I'm tryna make you proud Я стараюсь делать так, чтобы ты мной гордился, Do everything you did Делаю всё, что делал ты, I hope you're up there with God Я надеюсь, ты сверху с Богом, Saying that's my kid Говоришь: «Это мой сын». I still look for your face in the crowd А я все еще ищу твоё лицо в толпе, Oh if you could see me now… О, если бы ты мог меня сейчас видеть…
Несколько часов я бесцельно колесил по городу, чуть не позабыв про сюрприз, который приготовил для Эффи, но так как её задержали «неотложные дела», успел вовремя. По нашей традиции мы расположились в гостиной не зажигая верхний свет — вполне хватало живого огня свечей и искусственного в электро-камине. — Мой мальчик, как я скучала по твоей выпечке! — сказала Эффи и, откусив кусок от очередного кекса, закрыла глаза, изображая блаженство. — Значит, только по выпечке, а по мне нет? — прищурившись, я сложил руки на груди, якобы обиделся. Эффи рассмеялась, а затем посмотрела на меня таким родным, ласковым взглядом, что всегда согревает душу, и даже если не хочется, все равно начинаешь улыбаться. — По тебе я скучаю всегда, даже когда мы расстаемся на пару часов, — тихо сказала она и, подвинув к себе тарелку, добавила: — а вот по этому, только когда ты в отъезде. А потом взяла кекс и откусила большой кусок. — Ах, это потрясающе, Пит! — пробубнила она с набитым ртом и облизала пальцы, запачканные в карамели. Я рассмеялся, потому что, дорвавшись до выпечки, наша «леди Политес» совершенно забывала о манерах. Думаю, что это твои рецепты в моем исполнении, отец, так «плохо» на неё влияют. Так мы и сидели. Я без умолку тараторил, она смеялась, иногда задавала вопросы, пока вдруг не замолчала прямо посреди рассказа о том, как, отвлекшись на звонок, я едва не сжег карамель. Эффи замерла, глядя немигающим взглядом на каминную полку, где среди наших с ней фотографий стоял твой портрет. — Все в порядке? — дотронувшись до ее плеча, спросил я. Эффи кивнула. — Просто подумала… — её голос дрогнул, и первые слезы не заставили себя ждать, — я просто подумала, если бы Метью был жив, он бы тобой гордился… — Она, поставила чашку на стол, обессиленно выдохнула: — Я так виновата… — и разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Обычно в такие моменты, когда воспоминания накрывают удушливой волной, что-то говорить бесполезно, поэтому я молча притягиваю её к себе, обнимая, как маленькую, и жду, пока она не успокоится, ведь она до сих пор корит себя за то, что вы не общались последнее время, и о твоей смерти она узнала только через полтора года. Это стало сильным ударом, так что рана продолжает кровоточить по сей день. Ведь кроме нескольких вещей и пары писем, что ты не смог отправить, у неё есть я. Твоя точная копия, живое напоминание.Gotta keep myself calm but the truth is you're gone Я должен держать себя в руках, но правда — тебя уже нет, And I'll never get to show you these songs И мне никогда не доведется показать тебе эти песни, Dad, you should see the tours that I'm on… Папа, ты бы видел все мои гастроли…
Финник однажды спросил: — Ты был ребенком, неужели так хорошо его помнишь? Что я мог ответить на это? Помню! Так же чётко, как вижу горизонт в ясную погоду. Помню все до малейших деталей: от туманной дымки муки в воздухе и движения рук, когда ты вымешивал тесто, до закоренелой привычки загибать угол страницы в книгах и глубокой вертикальной морщинки меж бровей. Кажется, я не любил, когда ты так хмурился. Помню как ходил за тобой хвостом, а ты каждый раз находил мне занятие. Именно с тобой я начал сочинять стихи, а ты придумывал мотив, и мы напевали, пока никто не слышит, особенно мать. Ты ставил мне первые аккорды и показывал гитарный бой. В тебе был скрыт генератор любви, как любит повторять Эффи, и я только сейчас понял смысл этих слов. Пока ты был жив, мы действительно были семьёй. Возможно, не самой дружной, но крепкой — ты нас объединял. По крайней мере тогда я не чувствовал себя ненужным и лишним в доме. С годами боль потери утихла, и воспоминания о тебе отзываются лишь светлой грустью. Я благодарен судьбе, что у меня был такой отец как ты. Ведь моё детство было счастливым. Пусть и до поры. Я не люблю вспоминать то время. Вместе с тобой привычный мир умер, будто солнце погасло в тот день. Сейчас я понимаю, что тогда я потерял не только тебя, я потерял братьев и мать. Я долго не верил. Не верил, когда сказали. Не поверил, увидев своими глазами, и пока шли приготовления тоже не верил, жил словно во сне. И даже в тот самый день, до последней минуты, до того мгновения, когда лопаты могильщиков выравнивали холм — не верил. Понимание пришло позже. Намного позже. Даже не когда мы вернулись с кладбища домой, а спустя ещё несколько дней, когда я увидел, как мать на заднем дворе сжигала твои вещи… Я замер, глядя, как в огонь летела твоя одежда. Помню, как бросился к ней, тянул за руку, просил, умолял её этого не делать. Как кричал, что папа вернётся, а у него ничего не будет. Я правда не думал, что потерял тебя навсегда. Она равнодушно посмотрела на меня сверху вниз. Молча одернула руку и спокойно продолжила бросать в огонь твои вещи. Я снова начал умолять ее остановиться, а затем выхватил из её рук твой любимый фартук, тот, что ты называл «счастливый», считая, что в нем получается самое удачное тесто. Вот тут она разозлилась. — Ты меня достал, мелкий засранец! — выкрикнула она, отвесила подзатыльник и оттолкнула. — Уйди прочь! Я устоял только благодаря тому, что врезался в сетку свинарника. Она вернулась к своему занятию, а я сполз на землю и сквозь слезы смотрел, как в огне исчезает твоя жизнь. Мне было так страшно тогда, словами не передать. Казалось, тьма сгущалась вокруг с каждой секундой, а вместе с ней едкий страх неизвестности медленно заполнял сознание. Пропитывая ум и сердце, разделяя жизнь на две половины — до и после. Я сдался и был готов утонуть в черной бездне отчаяния, но внезапно меня несколько раз толкнули в спину. Я обернулся и увидел поросят, один из них, возмущенно хрюкая, тыкался в сетку своим пятачком, пытаясь дотянуться до ящика с очистками. Я протянул ему, кажется, тыквенную корку и снова посмотрел на мать. Она подняла с земли ворох рубашек, и я заметил среди стопы бумаг и помятых журналов поваренную книгу семьи Мелларк. Как слайды перед глазами замелькали воспоминания о том, как одним из вечеров ты рассказывал нам с братьями историю самой ценной книги, которую начал вести ещё твой прадед, продолжил дед, отец, затем сам ты начал вписывать туда собственные рецепты. Ты говорил, что многие из них уникальны. Просил беречь её. Мечтал, что твои сыновья однажды продолжат семейное дело… Почему мать хотела её уничтожить? Я до сих пор не могу найти ответа на этот вопрос. Если ей было важно избавиться от всего, что каким-то образом напоминало о тебе, то зря в этой бочке она не сожгла и меня в тот вечер. Пекарня не в счет, она же приносила доход. Помню, как застучало в висках, и решение пришло мгновенно. Я ползком подобрался к матери и вцепился в книгу как в спасательный круг, с такой силой, что кончики пальцев побелели. А когда она попыталась её отнять, со мной случилась настоящая истерика. В тот вечер я впервые сбежал из дома. Я очнулся на нашем любимом месте, у заводи. Помню, как сидел на берегу под ивой и рыдал, прижимая к себе то немногое, что сумел спасти. Вместе со слезами вырывалась боль. Вот именно тогда пришло понимание, а вместе с ним какая-то отрешенность, безразличие к тому, что будет дальше и то жуткое ощущение пустоты, что надолго поселилось в душе. Не знаю, сколько времени прошло. Вечер давно превратился в ночь. Звёзды колыхались на водной глади, а вокруг стояла тишина. Я еще немного побродил по берегу, стуча зубами от холода, и не мог решиться вернуться обратно. Боялся. Нет, не порки или наказания, боялся, что мать отнимет и уничтожит и эту часть тебя. Я завернул книгу в фартук, забрался на иву и спрятал свои сокровища в старое дупло. Следующие пару лет я часто приходил на это место. Со спокойной душой я вернулся и долго сидел на диване в гостиной, глядя на кресло, в котором ты любил отдыхать вечерами. Дома было тихо. Меня никто не ждал, никто не искал, я никому не был нужен. Наверное, мне никогда не понять, почему случилось так, что я был одновременно ненавистен и безразличен собственной матери. Причем безразличен больше, и сейчас никто не убедит меня в обратном. Старших она любила, я знаю. Я тянулся к ней, но мне она позволяла обнять себя лишь на секунду, а затем отталкивала. «Материнскую любовь» я получал в иной валюте: вместо сказок — оскорбления, вместо поцелуев — подзатыльники, и оплеухи вместо сладостей. Но, как любой ребенок, я продолжал смотреть на самую дорогую в жизни женщину наивными глазами, искать ее любви, тепла и заботы. Братья меня не принимали скорее всего потому, что были старше. Побоями и издевками они не отставали от матери, ведь удобно свалить всё на младшего — пусть отдувается… И я отдувался. Не жалуясь, терпел постоянную череду побоев и оскорблений, а от матери — презрение и равнодушие. Быстро привык считать себя никчёмным и бесполезным. И за два года практически забыл собственное имя, спокойно отзываясь на «спиногрыз» и «паразит».And there are days when I'm losing my faith И бывают дни, когда я теряю веру, Because the man wasn't good he was great… Потому что этот человек не был хорош, он был лучшим…
Я замкнулся в себе, плохо учился, много молчал и только рисовал, очень много рисовал. Наверное, это, а еще часы, проведенные у заводи, не дали мне потерять себя окончательно. Хотя неизвестно, сколько бы ещё я протянул в родном доме, ведь потом лучшие столичные врачи хватались за голову, не зная, как правильнее действовать, встретив лицом к лицу такой запущенный случай глубокой детской депрессии. Но об этом я узнал гораздо позже. Той весной моя жизнь решила сделать новый виток, дождь заливал город и нескончаемо шел на душе. На одной из школьных перемен компания старших мальчишек во главе с братьями, решив развлечься, вырвали из моих рук портфель, конечно, это было легко, силой тогда я похвастаться не мог. Я метался внутри круга парней, а они толкались, перекидывали сумку из рук в руки, смеясь над моими тщетными попытками вернуть себе своё. Кончилось всё тем, что тетради и учебники раскидали, а альбом разорвали на отдельные листы. Слов, брошенных мне вслед, я уже не слышал — сбежал. Сгорая от злости и отчаяния, глотая слезы вперемешку с дождевыми каплями, я мчался, не разбирая дороги, до самой реки. Побег закончился в один миг, нога угодила в расщелину, раздался хруст, все тело пронзила острая вспышка боли, как по фитилю пробежав от щиколотки до затылка, перед глазами потемнело, и я упал на мокрые камни. Дождь усилился, а я лежал на берегу недалеко от нашего места и, кажется, медленно умирал. Сил не было ни плакать, ни звать на помощь. Деревья надо мной медленно плыли, закручиваясь в серую воронку с тучами, а может, это кружилась голова, слабость взяла верх, я закрыл глаза и… очнулся в светлой палате столичной клиники в тепле и абсолютной сухости спустя почти десять дней… Стрелка часов медленно двигалась от одного деления к другому, мы сидели в молчании, а минуты шли. Эффи перестала всхлипывать, а я всё думал о её словах. Действительно, отец, если бы сейчас ты мог меня увидеть, какая чаша весов перевесила? Гордился бы ты мной или разочаровался… не знаю.If you could see me now would you recognise me Если бы ты сейчас меня увидел, то узнал бы меня? Would you pat me on the back or would you criticise me Похлопал бы меня по спине или раскритиковал бы? Would you follow every line on my tear stained face… Вытер бы слёзы с моего лица?..
Знаешь ли ты, как нам тебя не хватает? Очень. А я бы хотел, чтобы ты был. Чтобы однажды пришел на мое выступление, хотел бы показать тебе мои песни, обсудить за ужином… не важно, что, хоть провальную игру сборной, хоть сомнительный рецепт хлеба из интернета. Я бы хотел слышать от тебя советы, нотации и нравоучения, или хотя бы просто увидеть, обнять, сказать, как сильно люблю тебя, сказать… как я скучаю, отец… Ты мой ориентир. Часто прежде чем принять решение, я думаю, как бы ты поступил. И Эффи точно так же разговаривает с тобой, спрашивает совета, а на нелепый вопрос: «Он был хороший?», улыбаясь и качая головой тихо отвечает: — Нет. Лучший! То же самое я могу сказать про неё. Она лучшая. Чтобы вырастить меня, Эффи пожертвовала многим: развелась с мужем, потому что тот отказался принимать чужого ребенка, очень долго была простым преподавателем, чтобы успевать возить меня по докторам, центрам реабилитации и секциям. Брала тонну подработки, чтобы оплачивать лечение, ипотеку и моё обучение. — Думаю, он бы гордился тобой, Эффи. Если бы не ты, меня бы уже не было, — прошептал я, и она, отстранившись, посмотрела на меня опухшими от слез глазами. — А ещё я уверен, что он простил и не винил тебя ни в чём… В моих воспоминаниях ты называл её Феечка. Потому что маленькая, веселая, волшебная. Ее волосы отливают золотом, глаза схожи с небесной лазурью, такие же, как у нас, смех словно мелодичный звон колокольчиков, а сама она будто соткана из лунных лучей. Такой я знал её по твоим рассказам. Ты говорил, что с детства она любила быть в центре внимания, и ты потакал любым её капризам, ведь она — самое дорогое, что у тебя было. Ведь вы тоже потеряли родителей, и ты заменил ей всех, а потом… Потом ты женился. Центр внимания сместился, и Эффи перестала быть единственной в твоей жизни. Она не ладила с твоей женой, ну это мягко говоря. Да что скрывать, она и сейчас терпеть её не может и до сих пор иначе как Кобра не называет. Обычно говорят, удачно жениться — все равно, что засунуть руку в мешок с ядовитыми змеями, а вытащить ужа. Так вот тебе, как любит повторять Эффи, в этом деле сказочно «повезло», ведь твой мешок был набит ужами, но ты вытащил самую ядовитую гадюку. Я до сих пор не понимаю, отец, как ты допустил, чтобы Эффи ушла из дома? Не просто ушла — сбежала, даже не попрощавшись. Хотя, зная её характер… Она не застала мое рождение, но вошла в мою жизнь, словно всегда была её неотъемлемой частью. Я никогда её не видел, но сразу узнал. Она была точь-в-точь такая же, как в твоих историях: добрая, нежная, только повзрослевшая. Уже не Феечка — Фея. Я не понимал, где очнулся, что это за комната, и кто эти люди. Вокруг ни одного знакомого лица. Все одинаковые. Все, кроме неё. Именно с её приходом в безликой палате становилось ярче, именно её глаза светились неподдельным волнением и заботой, а голос успокаивал. Одно её присутствие делало день лучше, а процедуры менее болезненными. И я знал, что больше не один. У меня появилась опора. Настоящая семья. Моя голова как в детстве лежала на коленях Эффи, её пальцы перебирали мои волосы, я закрывал глаза, снова ощущая себя тем десятилетним мальчишкой, который боялся, засыпая, отпустить её руку, а утром — открыть глаза и увидеть свою старую комнату, из той прошлой жизни. Первые годы для нас стали самыми трудными, во всех смыслах, но мы жили дружно, правда, не всегда мирно. Мне не раз попадало от Эффи, но всегда обоснованно и только за дело. А вообще её терпением можно только восхищаться, ведь я не был пай-мальчиком от слова совсем и иногда походил на ржавую бомбу, которая неизвестно когда рванёт, и непонятно, куда полетят осколки. Мне было пятнадцать, когда я снова чуть не потерял единственного родного человека. Тогда всё сложилось один к одному, и во главе были деньги. Деньги, что надо было внести по ипотеке, заплатить за очередной курс моего лечения и выкупить её машину, что была в залоге. И несмотря на то, что к тому времени Эффи потеряла одну из подработок, нужная сумма была практически полностью собрана. Кто же мог представить, что вернувшись вечером домой, я обнаружу Эффи без сознания среди полнейшего разгрома. Нас ограбили, глупо и банально, а самое противное, что этим типом оказался её тогдашний воздыхатель. Это предательство её сломало… Я был готов сам прибить этого гада, но боялся даже отойти от Эффи. Сказать, что я испугался за нее, это ничего не сказать. Я просто цепенел от страха. Полиция нашла его спустя трое суток. Он уже был мертв — передозировка. Вот как бывает обманчива внешность. «Культурно-вежливый», так я его называл. Меня иногда тошнило, то ли от него, то ли от его интеллигентности. Я и подумать не мог, что такой на первый взгляд представительный мужчина, окажется наркоманом. Впрочем, на этом фронте Эффи вообще не везет. А жаль. Хотя и моя вина в этом есть. С той историей что-то перещелкнуло и в моей голове, и в наших с ней отношениях, мы стали ещё ближе, ещё роднее. Я на многое посмотрел по-другому, ведь до этого случая до конца не осознавал, какой груз тащит на себе наша хрупкая Фея. Нет, она не скрывала от меня реальное положение дел, но и до конца не рассказывала. Пока она болела, я нашел ещё одну подработку, даже на время бросил учебу, за что потом знатно получил. Однако чтобы расплатиться со всеми долгами, понадобилось бы много лет, но подвернулся случай, во многом определивший мою дальнейшую жизнь. И снова благодаря тебе, отец.He'd say music was the home for your pain Он говорил, что музыка — дом для твоей боли, And explain, I was young, he would say И объяснил, я был молод, он бы сказал: «Take that rage, put it on a page «Возьми всю ярость и перенеси на страницу, Take the page to the stage Возьми страницу и перенеси на сцену, Blow the roof off the place» Пусть крышу снесет» I'm tryna make you proud… Я стараюсь делать так, чтоб ты мной гордился…
Одна из музыкальных групп проводила конкурс, предлагая солидное вознаграждение за песню для нового альбома. Я никогда не был их фанатом, но когда увидел объявление, понял — это шанс, и если получится, то и наше с Эффи спасение. Я успел подать заявку в самый последний день. За полчаса, прямо в коридоре под дверью их офиса написал песню, которая в итоге стала хитом. Я не очень верил в победу, а потому продолжал разгружать фуры на продуктовой базе или играть в переходах. Тот выигрыш решил наши проблемы, но и принес новых, в частности, и человека, с которым я по сей день работаю бок о бок. А что до матери… Долгие годы для меня это была очень больная тема. Хотя мои иллюзии относительно её никогда не были яркими. Я не думал, что ей есть до меня дело, но где-то глубоко в душе продолжал надеяться. Ведь не может быть так. Не может женщина, носившая тебя девять месяцев под сердцем не любить своего ребенка, так я считал. А ещё отчаянно не понимал, чем я хуже, почему она любила братьев, а меня нет? Почему они жили с ней, а меня выкинули как ненужного котенка. Хотя нет. Продали как породистого. Часто можно услышать утверждение, что жизнь каждого человека бесценна, я могу только посмеяться над этим, ведь точно знаю, какова цена моей. Оказалось, ты сам назначил её, в завещании. Ровно столько, сколько стоили половина пекарни и дома, наши с Эффи доли. В тот год, когда она забирала меня, она подписала документы на отказ от своей части наследства, а мать взамен подписала отказ от меня с условием, что я откажусь от претензий после совершеннолетия. Я так и сделал. Когда подошел срок, я не раздумывая поставил свою роспись в нужном месте, тем самым навсегда вычеркнув эту женщину из своей жизни.You used to say I won't know a wind until it crossed me Ты говорил, что ветер не почувствовать, пока он не подует Like I won't know real love till I've loved then I've lost it Словно я не узнаю настоящей любви, пока не полюблю, а затем не потеряю. And if you've lost a sister, someone's lost a mom И если ты потерял сестру, то кто-то потерял маму, And if you've lost a dad, then someone's lost a son Если кто-то потерял папу, то кто-то потерял сына, And they're all missing now, and they're all missing now И им всем их не хватает, и им всем их не хватает. So if you get a second to look down at me now… Поэтому, если у тебя есть секундочка, взгляни на меня…
Я не жалею ни о чем, не держу зла на мать и братьев, но и не общаюсь с ними. Они просто есть, живут как и миллиарды других людей на земле. Надеюсь, счастливо. А у меня есть единственный родной человек, одна родная душа, оказывается только ей могу сказать: — Я люблю тебя, моя Фея! — Так я и сделал в тот вечер. Её рука замерла, и я, повернув голову, посмотрел ей в глаза, увидев в них удивление. — Ты так давно мне этого не говорил, — сказала она и нежно улыбнулась. — Прости, исправлюсь. — Я перехватил ее руку, поцеловал ладонь и прижал к своей щеке — так я делал в детстве, когда Эффи укладывала меня спать. Я давно понял одну вещь: если бы только она разрешила, слово мама давно бы вновь поселилось в моем лексиконе. Кто-кто, а Эффи достойна этого.