Эффект Бабочки

Может быть, потому, что в нём всегда была крохотная щепотка драматичности, но Теруки решил никому не говорить, что скоро будет его день рождения. Вместо этого он лишь давал смутные намёки и расплывчатые подсказки о природе приближавшегося тринадцатого апреля. Совершенно туманные, вроде: «Эй, Моб, а какой у тебя знак зодиака? Я Овен», что привело больше к односторонней дискуссии о достоверности астрологии, нежели к подталкиванию Моба к тому, чтобы спросить, когда у него день рождения. Точно так же Моб не понимал никаких других подсказок, блаженно кивая при каждом упоминании тринадцатого апреля или дней рождений в общем, и никак не продвигая беседу. Рейген, очевидно, вскоре понял, что происходило что-то любопытное, но достаточно долгое время Теруки это от него скрывал, зная, что упоминание заветного дня лишь заставит его погрязнуть в очередную пучину вопросов наподобие того, что он будет делать, где он будет это делать и — главное — с кем. Его день рождения в этом году — первый, который он будет проводить без родителей — пройдёт в субботу. Сперва он этому радовался, думая, что ему не придётся сидеть в школе — затем он осознал, что тогда им в этот день не будет интересоваться никто из одноклассников, что его расстроило — но он всё же снова обрадовался, потому что, если это была суббота, это значило, что он сможет полностью провести день в Консультации по Духам и Прочему, а не в одиночку. Не стоило и говорить, что, впервые в жизни проснувшись как двенадцатилетний мальчик, он был так и переполнен душевным волнением. Во-первых, он получил по почте посылку. Небольшая записка в ней гласила, чтобы он не открывал её до праздника, но он проигнорировал это и всё равно её разорвал; — не то чтобы его и так мог кто-то обругать. Главное, что внутри была новая кофта с ярко-розовыми, жёлтыми, бирюзовыми и белыми полосками. Это было чуть бледнее, чем то, что он обычно носил, но тем не менее в его стиле. Первым делом он надел её на себя. И, кроме того, его родители должны были позвонить. С самого начала — почти год назад, когда он только начал жить самостоятельно, они пытались звонить каждый день — но, как объяснили они, жизнь и работа встала у них на пути. Далее количество звонков уменьшилось до такой степени, что если ему удавалось поговорить с ними чаще, чем раз в месяц, это можно было назвать лишь удачей. Но всё было хорошо, потому что сегодня был его день рождения, и ему теперь было двенадцать, и ничего не должно было выйти из привычного порядка. Сегодня должно было быть прекрасным. Больше, чем прекрасным. Оно должно было быть идеальным, грандиозным, потрясающим — он это чувствовал. Теруки вошёл в офис Консультации по Духам и Прочему так, как зашёл бы какой-нибудь павлин — то есть очень важно, со вкусом, и не без того, чтобы Рейген этого сразу же не заметил. — Да ты сияешь на глазах, — сказал он, глядя, как Теруки с напыщенной грудью маршировал к столику. — Это новая кофта? — Да, — ответил он, и прежде, чем он мог придумать что-то получше, добавил: — Мне её мама купила. Брови Рейгена взлетели, но каким-то образом он оставил равнодушный вид. — Неужели? Какой-то особенный случай? — Сегодня мой день рождения, — улыбнулся Теруки, устав притворяться, будто он ничему не радовался. — Мне уже двенадцать. За своим столиком Моб неожиданно поник. — Оу, — выдохнул он. — Ой, а я ничего не… Я тебе ничего не взял. Теруки лишь пожал плечами. — Не волнуйся. Я же не сказал, что сегодня мой день рождения, так что… — Вот именно, — вмешался Рейген. — Я бы дал тебе выходной, если бы об этом знал, Теру. Его тон был суров, руки были сложены в треугольник под подбородком, а глаза что-то искали, рассматривали, словно пытались разглядеть его насквозь, что в последние дни Рейген, кстати, делал всё чаще и чаще. — Нет, всё нормально, — сказал Теру, вдруг испугавшись, что его могут отправить домой. — Я сам хотел прийти. — А-а, — протянул Рейген с неясным блеском в глазах, — а твои родители снова работают? Теруки на это не ответил, отведя взгляд вниз и в сторону, борясь с желанием просто соврать. Он не мог честно сказать, что они пообещали позвонить позже, но сегодняшний день должен был быть хорошим днём, а напоминание о том, что, технически, он всё ещё был в одиночестве… ну, немножко укололо. Больнее, чем надо. Рейген, взглянув вниз, на секунду заморгал и артистично хлопнул рукой по собственному лбу. — Ай-й, точно, у меня же не хватает… — пауза. — …скрепок. Придётся сгонять в круглосуточный. Можете приглядеть за офисом, пока меня нет? Теру не поставил под вопрос смену темы, благодарно и, может быть, слишком быстро переключившись на новую. — Естественно, — фыркнул он, — мы же не дети. — Разумеется, — ответил Рейген, дёрнув уголком рта так, как когда Теруки или Моб говорили что-то, что он находил забавным. — Как я мог забыть. Тебе же теперь двенадцать, конечно же, я могу теперь тебе доверять, когда речь идёт о безопасности моего офиса. — Ну да, — сказал Теруки, нахмурившись, будто это было очевидно, и положив руку на бедро. — Вы могли так сделать и когда мне было одиннадцать. Рейген поднялся и потянулся, приложив ладони к шее и вздрогнув, как только послышался хруст. — Только не сломайте ничего, и, если кто-то зайдёт, скажите, что я скоро вернусь, — выдохнул он и использовал при этом свой серьёзный тон и серьёзное лицо. — Это очень важно. Теруки со всей важностью взял на себя новую ответственность и пошёл организовывать разбросанные на кофейном столике журналы, сперва по размеру и затем по цвету. Когда он с этим закончил, не заметив признаков приближающегося Рейгена, он подлетел к верхушке книжного шкафа и принялся её вытирать. В воздух поднялось огромное облако пыли, заставившее его без устали чихать и кашлять, отчего он чуть не упал прямо на пол, пока в метре от земли снова не совладал с собственными силами. Потом он смёл мёртвых букашек с подоконников. Моб тихо наблюдал, и, наконец, подошёл помочь после того, как один немёртвый паук пробежал по руке Теру, и тот запищал, как какой-нибудь обыкновенный одиннадцатилетний мальчик, а не двенадцатилетний экстрасенс. Рейген вернулся с подозрительным отсутствием скрепок, бросив на Моба, и Теруки, и парящего между ними паука смущённый взгляд. Вместо канцелярии из пакета он достал пластиковую упаковку дешёвых магазинных кексов, покрытых яркой жёлтой и фиолетовой глазурью. — Их просто раздавали на улице, как странно, — сказал он. — И правда странно, — согласился Моб, отпустив паука в углу комнаты. Рейген пошёл к своему столу и плюхнулся на кресло, открыв контейнер и подвинув в их сторону. — Лучше не тратить впустую еду, — сказал он, и Теруки с подозрением прищурился. Какой удобный случай. — Неважно, берите! Я же не съем всё в одиночку. Но не переедайте. — Но… — отпустил Моб, глубоко в раздумье, пронизывая взглядом кексы. — Их точно можно есть? Теруки, потянувшись за кексом, на котором было больше всего посыпки, вдруг замер, внезапно заволновавшись о нарушении каких-либо неписаных законов, о которых и сам не знал. Затем, решив, что это глупо, снова взял кекс. — Конечно можно, я же только что так сказал. Бери, Моб. Моб только пуще опустил голову. — Но ведь сейчас ещё пол-одиннадцатого. — И что теперь? Не стоит выкидывать бесплатную еду, это невежливо. — Мама говорит, что нельзя есть сладкое до обеда, — сказал Моб, продолжая глядеть на кексы несчастным взглядом. — Иначе будет… живот болеть. — Ну, а сегодня особенный случай, — ответил Рейген, широко и щедро махая руками. — Итак, как главный и единственный здесь взрослый, я заявляю, что ты можешь съесть кекс. Ну же, только не давись. Кексы были отвратительными, и куски глазури поверх сухих, безвкусных тарталеток были больше на вкус как пищевой краситель, нежели что-то сладкое. Теруки съел четыре штуки и половинку другого, который Моб не доел. — Боже, — сказал Рейген, бросив целый кекс в рот и состроив неприятную гримасу, — да у тебя, Теру, аппетит. У тебя не будет сахарного передоза? Потому что мне кажется, что в каждый из этих кексов положили целый пакет сахара. Теруки очень старался избежать того, что показало бы, будто у него был сахарный передоз, только самодовольно взглянув на Рейгена (чего тот не заметил, но это было неважно — самое приятное есть в том, чтобы сделать самодовольное лицо, а не чтобы его увидели). На протяжении дня зашли несколько клиентов, лишь на одном из которых сидел дух, коего без особой помпезности изгнал Моб. В конце дня Рейген купил им обоим еду из МобДональдса, назвав это заслугой за «хорошую работу», даже если с немногими клиентами помогал только Моб; но Теруки это не ставил под вопрос. Быть подопечным Рейгена иногда значило, что под предлогом связанных с бизнесом расходов можно было оказаться одаренным неожиданной и необъяснимой добротой. Он надеялся, что Рейген за всё это время не заметил, как часто он проверял телефон. Когда Теруки добрался домой, чуть позже шести, он расчистил стол и, положив в пустом месте свой телефон, сел на стул и стал дёргать ногами взад и вперёд. По-детски, конечно, но он подумал, что можно подождать ещё несколько лет, пока ему не придётся притворяться взрослым всё время. До тех пор этот день был всем, на что он надеялся — даже большим, чем на что он надеялся, действительно, не считая Рейгена, напомнившего ему, что он был совсем один. Но это, скорее всего, не было нарочным — точно не нарочным, если Рейген не знал о действительности, поэтому он мог отодвинуть эту мысль в сторону и представить, что ничего не случилось. Его день был всё ещё безупречным, и он будет безупречным. Ему вскоре наскучило просто ждать, так что он включил телевизор и полчаса смотрел мультики. Сосредоточиться оказалось сложно, и он отвлёкся от просмотра до того, как прошла даже половина эпизода. Телевизор перешёл в фоновый шум, как только он стал играть с телефоном. ________________________________________ Часы пробили девять. Он развлекался, поднимая в воздух с помощью психических сил столовые приборы, разыгрывая ложкой и вилкой сцены из любимых фильмов. Телефон оставался тих. ________________________________________ Полночь пришла и ушла. Технически, его день рождения уже прошёл, но это он не брал в счёт, думая, что это будет считаться только тогда, когда он пойдёт спать. Он зевнул, поставил подбородок на предплечья и устало заморгал, смотря на телефон, покоившийся на столе. Он потянулся за ним, чтобы убедиться, что не пропустил никаких звонков. Каким-то образом. Ничего. Может, они хотят его удивить. Может, это и был их план, и вот-вот они собираются прорваться в дверь, извиняясь за такой поздний визит. Пару минут он радовался мысли, придумывая, как бы он на это отреагировал — притворился бы он удивлённым, или сказал бы им, что догадался обо всём заранее? Принесли бы они подарки? Воздушные шары? Торт? Минута пролетела от 1:25 до 1:26. Вот-вот. ________________________________________ Он не помнил, когда заснул, но проснулся, когда яркий солнечный луч засветил ему прямо в глаза. Сонные, полуобразованные мысли только собрались в его маленькой голове, когда он заслонил рукой солнечный свет и вяло моргнул, пока зрение медленно фокусировалось на столе и серебряном чехле его телефона. А на столе? Оу. Словно ошарашенный, он вспрыгнул вперёд и стал искать руками телефон, несколько раз поскользнувшись за него пальцами, пока не получилось за него взяться. Он нажал на кнопку и замер в ожидании, затаив дыхание, пока главный экран не засветился. Пропущенный Звонок от: Мама 3:46 [1 Голосовое Сообщение] Он пялился на экран, пока тот не потемнел. Его зрение вдруг помутилось. В горле застрял комок, который оказалось невозможно проглотить. Он пропустил звонок. Поморгав пару раз и вернув себе зрячесть, он включил телефон и нажал на кнопку «играть». Прозвучал мамин голос. Он был лёгким, воздушным и совсем не сожалеющим. Казалось, она была в многолюдном месте, а позвонить своему сыну не было чем-то, что её сильно волновало. «Теруки, милый!» — сказала она. — «Прости, что так поздно звоню — наверное, ты уже спишь. Что ж, я надеюсь, что ты спишь, сейчас ведь у тебя где-то четыре утра». (в спешном тоне, Теру показалось, как она говорила: «Точно? Четыре, да?») «В общем, нас с папой сегодня завалили работой. Ты же понимаешь». Они и раньше объясняли, но он не понимал. Прозвучал голос папы: «Привет, Теруки», — пока его мама не продолжила говорить, — «Я знаю, что тебе тяжело быть самому по себе, но ты просто умничка. Ты такой ответственный». От этих слов в животе появилось забавное чувство, будто он хотел обрадоваться похвале, но не мог себя заставить. Совершенно тихо, она произнесла: «Что такое?» — и затем, ему же: — «Ой, кажется, наш перерыв скоро закончится. Прости, что так поздно звоним. Мы прислали тебе ещё карманных, как подарок, можешь потратить их, как хочешь. И с днём рождения, дорогой! Мы тобой очень гордимся». Прошли пара секунд какой-то шумной возни, пока не прозвучал гудок, и сообщение закончилось. Теруки взглянул на свой телефон, на голосовое сообщение, на поспешную, нелепо скроенную вместе версию того, за что ему стоило быть благодарным, что, казалось, длилось вечность. Один раз, несколько жалко, он всхлипнул. Он не хотел, чтобы они им гордились. Он хотел, чтобы они были здесь. В детском порыве ярости он бросил телефон через комнату. Тот ударился о стену с глухим стуком и упал на пол, и Теру, собрав вместе ноги, зарыл лицо в коленях. Как это было ужасно. Как же он это ненавидел. Он ненавидел всё время жить один, хотел, чтобы это закончилось, хотел снова стать ребёнком, чтобы они вернулись назад, чтобы всё вернулось назад к тому, как было раньше. Но этого не произойдёт, они не вернутся; им настолько плевать, что они не смогли позвонить, когда он не спал— Горячие слёзы защипали глаза, и он со всей силы закусил губу, чтобы их подавить. Он не будет плакать. Не будет. Это его вина, что он так завысил свои ожидания, что посчитал, будто они могли позвонить пораньше, что подумал, будто этот день какой-то особенный. Он сам дал себя разочаровать, тупица, тупица, тупица. Он вдавил в глаза ладони и сделал глубокий, дрожащий вдох. Слёзы никому не помогут. Плакать тупо, и плачут только дети. А он должен быть взрослым. Ещё несколько раз, с той же дрожью, он вдохнул и решил, что стоит прекратить себя жалеть. Почти машинально он сел, вытер непролитые слёзы с лица и пошёл подбирать телефон. Экран был разбит, но с этим разобраться можно было попозже. Он пошёл в ванную. Шкафчик под раковиной был наполнен разнообразными непотребностями, которые он за всё время собрал. Упаковка пластырей пастельных цветов, которую он нашёл в отделе распродажи в продуктовом магазине. Несметное количество лекарств от простуды, купленные им после выздоровления в суете и нежелании полагаться на заботу Рейгена как данное, когда тот не был у него ни в каком долгу и мог в любой момент уйти из его жизни. Нераспакованный градусник, просто так, на всякий случай… Наконец, он нашёл то, что искал. Протянув руку в самый конец шкафчика, он достал тюбик осветлителя для волос. Купить осветлитель было в первую очередь лишь внезапным импульсивным порывом, ещё тогда, когда он начал жить в одиночку; когда ему ещё весело было жить без родителей, которые могли бы запретить ему делать, что угодно. Они бы ни за что не позволили ему покрасить волосы. Но тогда… тогда он волновался, как бы они расстроились, если б вернулись, а он не хотел их расстраивать. Он хотел, чтобы они им гордились — но ведь они и гордились им, разве не так они говорили по телефону!.. Но это уже было неважно. Это уже было совсем не важно, потому что здесь их не было. Им всё равно. Ему всё равно. Ему не нужны они, или их одобрение, или их гордость. Ему не нужен никто. Осветлитель жёг и жалил его кожу, но ему было плевать, и он отказывался плакать, решительно сжав вместе зубы, пока тёмный коричневый цвет его волос не перелился в золотой. Когда он закончил, его волосы были светлого золотого цвета, а от коричневого не осталось и следа. Одноклассники на следующий день охали и ахали, выражая свою зависть заговорщическими шёпотами, и, поглощая их внимание, он почти смог забыть, что покрасил их в одиночку, в своей ванной, пытаясь не заплакать. Рейген приветствовал его, как обычно, когда он пришёл на работу в четверг, но тут же предпринял вторую оторопелую попытку. — Неплохая причёска, — свистнул он, проявив удивлённый и одновременно недоверчивый тон. — Когда покрасил? Теруки улыбнулся ледяной, яркой и хрупкой улыбкой. — В воскресенье. Наклонившись на спинку стула, Рейген завернул обратно газету, которую читал, и постукал ей по плечу. — Ого. Мне бы ни за что не разрешили покрасить волосы, когда мне было двенадцать, — протянул он, и улыбка Теруки только пуще засверкала. — Подарок на день рождения, — ответил он, не вдаваясь в подробности.