***
— Значит, эта юная русская все-таки ушла от вас, сеньор, — констатировал Луиджи, ставя передо мной тарелку с румяными оладьями, вазочку с густым цветочным медом и чашку крепкого кофе. — Оу… Разве Саша не сказала вам, что она из России? — Нет, почему же?.. Сказала. «Я из Греции. Что, не похожа на гречанку?.. А на кого я похожа?..» — Та-да-да-дам!.. Ты была права, Саша: то, что начинается с обмана, действительно долго не живет. Пока я упивался собственными безрадостными мыслями и пытался протолкнуть внутрь вставшие комом оладьи, Луиджи закончил с уборкой. Включив телевизор, по которому разбитная девица с глуповатым кукольным личиком, утиными губами и обширным декольте из своей отлично кондиционируемой студии вещала об «аномальной жаре» и «советуем не выходить из дома после полудня без особой надобности», он налил себе кофе и с моего молчаливого согласия присел на стул напротив. Понимая, что старик хочет о чем-то поговорить, я обвел взглядом пустующий зал с черно-белыми фотографиями на стенах, нарядными клетчатыми столиками, добротной полированной стойкой и выдавил из себя улыбку. — У тебя сегодня никого, Луиджи. — Еще слишком рано. — Он махнул рукой, явно обрадованный этому на «ты» и «Луиджи». — К вечеру подтянутся. Можно спросить, синьор?.. — Жан-Марк. Просто Жан-Марк. — Я кивнул, отодвинул от себя остывающие оладьи и взялся за кофе. — Надеюсь, вы не обиделись на Сашу, Жан-Марк? — я неопределенно пожал плечами. Старик вздохнул: — Не обижайтесь. Она в самом деле славная девушка. — Скажи, Луиджи, Саша… Она часто здесь бывает? — Иногда… Девицу-синоптика сменила бравурная заставка национального хит-парада, а в ресторане меж тем появились первые ранние посетители — те самые Лино и Алба, чьей любви когда-то остро позавидовала моя (не моя, конечно, не моя…) Саша. — Сорок лет назад я сам чуть было не женился на Албе. — Луиджи, который был вынужден прервать нашу с ним беседу на многозначительном «иногда», чтобы накрыть на стол, вернулся обратно как раз в тот момент, когда я наблюдал, с какой трогательной заботой Лино придвинул каталку своей спутницы к самому краю и поставил перед ней тарелочку с оладьями. — Но сердце красавицы Албы выбрало Лино. Тогда я жутко ревновал и злился и… завидовал — о, Иисусе, как сильно я тогда им завидовал! Их любви, их детям — у них двое детей и уже взрослые внуки, — их казавшемуся бесконечным счастью… А потом, пятнадцать лет назад, когда с Албой случился этот инсульт, я понял, что она не ошиблась. Потому что не смог бы продолжать любить ее так, как Лино… — Мало кто бы смог. — А вот сейчас я и правда от всей души улыбнулся седовласой женщине с лицом батичелливской мадонны и ее престарелому кавалеру и, поднявшись, протянул Луиджи купюру вместе с визиткой. — Пожалуйста, передай Саше, если она снова появится… — Чтобы она вам позвонила, Жан-Марк? Я кивнул перед тем, как окончательно проститься со старомодной, не курортной, но такой настоящей и притягательной Италией. Италией с историями о любви, продлившейся не одно десятилетие и веселыми клетчатыми скатертями. — Я — не Лино. Но если ее сердце сделает такой выбор, то — да, пускай она мне позвонит.***
Покидая ресторан, я конечно не слишком рассчитывал на сашин звонок, но на обратной дороге сердце мое отчего-то радостно пело, словно я впервые в жизни сделал что-то очень нужное и очень правильное. А может, в этом, как и во многом другом, был повинен морской соленый ветер с едва уловимым клубнично-апельсиновым ароматом и наш с Сашей пляж, где еще сохранился отпечаток ее ступней, и где я в полном одиночестве искупался (как сам себе сказал, «напоследок»), а после, основательно обсохнув, позвонил в Париж своему агенту и другу Тьерри Этелю. — Победитель гонки Жан-Марк Ла-Рош! — провозгласил обрадованный голос моего приятеля. — А я как раз собирался тебе звонить. Я усмехнулся. «Завтра твое имя будет во всех газетах…» — ну да. Ну да… — Чтобы поздравить с победой? — Чтобы сказать, что двушка* собирается экранизировать твою Мельницу. — Кого экранизировать? — Выпустить твою Адскую мельницу в формате телесериала, — поправился Тьерри. — Кто у тебя там так орет? — Чайки. Глядя на терзающих добычу пернатых, я едва не рассмеялся. Оказывается, попытки прославиться были не такими уж глупыми и слава готова была найти меня именно тогда, когда я неожиданно для себя самого почти решился выбрать другое направление. Хотя почему «почти»?.. — Тьерри, послушай… — Чайки. Везет же некоторым, — мечтательно отозвался Тьерри из душного, готового расплавиться и стечь в Сену** Парижа. — Я весь внимание, Жан-Марк. Он не перебивал, пока я, одеваясь и усаживаясь за руль, излагал ему свою идею по основательному переформатированию Мельницы: создать кроме мира фэнтези мир простых обычных людей, где будет развиваться детективная линия с необъяснимыми убийствами, а после, к развязке, срастить два мира — мир реальности и мир Мельницы в одно единое целое. — Что скажешь, Тьерри? Мой друг немного помолчал. — Скажу, что не знаю, кто или что вдохновило тебя, Жан-Марк. Но это… весьма интересно. Настолько, что я готов обивать пороги больших телевизионных боссов, чтобы увидеть твою идею воплощенной. — Вместе пойдем обивать пороги, приятель. Направив Ромео к городу, я тем же вечером собрал свои вещи и выехал в Париж.