И все-таки она существует...

      Съемки каждого этапа конкурса начинались ранним утром, но первую половину дня занимали репетиции участников, потому обычно мы их не посещали. Либо это время было занято чем-то другим, либо банально тратилось на сон. В тот день я также не стал нарушать традицию. Увидеться с Китнисс без лишних свидетелей мне бы все равно не удалось, а уж поговорить тем более.       Тем утром я вырвался в парк. Меня давно тянуло хоть несколько минут побыть на любимом берегу. Я всегда отдыхал здесь душой, набирался сил и энергии, чувствовал себя комфортно и уютно один, но глядя как ива купает в темной воде свои тонкие ветви, вспоминал, как месяц назад сидел на этом месте с самой лучшей девушкой на земле.       Знаешь, отец, наверное, именно тогда я окончательно понял, что без неё буду одинок, но не только здесь, а по жизни, везде и всегда…       Эта осень перевернула мою жизнь. Я вновь взялся за кисти, и за короткое время у меня появилось несколько новых картин. Одну из них Эффи утащила в свой кабинет, там моя новая работа нашла место в ряду с прежними: кусочек берега, ветви ивы, образовавшие арку над водной гладью, и стайка наших с Китнисс уток. Наших…       Удивительно, что еще ничего не зная о ее чувствах, я готов был разделить с этой девушкой свою дальнейшую жизнь. Я точно был уверен в своем решении, оставалось только поговорить с Эвердин. Ведь после того, что я узнал из путаного рассказа Гейла, глупая игра в правду-неправду, которой я мучился почти месяц, была не актуальной. А может мне только казалось?       Честно говоря, сперва поговорить я собирался с Гейлом, но он не был настроен на серьезные разговоры. Его ослепила единственная цель — узнать, кто же тот таинственный поклонник, что прислал Китнисс два букета ромашек. Хотя на самом деле утром того дня она получила четвертый.       Вот только предполагать можно что угодно, но, как обычно, обстоятельства и график интервью внесли свои коррективы: когда я освободился, Гейл и Китнисс уже разговаривали во внутреннем дворике. А я, хотя и понимал, что после недельного запоя психика друга не в лучшей форме, решил не мешать. Думал, так будет лучше. Тем более парни из охраны были неподалеку.       До выступления в клубе оставалось всего пару часов, и мы с Одейром в очередной раз заняли кабинет Эффи. Финник вытянулся на диване, закинув ноги на подлокотник, я же расположился на подоконнике.       Карандаш в моей руке, ни на секунду не останавливаясь, выводил на листе блокнота такие милые сердцу черты. Я и сейчас не замечаю момент, как они начинают получаться из неровных штрихов, чёрточек или плавных линий. Портрет моей музы красуется почти на каждой странице — она всегда со мной.       — Ты бы хоть вид сделал, что тебе интересно меня слушать, — глухо будто сквозь вату донесся до меня голос друга.       — А, что? — Я попытался сосредоточить на нем рассеянный взгляд.       Он поднял голову и посмотрел на меня со знакомой полуулыбкой — ненавижу это выражение на его лице. Словно он знает про меня больше, чем я сам.       — Да слушаю я, слушаю, — ответил я уверенным голосом.       Кофеварка издала характерный щелчок, оповещая о готовности напитка.       — Я налью, — крикнул Финник и, несмотря на усталость, бодро поднялся с дивана, продолжая рассказывать, как его малой устроил им с Энни жаркую ночку, словно нарочно показывая отцу, что родительство — не только сплошные радости и улюлюканья.       Появление очередного зуба превратило жизнерадостного малыша в комок нервов и истерик. Понимая, что Энни на весь день останется с ребенком, он отправил ее спать, а сам взял на себя обязанности ночной няни. Несколько часов Финник провел на ногах, укачивая и успокаивая свою меньшую копию, ведь этот хитрец отказывался покидать надежные папины объятия.       К утру друг блаженно ловил каждую секунду тишины и готов был заснуть стоя, упираясь лбом о стену, дверной косяк или любую другую поверхность, способную дать опору, крепко прижимая к себе свое капризное сокровище. А память эгоистично напоминала ему, что спать в жёстком кресле в тихой квартире Гейла было не настолько плохо, как он говорил сначала.       Финник наполнил чашки, подошел ко мне, толкнул коленом мою вытянутую ногу, жестом головы показал подвинуться. Я освободил место, чтобы друг мог устроиться на второй половине подоконника.       Я зажмурился, вдыхая аромат кофе — не лучший напиток перед концертом, для связок от него вреда больше чем пользы, впрочем, как и от алкоголя, но нужно было взбодриться. Кофе отдавал ванилью и корицей, он кружил мысли, и звонкая мелодия зародилась в душе. Именно такой кофе я приготовил в то утро.       Теперь я понимаю, отец, о чем всегда говорила Эффи, когда рассказывала о кофейных ассоциациях, ведь для меня именно эта вариация вкуса стала навечно связана с девушкой по имени Китнисс Эвердин.       Я медленно потягивал горячий напиток и искоса наблюдал за парочкой, спорящей возле еще работающего фонтана. Вода в нем переливалась всеми оттенками опавших листьев: лимонно-жёлтых, оранжевых, насыщенно-багряных, которые, попадая в потоки воды, быстро двигались, напоминая стаю причудливых пёстрых рыб.       Мелодия сменилась гулким набатом, быстро распространяя тревогу в каждую клетку тела. Я чувствовал, там назревало что-то нехорошее.       Китнисс с грозным видом размахивала руками в опасной близости от напряженного Гейла, вероятно, что-то ему доказывая, он же молчал, сжимая кулаки.       В этой девушке с трудом узнавалась та, что несколько часов до этого, в персиковом платье в пол с длинными рукавами из тонкого гипюра и венке из ромашек, словно лесная нимфа, блистала на сцене.       Потом платье сменили джинсы, водолазка и кожаная куртка. Как обычно распахнутая кожаная куртка, при таком то ветре! Только пышная коса, в которую все ещё были вплетены цветы с белыми лепестками, напоминала о недавнем триумфе этой конкурсантки, получившей за выступление восемь раз уверенное «да», и два «да», сказанных с разной степенью растерянности.       — Пит, может перестанешь вести себя как старый перегруженный комп? — голос друга прозвучал резко, словно удар по тарелкам в барабанной установке.       — В смысле? — я повернулся к нему, вздрогнув от неожиданности.       — В прямом! — Финник кивнул в сторону в окна. — Хватит тупить, давно пора поговорить с Эвердин!       — Не понимаю, о чем ты, — как можно непринужденнее ответил ему, хотя прекрасно знал, он догадался, что все последнее время я думал именно о ней.       Одейр вообще не тот, кого можно легко обмануть, его интуиция может поспорить с любым экстрасенсом.       — Дружище, — Финник прищурился, — я знаю тебя, мы ведь не первый год знакомы, правда? — Я согласно кивнул. — Это во-первых, а во-вторых, я же вижу, как вы друг на друга смотрите.       — Серьёзно? И как же? — Я посмотрел на него с прищуром, с трудом соблюдая спокойное выражение лица, но вполглаза наблюдал за происходящим у фонтана.       — Как объяснить тебе, чтобы ты понял, мой мальчик… — ласково пропел друг, словно разговаривая с маленьким ребенком. Финник опустил взгляд на запястье своей правой руки, замер на несколько секунд, улыбнулся и спросил:       — Помнишь, как я первый раз увидел Энни?       — Такой провал не забывается.       Я прикрыл глаза, улыбаясь воспоминаниям.       Это было в конце второго курса, на вечере, посвященном юбилею художественного факультета нашей академии. Уже тогда мы считались главными «звездами» своего потока, и у каждого уже образовалась своя маленькая армия фанаток.       Зрительный зал был полный, девчонки визжали, бросали восторженные взгляды, кто посмелее, прорывались на сцену. Все шло по обычному сценарию, песни исполнялись друг за другом, и вот во время одной из них Финник и встретился взглядом с изумрудными глазами Энни.       Несколько секунд понадобилось нам с Гейлом, чтобы понять «масштаб потери», перестроить песню на двоих и закончить выступление. И никто ничего бы не заметил, если бы не приросший к сцене Одейр, который все это время неподвижно стоял между нами, сжимая микрофон.       И знаешь, отец, будь я хоть трижды скептиком в вопросах, связанных с любовью, но в тот момент я будто сам видел ту невидимую нить, что переплелась между ними и навсегда соединила этих двоих.       — Пит, — окликнул меня друг. Он смотрел так пристально, что его взгляд, казалось, проникает в самую душу. — Ты смотришь на Эвердин так же, с первого дня! — сказал он, четко проговаривая каждое слово.        — Не говори глупостей! Это другое, — отмахнулся я, покачал головой и вновь посмотрел за окно. Там шли нешуточные споры, отчего тревога нарастала все сильнее.       Друг хмыкнул в чашку, не сводя с меня бирюзовых глаз.       — Я не ожидал другого ответа! — сказал он, лукаво улыбаясь. — Дружище, я так устал сегодня, что сил убеждать тебя в обратном нет. Просто знай, последний месяц в каждой песне ты практически признаешься ей в любви, взять хотя бы ту, что вторую неделю звучит из каждого приемника. Во всех твоих текстах между строчек четко читается имя «Китнисс Эвердин». — Носком кроссовки он легко пнул мою ногу, привлекая внимание. — Слышишь, Пит? — Я перевел на него взгляд. — Иди и поговори с ней.       Я машинально провел рукой по волосам, взъерошив их.       — Да я собирался, Фин, но Гейл опередил. Придется теперь ждать, когда они поговорят.         — Они все равно ни о чем не договорятся, все их встречи заканчиваются ссорой, — сказал друг. — А ты не сиди истуканом, Мелларк! Девчонка ясно дала понять, что тоже неравнодушна к тебе!       Шумный выдох вырвался из груди, принося невероятное облегчение, словно развязались узлы невидимых пут, что сковывали легкие и все это время мешали дышать полной грудью.       «Правда, правда, правда», — эхом пронеслось в голове.       То, что Китнисс пела для меня, я понял сразу, но услышав подтверждение своих догадок от стороннего человека, пусть и собственного друга, видимо осознал, что это было на самом деле.       Я внимательно посмотрел на Финника. В его глазах читалась довольная усмешка, он слегка покачивал головой, всем видом как бы говоря: «Да-да, вот такой ты идиот».       — А что насчет Гейла, они никогда не… — начал Одейр и посмотрел за окно, — Твою мать, Хоторн! — вдруг крикнул Финник, вскакивая на ноги. — Пит, скорее…       Мельком глянув в окно, я бросился следом за другом, а мой взгляд, кажется, так и остался прикован к тому месту…