***
Инстинкты сработали раньше меня. Холод чужой кожи ожег мою ладонь, когда я накрыл ею пальцы Гиттаракура, не позволив ему сорвать с меня маску. С сонным трудом осознав ситуацию, я растерял эту сонливость и сразу признал положение неудобным для атаки. Времени на раздумья не было, и я сделал единственное, что мог: с силой надавил на чужое запястье. Таким образом согнуть руку очень сложно — как открывать дверь, толкая противоположный от ручки край, — но не для меня, учащего биологию в связи со своей специализацией, в том числе труды по физиологии ученых из юга центральных территорий Империи Какин, где это направление более чем развито. Гиттаракур был вынужден склониться ниже и из-за этого упереться второй рукой в диван рядом с моим лицом, сменив центр тяжести. Не дав толком осознать ситуацию ни себе, ни противнику, я свободной рукой толкнул ту, на которую опирался Гиттаракур, и, всё еще сжимая ослабшую ладонь, я чуть приподнялся, чтобы потянуть её на себя. Я понадеялся на фактор неожиданности, и это сработало, теперь я был в доминирующем положении: он лежал, а я склонился над его лицом и сидел на его талии, одной рукой уперевшись в спинку дивана, второй крепко держа его запястье рядом. У кого-то лишнее любопытство проснулось, хотел было съязвить я, но выдал лишь шумный выдох. Нельзя винить людей за безобидный интерес, а последствий и, тем более, никакой опасности он не принёс. Да, мог, но я вовремя остановил его, а винить за несовершенное — тем более нельзя. Разве что за намерения, но мы хантеры и даже почти официальные, и если бы каждого судили по его намерениям, полмира отбывало срок в тюрьме. Намерения намерениями, но у хантеров в большинстве случаев они такими и остаются, потому что они себя сдерживают, а не потому что не могут их исполнить — вот уж чего, а возможностей у них предостаточно. Кажется, я говорил, что нет последствий? С этим я поспешил, потому что… — Я смотрю, вы уже заскучали? — раздался ехидный голос. Бросив хмурый взгляд в камеру и предостерегающий — на никак не изменившегося в лице Гиттаракура, я отпустил его ладонь, поднялся и слез с него. Нет желания продлевать контакт, который и так уже переходил рамки дозволенного. Внутреннее чувство времени подсказало, что я проспал уже четыре с половиной часа. Сон окончательно покидал меня, как скользит шелковая ткань по оголенной коже. Время сна для полной жизнедеятельности моего организма сократилось, в равной степени как из-за медитаций и тренировок, так и из-за повышения выносливости от звериной части, поэтому этот сон был для меня полноценным, и он подействовал на меня прекрасным образом: несмотря на то, что токсичная энергия вишни Келтайна всё еще циркулировала вместе с моим нэн, я вернул ощущение спокойствия, которое так усиленно прививал мне Учитель, и вывести меня из равновесия вновь стало не так-то просто. Эта ситуация почти сделала это, я чувствовал, как едва заметно быстрее забилось сердце. Глубокий вдох, протяжный выдох… Да, теперь я точно спокоен, полон сил и готов ко всему. Времени до условленного часа осталось чуть меньше пятнадцати минут, но, думаю, теперь стоит продвигаться дальше, раз мы оба уже отдохнувшие и в сознании. Я потянулся на ходу ко второй двери, сцепив руки высоко за спиной. Сердце и расслабленные мышцы за мной приходили в обычное состояние. — Во всяком случае, — вновь подал голос экзаменатор. Я опустил руки, остановившись посреди комнаты, а Гиттаракур поднялся, направившись ко мне. Из динамика раздались хрумкающие звуки, и после он продолжил: — вам во вторую дверь. Надеюсь, вы помните, откуда пришли, — весело фыркнул он и вновь замолк, оставляя нас друг с другом в тишине. Повисла странная атмосфера. Первым, кто нарушил её, на удивление оказался мой напарник. Не одарив меня вниманием, он пошёл ровно к нужной двери, не сомневаясь в том, что я пойду за ним. И был прав, потому что я мягкой походкой направился за ним, держа дистанцию на расстоянии чуть больше вытянутой руки. Секунда, к дверной ручке прикоснулись бледные пальцы, и Гиттаракур надавил на неё, осторожно открывая дверь. За ней оказался лишь небольшой коридор длиной в десять метров, который заканчивался ещё одной дверью. Я прислушался к тому, что происходит за ней. Беспокойные шаги множества людей, тихие переговоры и ругань, лязг металла, который совершенно не пытались скрыть, словно они никогда не сражались. Я спокойно выдохнул. Учитель об испытаниях на экзамене не рассказывал… бы, но один из главных его уроков — «не упускай возможностей». Да, я внаглую воспользовался связями, но почему нет, если я могу? В конце концов, не воспользуйся я той возможностью обучаться у этого человека, пойдя на поводу боязни риска, нынешнего меня бы не существовало. Так что я знаю многое о тех локациях, в которых традиционно проводятся этапы экзамена, каковых чуть больше десятка. И я знаю, что в Башне уловок формулировка условия для уменьшения срока заключенных звучит не как «победить испытуемых», а как «максимально задержать испытуемых». Насколько задержали, настолько и уменьшается срок. Если участники от заключенных не ушли, срок каждого сокращается на семьдесят два года. Если участники не дошли даже до них — настолько же. Почему такая несправедливость? Если честно, я без понятия, но знаю, что заключенные могут изъявить желание встать на какую-либо позицию, а уже остальных смотритель сам расставляет по своему желанию. Я уверен, что за возможность стать преградой на этом пути была толпа желающих — вероятность, что кто-то доберется до них, была мала, а значит, это великолепная возможность ни за что скосить, казалось, безнадежный срок на три четверти века. Сейчас эти люди были напуганы, и я их понимаю — добраться досюда могли только монстры для таких как они, и шансы не просто уменьшить срок, а даже просто выжить стремительно ползли вниз. Люди готовились к битве, которую они заранее уже проиграли.***
Липпо, смотритель тюрьмы «Башня уловок» и по совместительству принимающий третий этап Экзамена на хантера No.287, чувствовал вдохновение. Когда он здесь только стажировался у бывшего смотрителя, именно Путь кооперации вызывал у него больше всего восторга. Он жаждал увидеть, как кто-то пройдет этот путь, и первым делом, в первый же Экзамен на хантера, проводимый здесь после его вступления на должность смотрителя, сделал запрос в Ассоциацию на его открытие. Ему отказали, потому что когда-то давно этот путь был первым, который построили здесь в целях проверки способностей кандидатов в хантеры, но потом сочли путь очень дорогостоящим и чересчур опасным для людей, которым только предстояло освоить нэн, и прикрыли его. Потенциально сильных людей никто не хотел губить пачками (к слову, именно поэтому Ассоциация не скупится на смотрителей за кандидатами прямо, как правило, со второго этапа, или второй половины первого этапа). Следующие пути легче, гораздо, даже в разы легче. Этот год поистине прекрасен. Он думал, что ослышался, когда один из смотрителей от Ассоциации, приставленных к каждому начиная со второй части первого этапа, подошел к нему и передал трубку телефона, где ему сообщили, что ему «единоразово одобрено в просьбе допустить кандидатов к прохождению Линии No.1, или Пути кооперации, если плиту активирует нэн-пользователь». Конечно, он обрадовался, но не прошло и секунды, как он ощутил огорчение: у Первой линии на редкость неудачное расположение, и каков шанс того, что на неё наступит нэн-пользователь, коих лишь три и еще двое близких к этому?! Очень мал, почти критически. Уже смирившись с этим и разочарованно хрумкая печенье с кофе, он снова был обрадован. Подопечный как раз именно того смотрителя, что дал ему трубку со счастливой вестью, подошел близко, до невероятного близко. Покружился задумчиво, изучая людей и окружающую Башню уловок природу, и… отошел слишком далеко, чуть не провалившись в путь поодаль. Липпо хотелось схватиться за волосы или выйти из своей комнаты, чтоб за ручку провести парня до нужного ему пути. Это незаконно, но ему пришлось воспользоваться своими возможностями и схитрить: он заблокировал тот путь. Одиннадцатый номер прошел вдоль края и — удача! — провалился именно в Первую линию! А затем еще удача: видимо, второй из трех нэн-пользователей имел к одиннадцатому какие-то претензии, а потому пошел на его ауру и провалился к нему, похоже, видя прекрасную возможность убить этого человека. Благо Путь кооперации предполагал, что к концу каждого испытания этапа участники должны прийти вместе. Живыми. И вот сейчас он, уставший восхищаться парочкой, вновь в предвкушении ждет зрелища. Все люди за дверью, отделяющей от их будущей смерти, слабы и просты в своем неимении нэн-способностей. Официально эта Линия никогда не была закрыта, запрет существовал лишь на допуск кандидатов к нему, потому достаточно было лишь одного устного подтверждения Председателя Ассоциации хантеров для получения этого доступа, хоть и единоразового. Именно потому, что Линия не была закрыта, она была путевкой на свободу для заключенных, поэтому Липпо ставил туда тех, кто уже смирился, что век свой окончит в стенах тюрьмы, или тем, кто покаялся (он, как хантер, умел различать ложь простых). Из жалости. И да, мест там по бумагам, несмотря на достаточно большое поле боя, было лишь на четверых, этого считали более чем достаточным для вымотавшихся участников. Однако в этот раз он воспользовался шансом немного понаглеть и сгреб в Путь кооперации двадцать самых проблемных осужденных, зная, что шансы выжить у них малы, а если и выживут, срок у них сместится максимум на пару месяцев. А дожить до конца свой срок ни у кого из стоящих на Пути кооперации, кроме одного скосившего срок на предыдущем экзамене, не было возможности. И несмотря на предсказуемость исхода, Липпо предвкушал процесс. Хотел посмотреть на их движения и способы убийства, и… Жаль, что они ему не доверяют и обойдутся общепринятыми элементами боя. Да и странно от них ждать, что они используют свой личный боевой стиль, подразумевающий под собой использование нэн, против простых людей. Триста первый пошел по коридору, бесшумно ступая по плитам, одиннадцатый следовал за ним. Не заморочившись тем, чтобы предупредить напарника — да и не нужно это было ему, — он немедля нажал на ручку. И вот со зловещим скрипом дверь открывается. Люди застывают, все как один повернув головы на звук. Из кромешной темноты плавно проявляется мертвенно-бледное неестественное лицо. Раздались шепотки «Так вот как выглядит смерть…», кто-то далекий от набожности взмолился то ли Богу, то ли Смерти, то ли Судьбе. Липпо хмыкнул. Парочка была действительно странной и непонятно, где они вообще перешли дорогу друг другу. Совершенно не сомневаясь в том, что тут должно происходить, не дожидаясь, когда экзаменатор озвучит очевидное, кандидаты атаковали, и секундная заминка людей стоила нескольким их жизни. Экзаменатор разочарованно вздохнул, откинувшись на спинку кресла. Оба убивали как можно быстрее и непримечательно как для неофициальных хантеров, очевидно, не желая, будучи в относительной безопасности, выдавать оружие и особенности. И если с тем же Хисокой все было понятно, потому он и не скрывал карты во всех смыслах, то триста первый и одиннадцатый оставались темными лошадками с неясными способностями. И это делало их еще опаснее, ведь невозможно предугадать их действия. Все, что они демонстрировали, — идеальное знание нормальной анатомии человека. Не желая мараться в крови, они били так, чтобы люди погибали от внутреннего кровотечения, и не всегда смерть, даже клиническая, их настигала быстро. Битва не могла длиться долго, и вскоре, когда затихли последние крики, микрофона, который экзаменатор намеренно не стал отключать, достиг излишне громкий раздраженный выдох от одиннадцатого. Липпо удовлетворенно улыбнулся. Восемь целых тридцать шесть сотых секунды на двадцать человек, по десять человек на каждого участника. Не самый лучший результат, казалось бы, но они превратили каждого из двадцати человек в почти невредимый внешне труп играючи и одним ударом. Физическим, а не нэн. И это впечатляет, особенно если брать во внимание, что всего пять часов назад они прошли через филиал Ада на Земле. Преувеличено, конечно, но суть не меняется. Они как минимум должны были вымотаться, но сейчас они бодры, будто только что провалились под плиты. Повисшую на несколько мгновений тишину прервали медленные аплодисменты из динамика. — Да вы справились и без моей подсказки! — вдохновенно сказал Липпо, перестав хлопать. Хотелось танцевать, или съесть все запасы печенья, или сделать что-нибудь безумное — так его захватили эмоции. Настолько, что он еле сдерживал их, чтобы по голосу нельзя было их прочитать. Эти новички просто восхитительны. Даже жаль, что он не может проверить их силы лично. — Хотя признаю, это было легче, чем первые испытания, но я вообще не думал, что кто-то попадёт на эти плиты, да еще и два раза… Ха, да вас связала сама судьба, — тихо засмеялся экзаменатор. Они так легко забыли свои противоречия и действовали столь слаженно, тут волей-неволей подумаешь, что между ними не только эти самые противоречия. Липпо снова перевел взгляд на камеру: одиннадцатый смотрел на триста первого, до этого задумчиво сверлившего взглядом напарника меж лопатками, а сейчас спешно отведшего взгляд. Неужто зацепили его слова? — Что ж, друзья мои прелестные, спасибо за чудесную игру. Дальше вам к стене и белой двери. И поторопитесь, пока моё хорошее настроение не улетучилось, и тогда вам легко не придется, — хмыкнул Липпо, отключая звук. Понаблюдав еще, как, видимо, привычно неслышно ступая по плитам, направился к двери одиннадцатый и как, чуть помедлив, последовал за ним триста первый, экзаменатор отвел взгляд. Как ни прискорбно, сконцентрироваться только на этих двоих он не может. А конкретно сейчас его слов ожидают те пятеро из Пути большинства. Кохэку так и не узнает, что, завороженный его походкой, плавно покачивающимися бёдрами и дикой кошачьей грацией, Иллуми на мгновение почувствовал несвойственное ему — смятение. Не узнает, что, вглядевшись, он увидел дикость кошки не только в грации: в движениях, в подрагивающей от сдерживания энергии, в силе, что вот-вот будто хлынет, в хищнических чертах его тела и его характера, будто он с детства такой — хищный. Не узнает, как что-то, махнувшее бархатным крылом бабочки по груди, заставило его взглянуть по-новому на своего напарника. Не узнает? Чужой взгляд он определенно чувствует, хоть сколько углубясь в свои мысли. Весёлая ухмылка тронула его губы, наконец меняя выражение лица под маской. А вот этого его напарник точно не узнает.***
Достаточно светлый, хорошо освещенный коридор немного выбивался из привычного полумрака Башни уловок, но и он постепенно темнел. По нему неслышно шли два человека, их скользящие движения создавали образ призраков, а внешность — существ из разных миров. Оба двигались беззвучно скорее по привычке, привитой родителями или учителями, вот только это было бессмысленно. Клацание старшего методично нарушало эту тишину, эхом распространяясь на метры дальше и возвращаясь обратно. Шум раздражал, но эта мерность погружала в думы. Между шедшими к далекой двери была странная атмосфера, соответствующая их мыслям. Прерывать её никто не решался, да и не желал. «Убьёт ли он меня, как только мы закончим третий этап, или же всё-таки нет?» — примерно таковой была суть размышлений Кохэку. Ни разум, ни интуиция не давали четкого ответа или хотя бы подсказки, и оставалось только напряженно ждать, надеяться, что нет, не нападёт. С одной стороны, у него есть основания быть уверенным в том, что он сможет ускользнуть от противника, с другой же стороны, не хотелось бы переводить конфликт в горячую стадию, чтобы потом всё время ожидать атаки. Устало, но бесшумно выдохнув, Кохэку ускорился, желая быстрее закончить это испытание. Не было печали, да вот только испытание это скорее для его нервов и выдержки. Его уже почти физически угнетает находиться здесь, и он, как мотылек в паутину, впутывается в раздражение всё больше и больше. Оставаться наедине с Гиттаракуром стало неловко. Вслед за Кохэку его напарник тоже ускорил темп, оставаясь всё так же на расстоянии чуть впереди. Пусть так, Кохэку не против, зато он будет его видеть. Спустя ещё около получаса быстрой ходьбы на грани бега они наконец увидели проход в небольшую круглую комнату, где было уже не так освещено. С противоположной стороны комнаты был такой же проход, темный коридор в двадцать метров и дверь. Стоило переступить порог, как оба прохода скрылись за решетками, оставляя двух почти-врагов, по случайному недоразумению ставших напарниками, в тесном помещении. Не чувствуя опасности, Кохэку просто встал посреди круглой комнаты, осматривая её. Комнатой-то это помещение даже назвать сложно, скорее просто стены, пол и потолок, ничего более. Неинтересно и оттого подозрительно. Помещение для прощальной речи и наставлений на будущее от лицензированного хантера, что ли? Забавно, но, тем не менее, вероятно. Еще раз оглядев комнату, Кохэку непроизвольно взглянул на напарника, почувствовав его пристальное внимание. Отчего-то груди коснулось уже забытое чувство неловкости. Продлевать контакт ему было не нужно, и он расфокусировал зрение, рассматривая стену. Сожалел, что не может отвернуть голову — это будет выглядеть как побег. Вот не задумывался никогда о чужом мнении, а тут ему слабость показывать нельзя… до чего проблемный этап. Судя по чувству пространства, Кохэку решил, что либо здесь будет как раз-таки прощальная речь, либо последнее испытание. Не желая вновь встречаться взглядами с напарником, он повернул голову вправо вверх, рассматривая камеру с динамиком. Так или иначе, а можно немного расслабиться. Кохэку прикрыл глаза, чувствуя, как ресницы касаются прозрачно-алых стекол маски. Слишком плотно прилегала, неудобно. Не особо задумываясь, парень протянул руку к маске, мягко касаясь прохладного, приятного на ощупь материала. Пальцами невесомо огладив маску, он сжал её, крепко держа, чтобы расслабить тиски нэн. Чужой взгляд стал ещё более цепким, требовательным и внимательным. Шаг, ещё один — и вот он почти вплотную подошёл к Кохэку. С детства более чувствительный к чужой энергии, он едва не задохнулся от резко высвобожденной властной ауры. Такое лишнее сейчас клацание прекратилось, и, казалось, в этот момент всё замедлилось и остановилось, лишь мысли неслись со скоростью света, ослепляя своей эмоциональной окраской. Он терпеливо — пусть и на грани — ждал, что Кохэку снимет маску, а если не снимет — сглотнул на этой мысли, и под чужим тяжелым взглядом его кадык дернулся — он сорвёт. Было что-то умопомрачительно волнующее в этом, казалось, стоит Гиттаракуру протянуть руку с длинными фарфоровыми пальцами и сорвать маску с лица, откроется какая-то правда, истина, что могла принести с собой ураган событий, захлестывающее цунами эмоций, сейчас жгучим потоком несущихся по крови, смешиваясь с нэн, и аура не позволяла скрыть чувства. Собственные же пальцы лихорадочно сжали маску. Снять, поддавшись чужому молчаливому приказу, или, наоборот, закрепить ещё крепче, чем было до этого? По засохшим в мгновения губам скользнул язык, увлажняя их. Аура вспыхнула эмоциями настолько яркими, что их можно было прочитать даже в глазах. И пусть первого действия не было видно, второе сложно не заметить тому, что смотрел столь пристально. Его глаза хищно сузились, блеснули опасно неясными эмоциями, Гиттаракур принял для себя решение, и его рука медленно, словно в насмешку, потянулась к чужому лицу застывшего человека. Кохэку так же медленно шагнул назад от своего напарника, прижимая маску к лицу, и почти сразу сделал ещё два более быстрых шага. Тщетно — комната не бесконечна, а Гиттаракур совершенно точно не собирался отступать. Волнение выплескивалось за края, воплощаясь в мелкой дрожи кончиков пальцев, истерически подрагивающем уголке губ, таком же истерическом биении сердца и окрасе ауры, медленно перерастало в настоящую панику. Эмоции, множеством тонких игл обжигающие кожу, раздражали испытывающего эти чувства и дразнили того, кто отчётливо их ощущал от другого. «С чего настолько явный интерес ко мне? Разве ему важно знать, кто я и как я выгляжу? Почему? Почему? Почему?!» — эта мысль пульсировала в висках и была слишком громкой, чтобы её можно было утаить, но слишком наглой, чтобы Гиттаракур мог себе позволить ответить. Это петля, определенно. Кохэку не слишком важно было скрыть свое лицо, его действительно пугал интерес человека напротив, и это не давало ему спокойно опустить руку с маской вниз. Пугающий интерес, да. Именно он пробуждал звериные инстинкты к сопротивлению, подчиняющие себе разум. А на лице Гиттаракура иллюзией проступало утонченное бледное лицо с большими неестественно-непроглядными черными глазами. Теперь уже не Гиттаракур, но Иллуми Золдик, охотник по природе и убийца по профессии. И его, как охотника, видящего перед собой опасного хищника, захватил азарт, и чем яростнее будет сопротивление, тем интереснее. Укротить, подчинить и заставить слушаться приказов. Превратить опасного волка в послушную собачонку. И по кругу — вот что-что, а ошейник на себя надеть он не позволит. Тем не менее, чем ярче вспыхивают эмоции, тем сильнее затягивается эта петля. На шее Кохэку. Вот только чуть более явное сопротивление непременно выльется в сражение, по этой же причине он не использовал нэн. В таком тесном замкнутом пространстве преимущество явно на стороне профессионального убийцы, и эта безысходность тоже отражалась в ауре. Незаметная усмешка скользнула по губам Иллуми. Когда спиной парень наткнулся на кирпичную стену, чужая рука была в паре сантиметров от маски. Кохэку застыл, как кролик перед удавом, не зная, что делать, в то время как чужая рука была в столь опасной близости к его лицу. Зрачки сузились в панике, по губам ещё раз прошелся язык, а затылком, в попытке отодвинуться подальше, Кохэку плотно прижался к стене, даже через капюшон чувствуя её отрезвляющий, необходимый сейчас холод. Потому что чужое колено сейчас между его ног и очень близко к его промежности, их тела в неразумной близости, слева чужая рука замыкает ловушку, а Иллуми, с прищуром вкушая безысходность, специально медлит. Собственные руки — одна держит маску, вторая согнута спереди в жалком подобии защиты — заблокированы для атаки. Не двинуться. И это притом, что сильнее и опытнее явно не тот, кого прижали к стене. Если бы после срывания маски Иллуми бы успокоился, Кохэку бы снял её сразу, но эта мысль не вызывала ничего больше усмешки. Прикрыв глаза, он мысленно взмолился к помощи, к чему угодно, что могло бы усмирить чужое любопытство. И оказалось, мисс Фортуна еще не покинула его, а пока только немного повернулась назад, потому что рука уже почти касалась маски, а колени чуть ли не подкашивались, когда из динамика раздался громкий ехидный голос. — На секунду отвлекся, а вы, я смотрю, время зря не теряете! С самого начала подозревал вас во связи не только сопернической! — рассмеялся экзаменатор третьего этапа, а его голос, непозволительно восторженный и насмешливый, заставил «протрезветь» обоих. Вопреки тому, что ему было бы интересно понаблюдать за продолжением, он все же осознавал, что это могло бы дойти до убийства, к тому же, он затылком чувствовал осуждение этих двух смотрителей от Ассоциации, чьи подопечные уже были готовы к жесткой битве. Воспользовавшись шансом, с громким возмущенным выдохом Кохэку выскользнул из хватки более не удерживающего его напарника, вновь скрывшего свою ауру. Снова Гиттаракур. Кохэку, понимая, чем рискует, повернулся спиной к напарнику. Сейчас один его вид напрягал, он уверен, прикосновения скажутся еще хуже. Откровеннее, ему хватает ощущения его взгляда, полного недовольства и неудовлетворения. «И слава нэн, — подумал Кохэку, нервно покусывая клыками свои губы, — что не ко мне». Клац. Клац-клац. Привычное уже клацание снова раздалось по комнате. Кохэку бы дернулся, ведь этот звук означал движение, но он уже находился в нескольких метрах от напарника, отстраненно думая о том, что хорошо бы чуть позже восстановить губы — за последние двенадцать часов нервотрепки они изрядно обзавелись мелкими трещинками и ранками, одна немного кровоточила. — Ах, ну что же вы разбежались по разные углы? От меня теперь ничего не скроешь, — усмехнулся радостный Липпо. Он однозначно не хотел давать этим двоим время хотя бы успокоиться, даже наоборот, Кохэку только ещё больше раздражался от него, от своей реакции и действий напарника, которого лишь забавляло это. Попытка парня сконцентрироваться на чужих эмоциях ни к чему не привела, словно насмешка Гиттаракура действительно ему лишь показалась. Радости это не прибавляло. С искусанных губ сорвался раздраженный вздох. Экзаменатор, с насмешливым прищуром следящий за каждым их движением с тех пор, как обратил на них своё внимание в самый пикантный момент, странно улыбнулся, взяв в ладонь еще одно печенье. — Итак, я и правда хотел вас просто отпустить, но за то, что прервал столь интимный для вас обоих момент, в качестве извинений я задам вам последнее, приятное для вас задание. Вы этого не понимаете, но оно порадует вас обоих, го-луб-ки! — Голос экзаменатора, что доносился из динамика, выкрученного на полную громкость, звучал для них, не шибко привыкших к такой эмоциональности, по-дикому, настолько их настораживал этот энтузиазм с оттенком какой-то одержимости. Нестабильный сейчас Кохэку судорожно поправил всё еще подрагивающими пальцами капюшон. У Гиттаракура, из эмоций которого Кохэку видел лишь тень усмешки минуту назад, сбилось со своего ритма клацание. Игнорируя их явное возмущение — по крайней мере Кохэку — он продолжил, как ни в чём не бывало. — Это, как вы уже догадались, последнее задание, и вы должны сделать всё, как я скажу. Не юлите и не ищите лазеек в моих словах. Невыполнение будет провалом! — почти пропел Липпо, весело хрустнув печенькой. Сверкнув глазами, он просто и незатейливо нажал на кнопку, ничем не выделяющуюся из многих таких же, чтобы одна запись, начавшаяся с момента, как триста первый упал под плиты, оборвалась и началась другая. Это незаконно, но ведь и он не собирается раздавать всем подряд эти две записи, способные скомпрометировать этих людей. — Так вот. Здесь полагается пафосная речь, но если вкратце, то я вас поздравляю с тем, что вы завершили Путь кооперации и, соответствуя этому названию, вам советуется скрепить и подтвердить свои благие друг для друга намерения, — экзаменатор иронично-насмешливо хмыкнул. — Вы должны были просто пожать руки, но, с учетом обстановки между вами, этого явно недостаточно. Поэтому крепко, «по-товарищески», обнимитесь. Не менее полуминуты, секунды отсчитываю я, иначе вам придется обниматься заново и добавится ещё одно задание, как, например… поцелуй. Это же так по-дружески, верно? Распахнув в изумлении глаза, Кохэку застыл. Нельзя было придумать чего полегче, нет? Резко повернул голову в сторону своего напарника с неестественно-нечитаемым взглядом, встречая такой же. Повисла тяжелая тишина. Совершенно позабыв о каких-либо нормах приличия, и даже инстинкт самосохранения отступил, он прямо смотрел в глаза своего напарника. Опомнившись, Кохэку немедленно отвёл взгляд с глаз напротив, словно ошпаренный, надеясь, что его напарник не воспримет взгляд как-то неправильно. «Ты всё не так понял» будет звучать глупо. Всплывшая в голове ситуация была настолько абсурдной, что у парня загудело в висках от напряжения. Он — его, а тот — его, и они оба, и если нет, то… Так, хватит. — Мир, пошел ты нахрен. Вложил в шипение на русском всё свое недовольство, раздражение, токсичность и прочий негатив. Вроде даже как-то стало полегче. Язык снова скользнул по губам, а Кохэку прикрыл глаза. Спокойно. Пора взять под контроль этот поток эмоций и прекратить это… это всё. Вдох, выдох, это всего лишь объятия, они вынужденные, убеждал себя он, и знать не желая, что думает на этот счёт его напарник. Ещё пару секунд Кохэку потратил на то, чтобы просто постоять с прикрытыми веками и в очередной раз вернуть себе спокойствие. Открыв глаза, он медленно, но теперь уже уверенно, пусть и на негнущихся ногах, зашагал в сторону напарника, чувствуя насмешливо-заинтересованный взгляд со стороны камер. Ещё шаг, и вот они стоят так же близко, как и пару минут назад. Кохэку замер на мгновение, до сих пор не найдя в себе силы отвести взгляд с донельзя интересных кирпичей. Гиттаракур, сделав механический шаг навстречу, застыл тоже. Экзаменатор не подталкивал, не мешал, лишь с удовольствием наблюдал за разворачивающимся перед ним представлением. Вздохнув, Кохэку, вернувший контроль над собой, приподнял руки, потянувшись навстречу и проклиная мысленно чужой высокий рост, за ткань притянул напарника ближе и, чего таить, пониже, чтобы можно было положить руки на его плечи, слегка прижавшись к чужому телу, а на его талию едва касаясь легли ладони. Всё создавало видимость непринуждённых объятий, но таковым не являлось. Что это было? Это было напряженное ожидание удара и незримая накаленная атмосфера взаимной неприязни. Кохэку флегматично рассматривал стену, отсчитывая мысленные песчинки времени, решившие сломать законы физики, чтобы падать до невозможного медленно, но стоило пройти только пятнадцати секундам, как он почувствовал, что его напарник намеревается разорвать «объятия». И нет, разумы обоих были далеки от мозгов обделенного интеллектом человека, так что старший поделить шестьдесят на два мог, считать он умел и подавно, а у младшего цепочка причинно-следственной связи построилась мгновенно. Если Гиттаракур исполнит свои намерения, им придется не только повторить это еще раз, но и получить, так скажем, штрафное испытание. У Гиттаракура были все основания полагать, что у маски просто есть два возможных положения: маска с «клювом» в обычном положении, и маска обычная, черно-красная в широкую полоску, как сейчас. Но он не знал, что Кохэку на самом деле меняет эту маску, как позволяет материал и заложенные настройки цвета. А значит, мог думать, что, чтобы поцеловаться, ему нужно будет эту маску снять. Слишком много «если», но весь мир и его история на этом и живут, думает Кохэку, окончательно теряя понимание происходящего. Откуда это упорство? И еще это нестабильное состояние, из-за которого инстинкты — самосохранения и нежелания подчиняться — легче берут контроль над разумом… Недовольно зашипев на мироздание, напарника, экзаменатора и его левую пятку, которая решила дать им такое задание, он прижался ближе. Хочет хищника? Будет ему хищник. Руки сомкнулись за шеей Гиттаракура, когти впились в плотную ткань, а губы приблизились к чужому уху. Он зашипел рассерженной кошкой, цедя сквозь зубы каждое слово: — Да будь ты разумнее, к чему всё это ребячество?! Утихомирь свое неуместное любопытство! Я уверен, что мы еще не раз встретимся, и долго я свое лицо в тайне держать не смогу, даже если пожелаю этого. Всему свое время. И не знаю, как тебя, фанат Брежнева, но меня не прельщает перспектива целоваться со всеми подряд. Успокойся! К удивлению, тот замер и спокойно положил руки на прежнее место, хотя вопросы у него остались, особенно насчет того, кто такой «Брежнев». Кохэку успокоенно выдохнул, так же возвращая нэн в обычное состояние. На всякий случай отсчитав еще двадцать секунд, он отстранился от напарника. Экзаменатор, посмеиваясь, еще раз поздравил их «с завершением третьего этапа и Первой линии, или Пути кооперации», похлопал и отключил и камеру, и динамик, напоследок открыв выход. Далее его контроль не нужен — открытие двери на выходе и озвучивание времени и порядкового номера прохождения происходят автоматически, наука уже до этого дошла. Механический голос действительно режет слух, и имя искусственный интеллект может исковеркать до неузнаваемости, но это, право, мелочи. Первым комнату покинул Гиттаракур, а за ним и Кохэку. Они вышли в такое же круглое помещение, погруженное в полумрак, с кирпичными стенами. Единственное отличие — оно больше. Гораздо больше. — Гиттаракур, участник номер триста один, прошёл этап вторым. Кохэку, участник номер одиннадцать, прошёл этап третьим. Общее время — двенадцать часов две минуты, — раздался по помещению голос, искусственный настолько, что даже сложно судить о принадлежности его к какому-либо полу. — Так и думал, что ты уже здесь, — повернул голову Гиттаракур. Кохэку посмотрел за ним, уже зная, что увидит. Нет, не удивлен. Несложно догадаться, что произошло. Самоуверенность произошла. И пусть от ран завтра останутся лишь тонкие шрамы, произошедшее — сам факт. Раненый Хисока повернул голову в сторону пришедших и растянул губы в ухмылке, а потом ещё шире, встретив взглядом Кохэку, из-за чего у него пробежались вдоль позвоночника мурашки от странного предчувствия. Хисока открыл рот, намереваясь уже было что-то сказать, как раздался знакомый звук сдвижения двери вверх и радостный голос: — Отлично! — Из открывшегося прохода выбежал Ханзо, победно поднявший вверх руки. Очевидно, он не заметил остальных. — Я пришёл первым! — Ханзо, участник номер двести девяносто четыре, прошёл этап четвертым, — безжалостно оповестил тот же искусственный голос. Услышав это, он сразу же обернулся на людей, смотревших на него незаинтересованно-скептично. Стоило ему увидеть пришедших ранее, ему, кажется, даже немного поплохело. Он схватился за голову и не сдержал вскрика. — Общее время — двенадцать часов три минуты. — Да как же так! — Его руки и плечи бессильно опустились, он сгорбился и как-то стал меньше, по крайней мере, попытался. — Пришёл четвёртым… Кохэку качнул головой вправо, не вкладывая в это движение особых эмоций. Это была даже не реакция на непонятное поведение, а скорее попытка избежать встречи взглядов с гораздо более эксцентричным человеком. В этом круглом зале находились две двери на достаточном расстоянии, которые выделялись из общей массы других дверей тем, что были именно дверьми, а не движущимися вверх-вниз массивными перегородками. Как раз в той стороне, куда повернулся Кохэку, была уборная, в другой же, слева, судя по запахам и двум, а не одной, створкам, имела место столовая. Расположение обоих дополнений именно здесь, в самом низу, логично — испытание проходит трое суток, но ведь не все занимают всё данное им время. Всё, что не касается испытаний, Ассоциация действительно старается сделать для участников хотя бы минимально комфортным, но после этих самых испытаний предоставленные удобства для многих становятся просто даром божьим, так что на сервис никто еще не жаловался. Не желая находиться в компании, опасной для жизни вообще и жизни Кохэку в частности, парень немедля ушел от них, куда глаза глядели, в самом прямом смысле, — ближе к уборной. Так удобнее, во-первых, идти, а во-вторых, в скором времени нужно будет снова выплевывать ту гадость. С такой скоростью формируется лишь несколько капель, а там больше, гораздо больше. Процесс может пойти быстрее, если он возьмет его под контроль, но сейчас у него дела поважнее, да и в запасе еще около шестидесяти часов. Если проще, двое с половиной суток. И хотя он терпелив и не любит самообман, всё же нет, версия «шестьдесят часов» ему нравится больше, звучит как-то менее внушающе. Вымученно вздохнув, Кохэку опустился на пол, скрестив ноги. Облокотившись на стену, он поднял голову и, скользнув мимолетным взглядом по кирпичу потолка, прикрыл глаза. Если быть честным и отбросить лишнюю скромность, он знал, что увидел в нем Хисока и почему Иллуми не продолжил добиваться своего и не стал убивать. Вернее, не знал, но хорошо понимал большую вероятность правдивости его мыслей насчет их мотивов. Понимал мотивы, и их самих, но этот противоположный здоровому интерес его порядком раздражал, особенно тем, что у него не получалось не обращать на это внимания: сказывалось отсутствие меняющегося общества в детстве, всё же клан не был таким уж и большим, чтобы заменить его, вдобавок ко всему эти личности априори быть незамеченными не могут, а их интерес — любой, даже самый незначительный, казалось бы, — незначительным. Потому ему хотелось огрызнуться или хотя бы зашипеть, по-кошачьи или по-русски, не суть важно. И это еще больше раздражало. Были еще мелкие раздражители наподобие недавней ситуации или враждебного нэн Келтайна в ауре, который теперь работал просто на возбудимость, не сексуальную. Настолько много в его жизни за последний день стало раздражения, что, казалось, негативом теперь наполнена каждая окружающая его вещь. И, опять же, весь этот негатив направлял все мысли в одном лишь направлении, и оттого бесконечно рос. Оставалась одна лишь тактика, и её рецепт вкратце — равнодушие с гарниром в виде игнорирования, по вкусу приправить обесцениванием. И если просто истерично-показное игнорирование можно устроить без проблем, то вот равнодушие и обесценивание делают это невозможным, потому что здесь нужна искренность, и вот отсюда начинаются сложности. «Начинались бы, — тотчас подправил он себя, — но ведь я Кохэку Курута, и госпожа Судьба моя нелегкая занесла меня даже в медитацию, да не простую, а золотую, то есть глубокую». И да, он её таки осилил в ту самую тренировку на зимней вершине одной из гор Хёлефьяль без одежды, потому что он, чёрт возьми, добился состояния спокойствия в таких условиях, и это естественное следствие. Кохэку глубоко вздохнул, чтобы настроить дыхание на нужный лад. Вслушиваясь в собственное равномерное дыхание и начавший замедляться ток крови, он и сам начал успокаиваться. Ненужные мысли, эмоции, чувства исчезли, когда он снова ощутил эту не хватавшую ему гармонию с самим собой, достигаемую только в медитации, и одно только это чувство дарило ему приятную радость, и стали неважны пристальное внимание со стороны, сам внешний мир и то, что его волновало ранее. Расслабилось тело, расслабился мозг, отпуская сознание. Последним сознательным было разрешение себе погрузиться в гораздо более далекие глубины — туда, где границы этого сознательного кончаются. В подсознание. Медленно раскрыл глаза. Прошло несколько секунд, когда мир вокруг него начал обретать краски: рассветное небо окрасилось в алый, столб света на воде заискрился, солнце прямо перед ним стало не просто белой точкой, в лесу вокруг ненавязчиво запели птицы. Будто на несколько мгновений всё замерло здесь и вновь ожило. Немногим позже вернулась и чувствительность, солнце небольно ослепило его, а босые ноги почувствовали землю. Кохэку повернулся к солнцу лицом и прогулочным шагом направился навстречу ему и раскинувшемуся перед ним озеру. Застыв прямо у бело-песчаных берегов, он криво усмехнулся волнам и прохладному ветру. Сразу после Падения клана Курута здесь было совсем всё плохо: свинцовые тучи, шквал, шторм, грозные волны, с оглушительным громом разбивающиеся о высокие камни, обломанные и обгоревшие от грозы деревья. Негатив в прямом смысле отравлял его внутренний мир настолько, что навредить он мог только самому Кохэку. Да, сейчас здесь безопасно: песок что пудра, а озеро в самом глубоком месте не больше пятнадцати метров, да даже если бы здесь каким-то странным образом появилась кучка лезвий, она бы не смогла навредить ему. А тогда — нет. Тогда здесь было холодно, жутко, громко. Невыносимо. Тогда его единственным врагом был он сам, и он себя — не победил, нет — принял. Принял с обеими жизнями, с двойной нормой — отсутствием прошлого и новым прошлым, с этим жутко искалеченным внутренним миром. Сейчас этот несильный ветерок и лёгкие волны кажутся совсем незначительными, как и их причины. Чем дольше он будет здесь, тем более устойчивым и управляемым будет его эмоциональное состояние и тем скорее вернется в стабильность внутренний мир. Кохэку заправил локон распущенных волос за ухо, расслабленно улыбнувшись. Ветерок, постепенно теплеющий, забрался ему под широкую белоснежную футболку, легко коснулся тонкой кожи над позвоночником и исчез, оставив по себе приятные мурашки. Парень ступил в озеро и неспешно пошел дальше. Тёплая вода обволокла ноги, слабые волны приятно скользили, опадая и оставляя влажную кожу прохладе. Даже волнами вода едва достигала колен, когда Кохэку прошёл пару десятков метров от берега и остановился, чтобы прямо в своих коротких черных шортах сесть на озерное дно, затем откинуться назад на прямые руки и удовлетворенно прикрыть глаза, выставив лицо навстречу солнцу. Именно здесь можно по-настоящему расслабиться, прочувствовать всю прелесть собственного внутреннего мира, наглядно оценить его богатства, отражающиеся в живописности, а этот рассвет, застывший здесь, наверное, навсегда, не приестся, никогда не перестанет радовать глаз. К ладони подплыла рыбка, за ней еще несколько. Проплывая рядом, они касались, терлись. Кохэку улыбнулся. Это лишь иллюзия, образы, поселившиеся здесь по желанию хозяина, а потому они совсем ручные, как котята. Но именно сейчас он ждал одного конкретного наглого кота, своё звериное Я. И тот не заставил долго себя ждать. Из леса стремительно выскочила мутная тень, без сомнений бросилась в воду, едва всколыхнув её, но именно когда она приблизилась к парню, с громким всплеском вода, взволнованная сильными лапами, обрушилась на него. Тот усмехнулся, когда сразу за водой его резко, но мягко толкнули в грудь, облепленную прозрачно-белой тканью, и засмеялся, почувствовав трение мокрой шерстью о свою щеку. Раздалось кошачье урчание, когда он в ответ ласково почесал за ухом и с нажимом разгладил шерсть, где дотянулся. Но стоило ему отодвинуться на руках чуть дальше, чтобы приподняться, и заглянуть в довольную морду, как мурлыканье превратилось утробное рычание, а довольство как водой смыло у обоих. Ламфáг из домашней большой кошки превратился в опасного хищника, его черты заострились; человек вмиг стал серьезным. Мгновение перемен, а он уже покидает внутренний мир и, еще не осознав реальность, аккуратно ловит карту меж двух пальцев в паре миллиметров от кожи шеи. Недовольство, Кохэку и его дикого Я, выразилось в фырке, что сразу же натолкнуло парня на оригинальную идею ответного подарочка. За долю секунды перенасытив карту своим нэн, он покрыл карту тончайшим слоем крепкого минерального камня, что придало ей очаровательный блеск, и отправил туз червей обратно. Очень приятно, конечно, особенно то, что это было не покушение на убийство, а проверка способностей, потому что рана была бы не смертельной. Но ему это не нужно. Явная нерасположенность к таким сердечным подаркам выразилась в том, что карта вонзилась ровно до середины в кирпич рядом с шеей Хисоки, в стольких же миллиметрах, во скольких эту карту остановил Кохэку рядом со своей шеей. Хитрая ухмылка неестественно застыла на лице того, кто не ожидал того, что находящийся в глубокой медитации сможет защититься от его атаки, да и — какой наглец! — ответит ему тем же. Но это только раззадорило хищника, и Хисока улыбнулся шире. Не сводя взгляда с парня, он вытащил карту и сразу понял, что, помимо другой энергии, с ней еще что-то не так. Он поднял её к лицу и приподнял в изумлении брови, с распахнутыми глазами рассматривая сверкающий туз. Опустив карту, он медленно перевел взгляд на друга, сверлящего глазами его карту, а с него посмотрел уже на Кохэку, что, не сдвинувшись с места, сидел в прежнем положении и флегматично рассматривал стены, словно текстура раствора между кирпичами имеет для него значение куда большее, чем всё здесь произошедшее. Кохэку был недоволен, и это ясно отражала его до сих пор немного высвобожденная аура. Время, проведенное со своим Я, имело глубокий эмоциональный смысл и приносило спокойствие и умиротворение. Сейчас ему даже за эту секундную встречу уже удалось достичь обесценивания конфликта интересов, и это чуть не разрушил Хисока таким подлым поступком, но медитацию он отменил. Он устало вздохнул, стараясь сделать это как можно тише. Предугадать реакцию на подобный выпад сложно. Одного невозможно предугадать вообще: ни разумом, ни интуицией — уж больно профессионален убийца и его навыки актерского мастерства не менее отточены; второй же слишком… да, идеальная характеристика — слишком. И их пристальное внимание игнорировать становится всё сложнее, но Кохэку упорно сверлил взглядом стену, в то время как они сверлили взглядом его. Эта игра неизбежно привела к результату. Ни один из них до сих пор не скрыл ауру полностью и чувствительный к этому Кохэку не остался равнодушным к изменению чужого настроения. Чего таить, не стояло такой задачи. Вслед за переменами в чужом настрое и у него появилось ощущение азарта, что заставило губы изогнуться в призывающие-предвкушающей улыбке. Опасность, хищность лица всегда его преображала из милого мальчика в великолепного, притягательного злодея. Оставалось лишь научиться безумно смеяться, и у него уже есть человек, у которого легко позаимствовать это умение. Сверкнувшие янтари глаз столкнулись с разноцветными, за красноватыми стеклами маски, напоминая об опии, произошедшей между ними. Хисока сощурился, вызывающе улыбнувшись, Гиттаракур выражал солидарность с ним одним пристальным взглядом. Кохэку принял вызов. Никто не настроен по-настоящему серьезно, можно предположить, что это лишь «игра», которая скрасит время ожидания, но, вероятно, какие-то цели она имеет, особенно учитывая, что вызов изначально брошен старшими, и своими взглядами они довели младшего до согласия. Они явно довольны собой. Манипуляторы чёртовы, фыркнул Кохэку про себя с усмешкой. Гиттаракур с Хисокой поднялись одновременно, заставив парня напрячься, но, так как он не ощущал намерения напасть, он не сдвинулся с места, наблюдая за действиями старших. Они приблизились к Кохэку, сопровождаемые взглядом Ханзо — не зная всей ситуации, он подумал, что они решили устранить более слабого конкурента, коим выступал одиннадцатый, и вжался в стенку. Им он не соперник и не может защитить паренька, но что еще хуже — он следующий. Но его ввело в ступор то, что они просто… сели на пол рядом с Кохэку так, чтобы у того не было и шанса сбежать. Осознание, что он в ловушке, пришло сразу же. Улыбка завяла. Не то чтобы он собирался сбегать от них, но интуиция неуверенно заскребла коготками по лёгким, намекая, что это всё же ненормально. Лучше и правда быть настороже. Молчание длилось достаточно долго, чтобы начать давить на уши Кохэку, за которым внимательно следили уже не двое, а трое. Чувствуя, что, если он не предпримет хоть что-то, его просто испепелят взгляды двоих напротив него, он облизнул нервно подрагивающий уголок губ и с паузами, медленно начал говорить, от переживания, тем не менее, не забыв немного изменить голосовые связки, чтобы по голосу было сложно что-то определить. Даже жаль, что позже они возвращаются в прежнее состояние. — Так… что именно вы хотели от меня? — Он смотрел прямо на них, чувствуя чужое довольство. Не чувствуя себя сдавшимся просто оттого, что первый начал диалог, он закатил глаза на победную ухмылку фокусника, тут же скрывшуюся за привычной усмешкой. — Карты, просто карты. Ничего сложного, — «мило» улыбнулся Хисока, ловко перетасовывая колоду карт. — Игра? — Глаза Кохэку заинтересованно блеснули, и он едва заметно подался вперед. Что эти двое задумали? Здесь явно всё не так просто… Эти двое определенно что-то задумали, и ему даже немного нравится эта атмосфера «я знаю, что вы знаете, что я знаю, что вы знаете». Мрачное веселье тронуло его губы жёсткой улыбкой. Хисока перестал тасовать карты, чтобы сконцентрироваться взглядом на образе младшего, чувствуя его изменившееся настроение. — Да, самая простая, играем в дурака, проигравший исполняет желание победителей, — растягивая гласные, произнес тот после секундной заминки и продолжил демонстративно перетасовывать карты, но Кохэку всё равно недоверчиво прищурился, внимательно следя за движениями. Хисока и честная игра — это две совершенно несовместимые вещи. — Победителей? Значит, проигравший только один, — хмыкнул Кохэку. Его ситуация — карточная игра, на кону желание, проигравший только один, а его оппоненты: фокусник-картежник и профессиональный убийца — совершенно не обременены понятиями о рамках приличия и нормами морали. Даже сумасшедший не согласится на это безумство. Он уже хотел отказаться от столь «привлекательного» предложения, но губы образовали звук в другие слова: — Я согласен, но если только одно желание, — поставил свое условие Кохэку, понимая, что у него все шансы есть лишь на поражение, а от выбора лишь иллюзия. Но и этой иллюзией можно грамотно воспользоваться. Ответом стала широкая ухмылка и объявление начала игры. Манипуляцию раскусили, но закрыли на это глаза, как он и предполагал. Всё же не зря учил психологию. Как оказалось, он был прав — всё оказалось не так просто. После раздачи карт и выбора козырной масти, которую определил червонный валет, выбранный недоверчивым Кохэку, началась партия, а вернее, вполне предсказуемое торжество несправедливости и грязной игры. Сначала всё шло нормально и по правилам с целью усыпить бдительность парня, это он сразу раскусил, но позволил себе немного даже насладиться почти честной игрой. Но всему приходит конец, и этому тоже. Начало бесчестной игры ознаменовало розоватое щупальце энергии, потянувшееся к его лицу от одной из карт. Он сразу пресек это безобразие своим нэн, но это, конечно, было только начало. Он всё еще пытался играть по правилам, но провокации со стороны Хисоки продолжались, а Гиттаракур, казалось, и вовсе не сводил с него взгляда, успешно пытаясь вывести из себя. И они смогли его вывести на темную сторону игры, добив окончательно своей наглостью. Брови Кохэку взлетели вверх, когда с трефовой семерки, которой он собирался отбить трефовую шестерку, его пальцы стянули тончайшую энергетическую ткань, и она стала червонной дамой. А на чужом лице только милая улыбочка. С раздраженным выдохом Кохэку вступил в грязную игру. Так изощренно он использовать свои способности не мог, зато у него есть отличная интуиция, недослившаяся с ним звериная часть с такими же звериными инстинктами и более детальное чувство ауры, а нэн свой эти люди скрывать не собирались, пытаясь даже давить им. Вкупе с тактикой и логикой это помогало предугадывать следующие действия противников и присутствие карт козырной масти у них на руках. — Этого следовало ожидать, — неожиданно подал голос Гиттаракур, когда у него и Хисоки осталось по одной карте, у Кохэку — две, а остальные лежали отбитыми в аккуратной стопке рубашками вверх. Кохэку едва заметно вздрогнул. За столь длительное молчание он уже успел отвыкнуть от звучания голоса Гиттаракура, переключившись на Хисоку, не упускавшего ни одной возможности что-то ядовито прокомментировать. — Нетрудно предугадать, какие у нас карты. Я понимаю, что и вы знаете, — усмехнулся Хисока. Кохэку, долго не задумываясь, кивнул. — У меня трефовый туз. — Пиковый, — ответил Гиттаракур. — Сейчас твой ход, я переведу, и их отобьют двумя козырными картами, — Хисока посмотрел на меня. Что по факту, то по факту. С негромким звуком четыре карты упали на холодный пол. — Это всё, конечно, хорошо, но где туз червей? — озадаченно нахмурился Кохэку, скептически разглядывая два не козырных туза рядом с оппонентами и своих червовых короля с двойкой. Он до конца сомневался, какие у этих двоих тузы. — Не поверишь, — Хисока ядовито усмехнулся, достав откуда-то уже знакомую всем блестящую карту. — Как будто у тебя нет запасных пачек карт, — выразил сомнение тот. — Ты же их используешь, как… кхм… я хотел сказать, везде, где не лень, — тактично закончил Кохэку. — Играть нужно картами из одной колоды, иначе будет уже нечестно. — Ой ли, — Кохэку закатил глаза. — Не после такой партии тебе говорить о нечестности. — Так или иначе, это ничья. Интересно, — Хисока хищно оглядел парня и облизнулся. Тому захотелось встряхнуться, чтобы сбросить мурашки, но себе позволил лишь повести плечом. — Что ж, похвально, мальчик. — Спасибо, — без фальши ответил Кохэку, триумфально улыбаясь, что скрыла маска, но эмоции были как на ладони. Обхитрить этих двоих и свести игру в ничью дорогого стоит. — Вы более чем сильные соперники, но я вынужден вас покинуть. Кохэку резко встал и стремительно проскользнул меж двух взрослых. Когда они осознали, что их оставили, дверь в уборную уже надежно закрылась. Он сбежал, да, но что теперь поделаешь. Во всяком случае, раз уж он теперь здесь… Проигнорировав просторное, светлое, стерильное помещение с небольшими кабинками и раковинами, он прошел сквозь второй проем. Закрыв дверь, он направился к самой дальней душевой кабинке. Пару секунд просто посверлив ручку двери взглядом, он отпустил её наконец, оставив почти незаметные вмятины в форме тонких пальцев, и запер дверь. Прислонился к ней спиной, позволив себе немного расслабиться. Получилось весьма символично… у них — два туза, высшие карты. Но у него — козыри. И тот случай, когда всё-таки король кроет туза. И вправду, очень символично, впору бы думать, что это было сделано специально. И всё-таки стоит отвлечься от этих двоих и прочих игр разума. Полились струи воды, сразу же превращаясь в насыщенный белый пар. Только изолировав кабину плотной стеной, чтобы в случае чего успеть одеться, Кохэку почувствовал себя в какой-никакой безопасности и остановил поток. Плащ был перекинут через дверь кабины, и Кохэку наконец почувствовал себя свободнее. Кошачьи уши, что плотно прижимались к голове, выпрямились, а хвост, с хрустом зашевелившись, распушился и вытянулся на всю длину, отчего по телу пробежались приятные мурашки; Кохэку прогнулся в спине и поднялся на носочки, сотрясаясь лёгкой дрожью. С губ слетел шумный выдох вместо рвущегося стона довольства. Прикрыв глаза, он распустил волосы и откинул их за плечи. Легко поддались молнии, скользнули бинты напоследок по оголенному телу, и вновь послышался звук упругих струй, наполняющих воздух горячим паром. Кожа горела, будто к ней прикасались не взглядами и через одежду, а раскаленным металлом. И ему было жизненно необходимо смыть с себя эти призрачные, сошедшие из воспоминаний, но такие едкие ощущения взглядов и прикосновений.