***
Человечеству свойственно заблуждаться. И — произносить пышные фразы. Уходя вместе с Паскалем в пронзительно пахнущие только-только набирающими силу вербеной и ирисами поля, я вдруг не с того ни с сего начал пересказывать мальчишке содержание невероятно слезливого любовного романа — моего первого изданного произведения, — с виконтами, дуэлями и замками, которому я отдал всю душу, прежде чем погрузиться в мир фэнтези. — Знаешь, а ведь я его читал… Точнее — только недавно прочитал, — Паскаль остановился, и, оглядевшись, уселся на залитый солнцем склон, замирая в неожиданно странной созерцательности. — Я похож на мытаря-дорожника? — спросил он, лукаво щуря свои блестящие темные глаза. Я сбросил легкую куртку — становилось жарко, — и, сорвав нагретую щедростью солнца травинку, опустился рядом с ним. — Мытари, Паскаль, это сборщики налогов. — А дорожники? — Дорожники, — я хмыкнул. — Дорожники, Паскаль, это стихийное бедствие национального масштаба. А ты… ты похож на французскую версию Кена. Он непонимающе нахмурился. Над его головой колыхалось безупречно лазоревое небо. Где-то кричали ласточки. Шумел ветер в травах. — На французского Кена? — На приятеля Барби. — На этого идиота — безмозглого кукольного красавчика? Только этого мне еще не хватало! Но хуже всего, что ты, наверное… прав. Паскаль погрустнел. Желая загладить вину и успокоить мальчишку, я коснулся его украшенного широким кожаным браслетом запястья. — Эй… Паскаль покачал головой. — Паскаль… Он замер, потому что мои пальцы вдруг точно сами собой скользнули вверх от его запястья до локтя. Что бы там Паскаль не болтал о специфике моего темперамента, я умел и мог быть и осторожным, и нежным, и ласковым. А то, что мы с ним были одного пола, уже роли не играло. Паскалю я хотел дарить гораздо больше того, чем дарил когда-то своим парижским подружкам… Чем дарил той же Саше, о которой, стоит заметить, я теперь как-то даже и не вспоминал. Мечта… Я усмехнулся: что толку в бесплодных мечтаниях, если тот, кто уже стал частью жизни, сейчас сидел со мной рядом. И кто, судя по всему, тоже больше не собирался оставаться безучастным. — Жан-Марк… Он потянулся ко мне всем своим телом, ладонями, улыбкой, блестящими темными глазами, открытой искренней доверчивостью, такой странной у взрослого, популярного и самодостаточного парня, ярким явным желанием, но… — Твою ж мать! — Согласен. — Что за?.. — И не говори. Но… Рев автомобильного сигнала прервал нас в тот момент, когда ладони Паскаля уже успели лечь мне на плечи. Мы невольно посмотрели на неожиданно свободную дорогу, потом — друг на друга, и… рассмеялись. Оказывается, жал на сигнал, призывая нас обратно один из решивших ускорить процесс мытарей-дорожников: их тот самый таинственный бригадир — колченогий малый с абсолютно лысой головой. Выслушав его возмущенные вопли: «Где вы только шляетесь?», и: «Только вас и ждем», и еще: «Всю дорогу перегородили!.. Собрали здесь пробку!..», мы сели в Ромео и предпочли убраться подобру-поздорову. Вскоре, сияя бордово-глянцевыми боками, Ромео уже летел вдоль полей. Паскаль молчал. Я тоже помалкивал: слишком уж ярким воспоминанием было ощущение чужого дыхания у моих губ, и слишком живописной — уводившая вдаль дорога. Ее узкая серая лента вилась через поля, через холмы; спускалась к подступившим вплотную желтым домикам под двускатными крышами; снова петляла сквозь виноградники; сбегала в неожиданный пролесок, где в распахнутые окна Ромео вливался запах хвои и трав. — Здесь все кажется таким… живым и настоящим. Совсем не как в Париже, — прерывая затянувшееся молчание, заметил Паскаль, едва мы выбрались из леса. Дорога опять вела нас вдоль полей; впереди мелькнула немногочисленными строениями какая-то безымянная деревушка с придорожной забегаловкой без претензий на парижский ресторан. — Даже дорожники? — улыбнулся я, кивая на забегаловку. — Даже они, Жан-Марк. — Паскаль вернул улыбку, понимая меня без слов. Спустя пять минут, припарковав Ромео между грузовиками дальнобойщиков, мы вместе с Паскалем входили в ресторанчик, где вкусно и сытно пахло жареной картошкой и мидиями и царил неистребимый местный колорит.***
В ресторанчике мы провели немало приятных минут. Его хозяйка — сдобная пышногрудая вдовушка была частью местного колорита. Она всплескивала руками, отвечая на вопросы Паскаля: «Да, с тех пор, как умер мой супруг, я одна здесь командую, молодой человек…», добавляя при этом: «И неплохо командую. Видите, даже ремонт недавно сделали…», указывая на желтые обои в цветочек и сияющую свежим лаком стойку, принимая мой заказ: «Две порции картошки с мидиями, месье?.. И пирог с ревенем на десерт?..», успевая переброситься улыбкой и парой фраз не только с нами, но и с сидящими за общим столом дальнобойщиками. — А еще — луковый суп с колбасками. Он сегодня исключительно удался, — жизнерадостно вещала мадам. — И луковый суп! С колбасками! Он сегодня исключительно удался, — передразнил ее Паскаль под мой затаенный хохот. — Боюсь, Жан-Марк, — проговорил он, стоило мне отсмеяться, — что ее собственный супруг умер от банального переедания. Я посмотрел на повлекшуюся в сторону кухни всем своим угрожающим бюстом мадам и покачал головой. Ну в принципе… Должны же у человека быть маленькие радости?.. Или нет?.. — Но не перекармливать ближнего своего, — закончил Паскаль под мой веселый смех. К счастью, порции здесь были не столь угрожающими, как бюст нашей доброй хозяйки. С удовольствием мы отдали должное всем шедеврам местной гастрономии — луковому супу с колбасками, картофелю с золотистой хрустящей корочкой, который тоже исключительно удался, пирогу с ревенем, густому красному вину Аквитании, приятно кружившему голову, — и вскоре опять непринужденно болтали. — На сайте Сент-Эмильон я прочитал, что у них есть, чем по праву гордиться, и на что посмотреть. Там расположена единственная в своем роде коллегиальная церковь и ее… клуатр, — с некоторой заминкой выговорил незнакомое слово Паскаль. — И Кардинальский дворец. И монастырь урсулинок. И катакомбы… Что такое клуатр, Жан-Марк? — Клуатр, — начал я, всем существом вдруг вспоминая волнительную дрожь нашего первого недо-поцелуя. Было ли в этом повинно горячие биение жизни Паскаля, мое слишком долгое, с самого нашего с ним знакомства, и непонятное мне самому воздержание, или что-то еще, я не знал… — Клуатр, Паскаль, — продолжил я, пытаясь отрешиться от непрошенного сейчас воспоминания, хотя сердце трепетало от радости, что совсем скоро я смогу увидеть все эти чудеса именно в компании мальчишки. — Это такая крытая обходная галерея. Она часто располагается вдоль стены здания. При этом одна из его стен, — я отодвинул опустевшую тарелку, — как правило, является глухой. А вторая представляет собой аркаду или колоннаду. — Вот как. Паскаль тоже отодвинул свою тарелку, откинулся на спинку стула и надолго замолчал. Впрочем, когда, расплатившись с мадам, мы уже покинули так и оставшийся в памяти безымянным ресторанчик, и уселись в Ромео, Паскаля вдруг прорвало. — Ну да. Да!!! Я ничего не смыслю в этих твоих… В мытарях, аркадах и клуатрах!!! — Оставив в стороне мой вопрос, что с ним случилось, неожиданно проорал мой второй водитель, поблескивая на меня глазами. — Да, ты был прав, Жан-Марк — я тупой, как Кен!.. … — Жан-Марк? — Он взглянул на меня с какой-то детской растерянностью, когда мое сердце, взорвавшись, само подсказало нужный жест. И, не давая Паскалю отстраниться, а себе — передумать, я обнял мальчишку за пояс, и наконец-то по-настоящему поцеловал. .