Эффект Бабочки

В шесть часов утра в четверг Рейген понял, что пора прекратить притворяться, будто всё в порядке. Последние три часа он провёл в больнице, прикидываясь дядей Теру и делая вид, словно он не готов был потерять самообладание в любую минуту, ведь, если он начнёт паниковать, то запаникует и Теру, и этого ребёнку точно не было нужно. Но сейчас Теру спал. В поезде он то и дело терял и возвращал себе сознание, не в силах бороться с состоянием страшной, молчаливой вялости. Было ли это из-за его сотрясения или того, что уже близился шестой час утра, Рейген сказать не мог; но, как только они сошли с поезда, он проснулся с лёгкостью, и доктор сообщил, что проблема могла бы возникнуть только в том случае, если бы он не очнулся вообще — поэтому волноваться пока было не о чем. Этой ночью Рейген практически не был в силах поменять простыню на кровати, но просто не мог позволить Теруки спать на диване после того, что с тем произошло. И, боже, что с ним вообще произошло? Что за херня? Медленно, но постепенно кусочки паззла начинали собираться в единую картину; только Рейгену не нравилось, что она из себя представляла. Неудивительно, что ребёнок не хочет говорить о своей семье. Неудивительно, что он ест за десятерых каждый раз, когда они с Мобом приводят его в раменную. Неудивительно, что он заставляет себя идти в школу и в офис с простудой. Даже не удивительно, что он спрашивал о том, можно ли было причинять людям боль с помощью суперсил — он же был избит до сотрясения мозга шестью взрослыми людьми— Чёрт возьми, люди в квартире Теру. Он забыл позвонить в полицию. Он набрал номер и, услышав гудок, словно впал в транс, став передвигаться по комнате без обычной торжественности. Когда на другом конце кто-то поднял трубку, он заявил: «Я бы хотел сообщить о взломе», и слова на вкус оказались как желчь. Произнесённые вслух, они заставили его понять всю реальность ситуации. Взлом. Какое преуменьшение. Как только он сообщил адрес и количество людей, которые вторглись в квартиру, он захлопнул телефон, пусть его хотели попросить остаться на линии, — ведь, господи, что ему ещё можно было сказать? Что двенадцатилетку, жившего в одиночку, атаковали шесть взрослых, предположительно, эсперов, и тот пытался сразиться с ними своими же телекинетическими силами? Рейгена бы самого, скорее всего, бросили в тюрьму за то, что он тратит их время. Он бы не отказался от сигаретки. Он бы не отказался сейчас от пачки чёртовых сигарет. Только нельзя было, потому что нельзя курить рядом с детьми, и потому что Теру в его квартире, так как, очевидно, он бог знает сколько времени жил сам по себе, преследуемый какой-то стрёмной организацией, пытающейся ему навредить — разве он не упоминал это в их первую встречу? И правда, он говорил, что «справляется сам». Блять. Рейген не был идиотом. Он знал, что что-то было не так, ещё с того момента, когда они познакомились с Теру, чересчур маленьким ребёнком, который использовал телекинез, чтобы самостоятельно постирать вещи в тесном подвале. Чувство некоего несоответствия со временем только росло, пока Рейген исследовал его склонности к жестокости, разговоры о работящих родителях, отчаянное стремление к обществу и абсолютный отказ от помощи в любом виде. Даже со всем этим он себе не представлял, до чего это могло дойти. Какие люди просто так бы оставили своего двенадцатилетнего — нет, одиннадцатилетнего, раньше быть не может — в квартире одного? Кто мог сотворить такое со своим ребёнком? В тот же момент миллион вопросов поглотили его разум. Теру вообще ест что-то нормальное, кроме еды в раменных, куда Рейген водит их с Мобом? У него есть время готовить, или он всё это время грел в микроволновке быстрые блюда? Посещал ли он доктора за эти последние шесть месяцев хоть раз? Он чистит зубы? Получает ли он хоть какое-то внимание вне школы и офиса? Господи, неудивительно, отчего он такой хвастун, если скудное внимание Рейгена было всем, что у него оставалось. Его квартира выглядела прилично, опираясь на то, что он видел, но как долго так было? Как долго он не замечал, просто потому, что не хотел посмотреть внимательнее? Потому что он надеялся, что взрослые, у которых есть работа, у которых есть ребёнок — не могли такого сделать? Он и не знал раньше, что мог так сильно хотеть кого-то ударить, как сейчас. Пальцы, взявшиеся за телефон, задрожали. Он с дрожью вдохнул и прошёлся рукой по лицу. Ему нужно было сделать ещё один звонок. Ему ещё предстояло множество звонков и планов, и слов для тех, кому пришло в голову, будто оставлять двенадцатилетнего мальчика наедине в квартире было нормально, но сейчас ему предстоял один конкретный звонок. Он набрал номер и поднял трубку к телефону. «Шесть утра на дворе, кто ещё—» — Здравствуйте, миссис Кагеяма, — сказал Рейген, не удостоившись замаскировать свой невероятно усталый голос. Долгую секунду она не отвечала. Когда она заговорила, её тон понизился и охолодел. «Рейген, что за чертовщина». Впервые в жизни он не знал, что сказать. — Думаю, мне понадобится совет. Теруки долго не просыпался. Первые два дня прошли словно в тумане. Когда он не спал, он был вечно дезориентирован и слаб, а в его памяти появлялись большие, размытые пробелы. Всё, за что он брался, не важно, насколько оно было простым, неумолимо вело к головным болям, которые вели к переутомлению, которое вело к очередному сну. Каждые несколько часов его будил Рейген, стараясь убедиться, что он в порядке, что, в какой-то степени, Теруки понимал и чему радовался, — но в большей мере это его всё-таки раздражало. К тому же, ему нельзя было ходить в школу, и, хотя он не был в этом абсолютно уверен, — он точно один-другой раз просыпался в одиночестве — ему казалось, что Рейген всё-таки закрыл офис, чтобы остаться с ним. Тот вертелся рядом, болтая о чём-то поверх идущих на экране боевиков, и кидал в Теруки арахисовую m&m-синку каждый раз, когда тот «слишком сильно думал» (хотя у него было также смутное подозрение, что он делал так и при любом капризе, но этого ему не суждено было доказать). И Рейген делал всё. Теруки настолько привык к тому, чтобы делать всё сам, что поначалу это сбило его с колеи — то есть, когда с ним обращались, как с ребёнком, которым он и был. Естественно, он понемногу начал протестовать (по большей части ради показушности), но ко второму дню смирился с тем, что Рейген будет за ним ухаживать, пока он болеет, даже если ему это не нравилось; поэтому решил, что стоило хоть чуть-чуть насладиться гостеприимством. Рейген не упоминал его родителей, квартиры или травм, даже несмотря на то, что видел, где Теруки живёт и с чем. Но ни о чём не спрашивал. Это казалось странным, учитывая, сколько тот пытался из него выудить в месяцы до происшествия, пока Теруки не вспомнил, что у него сотрясение, и что ему нельзя было сталкиваться с каким-либо мыслительными процессами. В воскресенье утром некоторый туман наконец-то рассеялся, дав небольшой головной боли взять над ним верх. Он рано проснулся — предсказуемо, если сосчитать, сколько часов он проспал за эти два дня — и побрёл в гостиную Рейгена, где тот, распластавшись на диване, словно морская звезда, громко храпел. На вид он был… ещё более потрёпанным, чем обычно, судя по запутанным в разных местах волосам и слюне изо рта, вот-вот готовой приземлиться на подушку; сам он во сне скрючился в невиданное ранее у человека положение. Живот заурчал, отвлекая от прежних мыслей. Ещё раз оглянувшись на Рейгена, он на цыпочках поплёлся на кухню. Его рука заколебалась над ручкой дверцы холодильника, пока не вернулась обратно. Разве не было грубо брать чужую еду, не спросив заранее? Сперва стоило убедиться, что всё нормально. …но Рейген спал, и, судя по мешкам под его глазами, похоже, ему это было необходимо. Незнакомая, некомфортная вина закопошилась в груди, когда Рейген некрасиво фыркнул и зарыл лицо глубже в подушку. Теруки не то чтобы был в этом виноват, — всё-таки, нельзя было сказать, что он сам пригласил людей из Когтя в свою квартиру — но это не меняло факта, что Рейген смертельно устал, и спал на диване из-за присмотра над ним. Закусив губу, он снова посмотрел на холодильник. Ну… сейчас он был в порядке. Рейген наверняка сам не хотел, чтобы он больше к нему приставал — как там говорилось? Злоупотреблять гостеприимством? Да, этого ему не хотелось. Он мог взять себе что-нибудь сам. Он делал это тысячу раз. Это же не должно быть так трудно. Он прошёл расстояние квартала от квартиры Рейгена, как осознал, что не понимает, куда идёт, и что не надел на себя обувь до отправки на улицу — вместо того выйдя в пушистых носках, которые даже не были его собственными. Он потрогал карманы, и ни в одном не оказалось ни кошелька, ни телефона. …может, он не настолько оправился, как считал. Почувствовав себя довольно глупо, он повернулся по направлению к квартире. Было хорошо, что он не забрёл куда поглубже, подумал он, иначе бы не нашёл путь обратно. Наверное, было тупо просто так взять и уйти, но он подумал, что можно было себе позволить немного дурацких решений, пока у него сотрясение. Он толкнул дверь и удивился, обнаружив, что она была не заперта, и что Рейген уже давно не лежал на диване. Теперь он стоял в середине прихожей, двигаясь с сумасшедшей скоростью, с одним ботинком на ногах и одной рукой с телефоном, когда другая застряла в волосах. Услышав скрип двери, он обернулся, в ту же секунду застыв перед Теруки. Минуту они стояли, моргая друг на друга. — Ты! — чуть не вскрикнул Рейген, указав на него суровый палец. Эффект несколько упразднился тем, как глупо он выглядел, как его волосы торчали в разные стороны и ботинки были надеты не на те ноги. — Что ты… Где… — Я хотел пойти в магазин, — сказал Теруки. Он нахмурил брови. — Но я забыл деньги, и не знаю, где здесь магазин. Рейген выдохнул хрипливый, ошеломлённый смех, хотя Теруки показалось, что он не сказал ничего смешного. — Чего? Зачем это? В холодильнике полно еды. Теруки нахмурился и положил целую руку на бедро. — Ну да, но это ваша еда, — терпеливо объяснил он. — Я уже был здесь два дня, вам необязательно ещё меня кормить. Необычно было видеть Рейгена, который был не в состоянии подобрать слова, подумал Теруки, пока тот плевался, будто пытаясь соединить два предложения в одно. — Я—Ты—Тебе не надо— Ты не можешь просто пропасть так и—На тебе даже обуви нет— Без предупреждения вдруг он остановился и глубоко вдохнул. — Окей. Ладно. Давай, давай, — пролепетал он, замер, начал снова. — Я приготовлю яйца. И тебе тоже. — Но, вам… необязательно, — повторил Теруки, когда Рейген пошёл в крохотную кухню. — Яйца несложно варить, и они недорогие. — Тебе нравится яичница? Или омлет? Мне так они больше всего нравятся, — сказал Рейген, шаря в холодильнике, совсем не обращая внимания на Теруки, — но наверняка лучший экстрасенс двадцать первого века может и сварить, если нужно. Теруки, последовав за Рейгеном и сев за маленьким столом, закатил глаза и прищурился от головной боли, которая возникла сразу после этого. — Можно омлет, — вздохнул он, лишь чуть-чуть укоризненно. Рейген высунул голову из холодильника, теперь с десятком яиц в руках, и захлопнул дверь. В неодинаковых носках блистали дырки. — Отлично. — Я и сам могу, — простонал Теруки, тем временем наблюдая, как Рейген разбивал яйца в кружку со сколом. — Мне тебе опять напомнить, что у тебя голова разбита, как яйцо? В другой раз, — отрезал Рейген, взглянув на него искоса. Он стал размешивать яйца вилкой, и от негромкого скрежета зубцов вилки о дно кружки голова Теруки затрещала лишь сильнее. Он ничего не сказал по этому поводу, едва поморщив нос и как можно незаметнее сжав плечи, чтобы прикрыть уши. — Что значит, «опять»? — Ты всё время об этом говорил, особенно в четверг, — ответил Рейген, махнув в сторону Теруки одной рукой, в то время выливая смесь в сковороду, — притом каждый раз, когда я хотел сделать тебе что-нибудь посложнее какого-нибудь жареного тоста. Это для Теруки было новостью. Он решил не обращать на это внимания — ему стало неприятно, что он не мог вспомнить ничего конкретного, даже если понимал, что сделал бы что-то подобное. — У вас нормально даже не получается, — тогда пожаловался он. — Соль и перец нужно класть до того, как всё помешаешь. — Отлично, теперь этот ребёнок даёт мне советы по готовке. — Мне двенадцать, — обиженно заявил Теруки. — Это почти подросток. И я хороший повар. Вместо того, чтобы продолжать перебранку, Рейген передвинулся, скривив рот в неприятную гримасу. Яйца весело зажурчали на сковороде. — …нда, — сказал он, — насчёт этого. Теруки опустил губы, и после того, как Рейген завершил готовку, в комнате наступила тишина. Он подошёл к столу, наскребя в тарелку некоторую часть блюда и отдав её Теруки, и сел напротив. — Итак, — протяжно сказал Рейген, — возникла кое-какая ситуация. У Теруки появилось подозрение, куда это поведёт, теперь, как двухдневный лимит на всякие тяжкие мысли закончился; но это не значило, что он не мог отложить неотвратимое. Он мигом впихнул омлет себе в рот и стал жевать дольше, чем следует, и затем выпил большой глоток воды. — Я не понимаю, о чём вы, — деловито промолвил он, начав исследовать свои ногти, будто они были самым любопытным артефактом в мире. Рейген выпустил вздох. — Я видел твою квартиру, Теру. Там… там одна спальня. Больше ни для кого нет места. — И? — Теру, — сказал Рейген, — ты говорил мне, что твои родители работают. — А ты сказал мне с Мобом, что ты эспер! — чуть не крикнул Теру. Рейген не отреагировал, и он тут же пожалел о своих словах, отвернув голову в сторону и опустив глаза. Защищаться здесь не было смысла. Он это знал. Ему пришлось выучить это нелёгким путём. Ну, что ж. Старые привычки. Он не извинился, но его тон стал мягче, когда он снова заговорил. — Они работают, — сказал он. — Только… за границей. — За границей, — повторил Рейген сухо. — В Америке, — подтвердил Теруки. — Как долго? Теруки замялся и что-то еле слышно пробубнил. — Теру, — тихо сказал Рейген, — как долго ты сам по себе? — …примерно год, — сказал он, что не являлось даже ложью, лишь… обобщением. Он точно знал, как долго это было — один год, две недели и три дня, если не ошибался, но это он решил держать при себе. Рейген выпустил тяжёлый вздох, пройдясь рукой по лицу. — Господи, Теру, это… Тебе всего двенадцать. Тебе только исполнилось двенадцать. Ты слишком маленький, чтобы жить сам по себе, ты понимаешь? — Теруки открыл было рот, чтобы что-то вставить, но Рейген ему не дал: — И не пытайся со мной об этом спорить; мне даже нельзя было пользоваться плитой, пока мне не исполнилось четырнадцать. Я ещё не начал говорить о тех людях в твоём доме. Эта информация далась Теру легче; так как он об этом конкретно не говорил, он это технически и не скрывал.  — Они часть организации, которая зовётся Когтем, — поддался он. — Я многого о них не знаю, кроме, ну… Мне кажется, они пытаются захватить мир? И хотят, чтобы другие эсперы к ним присоединились. — …и что они делали у тебя дома? — спросил Рейген, который, очевидно, был не готов к ответу. — Они, ну… — произнесение подобных вещей вслух, вместо того, чтобы молчать об этом, заставило Теруки осознать, что во всём этом действительно было что-то не так. — Они, как бы… пытались похитить меня последние пару лет? Рейгену понадобился момент, чтобы переварить эту информацию. Затем он поднялся, сказал: «Одну секунду», и вышел в другую комнату. Теруки услышал глухой, долгий крик, будто Рейген орал в подушку, пока тот не вернулся и не сел обратно, с виду успокоившись. — Эм, — буркнул Теруки. — Вот о чём ты говорил, когда спрашивал о причинении людям боли, — сказал Рейген, продолжив беседу так, словно не уходил только что кричать в свою подушку. Это не было вопросом, но Теруки в подтверждение кивнул. В затянувшейся тишине Рейген зачесал шею. — Господи, я для такого ещё слишком молод, — простонал он, но, прежде чем Теруки начал чувствовать в себе какую-то вину, или страх, или вообще что-либо из непривычного для себя арсенала тревожных чувств, он вскинул голову и заулыбался, вырисовав уверенность в каждой черте своего лица, сгибе плеч и том, как энергично он поднял руки, чтобы привлечь его внимание. — Хорошо! Хорошо. Вот что мы будем делать, пока я не придумаю план получше, — жизнерадостно заявил Рейген, хлопнув в ладоши и замахав ими вокруг. — Первое: ты остаёшься здесь, пока полностью не восстановишься, может, дольше. Второе: дважды в неделю, хотя бы, — лучше почаще — ты идёшь к Кагеямам после школы и ужинаешь у них. Я не верю, что ты ешь прилично у себя дома. И третье: если когда-нибудь почувствуешь, что тебе плохо, или что ты в опасности, или бог знает что — звонишь мне. Понятно? Теруки моргнул, перечитывая в своей голове список, застряв на одной детали. — А родители Моба об этом знают? Рейген сделал неуверенный жест. — Миссис Кагеяма и Моб знают, в общем-то, что-то, — признался он. — Пришлось обобщить, когда я звонил им в поезде, они не знают всё. В большей степени потому, что и я много не знаю, но над этим уже будешь думать сам — кому разглашать детали. В какой-то мере он был этому рад, но его благодарность затмило другое, тяжёлое, противное чувство в его животе. — Я не могу пойти к Кагеямам, — вдруг сказал он, чувствуя, как от этого осознания каменели конечности. Он чуть не забыл, что последняя его встреча с Мобом закончилась несправедливым гневом, обрушенным на друга, всего лишь пытавшегося помочь. — Да? — спросил Рейген, на вид совершенно не удивлённый. — Почему так? — Потому что Моб теперь, наверное, меня ненавидит, — простонал Теруки, спрятав лицо в ладонях. От этого движения боль в сломанной кисти резко усилилась, но он не обратил на неё внимания. — Я… Две недели назад он пришёл дать мне подарок, а я… я наорал на него. Это был кошмар. Рейген провёл рукой по подбородку и наклонился назад. Даже когда его глаза были закрыты, создавалось ощущение, что он изучал Теруки, критикующе подняв бровь. — А, да… Прекрати так делать со своей рукой, будет только хуже… Мне казалось, что ты больше не хочешь с ним дружить. Теруки вскинул голову. — Что?! Конечно я… — но он застыл, как только до него дошло подразумевающееся. — …оу. Мгновение в помещении было тихо, пока Теруки тихоньким голосом не сказал: — Я всё испортил. — Ага, — отрезал Рейген. В этом не было злоумышления, только подтверждение факта — но Теруки всё равно показалось, что, возможно, это было немного грубо. — Но не волнуйся. Я не думаю, что Моб кого-то ненавидит. — Слабо промелькнувшую надежду в Теруки жестоко задавили, когда тот продолжил: — Но ты его сильно обидел. Очень. Он моргнул. Как бы ему ни было приятно, что Моб от него не отрекается, то, что он был расстроен, и что в этом была его вина, ранило Теруки совершенно неожиданно, опутав его сердце холодной сетью. — Оу, — прошептал он, не зная, чем ещё можно было на это ответить. — Он думает, что он тебе наскучил, и что больше тебе не нравится, — продолжил Рейген, либо не замечая, либо не обращая внимания на то, что Теруки загибался с каждым словом. — Ещё сказал что-то о том, как ты говорил ему «понять намёк». Стукнувшись лбом о стол, Теруки испустил очередной низкий стон, вспоминая, каким непривычно эмоциональным показался тогда Моб, когда тот на него накричал, каким обиженным он выглядел. — Ну да, — подтвердил Теруки, — и потом… и потом я просто убежал. Как… Зачем я такое сказал, когда все его друзья так и ушли от него, когда они?.. — Ну, не то чтобы у тебя самого всё было радужно, — сказал Рейген, тут же подключивши режим поддержки. — Не убивайся так сильно из-за этого, Теру. Поступил ты деееррьь- плохо. Теперь время исправиться. К счастью для тебя, тебе такое легко даётся. Теруки подрыгал ногами туда-сюда. — И что мне делать? — неохотно спросил он. Гордость сейчас казалась практически бессмысленной в обществе Рейгена, в ситуации настолько важной, как эта. — Ну, для начала стоит извиниться, — ответил Рейген. — Мне всё равно нужно ему позвонить, сказать, чтобы он не приходил. Теру закраснелся и спрятал лицо. — Я не знаю, как. — …извиниться? — Мне раньше не приходилось. Рейген чуть не крякнул. — И что, хочешь, чтобы я поверил, будто ты ничего плохого в жизни не делал? Он делал много плохого, чего даже не пересчитать, — хотя и меньше в последнее время — но обычно ради того, чтобы всё сгладить, стоило лишь прелестно улыбнуться и притвориться, словно ничего такого и в помине не было. Даже если бы мысль о том, чтобы такое повторить, не оставляла его с желанием провалиться в землю от отвращения, он сомневался, что это бы сработало. — Ничего запоминающегося. Рейген вздохнул, похоже, уже четвёртый раз за утро — только в этот раз долго и чрезвычайно измученно. — Просто скажи: «прости меня», — сказал он, словно открывая какую-то необычайную вековую тайну. — И всё. Теруки, отрешённый, хлопнул глазами. — И всё? — Объяснение, почему ты что-то сделал, тоже может помочь, но не используй это как оправдание, — сказал Рейген, авторитетно подняв перед собой указательный палец. — Тебя не обязаны простить только потому, что ты извинился. Это решает другой человек. Теруки весь скривился, чувствуя, как желудок заворачивается от нервов. — А такое делают по телефону? — спросил он. Он был почти уверен, что не делают, но, предполагая, что у Рейгена больше опыта, он хотел точно знать. Рейген промолчал. — Знаешь, что — возможно, тебе стоит подождать, пока ты не увидишь Моба вживую, — согласился он, — и пока твоё сотрясение не сойдёт. — Ладно, — ответил Теруки, только запаниковав, когда Рейген вытащил из кармана свой сотовый телефон. — Погодите, погодите— что? Что вы делаете? — …звоню Мобу? — сказал Рейген, взглянув на Теруки так, словно на нём выросла вторая голова. — Но ведь… — Сегодня суббота, он обычно приходит. Мне же нужно ему сказать, чтобы он не приходил, забыл? Как только Теруки замолчал, Рейген набрал номер и поднял трубку к уху. — Хей, Моб, — спустя пару секунд сказал он, — разбудил? Да, просто звоню сообщить, чтобы ты не приходил сегодня. Офис закрыт. Пауза. Теруки наблюдал за его лицом, наполовину скрытым. — Ага. Можешь прийти в понедельник? — и затем, — Отлично. Тогда увидимся. — Он захлопнул телефон и положил его на стол. — В общем… Можешь попрактиковаться в извинениях перед Мобом, извинившись для начала передо мной за то, что назвал меня фальшивым эспером, — ухмыльнулся Рейген, наклонившись к нему и легонько щёлкнув по лбу. — Я могу уничтожить тебя в мгновение ока, чтоб ты знал. И напряжение в комнате вмиг рассосалось. ________________________________________ На обычно нейтральном лице Моба словно явилась какая-то туча в тот понедельник, когда офис снова открылся, и Теруки тут же почувствовал, как его сердце ушло в пятки. Он не поздоровался, как обычно, и не отметил, что Теруки пришёл раньше него, или что вообще пришёл. Он не расстроился и не разозлился тоже. Просто глазел на него, пока в его ауре сгущалось что-то тёмное и необъяснимое. Так что Теруки в ответ ничего не сказал, лишь смущаясь от странной атмосферы, что Моб создавал в помещении. Каждый занял своё место за маленьким столиком, а давление между ними трещало, как стекло. Трое из них сидели в тишине, Рейген усердно потел целых пять минут. Затем он вскочил со своего стула и хлопнул руками о стол. — Ну-с! — крикнул он, — Очевидно, у меня появился очень важный клиент, который слишком опасен, чтобы разбираться с ним вам, я вернусь, смотрите за офисом, вы поняли! Он пронёсся в другой конец комнаты прежде, чем Теруки успел отреагировать, и пропал начисто. Пару секунд спустя его голова просунулась из-за двери, и он губами произнёс: «ИЗВИНИСЬ», показав ему два больших пальца, пока не исчез вновь. Моб и Теруки остались наедине друг с другом, и компанию им составляла лишь удушающая тишина. Немного прошло времени, пока она не стала невыносимой. — Эм, — сказал Теруки, ни разу в жизни искренне не извинявшийся и понятия не имевший, с чего стоило начать весь процесс, — привет. Моб не сказал «привет» в ответ, уставив свой взгляд на ярко-зелёный гипс, обездвиживший руку Теруки. Тот, заметив это, вдруг отчего-то смутился. Ещё спустя несколько секунд неприятной тишины Моб промолвил: «Твоя рука», очевидно, затрудняясь подобрать слова. Атмосфера в комнате накалилась, и в какой-то момент стало трудно дышать. — А, она— — Теруки запнулся, чуть не сказав «в порядке», так как, очевидно, ничего порядочного в том не было. — Ну, она сломана, но знаешь— — Сломана. — …да, я, ну. Я её сломал. — Это было таким преуменьшением, что он чуть не засмеялся. Глаза Моба поднялись к фиолетовому пластырю на его щеке, к менее заметному, но всё ещё некрасивому синяку на его виске, под чёлкой облепленному толстым белым бинтом. — И голова. — А, ну. Это. Это сотрясение, — сказал Теруки. — Ну, сотрясение в моём мозгу, технически? Но это почти прошло, так что… — Учитель Рейген говорил по телефону, — неожиданно прервал Моб, — что какие-то люди тебя так… Что кто-то с тобой так сделал. Теруки попытался порыться в воспоминаниях, когда Рейген ему звонил, но первые два дня были словно в тумане. — Правда? — Да, — сказал Моб. — Не чтобы я тоже стал волноваться, но… но чтобы в безопасности, я был. Если они узнают обо мне. Теруки молчал. — Ты и мне хотел сказать, — продолжил Моб, не услышав ответа. Он казался встревоженным, что уже было плохим знаком, и аура выплывала из него недобрыми волнами. — Тогда, ты пытался… ты спросил, ранили ли меня, и потом сказал, что можно кидать людей по комнатам, и я подумал, что это было как-то неправильно, но ничего не сделал… Этот разговор приобретал оттенок, которого Теруки совсем не ожидал, и он замахал перед ним своей целой рукой, пытаясь вернуть беседу в прежнее русло. — Что? Нет, нет, я просто— это было тупо. Я просто хвастался, — сказал он. — Но, это не— это не о том. Я хотел сказать— — Мне нужно было обратить на это внимание, — произнёс Моб, ещё раз внезапно его прервав. Его ручонки уже беспокойно терзали кофту, а волосы потихоньку поднимались дыбом, словно в комнате возник сквозняк, хотя воздух оставался по-прежнему плотным и тяжёлым. — Я не обратил внимания, и тебе сделали больно. Разок он усмехнулся носом, или, может, это был тяжёлый вздох — так или иначе, прозвучало чересчур печально, чересчур обвинительно к самому себе. — Ты был прав. Мне стоило понять намёк. Весь воздух словно выкачали из Теруки, будто его сильно ударили в живот. — Я не хотел, — выговорил Теруки мягким голосом. — Я ничего этого не имел в виду. Я не хотел так говорить. Силы Моба возросли. Теруки чувствовал, как они проникали в каждый уголок комнаты, пролегая через его волосы и одежду, несуществующим ветром колыхая бумаги на столе Рейгена. Словно прорвалась некая плотина, силы Моба, как неконтролируемые течения реки, вот-вот собирались смыть всё перед собой. Если было время что-то предпринять, так это сейчас. — Прости, — сказал Теруки. В этом не оказалось ничего даже чуточку сложного, и не почувствовалось никакой грандиозной перемены. Он просто ощутил… какую-то лёгкость, и уверенность в том, что он мог продолжать. — Прости, что наговорил такое. Просто… просто кое-что случилось, что меня очень разозлило, и я всё это вынес на тебе. Мне совсем не стоило. Прости меня. Он ожидал, что это успокоит Моба, и что аура вокруг него хоть сколько-то утихомирится и уйдёт назад, на долгое время. Он получил обратное. Силы Моба взорвались. Психический ураган ворвался в офис, шлёпнув волосами Теруки ему в глаза. Пол с ужасом затрясся и заскрипел. Бумаги Рейгена и мебель поднялись с пола и закружились в воздухе, стёкла в окнах задрожали, окутанные сапфировым светом (к счастью, не поломавшись). Теруки озадаченно вскрикнул и попытался удержать какие-то предметы своей жёлтой аурой, чтобы те не разбились или не бились друг о друга, и, в спешке пытаясь их защитить, он не заметил, как Моб сжался в клубок. Тихий, дрожащий вдох заставил его вырваться из своего замешательства. Взглянув на него, тот заметил, что с лица Моба стекали слёзы. — Моб? — прошептал он, ослабив телекинетическую хватку на предметах, вертящихся в комнате, и на время их оставив. Теруки неуверенно протянул вперёд руку, резко оторвав, как только её ударил ожог, прежде чем ему удалось дотронуться, неловко повесив её над чужим плечом. Он и не знал ранее, что мог себя почувствовать как-либо хуже, чем после этих трёх недель, за которые в нём накопилась вина и тревога, но это… каким-то образом это было хуже. — Моб, эй… Я—я не имел в виду так—пожалуйста, не плачь, — спохватился он. — Я… я… Он не знал, что сказать. Он не знал, можно ли было что-то ещё сказать. Мягкий, хриплый звук послышался от другого мальчика, и совесть внезапно уколола Теруки, прежде чем он смог понять, что это был не всхлип. Он уставился на Моба, не поверив своим глазам, как только заметил, что тот начал смеяться. Так же, как он делал что угодно, он смеялся тихо, обхватив руками свой живот и начав плыть вверх, не прекращая, однако, плакать. Их засосало в торнадо офисных принадлежностей, пока они оба, наконец, не ударились о землю. — Моб, — снова сказал Теруки, немножко напуганный тем, как тот смеялся и ревел одновременно, не видев его до этого даже поблизости настолько эмоциональным, не считая только тихих смешков и жалобных вздохов. Теруки сделал единственное, что пришло ему в голову. Пока Моб не улетел из его диапазона, он схватил его своей здоровой рукой и обнял. Объятие нельзя было назвать хорошим. Теруки мог использовать лишь одну руку, да и то Моб почти его не касался, словно боясь сломать ему ещё что-то. Однако в момент, когда Теруки перестал паниковать, он понял, что может чувствовать эмоции Моба в его силах, кружащихся вокруг помещения и связывавшихся с его собственной аурой. И сейчас он чувствовал глубокое облегчение. Это понимание вырвало и из него порывистый смешок. Испытывая немалое облегчение сам, он наклонился вперёд, чтобы поставить свой подбородок на чужое плечо. Медленно, тёплые руки пробрались по его спине и схватили его за футболку. Было потно, слегка неудобно и невозможно тепло. Больше года прошло с того времени, как кто-то его обнимал, понял Теруки. Это — каким бы некомфортным и непокладистым оно не было — он хотел сохранить, удержать настолько, насколько можно. Кто знал, когда будет следующий раз? Телекинетический ветер вокруг них утих, и вместе с ним чужой смех, от которого остались лишь заикающиеся вдохи. Теперь они оба левитировали вместе с вещами Рейгена, поддерживая друг друга соединёнными аурами. — Мне правда жаль, — снова пробормотал Теруки Мобу в плечо. — Я не хотел, чтоб ты подумал, что я не хочу больше с тобой дружить. Конечно я ещё хочу быть друзьями. — Я рад, что ты в порядке, — ещё заикаясь, ответил Моб, но уже в состоянии себя держать. И тогда, словно только догадавшись: — И что я тебе не наскучил. Я… Я беспокоился, немного. — Это не так, — сочувственно ответил Теруки. — Ты мне не наскучил. Ты мне… Он остановился. Моб не подавал виду, что собирается отпускать его в ближайшее время, и, честно, так же думал Теруки, но так он не мог дальше говорить. Неохотно, но он отпустил его, и опустил их обоих на пол со всей летавшей мебелью. — Я был не очень честным, — признался он. — Я, наверное… должен был многое тебе рассказать, и учителю тоже, но не сказал. Я просто… — он скривился, пытаясь подобрать верное слово, — высокомерный, импульсивный, упрямый — пока, наконец, не остановился на: — …был идиотом. Моб ничего не сказал в ответ, лишь глядя на Теру взглядом, который можно было считать и за любопытство, и за согласие. Каким-то образом, отсутствие любых ожиданий или вопросов ослабило в Теруки хватку, и почти час он разговаривал с Мобом обо всём, что произошло с ним в последний год: о Когте, о своих родителях, о том, что живёт в одиночку. На протяжении всего рассказа Моб молчал, но, когда Теру наконец-то выжал из себя всё, что можно, он неуверенно обернул руками его тело. Когда Рейген вернулся спустя неопределимое количество времени, он был в шоке от вида своего офиса. Даже немного слишком, показалось Теруки — тот разыграл настолько драматическую сцену, что Теру с трудом сдержал смех. Он заподозрил, что Рейген был в таком же облегчении, как и они оба, так как они уже не были в ссоре и всё наладилось. Психические силы могут уничтожить офис так же, как восстановить его с нуля, и, хотя последующие пару часов они провели, убирая беспорядок, Теруки не знал большей радости. Растения в горшках казались ещё живее, чем раньше. Потные ладошки Моба вцепились в целую руку Теруки намертво и были там весь день.