Долгая Зима

Первый снег выпал и сошел, напитав землю и лес сырым, тяжелым ароматом поздней осени. В избе постоянно горел очаг, согревая ее теплом огня, но от земляного пола потянуло холодом. Даже во двор выходили все реже и лишь по нужде: скотину покормить да воды и дров натаскать. Тор и сам старался не высовывать нос из избы. Нога у него зажила. Оба колдуна сошлись во мнении, что рану Локи хорошо вылечил. Стоять и ходить стало совсем не больно, так что Тор уже подумывал о том, что пора и честь знать. Но тут на улице лег снег. Лафей утром высунулся принести дров и вернулся со словами, что вот она зима. Тор сел на своей лавке и сглотнул. По зиме уходили только безумцы, а значит, надо было просить дозволения зимовать, согласно древним обычаям. Да только заговаривать с Лафеем Тору было каждый раз страшно. Слишком хорошо он помнил злобу колдуна, стоило тому услышать имя Одина. Да стоял перед глазами гнущийся к земле лес и бегущий в елки новгородский воевода. Но выхода не было. Собрав в кулак свое мужество и под одобряющим взглядом Локи, Тор пришел к Лафею.  — Лафей, — и запнулся, неловко переступил с ноги на ногу, собираясь с мыслями. — Я благодарю тебя и твоего сына за то доброе, что вы для меня сделали. За заботу, за защиту и кров. И прошу у тебя дозволения зимовать с вами. Щеки обожгло теплом, и Тор окончательно смешался.  — Что, — насмешливо спросил колдун, — не приучен ты просить, сын Одина?  — Нет, я…  — Не оправдывайся, сам вижу, — фыркнул Лафей, прожигая своими колдовскими глазами. Совсем такими же, как у Локи. — Зимуй, Тор. Будь нашим гостем.  — Спасибо, — выдавил Тор.  — Да учись просить, — вдруг серьезно сказал колдун. — Твой дом далеко отсюда. И дорога перед тобой лежит длинная и трудная. На ней много всякого и хорошего, и плохого. Только вот слепому гордецу той дороги не осилить. Тор вздрогнул и посмотрел Лафею в лицо. Тот действительно был серьезен, а в пальцах крутил круглую костяную плашку. Локи говорил, что это знаки Богов, с помощью которых Лафей видит судьбу.  — Я буду стараться, — тихо ответил Тор.  — Ты похож на отца, — задумчиво протянул Лафей, кивнув Тору чтобы сел рядом. — Но Один всегда был гордецом и спесивцем. Слишком самонадеянный, чтобы принять правильное решение.  — Мой отец вовсе не такой, — не смог удержать язык за зубами Тор. — Он мудрый конунг. Так все говорят.  — Вот как? — фыркнул колдун со злой насмешкой. — Знать, судьба-то рога ему пообломала. Не тешь себя иллюзиями, мальчик. И Один был молод и глуп.  — Откуда вы моего отца знаете? — осторожно спросил Тор, не веря в свою удачу. Этот вопрос беспокоил его все эти месяцы, но спрашивать было жутко. А тут Лафей вроде как сам разговорился. Даже Локи ушки навострил, да работать медленнее стал, чтобы не упустить отцовских слов.  — Откуда… — колдун задумчиво посмотрел на Локи. Тот возился у очага, выкладывая на горячие камни печи лепешки. — Когда-то очень давно, когда тебя еще на свете не было, я жил в Асгарде. И мы были с твоим отцом дружны. Но потом он нанес мне жестокую обиду, и я вынужден был уйти жить сюда.  — А что же отец? — растерялся Тор.  — А ничего, — Лафей пожал плечами. — С той поры я его не видел. И знать о нем не желаю. А тут Локи тебя приволок… вот ведь как судьба причудливо обернулась. Лафей вдруг странно улыбнулся, погладил край теплого шерстяного плаща, в котором ходил все последние дни. Тору смутно казалось, что где-то он этот плащ уже видел. Но спрашивать не стал. Просто молча наблюдал. А вот Локи совсем не молча злился на что-то, но Тору не говорил. Вообще жизнь в доме колдуна была чудная. Тор быстро понял, что со своим мнением ни к Локи, ни к Лафею лучше не лезть. Когда что было не по их воле, оба начинали злиться и шипеть, словно ядовитые змеи. Не жалили, конечно, но Тор хорошо помнил отцовские наставления. А Один крепко запретил сыну с колдунами спорить. Ведь за их словами были Боги, да и проклясть могли так, что ни удачи, ни жизни не будет. Поэтому Тор послушно делал, что ему говорили, и молчал. Но изумляться ему никто не мешал. У Локи и Лафея был странный дом. Все в нем было какое-то кривенькое да косое. Поленницу колдуны не складывали, а наваливали. И Локи очень удивился, когда Тор показал ему, как можно сложить дрова так, чтобы нижние не гнили и поленница не разваливалась, хоть сколько из нее дров ни возьми. Да и крыша эта, действительно не чиненая видать с момента строительства избы. Забор, сплетенный из ветвей как корзинка, а не забитый из добрых кольев. Топор, до того тупой, что разбить им колоду требовало недюжих усилий. И травы-травы-травы, по всей избе. Ягоды, нити сохнущих грибов, закатки в тугих кадушках, придавленные деревянными крышками и особыми камнями. Иногда Тору в голову закрадывалась стыдная мысль, что Лафей просто не умел этого, но слишком странным было для мужика не уметь правильно поленницы поставить. Даже если ты трижды колдун. А еще колдуны не охотились. Они ставили силки и приносили мелкую дичь, но крупного зверя не били. Тор как-то случайно рассказал Локи о том, как ходил с отцом на свою первую охоту. Как мужчины травили и били короткими копьями свирепого лесного вепря, а тот разбрызгивая копытами дерн верещал, вращая кровавыми глазами. Кидался, норовя убить всякого, кто посмеет приблизится. Локи смотрел с таким восхищением, что Тору жарко становилось от его взгляда. Но о своих подвигах с отцом в ответ не хвастал. Впрочем, Тор мало что знал о жизни колдунов. Может им Боги не велели избу в порядке держать, да зверей — духов-охранителей бить. По крайней мере спрашивать, Тор не стал, мудро рассудив, что всем тайнам в свое время суждено открыться. Да и на ссору с Локи нарываться не хотел. Младший колдун был обидчивей девки, и не понятно было на что он взбрыкнет, а к чему отнесется благосклонно. Так дни и тянулись. Тор наблюдал как колдуны плели амулеты, вывешивая их над очагом, чтобы те напитывались силой. Составляли заготовки под отвары, рассыпая толченую траву по маленьким мешочкам. Чинили одежду, занимались хозяйством и рассказывали сказки. Это было любимое время для Тора. Локи садился на землю у его лавки, доставал нож и шкуру и вынимал круглые деревяшки, которые полировал под одобрительным взглядом Лафея. А тот садился ближе к огню, брал в руки работу и начинал сказывать легенды, о далеких северных народах, о морских и лесных духах, о горах вечно покрытых снегом и о реках, чьи воды холоднее самой лютой стужи. И конечно о героях, которые преодолевали эти реки и горы, говорили с духами лесов и морей, искали старинные клады и возвращались с победой к людям. После таких вечеров, засыпая, Тору всегда вспоминалась мать. Прекрасная Фригга была мастерица во многих вещах. Но сказки ее, полные любви и тепла, подвигов и побед, были любимы Тором особенно сильно. Будучи ребенком, он мог часами сидеть возле матери, смотреть как прядется нить в ее ловких руках и слушать тихий ласковый голос. Сейчас, на чужбине да в колдовской избе, эти детские воспоминания были особенно горьки и сладки. Тор ерзал, сильнее кутался в теплые шкуры, и обнимал себя за плечи поглаживая пальцами вышивку и словно прикасаясь через нее к рукам матери. А когда двор замело сугробами и на улице заплакали скрипучие метели, Лафей достал из сундука две прялки и вручил одну Локи. Тот вздохнул, потер пальцы и заученным жестом подвесил шерсть на кудель. Тор аж дара речи лишился, когда увидел, как сучиться в руках колдуна тонкая нить и пляшет по полу веретено.  — Локи… — просипел Тор, не в силах вернуть голос. — Локи, что ты делаешь?  — Пряду, — пожал плечами Локи. — А что?  — Локи, но это же женское занятие!  — А ты тут видишь женщин? — Локи насмешливо поднял брови. Голос его завибрировал опасными злыми нотками, но потрясение Тора было слишком велико.  — Но Локи… Это же женское занятие, — беспомощно повторил он свой последний и единственный аргумент.  — Боги, Тор. Ну и что?  — Это же против правил! Боги назначили женщинам прясть, а не мужчинам, — Тор растерянно обвел взглядом избу. — Ну это же все равно как если бы баба ковать взялась! Локи фыркнул и рассмеялся.  — Это всего лишь пряжа, Тор.  — Это труд женщины.  — Ну что, тебе пощупать дать, чтобы ты убедился, что я не девка?  — Не надо. Веретено подпрыгнуло на полу и снова завертелось. Но Тор отказывался это понимать. Он замотал головой и ушел на лавку чинить сеть. И все никак не мог уложить в голове что Локи прядет. А уж когда к Локи невозмутимо присоединился Лафей, мир Тора и вовсе пошатнулся. Даже вечерняя сказка в тот раз была ему не в радость. *** Зима вступила в свои права как-то слишком стремительно. Локи не помнил, чтобы так плотно ложился снег, засыпая избушку почти по самую крышу. Чтобы дойти до сарая или птичника им приходилось каждый день прокапывать узкие тропинки в снегу, да расчищать двери. Серый в стойле беспокойно топтался, фыркая огромными ноздрями и пуша длинную шерсть. Да и остальное зверье сбилось в кучу, выбрав самый теплый угол. Хуже всего чувствовали себя птицы. Мать ругалась, что каждый день становилось меньше яиц. А потом начала забивать самых доходящих. Мясо куриное Локи нравилось, но знак это был дурной.  — Вот связалась ты с воеводой новгородским, теперь птица дохнет, — проворчал он, ощипывая еще теплую тушку.  — Молчал бы лучше, — взвилась Лаувейя. Они с утра сидели в курятнике. Мать осматривала птиц, пытаясь подлечить, а Локи ощипывал ту первую, которую признали нежильцом.  — А вот не буду молчать, — Локи встряхнул головой. Внутри что-то крутилось, вертелось, предчувствием дурным прокрадывалось в сны. — Это он на хвосте своем беду принес.  — Не он, — Лаувейя встряхнула головой.  — А ты вон подарки от него принимаешь, — Локи передернул плечами, не замечая сколько ревности и обиды слышно в голосе. — Думаешь я не понял в чьем плаще ты из леса вернулась?  — Локи! — Лаувейя чуть повысила голос, давая сыну понять, что он приблизился к опасной черте.  — А что дальше? В дом его к нам позовёшь? — Локи упрямо сжал челюсть, зло глядя на мать.  — Пока это мой дом, не твоего ума дело кого я зову, а кого нет, — она выпрямилась во весь рост и гневно уперла руки в бока.  — А вот и нет! Коли я в доме мужчина, то и дело мое, — он нахохлился сильнее, сам вдруг осознав вся тяжесть своих слов. Лаувейя нахмурилась, зло сверкнула глазами.  — Тор на тебя плохо влияет. Она снова отвернулась к птицам.  — Не трогай Тора, — испугался Локи. — Он мне и слова про тебя и воеводу не сказал. Я сам все увидел.  — Ну коли я Тора не трогаю, то и ты в мои дела с воеводой не лезь, — голос Лаувейи звучал скорее насмешливо, чем зло и это немного приободрило.  — Мама! Ну неужели ты не понимаешь, что воевода нам теперь враг. И вообще, что ему от тебя надо? Он тебя подкупает?  — Он меня замуж зовет, Локи, — рассмеялась Лаувейя.  — Что? — Локи показалось что земля под ногами пошатнулась. Он схватился за стену и вытаращился на мать.  — Смешной какой, — ласково фыркнула она.  — Ты же это не серьезно… — прошептал Локи. — Ты же его прогонишь?  — Куда я его прогоню, Локи? — она вновь посмотрела на сына. — Сам уйдет, когда захочет.  — Но ты же не… ты не… Ты не можешь принять его предложение! — Локи мотнул головой. Внутри все горело и жгло, а вдруг мать согласиться, и он останется совсем один?  — Это еще почему? — она задрала бровь.  — Я запрещаю!  — А ты кто такой, чтобы мне запрещать? — Лаувейя опасно возвысила голос. Локи шмыгнул носом, вдруг осознав, что не знает, как потребовать с матери повиновения.  — Старший… — прошептал он, сам чувствуя слабость своих слов.  — Старший? — обидно протянула мать, окончательно разозлившись. — Вот ты над кем старший! Она схватила не успевшую увернуться курицу и бросила истерично орущую птицу ему в грудь. От удара Локи шатнулся. Курица истошно клокоча забила крыльями ему по лицу и упала на землю, взметнув пух и перья. Локи быстро утер лицо, вдруг ощутив, что щеки мокрые.  — Закончи здесь, — велела Лаувейя. — И заруби себе на носу. Мне никто не указ. Ни ты, ни воевода, никто. Я что хочу, то и буду делать. Захочу — замуж пойду. Захочу, в болоте утоплю. Понял?  — Да, — глухо пробормотал Локи. Лаувейя стремительно прошла мимо, захлопнув за собой дверь. Локи шмыгнул носом и сполз по стене на землю. В глазах щипало, на душе было горько и больно. Клятый новгородец все испоганил своим появлением. И Тору грозил, и мать у него отобрать собирался. А Локи даже сделать с этим ничего не мог. Слезы потекли против воли. Обидные и от того еще более горькие. Локи сжался в комок, как часто делал в детстве, и постарался представить, что вокруг лето и никого-никого нет. Ни забот, ни печалей. Только солнце светит, да жужжат шмели над крупными полевыми ромашками.  — Локи, ты чего? — вдруг опустились на плечи теплые руки и Тор встревоженно заглянул в глаза.  — Ничего, — резко ответил Локи, утирая лицо рукавом рубахи.  — С отцом поссорился?  — Не твое дело, — Локи отвернулся.  — Из-за чего, хоть? — Тор сел рядом и притянул его к себе, обнимая. От близости его стало тепло, и Локи не стал вырываться.  — Из-за воеводы. Он все ходит сюда. Подарки отцу дарит… А тот мне велел не лезть, — Локи вздохнул, горько жалея, что не может все объяснить Тору не нарушив маминой тайны. — Отец говорит, что воевода ведьмак…  — Думаешь твой отец изменит решение и выдаст меня? — серьезно уточнил Тор.  — Нет… — Локи вздохнул.  — Тогда что?  — Правда не важно, Тор. Скажем… Отец может отдать воеводе то, что мое по праву.  — Если оно твое по праву, то даже твой отец это у тебя отнять не сможет, — заверил его Тор. И Локи вдруг поверил его нелепым, но уверенным словам. Слишком захотелось поверить.  — Если бы… — вздохнул он, укладывая голову другу на плечо. Но на душе все равно стало спокойнее. Тор обнял его уже двумя руками. Уткнулся носом в макушку и теперь смешно сопел. Локи убаюкивало это сопение и смешило.  — Локи! Птицу ощипай, — раздался со двора крик Лаувейи. Локи вздохнул и посмотрел на тушку.  — Хочешь, я ее ощипаю? — поинтересовался Тор.  — А ты умеешь? — усомнился Локи.  — Нет, — жизнерадостно ответил Тор, широко улыбнувшись. — Но я готов попробовать. Локи против воли тихо рассмеялся, увидев эту широкую улыбку.  — Ладно. Щипай, — он свободнее уселся, наблюдая как Тор серьезно обошел тушку по кругу, неуверенно ущипнул за бочок, а потом громогласно чихнул, треснувшись об нее лбом. Куриный пух взметнулся вверх и осел у Тора в волосах. Локи снова рассмеялся, не в силах смотреть на это зрелище.  — Все с тобой ясно, помощничек, — он поднялся на ноги. — Смотри сюда. Улыбку, которая украдкой озарила лицо Тора, Локи не заметил, слишком увлеченный показательным выдергиванием перьев. *** Лаувейя злилась. Недавняя размолвка с сыном подхлестнула, словно вожжами. Локи ревновал, чувствовал, как неумолимо изменяется мир вокруг и от бессилия устраивал истерики. Она вздохнула, кинула взгляд в угол, где дремали, завернувшись в шкуру Тор и Локи, трогательно прижавшись друг к другу в поисках тепла. Все-таки в избе было холодно. Эта зима вообще была первой такой холодной на ее памяти. Лаувейя села к столу и горстью зачерпнула руны, пытаясь понять, что же ей делать. Дурной ведьмак никак не шел из головы. Наглый, насмешливый и самоуверенный, он чем-то сумел зацепить ее сердце. Но и в словах Локи была своя правда. Новгородец был врагом. С тихим стуком кости посыпались на стол и все как одна легли пустой стороной к верху. Приоткрыв рот Лаувейя смотрела на их беспощадную гладкость.  — Как это понимать? — прошептала она, медленно переворачивая одну за другой. Халагаз. Райдо и Наутиз. Смерть и вынужденная дорога. Лаувейя вздрогнула и смахнула злые знаки в кошель. Поднялась, прошлась из угла в угол и снова запустила руку в кошель. В ладони осталась лежать руна манназ, словно судьба насмехалась над ней. Говорила, разберись в себе ведьма, а потом у судьбы знаков спрашивай.  — Да что б вас, — она дернула кошель и прижалась к двери. Не выдержала, выскочила из избы, накинув теплый димкин плащ. Дошла до плетня, проваливаясь в густой снег и подняла голову к луне. Ночь была тихая. Не выли оголодавшие волки, не шумели совы, охотящиеся на мышей. И даже ветви не скрипели от ветра. Тишина вокруг была густая и мертвая. Лаувейя оглянулась, зябко закуталась в ткань и почувствовала, как где-то у загривка поднимается страх. Древний, животный инстинкт, понукающий бежать от опасности без оглядки.  — Вот еще! — она встряхнула головой, прогоняя наваждение. — А ты, воевода, насколько храбр? Вдруг спросила она у ночи, чувствуя, как формируется внутри план. Как одно к одному, словно петли в вязании, складываются шаги. Испытание. Что может быть проще и нагляднее?  — Замуж зовешь, — произнесла она в ночь. — Своей назвать хочешь? А ты докажи сперва, что достоин. Покажи удаль молодецкую. Приходи завтра, ведьмак, коли не трус. Она улыбнулась дикой, шальной улыбкой и словно девчонка помчалась в дом. Распахнула ларь, метнула в огонь волшебные травы. Тот жадно взвился, опаляя избу рыжим светом, потянулся к рукам.  — Спи, — цыкнула ведьма на завозившегося сына и закрутилась вокруг своей оси, стягивая в воронку колдовскую силу. Вскинулась, и зашептала взвившемуся огню:  — Ты огонь, что в печи горит, опали собой того кто в берлоге спит. Пятки оближи, за нос укуси, мишку разбуди, да сюда веди. Долог его сон. Холодна постель. Выгони-гони, прямо мне под дверь. Внутренний взор полетел с заклинанием куда-то вглубь леса. Ласточкой нырнул сквозь снежную шапку, проскользнул между валежником и впился прямо в чуткий медвежий нос. Вцепился, завертел туда-сюда, будя упрямого зверя. Мишка дернулся. Перевернулся с бока на бок. Свирепея размахнулся лапой, да зацепил собственную крышу. Она дрогнула и обвалилась внутрь берлоги. Медведь яростно заревел от холода и обиды и выбрался на снег. Черный, злой и свирепый. Не одну зиму проведший в этом лесу. От одного его вида у Лаувейи захватило дух. Но отступать было поздно. Мишка задрал голову, взревел и уверенно побрел к ее дому.  — Боги, — прошептала ведьма, глядя в опадающий огонь, который теперь устало лизал поленья в очаге. — Что же я натворила-то?! Лаувейя вцепилась в волосы, покачнулась из стороны в сторону и посмотрела на Тора и Локи. Не сдюжат ее мальчишки против того зверя, что она сама к дому притащила. Задерет их медведь-людоед. И ее, бабу дурную задерет. А потом схарчит и не поморщится. Да заляжет в избушке до весны, следующую жертву ждать. Медленно она опустилась обратно на лавку. Дрожащей рукой потянулась к кошелю с рунами, да в последний миг одернула. Сама ворожила. Сама звала. Сложила перед собой охранный знак и тихо зашептала молитву, выпрашивая у Богов помощи и удачи. Те привычно не откликнулись, но на глаза вдруг попался зверобой, подвешенный в дальнем углу. А если к нему добавить еще кое-какие травки, то может медведь и побрезгует, столь ароматными угощением. Подхватившись с места, Лаувея помчалась развешивать на плетне обереги и пучки трав отгоняющие дикое зверье. *** Дима проснулся рано. Внутри словно что-то толкнулось, позвало-потянуло, спугнув сон.Он сел, потянулся сладко-сладко, быстро собрался и вышел во двор. В деревне было тихо. Только-только начинала заниматься утренняя заря. Правда кое-где уже звучали голоса. Привычные крестьяне по зиме подымались до первых петухов. Спешили за светлый день успеть все что нужно, чтобы вечером спокойно собраться у очага за домашней работой. Диме нравилось смотреть за тем, как вместе с солнцем разгорается в деревне жизнь. И вместе с солнцем же замирает. Вот и сегодня. Стоило солнышку появится на горизонте, все закипело, взбурлило и побежало.  — Воевода! Воевода! — вихрастый мальчуган в огромной отцовской шапке лихо перепрыгнул забор и рухнул носом в сугроб. Дима спрятал улыбку в усы и направился к гонцу. Парень бестолково барахтался в снегу, отплевываясь, наконец, вскочил на ноги.  — Воевода! Там мужики медведя-шатуна видели, — выпалил он, дрожащей рукой указывая на лес. — Кажут, всю ночь ревел. Покоя не давал.  — Медведь? — Дима выпрямился, нахмурился. Внутри снова толкнуло, чужим ведьмовским взглядом засвербило под лопаткой. А лес стоял как ни в чем ни бывало, по-зимнему тихий, словно мертвый.  — Да… — мальчик смешался, поправил шапку.  — Ладно. Пойду гляну, что там за медведь такой. Иди, Всеволоду расскажи, — Дима кивнул в сторону избы, чьи хозяева приняли на постой воина. Мальчишка кивнул и скачками понесся в указанную сторону. Дима проводил его взглядом и скорым шагом направился к лесу. Сердце беспокойно застучало, и сама в памяти всплыла одинокая ведьма с двумя недорослями. Дима рассердился на себя и невольно ускорил шаг. До ельника он добрался быстро, подгоняемый темными мыслями и недобрым предчувствием. Но выдохнул с облегчением. Изба стояла, как и прежде. Ни трупов он не увидел, ни запаха крови не почувствовал. Разве что зверобоем остро несло от частокола и горчицей. Лаувейя, словно почуяв гостя, выскочила на крыльцо, вооруженная длинной горящей палкой. Ахнула и вдруг закричала:  — Беги! Дима невольно шарахнулся в сторону и только тут ощутил зверя. Кубарем кинулся в снег, чтобы не попасть под тяжелый удар медвежьей лапы. Хорошо плаща не было. Вскочил, встряхнулся на аршин отпрыгнув в сторону. Все замерло: зверь, не получивший с первого удара добычи, Дима, быстро оценивающий вышедшего из леса противника, и ведьма на крыльце, сжимающая горящую палку. За ее спиной Дима чувствовал ее мальчишек, но сейчас было не до того. Медведь стоял прямо перед ним. Косматый, умудренный стычками с людьми, лютый зверь. В его темных глазах, Дима видел жажду крови и злобу. Ни успокоить, ни прогнать такого зверя не было ни шанса. Только убить.  — Хороший, миша, — невольно пробормотал Дима пригибаясь. Почему-то на ум пришел новгородский князь, упившийся сладкого меда и от того особо шумный, громоздкий и веселый. — Хороший… Медведь тихо зарычал, припал на передние лапы, предупреждая, что кинется стоит человеку пошевелиться. Дима глубоко вздохнул, и медленно потянул из-за пояса небольшой топорик, с которым повадился ходить в лес еще осенью. В ушах застучала кровь, но разум оставался предельно спокоен. Словно не в лесу перед зверем Димка стоял, а на ратном поле перед могучим врагом. Сердце горячо толкнулось в груди. Где-то в верху каркнула ворона, и медведь попер, словно знак услышал. Взвился на задние лапы и с размаху опустил на Диму переднюю, с расставленными когтями. Воевода резко выдохнул, почти успел пропустить удар мимо, только самым краем когти задели. Стеганка затрещала, разошлась. Плечо и грудь обожгло болью. Но он даже не заметил этого с силой врубая топор в подставившуюся медвежью шею. Зверь шатнулся назад, взвыв не человеческим голосом. Топор рванулся из руки, но Дима вцепился, не отдал. На снег потекла красная, дурманом пахнущая кровь, а в глазах зверя засветилось предсмертное безумие. Не разбирая дороги, смертельно раненый медведь вновь помчался на Диму, желая забрать его с собой. Внутри заколотилось от страха, весь мир потерялся, отступил на задний план. Дима слышал только свое дыхание, да видел, как словно замедлившись атакует зверь. В последний момент отскочил, ногу обожгло ударом когтей. А затем, словно Боги в зад толкнули. Дима одним прыжком вскочил на спину, промчавшемуся мимо зверю, захлестнул руками шею и сдавил топорищем изо всех сил. Повис всем своим весом на заплясавшем и захрипевшем медведе, чувствуя, как бесится сила под тяжелой медвежьей шкурой. Как жадно рвется к жизни обезумевший от боли и смертного страха зверь. Мышцы на руках вздулись от боли. Дима сам зарычал, не помня себя, весь охваченный чувством близкой гибели. Сдавил коленями бока, словно ребра переломать медведю вознамерился. И давил, изо всех своих сил давил, пока не почувствовал, как слабеет зверь, заваливаясь на залитый кровью снег. Лишь когда последние отголоски жизни в поверженном медведе стихли, Дима пошевелился. Со стоном разжал сведенные пальцы. Не помня себя поднялся на ноги. Тело болело, словно умирающий медведь по нему прыгал. В каждой частице ныла глухая, тягучая боль. Но зверь был мертв. Дима шагнул в сторону. Ноги провалились в снег, он пошатнулся и повалился на колени, чувствуя, как после схватки исчезают последние силы. Пожалуй, надо было немного отдохнуть, подумалось ему.  — Дмитрий?! Кто-то схватил его за плечи, встряхнул. Зеленые, словно лесная трава, глаза заглянули в лицо, но сознание Димку уже оставляло. Он только и сумел, что улыбнулся вздорной ведьме, прежде чем все вокруг померкло. *** У Лаувейи стучало в ушах, а сердце от страха забилось куда-то к горлу. Медведь, гонимый ее зовом, пришел к изгороди, когда солнце высоко поднялось над лесом. Первыми его почуяли собаки. Подняли такой лай в сарае, что все трое во двор высыпали и замерли от испуга. Косолапый стоял под елкой и смотрел, тяжелым, недобрым взглядом. Никакой запах, ни какие знаки его отпугнуть не могли. Медведь был голоден и зол.  — В дом, — едва слышно скомандовала Лаувейя мальчишкам. — Немедленно. И втолкнула их обратно в избу, захлопнув за собой дверь.  — Но надо же что-то делать, — просипел Локи, весь белый как снег на улице.  — Может уйдет? — с сомнением спросил Тор.  — Куда? У нас скот в сарае… выбьет дверь и… — Локи сглотнул. Лаувейя лихорадочно огляделась, пытаясь придумать, чем бы отогнать медведя от жилья. В очаге треснуло полено. Она вздрогнула и посмотрела на детей.  — Огонь. Огонь нам поможет. Ищите на чем его зажечь. Палка длинная нужна, — скомандовала она. Локи дернулся, бестолково метнулся к сундукам, словно в колдовских травах можно было добыть добрый сук. А Тор сразу просветлел лицом. Без слов опрокинул стол, рассыпав по полу посуду, и рывком оторвал от него ножку, протянув ей. Лаувейя едва успела сдержать испуганный вздох.  — Локи, дай тряпку какую-нибудь, — выдохнула она, принимая палку из рук Тора. Тот выполнил, вручив матери полосы бинтов, которыми перевязывал рану варяга. Лаувейя бросилась к очагу, накручивать их на конец палки. Потом сунула в огонь. Пламя разгоралось сначала неохотно, но она пошептала, и злой огонь заплясал на конце палки. Затем она снова выскочила из дверей, и обомлела. Там, где еще минуту назад стоял медведь, спокойно шел воевода, не замечая, как вырастает позади него гора меха, зубов и когтей.  — Беги! — не помня себя закричала она, а потом все завертелось. Никуда проклятущий ведьмак не побежал. Отскочил в сторону, едва увернувшись от неминуемой смерти и вытащил топор, принимая поединок. Зверь кинулся с ожесточенной ярость. Порвал ведьмаку стеганку и плечо. Лаувейя тихо ахнула, увидев, как темнеет от крови одежда. Вздрогнула, но с боку прижимался Локи, а со спины подпирал Тор, отступать было некуда, а вмешиваться нельзя. Воевода и медведь сошлись в рукопашную. Кровь из их ран щедро заливала снег и землю, а рев согнал с деревьев стаю ворон и те с мерзким карканьем разлетелись кто куда. Но вот воевода вскочил медведю на спину. Тот заплясал, силясь сбросить наглеца и завалился в снег замертво. Лаувейя едва слышно ахнула. Факел выпал из ослабевшей руки и с шипением утонул в снегу. Шатающийся воевода поднялся на ноги, весь залитый кровью своей и чужой. Сделал нетвердый шаг к ней и рухнул.  — Дмитрий! — она сама бы не сказала, как в один скачок добралась от дверей избы до мужчины. Поймала за плечи тяжелое тело, не давая упасть в снег. Живой. Воевода был живой, но тяжёлая схватка и раны вышибли дух из тела.  — Локи! Баню топите живо! — закричала она, прижимая Диму к груди.  — Но… — замялся Локи. Они с Тором уже почти добрались до медведя. Слишком велико было любопытство.  — Быстро! — взвизгнула Лаувейя и сына как ветром сдуло. — Тор стой. Одернула она поспешившего следом варяга.  — Помоги мне его утащить, — попросила, пытаясь подняться. Варяг без слов ухватил воеводу под руку да за пояс. Поднатужился, и взвалил на плечо, поднимая. Лаувейя на мгновение замерла, подивившись силе варяга, но опомнилась, подхватила, с другой стороны. Вдвоем они дотащили воеводу до бани. Локи уже разжег огонь, зло бурча себе под нос.  — Локи, — уже спокойнее позвала оно. Воевода лежал на полке и продолжал медленно капать кровью. — Принеси мне инструменты и травы. Потом затащите медведя во двор и выпустите собак. Мало ли кого принесет на запах крови.  — Хорошо, — буркнул сын и за руку выволок Тора. Лаувейя выдохнула и принялась сноровисто раздевать воеводу. «Надо же… сумел», — тихо мелькнуло в голове, а в груди что-то сладко сжалось. «Медведя убил…». Дима тихо застонал под ее руками, завозился силясь открыть глаза, но не очнулся.  — Тише… тише, — она погладила его по голове, только теперь заметив, что все руки в крови перемазались. Фыркнула. В баню снова зашел Локи. Молча поставил котелок и травы, да сверток с инструментами рядом положил. Следом Тор занес два полных снега ведра.  — Ты уверена, что…  — Локи, — одернула она. — Ты своего варяга-незнакомца с реки приволок. А тут воевода за нас чуть под нашим же забором не убился. Не говори ерунды. Лучше займитесь медведем.  — А что с ним сделать то? — фыркнул Локи. — Ну приволочем мы его…  — Ничего. Просто во дворе сложите. Медведь добыча воеводы. Очнется — решит, что делать, — отозвалась она. — Все. Не мешай мне. Стянула с воеводы рубаху и осторожно коснулась рваных ран от когтей на груди. Пальцы опалило жаром и чужой болью. Она прикрыла глаза и тихо напела наговор, вливая свою силу в раненое тело. Сначала перестала течь кровь, а потом края раны слабо засветились и сомкнулись, оставляя свежий, розовый рубец. Лаувейя нежно погладила его перешла к следующему. Рана на груди отняла много времени и сил. Когда Лаувейя закончила петь над ней, она взмокла от скопившегося в бане тепла. Скинула верхнюю одежду, оставшись в одной рубахе и штанах.  — Здравствуй, хозяйка, — поприветствовал ее очнувшийся воевода. Лаувейя ахнула, разозлилась, стукнув его по здоровой ноге.  — Не пугай меня. Ты что устроил, ненормальный? Жить расхотелось? — она сверкнула глазами. Подкинула в огонь дров, приставила рядом котел с водой.  — А что мне по-твоему делать надо было? Бежать как зайцу? Так ведь от медведя не убежишь, — усмехнулся Дима. — Или дать ему тебя и детей твоих задрать? Она снова стукнула его, не сильно, но чувствительно. Смутилась, отворачиваясь, слишком хорошо понимая правоту его слов.  — Спасибо, — наконец выдавила тихо.  — Не за что, хозяйка, — она спиной чувствовала, как он смотрит на нее и улыбается. Любуется невесть чем, дурак новгородский. И от взгляда этого его, все женское внутри нее вздрагивало и наружу перло, словно ботва на навозной куче.  — Что с медведем делать будешь? Она нарочито деловито стащила с него штаны, стараясь не цепляться взглядом за естество и сосредоточилась на ране. Колдовских чар у нее осталось мало и в ход пошли тряпки да травы. К счастью эта рана была значительно меньше чем на груди. Даже шить не нужно было.  — Тебе оставлю, — отозвался он добродушно.  — Зачем мне медведь? — фыркнула Лаувейя, тщательно закрепляя повязку на ране.  — Вот уж не знаю, хозяйка, — улыбнулся Дима. — Зачем-то же ты его будила.  — Ах ты! — она вскинулась. Но он словно ждал: схватил ее за руки и дернул к себе, поймав поцелуем. Страстно и властно. Так что всякое ее сопротивление умерло внутри, а по спине пробежала сладкая дрожь.  — Убил я для тебя медведя, Лаувейя? — тихо прошептал воевода, отпуская ее губы, но не давая отстраниться.  — Убил, — тихо согласилась она. А следом сама обняла и поцеловала, чтобы дурной ведьмак упаси Боги еще что-нибудь не спросил. Прижалась всем телом, ощущая, как жаром отдает чужое тело. Он не растерялся. Потянул к себе. Задрал рубаху, скользнув широкими ладонями по спине. Потянул долой мешающие штаны. Опустил ее на себя, обжигая поцелуями и одаривая ласками. Лаувейя прикрыла глаза и тихо застонала, сдаваясь во власть своей женской природе, которая во всю глотку выла от радости близости. Потерлась об него всем телом, дурея от пряного запаха мужской страсти. Задрожала, ощутив его руки на бедрах, прикрыла колдовские зеленые глаза и отдалась. Впервые за много-много лет. Но без всякого сожаления внутри. Воевода был нежен, но напорист, страстен, но терпелив. Ей понадобилось время, чтобы с ним совладать, чтобы раскрыться и впустить его в себя. Зато потом их обоих повело, закачало волнами. Затопило жаром и страстью, до самого конца. А когда все схлынуло, она легла ему на грудь, слушая как гулко бьется его сердце. А он ее обнял, согревая своим теплом и не говоря ни слова. Им обоим было слишком хорошо, чтобы говорить. Но блаженную негу разрушили голоса и крики с улицы.  — Это еще что? — Лаувейя встрепенулась, села зло щуря глаза.  — Это мои дружинники, — Дима вздохнул, узнавая голос Всеволода. — Дай-ка мне штаны. Разгоню их. Она послушно протянула требуемое. Дима недовольно поцокал на драную штанину языком, но натянул их. И как был, босой и полуголый, вышел из бани. Лаувейя поспешила за ним, прячась за косяком и одергивая коротковатую для женщины рубаху.  — Что здесь твориться? — Дима нахмурился, оглядывая скрученных мальчишек и своих взъерошенных дружинников.  — Воевода! — Всеволод бросился к нему, во все глаза глядя на длинные рубцы от медвежьих когтей.  — Всеволод, что здесь происходит? — повторил Дима, скрещивая руки на груди. Лаувейя оценила, что дружинные воины были вооружены до зубов и почти у каждого была рогатина.  — В деревне сказали, что ты один на медведя пошел. Даже рогатины не взял, — Всеволод растерянно огляделся. — Вот мы и поспешили искать тебя… По лесу прошли, да про колдуна вспомнили. Пришли. А тут кровищей все залито…  — Так медвежьей же, — вздохнул Дима и велел воинам: — Отпустите их. Те переглянулись, но мальчишек отпустили. Локи от души пнул державшего его мужика, прежде чем метнутся за спину к Тору. Тот вот поднялся куда спокойнее и с достоинством. Лаувейя усилием воли заставила себя не закатывать глаза. Родную деточку ничто не способно было удержать от дурости.  — А тут что произошло, — в свою очередь поинтересовался Всеволод, озадаченно глядя на воеводу.  — Ну как что. Пошел я предупредить их о медведе. А тот тут как тут. Пришлось схватиться, — Дима пожал плечами.  — И чем ты его? — изумился Всеволод.  — Топором. Мужчины замолчали. Дима еще немного посмотрел и снова вздохнул.  — Спасибо за заботу, Всеволод. Идите в деревню, я позже приду. Мне тут баню истопили. Грех отказываться, — он улыбнулся.  — А медведь? — уточнил воин.  — Да ну его. Пусть тут остается, — махнул рукой Дима.  — Ну… ты как скажешь, воевода, — неодобрительно покачал головой Всеволод. Потом посмотрел на Диму и смирился. — Возвращаемся. Он повернулся и размеренным шагом пошел прочь от избы в сторону деревни. Воины, ворча под нос, потянулись за ним.  — Тебе бы тоже идти, — задумчиво протянула Лаувейя. Гнать воеводу она не хотела, но чувствовала, что тому стоило уйти с воинами.  — Что, прямо в портках? — развеселился Дима.  — Дурак, — фыркнула она, растягивая «а». Димка хохотнул и вдруг дернул ее внутрь бани. Прижал к стене и поцеловал жадно, охватив широкой ладонью голое бедро.  — А может я за медведя еще не все с тебя спросил? — горячо прошептал на ухо.  — Язык не сотри спрашивать, — срезала она, подаваясь ему навстречу и опуская засов на дверь, чтобы любопытные дети не помешали им.  — Не сотру, — пообещал Дима, подсаживая ее на полок. *** Наконец двор опустел. Локи мрачно смотрел вслед дружинникам и тер ногу, за которую его и поймал воин. Тор усмехнулся, вспоминая как звонко Локи залепил пяткой прямо в лоб косматому темноволосому русичу.  — Ты в порядке? — он протянул другу руку, в который раз поражаясь тому, какие они у Локи тонкие и изящные.  — Да, — Локи вздохнул, сдул упавшую на лицо прядь и поднялся. Посмотрел на Тора странным взглядом, глубоко вздохнул и пошел к медведю. — Умеешь свежевать медвежатину?  — Нет, — Тор качнул головой. — Слишком богатая добыча. Отец у меня бил медведей, но их либо мать с женщинами потрошила, либо сами воины. Ходить в шкуре медведя — большое уважение. Странно что воевода отказался. Тор задумчиво посмотрел на баню. То, что у воеводы была причина оставить Лафею медведя было очевидно. Но в чем она заключалась Тор не понимал.  — Значит придется ждать отца, -пробурчал Локи. — Пойдем в дом. Я умаялся так, что ничего уже не хочу.  — Да ладно, — хмыкнул Тор. — Пойдем спросим у него, что нам с медведем делать, коли он теперь ваш. Локи закатил глаза. Тор направился к бане, но замер, услышав странный стук и стон.  — Локи… — задумчиво протянул он. — А что они там делают?  — Колдуют, — еще более разозлено буркнул тот. Но тут стон повторился, смешавшись с еще одним.  — Ты уверен?  — Да, — рявкнул Локи, заливаясь краской до ушей. — Пошли отсюда. Он схватил Тора за руку и поволок к избе. Тор открыл было рот, но посмотрел на Локи и счел за лучшее промолчать. Звуки из бани меньше всего походили на колдовские. Точь в точь такие же издавали отец с матерью на ложе, когда думали, что Тор спит.