Максим
[ 2005 год, октябрь, ей 6 лет, ему — 14 ]
—
Хватит к ней лезть! — кричу через весь двор, обращаясь к кучке малолетних пацанов. — Быстро разошлись!
Им почему-то кажется, что посыпать шестилетку песком и отбирать у неё формочки — это их лучший навык в жизни. Им самим лет по восемь-девять, поэтому, услышав меня, они тут же бросают пластмассовые фигурки и, звонко смеясь, убегают в сторону гаражей. Чувствую себя каким-то дедом, который распугивает нашкодивших детей. Господи, Анисимов, что за выражения?
Я подхожу к песочнице и вижу испуганные глаза маленькой девочки. Кажется, она до сих пор не понимает, что бояться уже нечего. Медленно присаживаюсь перед ней на корточки — между нами невысокий бортик деревянной песочницы.
— Я не с ними, — твёрдо заявляю ей и замечаю, что в её светлых волосах куча мокрого песка. — Они уже не вернутся, пока я с тобой.
— А кто ты? — спрашивает она, непонимающе хлопая глазами.
— Максим, — представляюсь я и широко улыбаюсь, как будто звук моего имени вызывает у меня восторг.
— А меня зовут…
— Кристина?
— Ты что, колдун? — спрашивает она и округляет глаза.
— Нет, — отвечаю я, улыбаясь. — Твой папа работает с моим. Показывал ваши семейные фотки.
Так и представляю картину, как он во время ужина пускает по кругу фотографию, где Кристина увлечена чтением или рисованием гуашью по белоснежным обоям. Как он восхищается её длинными светлыми волосами и детской находчивостью. Если бы я не провёл последний год в кадетском училище, возможность оценить таланты этого ребёнка представилась бы мне раньше.
— Поня-я-ятно, — протягивает она и тут же как будто оживает. — Я вообще-то даже не испугалась! Просто… Просто они такие большие, хотя, ты всё равно больше. Ты бы их ударил, да? А ты уже дрался? Я точно нет. А тогда, когда у меня в цирке эта девочка отобрала мою вату, я просто разозлилась!
— Так, Кристина, давай я тебя отведу домой. Собирай игрушки в ведро.
Я, конечно, не могу пройти мимо, когда дочку папиного друга хотят засыпать песком, но болтать с ней о всяких пустяках в мои планы не входит. Через двадцать минут начнётся занятие в музыкалке, а я слушаю рассказ о том, как Кристина дралась с какой-то малолеткой за сахарную вату посреди цирковой арены. Пора прекращать.
Я не обращаю внимания на её болтовню и вытаскиваю из песка слонёнка, звёздочку, сломанные грабли и двухэтажный замок. Хватаю ведро и протягиваю девочке руку, чтобы помочь вылезти из песочницы. Она крепко держится за меня и делает шаг на пожелтевший дворовой газон.
— Я живу в том доме, — говорит она, показывает куда-то пальцем и запинается на ровном месте. Я сильнее сжимаю её руку, и на пару секунд Кристина повисает на мне.
— Смотри под ноги, я тебя прошу, — раздражённо бросаю я.
Она демонстративно надувает щёки и устремляет взгляд в пол. Мы молча пересекаем игровую площадку, но около старых качелей Кристина не выдерживает.
— В полу нет ничего интересного.
— Я в курсе. Это просто асфальт.
— Ха! — звонко выкрикивает она. — Зачем ты тогда сказал мне смотреть под ноги?
— Чтобы ты не упала, — объясняю ей. — Какая ты мелкая, капец.
— Ах так! Я могу и оспорить! — уверенно заявляет она, отпуская мою руку.
— Откуда ты знаешь это слово?
— Оттуда, — говорит она и победно улыбается.
— Ты словарь на ночь читаешь, что ли?
— Мы с папой читаем, и он мне объясняет слова.
Я поворачиваю голову и первый раз ловлю в её глазах такую детскую серьёзность, что, кажется, она, и правда, может «оспорить» любые мои слова на раз плюнуть.
Кристина вышагивает теперь впереди меня и показывает дорогу до её дома. Я нервно поглядываю на часы и стараюсь не думать о том, что могу опоздать на первую часть занятия. Главное — довести её до квартиры, а дальше пусть делают что угодно с этим ходячим словарём.
Жалко, что я уже рассказал ей о дружбе наших отцов. Был бы шанс смыться без папиных нотаций. «Ты что, бросил малышку Кристину с мокрой головой во дворе одну?». Отдельный вопрос — как она вообще здесь оказалась одна?
— А ты почему без родителей гуляешь? — обращаюсь к ней.
— Так захотела, — отвечает она, пожимая плечами, и переводит тему, показывая, что ей совершенно не интересно отвечать на мои вопросы. — Что бы ты выбрал: смотреть в пол и ничего не видеть или запнуться, но смотреть по сторонам?
— Естественно, я бы… — сразу же начинаю отвечать, но делаю паузу. Это же очередной глупый детский вопрос из разряда тех, на которые не принято обращать внимания? Но тогда почему я вижу в нём столько смысла?
— «Естественно, я бы» — что? — ехидно переспрашивает она.
— Смотрел под ноги. Это безопаснее.
— И ты не увидел бы ничего важного и красивого. Вот мой подъезд. Я дальше дойду сама.
— Звони в домофон, и я уйду.
Кристина лениво подходит к домофону, набирает номер квартиры и ждёт, облокотившись на железную дверь. Ей отвечает спокойный мужской голос, а потом устройство издаёт сигнал, и девочка с силой дёргает ручку на себя.
Я уже жду, когда Кристина скроется в темноте подъезда, но она вдруг поворачивается ко мне и как-то странно улыбается. Искренне и по-доброму, как будто мы знакомы все её крошечные шесть лет. Хлопает тёмными глазами и просто смотрит. Но вся трогательность момента улетучивается, когда она серьёзным тоном проговаривает:
— Отдай моё ведёрко, пожалуйста.
Вот же идиот. Я только сейчас понимаю, что до сих пор держу его в руках.
— Вот, держи.
— Увидимся, — говорит она и заходит в подъезд. Дверной механизм защёлкивается.
Забавный ребёнок. Я могу оспорить у кого угодно, что она выбрала бы смотреть по сторонам, даже если бы запнулась тысячу миллионов раз.
Смотрю на часы — десять минут до занятия. Срываюсь с места и бегу в школу.
[ 2007 год, 1 сентября, ей 7 лет, ему — 16 ]
— Спасибо, Максим! Такие красивые! — восклицает Светлана Валерьевна, принимая от меня пышный букет хризантем. Выбирала цветы, конечно, мама, а я только донёс их сюда из соседнего двора. Но могу признать — получать благодарность в виде горящих глаз Кристининой мамы очень приятно. А ещё приятнее — знать, что букет на самом деле был куплен для моей классной руководительницы. Мама до сих пор думает, что мы с ней питаем друг к другу симпатию.
Надеюсь, букет завянет очень скоро, чтобы моя мама не успела заскочить в эту квартиру на душевный разговор.
— Проходи на кухню. Кристинка там. Я сейчас воду налью в вазу и приду.
Я послушно киваю и прохожу по небольшому коридору, ведущему в кухню. Мне не часто удаётся здесь бывать, но я всё равно замечаю, как на стене напротив ванной с каждым разом увеличивается число Кристининых рисунков. Нахожу даже себя среди набросков на неаккуратно выдернутых альбомных листах и улыбаюсь.
— Максим! — верещит Кристина и бросается ко мне, когда я пересекаю порог кухни. Обнимает меня, стоя на носочках, потому что иначе — ей пришлось бы обнимать мой ремень на брюках.
— Привет, Мелкая, — говорю ей, и она тут же возвращается к столу, закатывая глаза.
— Я вообще-то иду во второй класс, мне почти восемь.
— У тебя уже какой-то пунктик на возраст? — спрашиваю её и сажусь на стул рядом. Она нехотя зачерпывает ложку манной каши и, как обычно, не отвечает на вопросы, которые ей не нравятся.
Кристина открыто демонстрирует своё недовольство, которое, правда, почти сразу же сменяется нетерпеливыми расспросами о том, когда мы пойдём на праздничную линейку в школу. Её родители сегодня работают в то время, когда начинается официальная церемония принятия нас ещё на один год в это замечательное заведение (мысленно поднимаю табличку «Сарказм»). Поэтому мне доверено сопровождать её во второй класс.
— Ну, вот! — говорит женщина, входя на кухню с вазой в руках. — Красивые цветы, Кристина?
— Ага, — без интереса отвечает та. — А чайник вскипел?
— Да, только мне надо быстро тебя заплести, — отвечает женщина, бросая взгляд на заранее приготовленные резинки, заколки и большую розовую расчёску. — Максим, налей ей чаю, пожалуйста. И себе тоже, если хочешь.
— Да я не пью чай, спасибо, — говорю ей и подхожу к полке с кружками. — Могу выпить воды или сок, если есть.
— Что? — удивлённо спрашивает Кристина, отстраняясь от мамы, которая пытается расчесать её длиннющие волосы. — Как это — не пьёшь чай? У тебя болезнь какая-то, что ли?
— Кристина! — одёргивает её мама.
— Нет, — отвечаю я, пытаясь сдержать смех. — Просто не пью горячие напитки.
— Ну,
хватит обманывать! — не унимается она.
— Я не обманываю. Я просто не пью ни кофе, ни чай.
— А какао?
— Тоже.
— А тёплое молоко?
— Кристина, любые горячие напитки — это
все горячие напитки в мире.
— Мама, — серьёзно заявляет она. — Ты не боишься меня с ним отпускать?
Светлана Валерьевна по-доброму улыбается и показывает мне, где можно взять стакан для сока. Я наливаю Кристине чай и возвращаюсь к столу.
Ей заплетают две аккуратные косички, которые достают почти до талии, украшают двумя аккуратными бантами, и вот Кристина становится похожа на обычного среднестатистического ребёнка. Но я делаю очередной глоток сока и вижу, как она порывается мне опять что-то возразить.
— Ну, говори.
— Даже горячий шоколад?
[ 2009 год, июнь, ей 9 лет, ему — 18 ]
Все вокруг твердят о том, что во время выпускного я должен (нет, просто обязан) почувствовать, как мы все делаем шаг во взрослую жизнь. Но проблема в том, что я не чувствую абсолютно ничего. А взрослым я ощутил себя, например, в тот момент, когда сам заработал деньги на свой первый синтезатор.
Мне кажется, значимость выпускных немного преувеличена.
И даже сейчас за небольшой сценой актового зала нашей школы (она же столовая, но об этом никто не говорит вслух) все продолжают внушать нам какую-то тревогу вместо того, чтобы взять и всем расслабиться. Если я во время сольной песни сфальшивлю — этого всё равно никто не заметит из-за громких всхлипов моей мамы. Мне кажется, я слышу её плач уже сейчас, когда на сцене выступают четыре первоклассника, выдающие себя за успешный школьный хор. Коллективы без музыкального слуха и голоса — это особая фишка нашей школы. Наш негласный девиз: «Победить — не победили, зато вложили грамоту в портфолио».
— Это там твоя мама плачет? — спрашивает Алиса, возвращая меня обратно в реальность душных кулис.
— Не спрашивай.
— Волнуешься?
— Нет.
— А я волнуюсь.
— Слушай, ну, это же просто номер для родителей.
— Да я просто пива бахнула на голодный желудок. Меня тошнит.
— Когда ты успела?
— Ну вот, пока этих объявляли.
Она надувает щёки и делает глубокий выброс воздуха из лёгких. Видимо, это ей нисколько не помогает, потому что её лицо изображает вселенское страдание во всех его проявлениях. Алиса даже минуты не может прожить без того, чтобы наглядно не выразить мне свои беды и несчастья.
— Окей, я выступлю один. Отдыхай, Лис.
— Правда? Ты справишься?
— Ну, это же моя песня всё-таки, нормально всё будет. Только не выходи в зал, а то все подумают, что тебя от моего пения тянет блевать.
— А, может, я буду не одна такая, кто блюёт от твоего пения? — с ухмылкой произносит она.
Я поднимаю руку и показываю ей средний палец в знак завершения нашей коллективной шутки.
— Надеюсь, ты не облажаешься, — говорит она и кладёт голову мне на плечо, не страшась испортить свои кудри. Ей жизненно необходимо чувствовать человека тактильно: держать за руку, обнимать. Подойдёт даже, если человек разрешит делать ему неаккуратные косички. Я иногда забываю об этом и начинаю ревновать, а ей всего лишь нужно потрепать какого-нибудь парня по волосам безо всякой на то причины.
Я выхожу на сцену сразу после неподражаемого выступления учеников третьего класса с песней собственного сочинения (в соавторстве с учителем математики и всадниками ада). Кидаю мимолётный взгляд в толпу и вижу лучшую группу поддержки — своих родителей и Кристину.
Сажусь за свой синтезатор, поднимаю руки над клавишами и замираю, услышав отчётливый мамин всхлип. Он как будто эхом проносится на весь актовый зал, просачивается за сцену, и я слышу, как Алиса заливается громким смехом. Поправка: это слышат все.
Начинаю играть, максимально вдавливая клавиши, и петь громче обычного, чтобы моё выступление не упало в глазах первоклашек на самое дно.
***
— Ты чё так орал? — спрашивает Алиса, истошно смеясь, пока я стаскиваю со сцены синтезатор.
— В смысле?
— Да тебя слышно было даже на улице. Там какая-то бабуля к окну прилипла и всё выступление на тебя смотрела.
— Чёрт. Прекрасно!
— Да не парься ты, зато бабуле понравилось.
— Нашёл свою публику — называется.
После нашего величайшего концерта мы все спускаемся в зрительный зал, чтобы сфотографироваться с семьями, а потом тактично отправить их всех домой, чтобы спокойно уехать на более неофициальную часть выпускного. Как раз только эту часть я бы и оставил.
— Мам, ну ты даёшь! — говорю я.
— А что я сделала? — спрашивает она, хлопая глазами.
— Ну да, ну да.
— Максим, песня супер! — влезает в разговор неугомонная Кристина. — Все плакали!
— Ага, от смеха.
— От вида бабули, — добавляет Алиса, оказываясь рядом с нами.
Мы делаем общую фотографию на фоне сцены. Потом на фоне арки из воздушных шаров и большого баннера «Выпуск 2009».
Кристина всё это время смотрит на меня вдохновлёнными глазами, как будто я сделал что-то по-настоящему невероятное. Моя мама постоянно говорит, что она видит во мне брата, который всегда знает ответы на её вопросы и будет всегда мудрее неё. Но тут она ошибается — это же Кристина, а не какая-то другая девочка. На её вопросы я никогда не могу найти правильных ответов.
— Максим, а на выпускном бывает фейерверк? — спрашивает она. Ну, конечно, не «салют», а «фейерверк».
— Бывает.
— Я хочу посмотреть! Очень хочу! Можно с тобой?
— Ох, Мелкая, тебе в это время спать надо.
— А если я не буду спать?
— А если ты не будешь спать в это время, то никакого фейерверка не будет.
Она надувает щёки и смотрит на меня жалостливо-грустно.
— Ладно,
хватит, правда, — отрезаю я. — Вырастешь — тогда, может, будет тебе и фейерверк, и салют, и сможешь не спать по ночам.
***
Я прекрасно понимаю, что повёл себя грубо со своей «неофициальной сестрой», поэтому сейчас, в пять утра, мы с Алисой стоим около двери в квартиру Кошелевых.
Мои родители предусмотрительно и очень срочно уехали на дачу, поэтому наша следующая остановка — моя пустая квартира. Но сейчас я держу в руке распечатанную с полароида Алисы фотографию ярко-красного залпа салюта. Немножко смазанную из-за не совсем трезвого состояния фотографа, но всё равно классную. На обратной стороне моим корявым почерком выведено одно предложение — «А лучше никогда не взрослей, Мелкая, если сможешь».
Дверь открывается, и на пороге квартиры появляется Светлана Валерьевна. Она зевает и старательно запахивает лёгкий халат.
— Максим, что случилось? — спрашивает она и, заметив мою нетрезвую подругу, удивляется ещё больше.
— Передайте Кристине, пожалуйста, — говорю ей и протягиваю фотографию.
— Максим, ты что, сбрендил?
— Он просто пьяный, — включается в разговор Алиса, прислоняясь к моему плечу. — Мы уже уходим, простите.
Светлана Валерьевна вздыхает, забирает фото и захлопывает тяжёлую железную дверь. Мы с Алисой переглядываемся и начинаем смеяться от того, что оба никак не ожидали закончить выпускной на лестничной площадке под пение просыпающихся птиц и под надзором Кристининой мамы. Всё бывает впервые.
Пока мы переходим в дом соседнего двора, меня посещает мысль о том, что я чувствую ответственность перед этим ребёнком. Я прекрасно понимаю, что она видит во мне пример для подражания, друга, брата, человека, который не может просто так взять и обломать ей веру в то, что она взрослее, чем есть на самом деле.
Я понимаю, что в какой-то момент мы перестанем общаться, разъедемся по разным местам, и поэтому я хочу оставить ей после себя не по глупости кинутую фразу, а хотя бы фотографию с её любимым салютом. Извините, фейерверком.
Да и за столько лет я очень к ней привязался.
