***
Всю ночь я лежу, разглядывая то потолок, то пустое небо в приоткрытом окне. В наушниках громко играет музыка, а телефон зарядным устройством подключен к розетке. Одеяло валяется около кровати. Холодно и грустно. В четыре утра, когда глаза начинают закрываться сами по себе, замечаю, что в коридоре включается свет. Родители собираются выезжать в аэропорт. Я от их предложения — поехать с ними — гордо отказалась ещё вечером. Видеть его не хочу. Слышать тоже. И смотреть, как эта ненормальная Алиса будет скакать от радости до самого трапа самолёта, тоже. Она на самом деле какая-то дурная. Не потому, что я к ней предвзято отношусь. Просто она явно не дружит с нормами этикета, этики и головой. Дверь в комнату тихонько открывается. Мама появляется на пороге уже одетая. Я снимаю один наушник. — Кристина, ты не спишь уже, что ли? — шёпотом произносит она. — Точно не поедешь? — Нет, — твёрдо отвечаю я. — Ну, ладно. Постарайся уснуть, солнце. Дверь бесшумно закрывается. Три. Два. Один. Гори в аду, Максим Анисимов! Вскакиваю с кровати, попутно вытаскивая оставшийся в ухе наушник и, конечно же, путаюсь в проводах. Включаю светильник и вытаскиваю из шкафа короткое жёлтое платье. Очень красивое. Хватаю джинсовку, потому что без неё мама не выпустит меня на улицу, и, взъерошив волосы, выхожу из комнаты. Ещё надо успеть умыться, накраситься и сделать что-то с этими волосами.***
С Максимом, его родителями и Алисой мы встречаемся около входа в аэропорт. Я кутаюсь в холодную ткань джинсовки, потому что раннее июньское утро обдаёт кожу противным ветром и доводит её до многочисленных мурашек. Мы заходим внутрь здания, чтобы не задубеть. Алиса везёт за собой огромный чемодан, и стук его колёсиков раздаётся на весь аэропорт. Максим несёт рюкзак и большую сумку. Он постоянно делает вид, что чем-то занят: то поправляет лямки этого рюкзака, то помогает Алисе катить чемодан так, чтобы колёсики каждый раз не стукались об эти выпуклые полосы на асфальте, которые указывают направление движения. Кажется, его тоже раздражает этот звук, но мне становится понятно — обращать внимание он на меня не хочет. Чувствую себя глупо и неловко. Тысячу раз корю себя за то, что поддалась очередному своему импульсу и поехала сюда. Гадство отвратительнейшее. Вся наша делегация пристраивается на одной из немногочисленных лавочек в огромном зале для ожидания. Наши родители садятся, а я встаю прямо напротив Максима, но он всё равно умудряется обходить меня взглядом. Какая же я дура! Мне жутко хочется вернуться в свою кровать, потому что я не спала всю ночь, а сейчас большие настенные часы показывают половину шестого утра. Глаза слипаются, и сцена прощания проходит для меня как-то слишком суматошно. Вот Алиса уже напоминает всем, что им нужно успеть сдать багаж и пройти регистрацию. Вот все обнимаются, целуются, плачут и зовут друг друга в гости. Вот Алиса лезет ко мне со своими объятьями и прижимает к себе так, как будто кто-то из нас будет скучать друг по другу. — От тебя чем-то воняет, — говорю я ей. — Кристина! — одёргивает меня мама. — Что? Правда, — отвечаю я. От неё действительно пахнет то ли таблетками, то ли плесенью. Морщу нос и замечаю изучающий взгляд Максима. Ну, конечно. Стоит мне сморозить что-нибудь такое или сделать какую-нибудь глупую глупость, так он сразу обращает на меня внимание. Надо было захватить с собой факелы и стрелы — устроила бы ему тут представление. — Так, всё, долгие проводы, как вы знаете, — говорит Алиса и с громким звуком поднимает ручку чемодана. Эй, подождите-ка, я вижу его последний раз в жизни, что ли? — Крис, — неожиданно зовёт меня Максим, — отойдём? Есть разговор. — Мась, ну чё начинается-то? — с раздражением спрашивает Алиса, а я в это время уже направляюсь к Максиму. Безо всяких слов и объяснений. — Лис, две минуты, у нас важное и срочное дело, — отвечает он и уводит меня от них. — Как обычно — важное и срочное? — спрашиваю его, когда он заводит меня за угол. Мы останавливаемся в каком-то закутке, где совсем нет людей, и он встаёт напротив меня в намерении что-то сказать. Смотрю снизу вверх. Разглядываю голубые, как чистое небо или та стена в моей комнате, радужки его глаз. Два цветных диска из-за нерешительности своего хозяина дёргаются в разные стороны и не дают мне запомнить их такими красивыми. — Ты что, не хочешь уезжать? — спрашиваю я. — Мне бы, правда, хотелось жить с тобой в одном городе, Крис. Я понимаю, как бы тебе этого тоже хотелось. Ты замечательная. — И почему ты мне не сказал, что вы уезжаете? Почему молчал две недели? — Потому что эти две недели могли всё перевернуть. Потому что я понимаю, что ты ко мне чувствуешь. — Что? Я же тебе не… — Не говорила, но я же не дурак. — А ты? Что ты… чувствуешь? Я готова провалиться под землю вместе с такими вопросами, но что мне ещё надо было спрашивать? Как ты относишься к проблеме загрязнения окружающей среды, Максим? Вместо ответа он опускает взгляд на мои губы, наклоняется ко мне и аккуратно притягивает мой подбородок ближе к себе. Я слежу за его губами и не могу пошевелиться. Он произносит единственную фразу и обжигает ею не только кожу, но и всю меня. — Ты такая красивая, Кристина. Шёпотом. Прямо мне в губы. Так, чтобы не услышал, кажется, даже он сам. Да и я не слышу. Мне кажется, я просто чувствую это. И сразу после этого Максим на несколько секунд соединяет наши губы. Я даже не успеваю испугаться. Он целует медленно и осторожно, а я, кажется, даже отвечаю ему. Между нами нет ни одного лишнего сантиметра. Ничего. Только один воздух на двоих и нежность, которую я ему отдаю, а он трепетно возвращает её мне. Я раньше и представить не могла, что целоваться — это так тепло и мягко. И так легко. Как будто ты, укутанный в большое одеяло, поднимаешься на воздушном шаре выше и выше в небо. Тебе настолько хорошо с каждым преодолённым метром, что лучше и быть не может. Ты не хочешь останавливаться. Но неожиданно твой воздушный шар падает, ударяется о твёрдую землю, а тебе вдруг становится очень холодно и тяжело. Оказывается, что твой любимый воздушный шар ни сколечко тебе не принадлежит. И только он решает, что тебе уже хватит летать. — Прости. [ 2016 год, март, ей 16 лет, ему — 24 ] Мне кажется, что я вспоминаю тот самый момент каждый день. Только вот раньше я наивно думала, что он меня любит и скоро вернётся домой. Но через неделю он перестал писать мне первый, через месяц — перестал отвечать, а потом наступила моя очередь — я удалила его номер и попыталась выкинуть из головы все хорошие воспоминания о нём, а плохие — оставить. К сожалению, кроме его последней выходки, плохих воспоминаний о Максиме у меня не нашлось. Прокручиваю в голове его сообщение за месяц до возвращения сюда. «Тогда я думал, что мы с тобой больше не увидимся». Он не собирался возвращаться — теперь я это понимаю. За стенкой родители кричат друг на друга уже минут двадцать, пока я лежу в кровати, накрывшись одеялом с головой. Пытаюсь уснуть, но у меня не получается. Слишком уж громко мама с папой рассуждают о трудностях семейной жизни. Протягиваю руку к телефону и вызываю Максима. Кладу телефон на подушку рядом с ухом. Момент моей слабости. Будь он мне хоть другом, хоть старым знакомым, я нуждаюсь в нём больше, чем в ком-либо. Привыкая к тому, что теперь он всегда на связи, я рискую грохнуться с воздушного шара снова. Но это случится лишь в том случае, если Максим мне не ответит. А пока он всегда отвечает. — Да, Крис, — слышу его тёплый голос. Ставлю телефон на громкую связь и понижаю звук, чтобы слышала его только я. А чтобы свет экрана не раздражал — переворачиваю телефон. Комната опять окрашивается в темноту. — Максим, поговори со мной, пожалуйста, — почти шёпотом умоляю его. — Родители ругаются. Я не могу уснуть. — Что у них стряслось? — Я не знаю, просто… давай поболтаем? Ты не занят? — В одиннадцать вечера? Пф-ф-ф, нет, конечно. О чём будем разговаривать? Продолжим обсуждать твою теорию, по которой у каждого человека на небе есть своя звезда с его именем? — Эта теория, правда, нуждается в доработке. — Например? — Нет идей? — Ну-у-у, — протягивает он озадаченно. — Если звезда гаснет, значит, что человек умирает? — Допустим. А летаргический сон? Или кома? — Видела, как звёзды мигают? Я слышу, что входная дверь громко хлопает. С таким грохотом, что соседей могут смело тревожить мысли о землетрясении. Кто-то из родителей ушёл. Грохот больше похож на мамин. — Ага, — отвечаю я, пытаясь сконцентрироваться на разговоре. — Наверное, так они пытаются подать тревожный сигнал. — Значит, когда человек всё-таки умирает, то звезда падает. Типа, отдаёт дань памяти. Дверь снова издаёт звонкий хлопок. В квартире никто не обсуждает принципы воспитания дочерей и правильность распределения бюджета. Ушли разбираться в машину. Вот и пусть. — Тогда объясни, почему звёзд больше, чем людей? — спрашивает Максим. — Элементарно. Во-первых, звёзды принадлежат не только людям, но и животным. — А во-вторых? — Ну, там находятся звёзды, которые будут принадлежать людям, которые ещё не родились. Да! Точно. — Почему у тебя звезда принадлежит человеку? — Ну, а как ещё? Они рождаются, чтобы всегда быть парой. Звезда зависит от человека с самого рождения. Его смерть — это и её смерть тоже. Она разбивается прямо как воздушный шар о землю. — Тогда я ставлю этой твоей теории восемьсот баллов из тысячи и отправляю на доработку. — Эй! Ты ставил теории про существование зомби-котов девятьсот! А там был лютый трэш, я признаю. Почему этой так мало? — Потому что было бы честнее, если бы звёзды умирали от старости, а не из-за того, что они привязаны к кому-то. — Да ты не понимаешь — они падают, потому что не могут жить без него, не выдерживают и спускаются вниз. Дело в том, что им больше не хватает даже огромных просторов космического воздуха, они задыхаются. Опять дверь. Чуть слышные шаги в коридоре. Тихие голоса родителей. Помирились. — Ладно, восемьсот пятьдесят. И заведи блокнот для своих теорий. — Знаешь, ты такой зануда вообще, у меня уже глаза закрываются из-за тебя. — Разве мы не этого добивались? Я переворачиваюсь на бок, шёпотом говорю ему, чтобы он сам клал трубку, потому что я всё равно забуду. Все уже к этому привыкли. Закрываю глаза и представляю, что рядом со мной лежит не электронная копия Максима, а он сам. Слышу даже его неровное дыхание, как будто он дышит прямо у меня в комнате. — Добрых снов, Мелкая, — слышу сначала сквозь сон его голос, а потом тихий сигнал завершения звонка. [ 2016 год, апрель, ей 16 лет, ему — 24 ] — И сколько будет эта выставка длиться? — спрашивает Никита и занимает моё место за кассовым прилавком. — Месяц. Так что ты успеешь заглянуть, — отвечаю ему и скидываю в рюкзак телефон, свои маркеры и недоеденную в обед шоколадку. — Я вообще-то мог сам тебя отвезти. — А кто работать будет, Никит? — говорю и облокачиваюсь на прилавок. — Максим спокойно отвезёт меня, и никого не уволят. Особенно меня, потому что ты вышел в мою смену. — А у него работы нет, что ли? Тебе не кажется, что ты с ним слишком много времени проводишь? — Лукашев, если у нас было одно свидание, это не значит, что ты должен вести себя как ревнивый муж. Мы дружим с детства. Как я могу не проводить с ним столько времени? — Понял, значит, пора пригласить тебя на второе свидание. — А, ну попробуй при случае, — говорю ему и присаживаюсь на корточки около двух аккуратно запечатанных картин. Ещё раз проверяю, чтобы всё было упаковано надёжно. Надеюсь, холсты не пострадают, пока мы повезём их до картинной галереи. Иначе — придётся объяснять Юлии Константиновне, с которой так удачно оказался знаком Максим, почему я не могу доставить свои картины на её выставку в целости и сохранности. — Скажи, Ил, чем я ей не угодил? — спрашивает он у Илоны, которая возвращается к кассе со стопкой книг и довольным покупателем. Она сосредоточенно пробивает клиенту несколько ярких детских книжек и складывает их в бумажный пакет. — Я уверена, что вашей дочке понравится. Приходите ещё, — говорит с широченной улыбкой она и провожает взглядом этого мужчину. — Чем не угодил? Ей такие парни нравятся… Такие, чтобы постарше. Я, усмехнувшись, подхожу к Илоне поближе. — С голубыми глазами, — добавляю я. — И в классических костюмах. Или хотя бы в рубашке, — продолжает Илона и оглядывает чёрную футболку Никиты, давая ему понять, что этот пункт к нему точно не относится. — Я вообще-то и так старше вас на два года. — Ох, нет, это слишком мало, Ник, — заключает подруга. — Вот если бы лет восемь! — Ил, ну, хватит, — останавливаю её, чтобы это всё не переросло из шутки в серьёзный разговор, который будет здесь совсем не к месту. — То есть тебе нравятся взрослые парни в костюмах и с бледными глазами. Типа, всё-таки он? — спрашивает Никита и кивает в сторону двери. Поворачиваю голову ко входу и вижу, как Максим заходит в магазин в долбанной чёрной рубашке и брюках. Блин. — Нет, не он, — быстро проговариваю я и пытаюсь закончить этот дурацкий разговор. Хватаю картины и спешу к Максиму. Илона с Никитой желают мне удачи на открытии выставки, и мы с Максимом выходим на улицу. Я пытаюсь не показаться ему человеком, который обещает ничего никому не трепать про «нас», а сам это делает. Он забирает у меня картины и аккуратно укладывает их на заднее сиденье. — Какие всё-таки выбрала? С рыжим котом? — Одна новая, ты ещё не видел. Посмотришь на выставке, — загадочно отвечаю ему и сажусь на переднее сиденье. Максим обходит машину и тоже залазит внутрь. — Юля их хотя бы видела? — Юлия Константиновна? Конечно. — Ладно, интриганка, поехали. — Ой, стой! — вскрикиваю я так, что он даже вздрагивает от неожиданности. — Мне нужно переодеться! — Хм-м-м, ну, ладно, иди обратно, я подожду здесь. — Нет-нет, — говорю я и тянусь за рюкзаком, чтобы достать оттуда чудесное платье. Чудесное оно потому, что не мнётся и занимает мало места. — Я не буду переодеваться в подсобке. Там куча пыли. Придётся здесь, хоть у тебя тут и тесновато. Вытаскиваю из рюкзака светло-бежевую ткань и наблюдаю за реакцией Максима. Оказалось, смутить его очень легко. — Подожди, я выйду, — говорит он и тянется к ручке. — А у тебя как-то можно кресло отодвинуть, а то неудобно, — говорю ему и одновременно расстёгиваю молнию на джинсах. — Помоги? Максим поворачивается ко мне и, видя мои расстёгнутые джинсы, тут же отводит взгляд в сторону. — Там рычаг. Внизу. Справа. Протяни руку. — Может, слева? — Да, да, слева. — Я не дотягиваюсь, — говорю ему растерянно. Конечно же, я знаю, где этот долбанный рычаг. Конечно же, я могу до него дотянуться. Но можно же мне подразнить его немножко? Максим перегибается через меня, стараясь не соприкасаться со мной, и жмёт на рычаг. Я давлю на кресло, и оно отъезжает назад. После этого он пулей вылетает из машины и ждёт снаружи до тех пор, пока я не сообщаю, что уже переоделась. — Застегнёшь? — спрашиваю его, когда он пристраивается на водительском кресле, и разворачиваюсь к нему спиной, демонстрируя открытую спину. А молния там о-го-го какая! Максим вздыхает и дёргает одной рукой собачку. Конечно, ничего у него не выходит. — Придерживай ткань за две стороны. — Слушай, Крис, мы договаривались, что закрыли тему. А ты опять начинаешь… — Ты издеваешься, что ли? Ты видишь кого-нибудь здесь, кто может мне застегнуть этот сраный замок? Мне вернуться в магазин, чтобы Никита это сделал? Или что ты мне предлагаешь? — Ладно, прости, я не о том думаю. Повернись ко мне спиной ещё больше. — Всё, спасибо, — говорю я, выдёргиваю у него из рук своё платье и вжимаюсь в кресло. — Буду ходить так весь вечер. И тебе будет стыдно. — Крис, не будь ребёнком. Давай застегну. — Буду. Я и есть ребёнок. Заводи свой корабль, и поехали. Лучшая реакция, которую я могла ожидать — это именно жуткое волнение и раздражение тем, что я ни слова не говорю ему про условное явление «мы», но привлекаю его внимание другим способом. Более… интригующим. Посмотрим, как ты будешь реагировать дальше, мистер «стою на своём».***
Мы останавливаемся около служебного входа выставочного центра, в котором будут висеть мои картины. Мои. Картины. Я могу повторить это хоть несколько тысяч раз, и всё равно не поверю в реальность происходящего. Может, это потому, что я выпила дома таблетку успокоительного? Я выхожу из машины с расстёгнутой молнией на платье и делаю вид, что мне плевать на холодный ветер, который задувает под лёгкую ткань, и на людей, которые оборачиваются вслед. — Крис, давай застегну, — говорит он снова, но я лишь хмыкаю в ответ, забираю свои картины и шагаю ко входу в здание. Платье готово свалиться с моих плеч прямо сейчас, но, извините, это дело принципа. Мы заходим в служебное помещение на первом этаже, я отдаю картины какому-то мужчине, который разместит их в выставочном зале, и подхожу к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. — Не будь такой упрямой, — говорит Максим и подходит ко мне. Встречаюсь с его взглядом через зеркало. — А ты перестань думать, что я сохну по тебе. — Я сглупил, прости. — Это всё потому, что ты глупый. — Эй, Мелкая, я думал, мы друзья. А ты, похоже, меня тайно ненавидишь. — Так и есть, — с улыбкой произношу я и перекидываю волосы на правую сторону, давая Максиму возможность застегнуть платье. Я вижу в зеркале его сосредоточенное на этом процессе лицо и невольно улыбаюсь. Он аккуратно соединяет две стороны платья, медленно ведёт собачку к цели и молчит. На одно мгновение Максим касается моей кожи, и у меня перехватывает дух от неожиданности. Я уже сейчас представляю, как буду растягивать этот момент в своей голове и прогонять его перед сном раз сто. Как же мне хочется, чтобы у меня на платье было тысячи этих молний, чтобы он бесконечно долго застёгивал их, а я каждый раз ощущала тепло его пальцев на своей спине. — Добрый день, дорогие мои, — говорит Юлия Константиновна, заходя в гостевую комнату. Вижу её в отражении — она в красивом нежно-розовом брючном костюме. Они с Максимом сошлись на теме костюмов, что ли? Он убирает руки от моей спины, а я снова начинаю дышать. Меня охватывает чувство, что Юлия Константиновна застаёт нас за слишком интимным моментом, хотя Максим просто застегнул моё платье. Только и всего. — Здравствуйте, — проговариваю я, пока он обнимает её в знак приветствия. — Кристина, прекрасно выглядишь! — говорит она. — Твои картины, кстати, уже висят на своих местах. — Аккуратнее с такими новостями, Юль. Она может и в обморок грохнуться от радости. — Эй, зануда, я всё слышу. — Я рада, что у вас такое приподнятое настроение, — говорит она, улыбаясь. — А вообще я зашла сказать, что через час начнут подтягиваться гости, а через два — уже будет прямо открытие. Мы немного сдвинули время. Потом подойдёте к главному залу, а пока можете погулять по центру. Тут ещё много выставок, Кристина, которых ты не видела. Просвещай своего друга. — Будет сделано! — говорю ей, а она подмигивает нам и уходит из комнаты. — Знаешь, на кого она похожа, когда надевает розовое и делает милые вещи? — На кого? — На фею-крёстную из «Золушки». — Надеюсь, я в этой сказке не тыква или злобная мачеха? — Ха! Я поворачиваюсь обратно к зеркалу, перекидываю волосы вперёд и стираю пальцем помаду, которая вышла за контур губ. Чувствую, что он за мной наблюдает, и встречаюсь с ним взглядом. — Ну, пошли гулять?***
Через два с половиной часа мы с Максимом приступаем вместе со всеми к осмотру картин галереи. Начинаем с самой первой, но я значительно ускоряю шаг, когда замечаю два своих полотна. Максим разрешает мне взять с банкетного стола один бокал шампанского, чтобы я не нервничала из-за происходящего. Хотя я и не собиралась у него спрашивать. Мы подходим к двум висящим рядом картинам. Моим картинам. Я опять это сказала. Одну из них Максим уже видел — на ней тот самый толстый рыжий кот под дождём. А вторую я закончила буквально неделю назад, и Юлия Константиновна сказала, что мы обязательно должны её выставить. В тысячный раз смотрю на глубокое синее пространство космоса, усыпанное тонной одинаковых звёзд, и на одну особенную — больше и ярче остальных. На ней, словно лёгкое пёрышко, сидит мальчик, свесив ноги и улыбаясь во весь рот. Очень красивый и добрый мальчик. — Почему у него нет волос? — спрашивает Максим. — Это, типа…? — Читай, — перебиваю я его и делаю глоток из бокала с розовыми пузырьками. Максим подходит ближе к табличке с текстом и начинает читать. — Кошелева Кристина Александровна. Теория звёзд. Две тысячи шестнадцатый. Звучит солидно. — Давай дальше. — «Согласно одной выдуманной теории каждая звезда, которую вы можете увидеть в небе, является отражением определённого человека или животного. Поэтому каждый раз, когда вы видите падающую звезду, где-то умирает её любимое создание». Максим прерывается, смотрит на меня, а я делаю глоток шампанского и продолжаю читать сама. — «Мальчику, которого никто не может спасти от гниющей внутри него болезни, по секрету рассказали об этой теории. И его улыбка — это то, что радует его звёздочку в последние часы/минуты/секунды его жизни». — «И ведь звезда может умереть от старости, от галактического взрыва или маленького космического ДТП. Ей никто не запрещает жить дальше. Но единственное, чего ей хочется — это спуститься к своему семилетнему мальчику, который когда-то носил пышные кудри и ярко-жёлтые гольфы, и быть рядом с ним. Сделать так, чтобы он улыбался. И ведь это её звёздный выбор. Поэтому в тот момент, когда Вам станет по-настоящему грустно, вспомните о теории звёзд, об этом смеющемся мальчике и представьте, как светит Ваша звезда в бесконечно огромном галактическом пространстве». — Я её доработала, — говорю ему. Максим чуть-чуть наклоняет голову вбок, прикусывает губу и прямо так смотрит на меня. Я молча жду его реакции и нервно делаю очередной глоток розовых пузырьков. Он смотрит как-то иначе, как будто разглядывает меня с новой стороны. Вглядывается даже не в саму меня, а в то, кем я сейчас являюсь. Смотрит через меня на все картины, которые я когда-либо написала, на эти мои теории, которые я рассказываю ему по ночам, на наши разговоры. И мне кажется, что ровно в этот момент я превращаюсь для него из «Мелкой» в Кристину, которая может говорить с ним на одном языке. Именно сейчас, а не в тот момент, когда он меня зачем-то поцеловал, или когда мы с ним танцевали так близко, что у меня кружилась голова. Я, кажется, начинаю понимать взрослых. — Твоя фея очень гордится тобой и видит в тебе даже больше, чем ты сама, — говорит он, наконец. За последние два часа он назвал Юлию Константиновну «феей» раз двадцать, но мы договорились держать это в секрете. — А мне иногда хочется взять и сжечь все эти картины, — говорю я отчётливо. Мужчина рядом с нами давится своим шампанским, кашляет и косится на меня. Кажется, это автор висящей рядом картины. — Я имею в виду свои, конечно, — быстро оправдываюсь я, пока Максим подавляет приступ смеха. — Кристина и алкоголь — это самое смешное сочетание в мире, — говорит он. — Но запомни одну вещь — Юля никогда бы не добавила твои картины в свою выставку, если бы они ей не понравились. Ты не найдёшь здесь ни одной работы, которая бы её не зацепила. А если тебе станет по-настоящему грустно, Крис, вспомни о теории звёзд. [ 2016 год, май, ей 16 лет, ему — 24 ] — Крис, мне так жаль, что я на эту твою выставку не пришла, — всхлипывая, произносит Илона. — Я так хотела, правда. — Что случилось? — спрашиваю её, ходя кругами по своей комнате и прижимая к уху телефон. В динамике раздаётся её громкий продолжительный всхлип и пугающее затишье. — Папа увидел, что я выблевала весь завтрак в унитаз и разорался. — Боже мой. Опять, Ил? — А что я могу поделать, если мама готовит эти оладьи по утрам. Они такие вкусные! — Напомни-ка, на сколько ты похудела за месяц? На восемь килограмм? — Ой, Кош, ну, хватит тебе. Зато меня, кажется, возьмут на одну съемку. — Кажется… — Короче, — говорит она, — я клятвенно пообещала папе, что готова ходить к психологу. — Окей, это здорово. — Но я, конечно же, не собираюсь к нему ходить, поэтому я сказала ему, что найду сама какой-нибудь центр психологической помощи. Он вроде согласился. Поэтому нам с тобой нужно найти такой центр. — А я уже обрадовалась, что ты перестанешь то блевать, то голодать сутками, то обжираться оладьями. — Нет, Крис, ты не понимаешь, это важная составляющая моей будущей карьеры. Ты сутками сидишь за своим мольбертом и портишь зрение, а я подгоняю своё тело под нужные миру стандарты. — Вот именно, что подгоняешь. — Да ладно тебе, ну. В общем, ещё мне нужна твоя помощь в том, чтобы ты меня прикрывала в случае форс-мажора. И желательно, конечно, чтобы это был какой-нибудь знакомый нам центр. Тоже в случае форс-мажора, если папе взбредёт в голову меня проверять. — Я могу спросить у Максима, если хочешь. У него всегда есть какие-то полезные знакомства, — отвечаю я Илоне, устав с ней бороться и принимая её правила игры. Может, когда-нибудь ей придёт в голову, что её голодание — это ни хрена не нормально. Тогда это знакомство с предполагаемым психологом только поможет ей. — Отлично! Кошелева, я тебя обожаю и боготворю. Всем бы таких подруг, как ты, но я тебя никому не отдам! — Ага, найти подставного психолога своей подруге, которая блюёт по утрам оладьями, сможет не каждый. — Да, да, именно так. Как там с Ником дела? — Никак. — Ясно, а с Максом? — Ил, серьёзно? Пока. Она звонко хохочет прямо мне в ухо, предполагая, что это всё очень забавно. Но что-то мне подсказывает, что ничего забавного в нашем десятиминутном разговоре вообще нет.