***
Кохэку не помнил, как добрался до своего номера. Всё затмил багровый туман ярости, и неизвестно сколько он пробыл с алыми глазами. Он помнил, что как-то, кажется, взял их под контроль, но они зажглись сами по себе — разум его совсем не прояснялся. В какой-то момент он просто потерял сознание от перенапряжения нервной системы и ауры. Иногда с крупной дрожью он пробуждался, но видел перед собой сосуд с алым глазом и отключался вновь. Сколько времени Кохэку так провел, метаясь в агонии на полу номера, он не знал. Лишь один раз, когда солнечный свет ослепил его, он успел оттолкнуть глаз подальше от себя, а очнулся снова он, уже когда на месте солнца с глухой насмешкой на него глядела луна. Ясность разума оказалась сладкой иллюзией, до болезненного короткой. Уже совсем скоро его снова скрутило на полу, ему было так плохо, что словами описать такое тяжело: тело ослабло от постоянного напряжения, затекло и ужасно болело, ему не хватало воздуха, его бросало из жара в холод как в лихорадке, он испытывал огромный голод и жажду, но помимо всего этого было еще одно странное ощущение. Неясное, нечеловеческое. Он сам не знал, чего желало его тело, и это сводило его с ума. Кажется, он на грани своей гибели. Мысль мелькнула, и тут же исчезла, как и все остальные, в поглощающем беспамятстве. В следующий раз его пробудила яркая вспышка невероятной боли, но он не мог понять, откуда она. В комнате темно. Или это он не видит? Почему? Он же всегда видел в ночи, у него был кошачий глаз… Был? Почему он не видит? Почему так больно? Что с ним? Печет правую половину лица, и его поглощает ощущение ненормальной пустоты. Но теперь разум снова при нём, и ощущается это как капля райской воды после сотен лет в котле. Он двинул рукой. Влажно и горячо. Мягкий шарик в его руках. Почему так… Он… вырвал себе глаз? Кохэку с болью сглотнул, пересохшее горло судорожно сжалось, а сердце в панике забилось безумно. Во рту почувствовался металлический привкус, — от боли он проткнул себе язык клыками. С усилием он разжал челюсти, повернулся на бок, чтобы откашлять кровь, и не сдержал хриплого стона. Какого… здесь произошло? Пустота зияла в правой части его лица, и её нужно чем-то закрыть. И Кохэку знал, чем. Он тяжело поднялся и сел на полу, опираясь руками, на что тело, ужасно затекшее, отозвалось новой порцией боли. Нэн слушался с трудом, будто после долгой и разрушительной битвы, но терпеть всё дальше не представлялось возможным. Он потратил пару минут, чтобы просто прогнать ауру по телу, — это облегчило его состояние, но поразило тем, как тяжело ему далось. Второй глаз, еще живой и на своем месте, привык к лунному свету, и так Кохэку смог найти сосуд с другим глазом. Вот чего он так явственно желал, но не понимал. До сих пор не понимал, по какой причине его разум поехал. Вся его аура тянулась к чужому глазу, отвергая его собственный. В самом прямом смысле: каппиляры полопались, зрачок посерел, и радужка, раньше светло-голубая, стала неясного желтоватого оттенка, и, похоже, случилось это еще раньше, чем он вырвал его. Кохэку вскрыл баночку, пахнущую стерильностью больницы, и смочил пальцы левой руки в жидкости, чтобы обеззаразить. Затем встал на ноги, пошатываясь, без лишней мысли вылил всю жидкость прямо в окно и взял в руки новый глаз. Аура легко покрыла его, словно часть его собственного тела, сразу же приняла как нечто родное. Запрокинув голову, он широко раскрыл пустую глазницу… и наконец заполнил ту пустоту. А затем пошел очень долгий и трудоемкий процесс. Он лег на кровать, положив руку на закрытое правое веко, и направил весь свой нэн туда, чтобы залечить раны и правильно срастить нервы и ткани. Он думал, самым сложным будет соединить каналы нэн, но на самом деле ему даже усилий в этом прилагать не требовалось: каналы срастались сами по себе, будто бы он уже родился с этим глазом. — Это какое-то безумие, — слабым голосом сказал он в пустоту комнаты и спустя пару часов ювелирной работы снова отключился.***
Когда Кохэку очнулся, некоторое время он потратил, чтобы осознать себя и ситуацию в целом. Номер отеля, в котором он находился, мягко говоря, потерял свой лоск. Простыня смята и в некоторых местах запачкалась кровью, царил абсолютный беспорядок, мебель в некоторых местах поломана и будто поцарапана когтями дикого зверя, и на полу пепел, — то, во что превратился его прошлый глаз. Естественно, дикому зверю, тем более таких размеров, здесь неоткуда взяться, потому как день ясно, что в беспамятстве он сам метался по комнате. Видимо, пытался выплеснуть свою боль в разрушениях. Что ж, ему нужно будет прибраться и хорошо заплатить компании отеля за причиненный ущерб — к сожалению, от обслуживания номера он отказался при заселении. Хотя нет, это скорее к счастью. Неизвестно, что случилось бы с невинным работником, если бы ему не повезло зайти именно в момент безумия. Сам он выглядел наверняка не намного приятнее, чем его комната. Но лучше, чем могло быть: волосы не грязные, а лишь растрёпанные, одежда помятая, на ней засохла кровь, как и на руках, и лице. Ему пришлось ненадолго спуститься в подсознание, потому что кот его метался, не способный успокоиться самостоятельно. Кохэку понимал, почему: приятный закат его внутреннего мира сменился на темную ночь, завывающий ветер стал жестче и холоднее, а вместо теплого солнца с небес мрачно смотрела кровавая луна. Так он думал, пока не понял, что луна действительно смотрит, потому что вовсе не луна это, а его теперь собственный багровый глаз. Кота удалось успокоить и усыпить, но картина в целом складывалась неясная, странная и жуткая. После возвращения в реальность первым делом он нашел телефон. Он взял себе мощный аккумулятор, и заряда еще должно хватать. Так и было, но на яркий свет телефона голова отозвалась вспышкой боли, и неприятно запекло где-то под правым глазным яблоком. Но Кохэку сощурился, упрямо открывая уведомления. Боль стерпеть можно, а вот друзей стоит успокоить. Тем более, что они действительно о нем беспокоились: экран разрывался от пропущенных вызовов и сообщений от друзей. Он отослал каждому по паре сухих строк, что с ним все в порядке. На большее не хватило ни его терпения, ни сил. Глаза болели невыносимо, а еще тряслись руки, и он не мог пользоваться нэн. Ауру он чувствовал совсем слабо, видимо, потратил слишком много, чтобы оставаться на плаву из-за мрачной тяги глаза, и после еще и пересадка с минимальным заживлением. До того, как разослать сообщения, он успел заметить дату и время, но только сейчас тягучие мысли уловили несоответствие. Четыре утра шестого сентября. А с Пауками он встретился вечером третьего. Он пробыл без сознания довольно долго… Дрожащей рукой Кохэку прикоснулся к правой стороне лица. Корочка засохшей крови неприятно стягивала кожу, а еще под веком странно пульсировал глаз. Чужеродным он не ощущался, всё было как раньше, за исключением того что слезился от перенапряжения уже сейчас. Парень прикрыл глаза, со вздохом откидываясь на стену. Хотелось сменить постельное белье на чистое, самому отмыться от крови, сполоснуть рот от ее привкуса, воспользоваться аурой, наконец. До этого момента он и не замечал, насколько привычной частью его жизни стал нэн, и сейчас он чувствовал себя точно без рук. Ему срочно требовалось восполнить его запасы, а для начала — хотя бы попить и перекусить, но сил не хватало совершенно. Он не может даже сжать руку в кулак, не то чтобы подняться. А еще он совершенно растерян и не понимает, что произошло. В таком состоянии Кохэку даже не сразу заметил, что теперь не один в комнате. Конечно, он же вышел из отеля в прошлый раз через балкон и зашел точно так же. И в том состоянии, в котором он находился, ему было явно не до того, чтобы прикрыть дверь. Утомленно приоткрыл глаза, чтобы увидеть, как первые лучи вступающего в силу солнца затмил длинный стройный силуэт. — Льдинка, какая встреча, — хрипло выдохнул Кохэку, устало улыбнувшись, и более никак не отреагировал. Сердце его замерло. Что же, Кохэку определенно не ожидал здесь увидеть этого человека, не ожидал, что Иллуми сам будет искать с ним встречи и найдет её именно сейчас, когда он в таком… уязвимом состоянии. Интуиция молчала, как партизанка, что раньше, что сейчас, что, в принципе, и всегда с такими непредсказуемыми людьми, как Иллуми. Кохэку с Иллуми связывало не много, но и не мало. И представать перед ним таким слабым не хотелось. Это волновало даже больше, чем вероятность оказаться мертвым: раз его не убили сразу, значит, сегодня уже и не убьют. Не в стиле профессионального киллера разводить долгие разговоры перед делом. И всё же не хотелось, чтобы Иллуми видел его именно сейчас. Он не в полной мере знал, как выглядит. Зато знал Иллуми. Жалко. Беззащитно. Он ни разу не видел Кохэку таким. Младший сидел на коленях на скомканной простыне, растрëпанный, потерянный, с пятнами крови на лице. Правый глаз в такт сердцебиению пульсировал багровым, мерцал потусторонним светом, завораживал, не давал отвести взгляд, но сам парень ему в глаза так и не взглянул. То ли не хотел, то ли не мог. Чужая слабость впервые не вызывала в нем неприязни. В памяти свежо то, насколько сильным может быть Кохэку, и сейчас его состояние поднимало в нём что-то странное, темное, но явно не неприятное. Он резко сократил расстояние, впервые в жизни руководствуясь не рациональностью, а голыми желаниями. Не знал, что творит, и думать не хотел. Впервые в жизни полностью по своей воле, без приказа даже самому себе. Вымотанный Кохэку, не знавший, чего ожидать, не успел даже среагировать, как его уже бесцеремонно опрокинули на кровать, крепко прижимая к ней. В этот момент он утратил над собой последний контроль и невольно встретился с глазами напротив. На чистых инстинктах он поднял ладонь, накрывая ей чужое сердце, готовый атаковать его. Очередная вспышка боли в собственных глазах отрезвила его, но не спасла, потому что тут же он понял свою ошибку: нэн он воспользоваться не сможет, значит, и кожу не проткнет, и он уже в плену бездны, не оторвать взгляда. Но чужое сердце бьется чуть чаще, чем должно, и музыка его завораживает своей невероятностью, он и руки теперь отвести не может. Губы Иллуми чуть изогнулись в победной улыбке. Кому как не ему знать, насколько Кохэку слаб к нему, и насколько его ведет именно сейчас. Не сдерживая себя, он потянулся правой рукой к ушам, стремясь довести до конца дело, что когда-то не закончил. Кохэку поднял подрагивающую ладонь в жалком подобии защиты, чтобы не дать совершить задуманное, но Иллуми невозмутимо продолжил движение, накрывая эту ладонь своей. Зафиксировав её на подушке, он мягко сплел их пальцы. Не отрывая взгляда от багровых глаз, склонился лицом ниже, и теперь Кохэку мог чувствовать его мерное теплое дыхание на своих губах в контраст ледяным рукам. Намек выбрать, что ему позволить. Ну конечно. Как он может переиграть того, кто уже и так знает, что выиграл? Иллуми пока что специально не использовал нэн и физической силы, не причинял боли, но так еще хуже. Наталкивал на вынужденно-добровольное согласие. Кохэку отвечать не собирался, но по отсутствию сопротивления Иллуми и так понял, что разрешения добился. Самыми кончиками пальцев он провел по кошачьему уху, что самовольно дрогнуло и этим вызвало усмешку старшего. Он не мог использовать нэн и уменьшить чувствительность, как сделал когда-то, чтобы позволить Энни погладить его, и Иллуми, даже не зная, нещадно этим пользовался. Пригладил шерстку, коснулся кожи головы возле уха, спустился чуть ниже, чтобы смахнуть с лица непослушную прядь. Повел дальше по линии скул, взял за подбородок, вскидывая его чуть выше, чтобы было удобнее разглядеть восхитительную пульсацию цвета в чужих глазах. Случайная, инстинктивная попытка дернуться привела к неоднозначному результату. Иллуми перестал держать ауру под контролем, и для Кохэку, оголодавшего до энергии, это был как долгожданный глоток из ручья, вот только в реке той не вода, а первоклассный алкоголь. Он не сдержал шумного выдоха, хрупкие крылья роя бабочек задели кожу живота изнутри, оседая где-то под ребрами рядом с быстро бьющимся сердцем, и Курута свел колени вместе, сжимая крепче чужую ладонь. Мысли спутались. Тело отказалось его слушаться, аура тоже, а теперь и разумом он окончательно свихнулся. Сильная энергия и гипнотические глаза, — и теперь Кохэку действительно пьян без вина. Иначе не объяснить, почему на лице его появляется слабая усмешка, а в глазах растерянность сменяется смелостью. Еще. — Если считаешь, что ты победил, то я еще возьму реванш, когда буду в нормальном состоянии, Иллуми. Льдинка действительно не так холодна, как кажется, ведь сейчас ему точно не почудилось: Иллуми застыл, глаза чуть расширились в удивлении, и его сердце на миг сбилось с ритма. — Буду с нетерпением ждать, — проговорил в самые губы. — Прикрой глаза. — Если бы я мог, — прошептал Кохэку, кажется, почти чувствуя прикосновение. Он подтянул руку с чужого сердца наверх, прикрывая свои губы. Взамен Иллуми, невесомо огладив тонкие пальцы и щеку, сам прикрыл глаза парню. В следующий момент Кохэку получил самое истинное подтверждение, что их обоих ведет друг от друга совершенно одинаково. Просто у Иллуми больше контроля и внутренних установок, про которые сегодня он благополучно забыл. На ладони, прикрывающей губы, Кохэку почувствовал мягкое прикосновение холодных губ. Пальцы, сплетавшиеся с его, исчезли, и когда он через пару секунд раскрыл глаза, ничего ему не напоминало о том, что это не сон. Кроме густого румянца и ощущения, что нэн от чужого воздействия немного восполнился и даже немного слушается, и теперь всё не так уж и плохо. Иллуми просто пришел, засмущал его, облапал… помог? И… поцеловал? И так же просто ушел? — Это совершенно точно безумие…