, и ему грустно — потерять близкого человека. От голубых чистых глаз скатывается такая же чистая капля.       Модест не дёргается, а Ян без лишних фраз придвигается ближе и касается его щеки своей, выдыхает тепло на затылок и обнимает второй рукой за спину. Очень бережно и безмолвно говоря, что всё в порядке. Никто не увидит, только Ян. А раз это Ян, с ним можно быть таким, каким быть хочется.       И Модеста как прорывает. Он не кричит, не рыдает, но слёзы всё льются и льются, тихие, драгоценные, каждая единична, а вместе — сплошной поток; горечь разрывает сердце, и ему бесконечно больно от того, что его семья распалась, что больше так же спокойно ничего не будет. Плечи трясутся, а в объятиях Яна — свобода и поддержка, и Модест обхватывает его руками и растворяется в объятиях, как в колыбели, и ему уже не стыдно за беззвучный, робкий плач и раскрепощённость эмоций. Ком в горле растворяется. Сердцебиение выравнивается, и словно из вен пропали металлы, до того мешавшие толком жить. Отворачиваться больше не нужно. Он будет думать о том, о чём думается, даже если это больно и грустно.       — Всё хорошо, всё хорошо, — нашёптывает Ян, и он бесконечно прекрасен. — Я с тобой, я люблю тебя. Отпусти это, мы справимся.       В его «мы» Модест верит всем сердцем. Небо золотится над единым силуэтом, и его очертания поливаются светом.