***
В машине я провожу минут двадцать, потому что Кошелевы живут на другом конце города. Таксист всю дорогу молчит и слушает странные песни про голубей и тюрьмы строгого режима. Иногда он кивает головой в такт музыке, и я ради прикола повторяю за ним. Трясу головой, ощущая себя запертым на восемь лет заключённым. И ради чего я рискую? Ради карих глаз, которые увидел когда-то на детской площадке, рядом с которыми провёл большую часть своей жизни и в которых вижу больше, чем кто-либо другой. Отвагу, смелость, ум, красоту, силу. Вижу всё это и забываю о её возрасте, родителях, уголовном кодексе и других факторах. Забываю, несмотря на то, что каждый день повторяю себе — ей всего лишь шестнадцать лет. Но чувство собственничества берёт надо мной верх, и я уже подъезжаю к их дому, потому что хочу Кристину Кошелеву. Хочу именно сегодня эту самую девочку, которой недавно исполнилось шестнадцать. Да, я полный кретин. И, Серёжа, этот день твоего рождения опять запомнится мне надолго. Как будто подгоняемый своей страстью я моментально взлетаю на четвёртый этаж. Ну, мне так кажется, что взлетаю. Не знаю, как это выглядит со стороны, когда пьяный парень несётся в квартиру к несовершеннолетней девочке и пытается перепрыгивать через одну ступеньку, постоянно оступаясь и матерясь. Как по мне — так и выглядит отличный взлёт. Опираюсь на коричневую, обитую искусственной кожей, дверь, восстанавливаю дыхание и дотягиваюсь рукой до кнопки. Слышу противный продолжительный треск старого звонка, и меня передёргивает от этого звука. Ещё есть шанс так же моментально спуститься вниз, чтобы Крис не заметила меня. Есть шанс. Но дверь несмело скрипит, и на пороге появляется Светлана Валерьевна. В длинном розовом халате и с беспорядком на голове. Я сначала даже не понимаю — что не так. Заглядываю ей в глаза и осознаю — её тут быть не должно. — А вы…? — Максим, бог ты мой, ты что тут делаешь? А я почему-то продолжаю придерживаться своего изначального плана. Несмотря на то, что её родители дома и никуда не уехали. Несмотря на то, что идея полностью провалена. — Я то же самое могу спросить и у вас, — уверенно проговариваю я, пошатываясь. — А можете Кристину позвать? — Что? — переспрашивает она, прищуриваясь. Я выныриваю из потока мыслей об одинокой Кристине в пустой квартире посреди ночи, но почему-то повторяю свою просьбу ещё разок. Чёрт знает, для чего. — Можете позвать свою дочь, пожалуйста? Я к ней пришёл. — Максим, она спит. А ты пьяный. И какая у тебя цель визита в три часа ночи, я могу узнать? — Я просто думал, что вас дома не будет, — пытаясь не запинаться, говорю я. Но слова всё равно слипаются в одну кашу. А мама Кристины грустно улыбается и выходит на площадку, аккуратно прикрыв входную дверь. Светлана Валерьевна кладёт руку мне на плечо и смотрит прямо в глаза. Я перестаю даже болтаться из стороны в сторону. — Максим, ты знаешь, что я всегда относилась к тебе прекрасно. Я доверяю тебе и знаю, что ты всегда заботился о моей дочери. Но, — она тяжело вздыхает и на пару секунд отводит взгляд куда-то в неизвестность. — Но она ещё такая маленькая, такая малышка. Не торопи события, я тебя прошу. Я надеюсь, что ты не подведёшь меня, как это и было всегда. Прошу тебя как мама прекрасной маленькой девочки, которой нужно закончить школу, в которую она совсем не хочет ходить. Ей нужно общаться со сверстниками и думать о своих маленьких проблемах, а не о тех, которые можешь создать ты. Я киваю и обижаюсь сам на себя за то, что пришёл сюда. Мне стоило подумать об этом раньше. — Я могу попросить тебя о том же самом, когда ты будешь трезвый. Если ты сейчас не воспримешь мои слова так, как нужно. Если ты не запомнишь. Но я запомнил. Этот маленький разговор на маленькой лестничной клетке стал моим огромным запрещающим знаком и всплывал в голове каждый раз, когда Кристина предпринимала очередную попытку своего безумного подросткового флирта. [ 2016 год, май, ей 16 лет, ему — 24 ] Я наблюдаю за танцующей Кристиной со сцены школьной столовой и наигрываю на гитаре мелодию песни, которую мне официально доверили исполнять на их маскараде. Сегодня она решила сразить меня коротким чёрным платьем, блестящими красными губами, умением двигаться даже под мои песни и смелым взглядом из-под кружевной маски. Я знаю, что ты можешь быть разной, Кристина. Но ещё я один из немногих, кто знает тебя настоящую. Сейчас ты кружишься среди своих одноклассников, изредка поднимая взгляд на меня, и подпеваешь, потому что знаешь все мои песни наизусть. А я стараюсь подолгу не разглядывать тебя, потому что Светлана Валерьевна вместе со всем родительским комитетом занимает место в конце зала. А повторять два раза мне никогда не нужно. В отличие от тебя, Крис. Я передаю музыкальную эстафету большим колонкам и спускаюсь в зал. Мне хочется свалить из этой школы точно так же, как и шесть лет назад. Теперь идея проведать учителей и положительно повлиять на статус Кристины в их глазах кажется мне недостаточно весомой, чтобы ощущать себя провинившимся котёнком. Пока Крис направляется ко мне под противные звуки очевидно популярного клубного трека, её мама не сводит с нас двоих взгляд. И к тому моменту, когда Кристина оказывается прямо напротив, вся эта ситуация успевает навести в моей голове бардак. А мой мозг в ответ на это устраивает маленький одиночный пикет с одним требованием — чтобы от него все отстали раз и навсегда. — Песня потрясная, — говорит она, наклонившись ко мне. Я не чувствую никакого аромата духов, потому что она ими просто никогда не пользуется. Не чувствую желания потанцевать с ней так, как у нас это обычно происходит. Ощущаю на себе лишь укоризненный взгляд её мамы и подступающую тошноту. Наверное, мозг решил раздражать меня всеми возможными способами. — Ты уже говорила, — отвечаю я. Она даже как-то смущается из-за моих слов, но старается не подавать вида. — Может, потанцуешь с нами? — спрашивает она, имея в виду себя и толпу весёлых школьников, пытающихся бухнуть незаметно от родителей и учителей. Что я вообще делаю среди них в двадцать четыре года? И меня продолжает раздражать эта музыка, записанная каким-то умельцем для таких мероприятий, как это. Раздражает, что половина школьников пришла без масок на бал-маскарад, а другая половина — сняла их через полчаса после начала мероприятия. Хотя, даже с этими масками было понятно, что Вася Петров — это тот, который представляется всем Васей Петровым. И вся эта атмосфера проваленной концепции так меня раздражает, что я срываюсь на того человека, который оказывается ближе всего. — Мне хватает того, что я виню себя за прошлое. Давай обойдёмся как-нибудь без вины за то, что может произойти в будущем. Она окидывает меня взглядом, который безмолвно спрашивает «Да ты издеваешься, что ли?» и отправляет свою улыбку в космос, как будто даже навсегда. По-моему, в этот момент она сдаётся. — Как скажете, — бросает она, разворачивается и уходит. А я прощаюсь с её мамой. С натянутой улыбкой рассказываю учителям, какая Кристина Кошелева хорошая девочка и выхожу из школы, не взглянув на эту хорошую девочку больше ни разу. Прохожу мимо вытянутых окон столовой, откуда доносится ещё одна дешёвая песня, и понимаю, что Крис — единственный человек, кто оставался в своей маске на момент нашего глупого разговора. Единственный человек, кто сохранял атмосферу недосказанности и танцевал не потому, что тащится от этой дурацкой песни. А потому, что ей просто было весело и хотелось развеселить меня. Наверное, она единственная, кто не пил дешёвое пиво за сценой, пока остальные отвлекали родителей. И я понятия не имею, почему она всегда кажется мне такой особенной. [ 2016 год, всё ещё май, ей 16 лет, ему — 24 ] — Ты чего нервный такой? — спрашивает меня Ваня, выглядывая из-за экрана ноутбука. У меня не получается закончить мелодию новой песни, поэтому отхватывать приходится синтезатору. Прости, друг. — Не получается, — лаконично заключаю я. — Что? Развестись? — И это тоже. Ага, развестись и не вляпаться ещё куда-нибудь. А словами «давай разведёмся» с Кристиной проблему потом решить не получится. Хватит о ней думать! — О ком? — удивлённо спрашивает Ваня. — Что? — Ты сказал: «Хватит о ней думать». Если ты про свою жену, то я о ней и не думал. Уже и спросить нельзя. — Блин, чувак, прости. Я это вообще не про неё. То есть я вообще это не хотел вслух говорить. — Ну, а серьёзно? Когда мы отметим твой развод? — Я бы с радостью, но сложно развестись, когда вы в разных городах. — Ты же говорил, что она всё равно сюда гоняет часто. Как будто ни разу не встретились? — Так вышло, — заключаю я, не находя другого ответа. — А про кого думать хватит? — спрашивает Ваня и загадочно улыбается. — Про мелодию эту идиотскую. Такую шестнадцатилетнюю, мать его, мелодию, ага. — Слушай, ну если не идёт — брось ты её. Или придумаешь лучше что-нибудь, или пригодится потом, может быть. — Да уже бросил. [ 2016 год, июнь, ей 16 лет, ему — 24 ] В первый по-настоящему тёплый день лета все семьи загружают свои вещи в мою машину и едут на дачу. Мне, правда, кажется, что это всемирное правило, которое нельзя нарушать. Я сижу за рулём, будучи уверенным, что на нашем участке сегодня будут находиться все семьи мира. На соседнем от меня кресле сидит мама и крутит колёсико магнитолы. Не может выбрать радиостанцию уже несколько светофоров подряд. На заднем — сидят Крис, её мама, которая так же участвует в выборе песни, и Никита, которого хотелось бы выкинуть где-нибудь по дороге. Папа отказался везти маму вместе со Светланой Валерьевной и взял к себе в машину только папу Кристины и ещё одну семейную пару. Но за папиной машиной едет ещё одна — с ещё одной семейной парой. И я до сих пор верю в свою теорию насчёт того, что наш участок вмещает все семьи в мире. Интересно, заслужила бы эта теория находиться в специальном блокноте? Нахожу Крис через зеркало заднего вида, но она увлечена общением с Никитой настолько, что не обращает на меня своё внимание. — Оставь эту, Наташ, — говорит мама Кристины, и я, как и все в машине, слышу строчку: «За глаза твои карие, за ресницы шикарные» и далее по списку. Я окидываю маму недовольным взглядом, но ей всё равно, потому что они уже начинают жутко проникновенно подпевать мужчине. — Это же прямо про тебя, Крис, — говорит Никита. Наши увлечённые пением мамы его не слышат, но я-то вслушиваюсь в каждое его слово, которое раздаётся за моей спиной в адрес МОИХ карих глаз. Кристина смущается и бормочет что-то ему на ухо. Ой, ну, конечно. Я же знаю, что ты притворяешься. Смутить её такой фразой? Серьёзно? Смотрю на пустую трассу и понимаю, что соскучился. Но я же обещал. А, может, она не притворялась? *** Вываливаю шашлык с большого шампура в глубокую миску на столе, и на этом моя миссия заканчивается. Я довёз их сюда, пожарил мясо и вытащил колонки на улицу, где все и собрались за накрытым столом. Я ухожу чуть в сторону ото всех и сажусь в плетёное кресло так, чтобы приглядывать за баней, которую растопил папа, пока они все не подхватили танцевальную лихорадку. На всю нашу улицу раздаётся очередная песня из девяностых годов, и все танцуют, испытывая невероятный прилив ностальгии. Открываю свой блокнот с набросками стихов, но понимаю, что могу написать сейчас песню только о раздражении Никитой, который прижимается к Кошелевой. Она стоит, облокотившись на деревянную недостроенную беседку (эх, дачная романтика), а он крутится вокруг неё весь вечер. Кто-то, кроме меня, это вообще замечает? Ему как бы тоже не шестнадцать лет, и доверия к нему должно быть не больше, чем ко мне. Само собой на листе блокнота появляются два изучающих меня глаза. Вывожу карандашом идеально ровную радужку и воображаю, что она не серого, а карего цвета. Я понимаю, что окончательно схожу с ума, потому что несколько недель подряд не могу сконцентрироваться ни на чём другом, не могу «закрыть» тему и спокойно принять поражение. Похоже, надо притвориться, что мне нельзя находиться рядом с Кристиной по медицинским показаниям. Она широко улыбается, а он радуется этому, как будто это искренняя улыбка. Как будто ей приятно сидеть рядом с ним и притворяться счастливой. Хотя, я так часто думаю о том, что Крис до сих пор в меня влюблена, что начинаю в этом сомневаться. Но я точно знаю, что при любых обстоятельствах она мне никогда не откажет. В качестве кого он вообще приглашён? В качестве придурка?***
К тому моменту, когда Кристина, видимо, устаёт притворяться счастливой и решает пойти в баню, никто ещё и не собирается уходить в дом. Единственное, что меняется — музыку после девяти часов (почему-то) делают тише. И я вижу, как Кошелева предпринимает последнюю попытку, чтобы меня взбесить. Аккуратно и нерешительно целует парня в щёку прямо передо мной, и мне хватает этого, чтобы счётчик накаливания обстановки взорвался в моей голове несколько тысяч раз. Мы с Никитой сидим друг напротив друга, пока Крис с полотенцем на плече топает по узкой тропинке в баню. Единственное, чего мне сейчас хочется — это выставить его с нашей дачи вместе с его самодовольной улыбочкой, которая не сходит с его лица уже пару минут. Я злюсь так, что начинаю ощущать эту злость каждым миллиметром кожи. Я пропитан этой злобой настолько, что мне необходимо её выплеснуть. Злюсь на Никиту, на Крис, на её маму, на то, что я никаким образом не могу добавить Кошелевой годков или убрать себе. Злюсь на себя. Злюсь за то, что мне приходит в голову прямо сейчас. Оказывается, что я ещё больше поддаюсь эмоциям, чем Крис. Просто делаю это спустя триллиард лет. И поэтому прямо сейчас я поступаю так, как не должен бы. И за это буду злиться на себя ещё больше, но процесс необратим. Вместо того чтобы выместить всю злость на Никите, я встаю с места и чуть громче обычного с еле заметной улыбкой говорю: — Ой, а Кристина же первый раз в нашей новой бане! Надо ей показать, как кран открывать и куда воду наливать. Хорошо, что я свободен и могу помочь! На меня обращает внимание только мама — одобрительно кивает и возвращается к гостям. Замечаю ошарашенное лицо Никиты и молча иду к небольшому деревянному домику. Не могу скрывать победную улыбку, но её уже никто не увидит, кроме Крис. Стучу в дверь и дожидаюсь, когда на пороге появляется недовольная Кошелева, которую отвлекли от срочных банных дел. Но тут же её недовольство испаряется, когда она видит меня. — Ты что тут делаешь? — спрашивает она, и, кажется, это первая реплика, которую она адресует мне за последние несколько часов. Раньше ограничивалась только взглядами. Я аккуратно толкаю её обратно в душное помещение и закрываю дверь на защёлку, чтобы никакие Никиты сюда не ворвались. Она от неожиданности даже отступает назад. — А зачем ты…? — Пришёл помочь тебе с краном разобраться, а что? — спокойно отвечаю я и делаю вид, что именно за этим и пришёл. Тут же читаю на её лице разочарование и улыбаюсь. Просто хотел убедиться, что она всё ещё хочет этого. — А дверь зачем закрыл? — спрашивает она осторожно. — Потому что, — начинаю говорить и подхожу к ней почти вплотную, — не хочу, чтобы кто-то зашёл, пока я буду… — Будешь… что? Оказываюсь к ней так же близко, как и тогда в аэропорту, как на той школьной вечеринке, на своей собственной свадьбе и на маскараде. Только теперь я настроен решительно, и рядом с нами нет никаких пьяных школьников, сердитых мам и посторонних людей. И я вдруг понимаю, что мы с ней сами можем решить, что нам нужно делать, а что — нет, когда нам хватит, а когда — не хватит и десяти лет, проведённых вместе. Убираю светлую прядку её вечно взъерошенных волос за ухо и не могу перестать её дразнить. — Как — что? Кран показывать, — говорю я и тут же понимаю, насколько двусмысленно это звучит. Особенно в такой обстановке. Да что же это такое? Чего я точно не хочу — так это случайно напугать её тупым незапланированным подкатом. Похоже, пора завязывать с разговорами. — Максим? — непонимающе спрашивает она, как будто не верит в реальность происходящего. — Если ты разрешишь, я очень хочу поцеловать свою девочку прямо сейчас. Она ахает от неожиданности и еле заметно кивает, а я тут же расцениваю это как «да». Сил ждать нет больше никаких. Притягиваю её ещё ближе — на такое расстояние, которое уже начинает сводить с ума. Такому расстоянию между вашими губами даже название не придумали, потому что оно меньше всего на свете, но благодаря ему вы оба понимаете, что через секунду станете счастливее. И потому, что расстояние это в данную секунду времени самое важное для вас, ему просто необходимо придумать особое название. И мне кажется, у Кристины на этот счёт точно найдутся идеи. Ещё раз заглядываю в карие глаза и сразу же целую их обладательницу. Медленно, застывая в этом моменте, успокаиваясь и забивая на всё, кроме того человека, который оказывается прижат к тебе, потому что смелеет и показывает, насколько хотел этого и скучал. Она ещё больше тянется ко мне, хотя, больше уже некуда, и мне скоро придётся пятиться назад из-за её напора. Мы напрочь забываем о духоте, потому что в каждом из нас огонь разгорается похлеще, чем в этой печи. Жара становится дополнением момента. Я вдруг улыбаюсь сквозь поцелуй, потому что чувствую себя до невозможности счастливым дураком. И мне ещё лучше от того, что Кристина получает то, чего хотела. Держит свои ручки у меня на шее и всё ещё пытается сокращать расстояние. — Как бы ни хотелось остаться здесь, нужно расходиться, — говорю я, отстранившись, и смотрю в её счастливые глаза. — Нужно, — повторяет она, безмятежно улыбаясь. Я прислоняюсь к её маленькому лбу своим и не убираю руку от подбородка. Какая же ты, Кошелева, до ужаса красивая. — Продолжим, когда вернёмся в город? — спрашиваю у неё. — Да. Представляю, как сейчас бесится Никита, и жду, когда увижу его тупое выражение лица. — Ты только моя девочка. — Твоя, — несмело отвечает моя Кристина и бесконечно улыбается. — Маме ни слова.***
Днём следующего дня мы загружаемся в машину и уезжаем в город. Крис перед отъездом говорит, что её укачивает на заднем сиденье, и поэтому наши мамы принимают совместное решение и отдают ей переднее кресло рядом со мной. Она садится вперёд, мы переглядываемся, а Никита доходит до высшей точки напряжения. Наверное, представляет, что всю дорогу, пока они сидели рядом, Кристину могло вырвать прямо на него. Ну, ничего, позлись, побудь на моём месте. Теперь музыку выбирает Крис, и мне становится от этого ещё теплее. Мы идеально делаем вид, что не особо заинтересованы в компании друг друга, лишь изредка перекидываясь счастливыми взглядами и понимая, как всегда, больше, чем все вокруг. А карие глаза светятся так, как никогда раньше.