Эффект Бабочки

Спустя год непрерывной тревоги и ожидания, что в любую минуту к нему в дверь ворвутся взрослые эсперы, Теруки стал плохо спать по ночам. Однажды, в поздний час — гораздо позже, чем он обычно просыпался — его неожиданно разбудил звон посуды, доносившийся из кухни Рейгена. В тот же миг он выскочил из постели и встал на ноги, окутав себя и стены вокруг жёлтой аурой. Почти что добравшись до двери, он протянул руку и уже оскалил зубы, как вдруг через стену услышал тихое ругательство учителя. Мыслительный процесс Теру активировался, и он остановился, чтобы прислушаться. Никаких посторонних звуков ниоткуда не доносилось. Теруки пошатнулся, устало моргнул и опустил руку. Значит, это просто Рейген — наверное, лазал ночью в холодильнике. Ложная тревога. Он погасил свою ауру, зевнул, почесал глаза и повернулся обратно, как вдруг— — Ну наконец-то, — сказал Рейген, голосом холодным и незнакомым. — Я пытался дозвониться до вас полторы недели. Теруки замер. Невозможно было понять, кто был на другом конце линии, потому что с трудом было слышно самого Рейгена, но это звучало как что-то важное. Насколько он понимал, Рейген ни с кем раньше не использовал такой тон; любопытство пересилило Теру и подтолкнуло подойти к двери, чтобы можно было выглянуть в створку на кухню. Рейген был повёрнут к проходу спиной, и ногой по линолеумному полу выбивал какой-то беспокойный ритм. — Интересно, значит, на этот номер вы всё-таки поднимаете трубку… а? Да плевать мне, как вы завалены работой, вы— — он остановился, ущипнул переносицу и глубоко, измученно вздохнул. — Нет, я не собираюсь вам ничего продавать. Это по поводу вашего ребёнка. Оу. Рейген говорит о нём, догадался он, а это значит, что на другом конце… — Да, можно сказать, что-то да случилось, — прошептал Рейген голосом таким ядовитым, что сложно было отличить от гадюки. Ясно было, что он пытался говорить тихо, чтобы не разбудить Теру. — На него напали какие-то засранцы из какой-то эсперской организации, но, понятно, до вас это сообщение не дошло. Из больницы, знаете? Куда мне пришлось его нести? Прошла пауза, и только приблизившись, Теруки смог услышать озлобленную тираду по другому концу линии. Рейген казался непоколебимым, и он только смутно что-то прожестикулировал левой рукой. — Ах, как я мог забыть про свои манеры. Рейген Аратака, величайший экстрасенс двадцать первого века, будем знакомы. Я бы дал вам визитную карточку, но вы даже не находитесь в Японии. Он засмеялся, но без радости. Прошла пауза, и затем он сказал: — Полторы недели. Уже столько он со мной живёт. Ещё пауза, и тогда, превратив свой голос во что-то между криком и шёпотом, Рейген воскликнул: — Потому что у него сломана рука и вас нет рядом, вот какое право! — через пару секунд он снова пришёл в себя, стараясь вернуть голосу спокойный тон, но в нём прорезались ещё ноты хладнокровной ярости: — Если б вы хоть раз в неделю поднимали трубку, вы бы узнали! Чёрт, да ребёнку и так живётся непросто, вы думаете, я его просто так оставлю? — Какая к чёрту разница, какой он ответственный, психические силы просто так не делают из него взрослого, — выдохнул Рейген. Рука, державшая телефон, нервно трясла его вокруг, показывая никому не предназначенное представление. — Сколько ему было, когда вы его оставили? Десять, одиннадцать? Это ребёнок. Это ваш сын. Ещё одна приглушённая тирада вырвалась из телефона, и Рейген наклонил голову в другую сторону. Теперь вид у него был совершенно скучающий. — Я думаю, у меня есть право критиковать ваше дерьмовое воспитание, если ваш ребёнок спит у меня, оправляясь от травмы мозга. А, да, я упоминал сотрясение? Это тоже там есть. Он поднял руку. — Стоп. Неважно. Стойте. Конечно, я бы мог позвонить полиции, потому что, я уверен, оставлять двенадцатилетнего ребёнка в одиночку более чем на год, пока вы развлекаетесь за границей, не совсем законно, но, думаю, нам всем будет лучше, если не придётся идти на такие меры, — сказал Рейген. — Вместо этого у меня есть предложение. Теруки навострил уши, пытаясь расслышать что-то — хоть что-нибудь — что говорили его родители, но до его ушей доходили лишь нервированный топот Рейгена и завывание вентилятора. — Да, я вам угрожаю, а что? — бросил Рейген. — Если уголовная ответственность за ваши действия считается «угрозой», разумеется. Я здесь ни при чём. Вы серьёзно думали, что кинуть мальчика на произвол судьбы было лучшей идеей? И не было никаких родственников, с кем можно было его оставить? Вы даже не могли, чёрт возьми, взять его с собой? Да что с вами не так? Рейген встал, оперевшись о кухонный стол, скрестив руки как мог и попытавшись каким-то образом удержать у уха телефон. — Нельзя было вам рожать никаких отпрысков, если вы думаете, что так можно с ним обращаться. Честно говоря, он заслуживает кого-то получше вас, — сказал он. — И получше меня, конечно, но пока я его единственный выбор. Так что, если не хотите, чтобы я доложил в полицию, он остаётся у меня, и я предлагаю вам с этим смириться. Пару секунд, которые казались вечностью, Теруки ничего не слышал. — Приятно иметь с вами дело, — отрезал Рейген. Он резко захлопнул телефон, бросил его на стол и шумно вздохнул, проводя рукой по лицу. Теруки перестал подслушивать. Он отскочил от двери, назад, и на цыпочках побежал к кровати так стремительно, как только мог. С пола он схватил плюшевого барана Моба и крепко-накрепко прижал её к груди, распахнув глаза в темноту. В его животе сотни неразличимых чувств свернулись в жуткий, тревожный ком, и в попытке их побороть он смог лишь накрыться одеялом, уставившись в центр чёрной комнаты. В нём досадовали и бессильная злость, — какое право имел Рейген так разговаривать с его родителями, что он о себе возомнил? — и обида, что те не могли оправдать даже самых мелких его ожиданий. И где-то в глубине, внутри, ныло что-то хрупкое и болезненное, что до сих пор, даже после всех этих месяцев хотело, чтобы всё просто вернулось на круги своя. И всё это шумело, стонало и копошилось под одной тонкой оболочкой совестливого восхищения. И тогда где-то в его голове прозвучал крохотный голос, прошептавший: «Если Рейген говорит правду, то ты больше не останешься один». Он сурово затряс головой, стараясь выбросить из головы эту мысль. Этот договор был только временным, уверял себя он. Не важно, что Рейген говорил, у него всё равно не было места в квартире для двух людей, и Теруки сам прекрасно мог о себе позаботиться. Рейген ничего не был ему должен. Почему бы родителям не возмущаться, что он остаётся ночевать у какого-то дядьки, которого они в глаза не видели? Навечно он остаться здесь не мог. Никак не мог. Он крепко зажмурил глаза — было уже поздно, а завтра ему нужно было идти в школу; у него не было времени и сил думать обо всём этом. Он, как мог, заглушил то бурлящее торнадо чувств и затаил в их глубине что-то, что можно было назвать надеждой. ________________________________________ Теруки старался не сильно привыкать к заботе Рейгена. Вместо этого он проводил больше времени дома у Моба и Рицу, посещая их каждый раз, когда им с Мобом не нужно было идти в офис, и по меньшей мере дважды в неделю у них ужинал. Кагеямы уже привыкли к его посещениям и каждый вечер ожидали его у себя дома. Его отсутствие за столом уже казалось им непривычным. Свободный футон то и дело перемещался из шкафа в комнату Моба, а сам Моб, который ни разу в жизни не боялся темноты, вдруг приобрёл ночник. Его любимые сладости стали заполнять тумбочки, и мистер Кагеяма, подмигнув, заметил, как это необычно. Но сколько бы раз Кагеямы не пытались ему объяснить, что они всегда готовы принять его с распростёртыми объятиями, фактически Теруки ещё жил у Рейгена. Пройдут одна, две, три недели, и он продолжит с упрямством себя убеждать, что всё это закончится, как только его сотрясение пройдёт и его гипс снимут. Тем более, на Кагеям всегда можно было положиться, и он не собирался перестать ходить в Консультацию; в свою пустую квартиру он бы и теперь вернулся, если бы очень, очень, очень надо было. Это уж было неизбежно. Может, случится это не сейчас и не завтра, но рано или поздно… Однако Теру тяжело было напоминать себе об этом в субботнюю полночь, когда он с таким наслаждением дремал на чужом диване. Из-за прошлого сотрясения Теру не запомнил ни одного сюжета из второсортных рейгеновских боевиков, поэтому теперь он смотрел один из них заново. Когда он в том признался, Рейген заставил его всё пересмотреть, яро убеждая его в том, будто это недооценённая классика. Классика — не первое слово, чем бы Теруки их описал, но у него хватило терпения, чтобы не заснуть до середины фильма. Рейген, однако, недосказав какое-то предложение, захрапел через двадцать минут, тут же уронив голову на подушки, и руки его практически застыли в положении, в котором он их оставил, что-то жестикулируя. Громкий взрыв вырвался из телевизора, и Теруки чуть не вскочил, вовремя остановившись, чтобы не разбудить учителя. Он тихо взял с помощью телекинеза пульт и снизил громкость. Ему бы стоило вернуться в кровать, чтобы у Рейгена утром не болела спина ото сна на диване, но… в таком полусонном состоянии не очень-то и хотелось. Здесь было слишком приятно, да и вставать лень. На следующее утро он проснулся, свернувшись в углу дивана, учуяв запах чего-то горелого. На нём оказалось плотное одеяльце — это вдруг напомнило ему первый раз, когда он заснул на работе; но Теруки тут же устранил тёплое чувство, зародившееся в груди, и поднялся напомнить Рейгену, что тому лучше не готовить еду сложнее хлопьев. ________________________________________ Теперь ему становилось трудно заниматься простыми, повседневными вещами. Теми, которые Теруки делал со своими родителями до того, как они ушли, и которыми он уже привык заниматься сам. Прошло немало времени с тех пор, как он вместе с кем-либо в последний раз выходил в магазин, но сегодня, к всеобщей неожиданности, было обнаружено, что полки с едой совершенно пусты. — Эм… у вас еды не осталось. Голос Рейгена донёсся из другой комнаты: — Чего? Проверь другую полку. — Проверил, — ответил Теру, но снова это сделал, чтобы убедиться. Та была пуста, не считая консервов тунца с истёкшим сроком годности и дешёвых чипсов. — Нет ничего. — А в холодильнике? — Только молоко и масло, — сказал Теруки, — и курица, но мне кажется, она старая. Рейген вошёл в кухню, и половицы заскрипели под его шагами. — Да я же только недавно ходил… — начал он, но вдруг остановился, — …неделю назад. Ладно, что ж, эм-м… тогда пойдём за продуктами? Теруки хлопнул глазами. — Вместе? — Да, конечно, — ответил тот. — Поможешь мне понести пакеты. Не прошло и пяти минут после того, как они добрались до магазина, как Рейген взял в руки какой-то зелёный овощ, который, видимо, ещё кто-то до него брал и с разочарованием бросил у яблок. На нём не было этикетки. Теруки, который не готовил и не ел овощей уже целый месяц, и вообразить не мог, что это может быть, в отличие от Рейгена. — Это капуста, — заявил он с непоколебимой уверенностью. — Она полезная, так что мы её купим, раз ты не ешь никаких овощей. Теруки, может, и не знал много об овощах, но это была точно не капуста. Мимо неё они прошли буквально минуту назад, и то, что было в руках Рейгена, на неё не было похоже. — Нет, — сказал Теруки, — капуста там. Он указал на выход. Капуста действительно была там, между петрушкой и морковью. Рейген, обернувшись в ту сторону, на секунду прикрыл глаза, затем повернул голову к Теруки и воскликнул: — Конечно! Это была проверка! — он широко улыбнулся. — Проверить, насколько ты вообще знаешь, как овощи выглядят. На самом деле это салат. Теруки нахмурился. — На салат не похоже. Осмотрев овощ с каким-то скучающим выражением лица, Рейген ответил: — Это новый сорт. — По-моему, это шпинат, — сказал Теруки. Похоже было на шпинат, если бы его переварили. — Говорю тебе, это салат. — Шпинат же. — Салат. — Шпинат. — Салат. Вспыхнув, Теруки вырвал из чужих рук овощ и промаршировал к застенчивой работнице магазина, которая смотрела на них из-за угла. — Извините, — пропел он, сверкнув своей самой очаровательной улыбкой и подняв предмет загадок пред её носом, — это салат? — Н…нет… — пролепетала та. — Спасибо, — сказал он, бросив триумфальный взгляд на Рейгена. — Это руккола, — был дан ответ. Поражённый Теруки поплёлся обратно, только чтобы встретить самодовольную морду Рейгена. — Вы тоже ошиблись, — пробормотал он, как только тот взял рукколу из его рук и положил в корзину. — Да, да, — Рейген отмахнулся, — но, к сожалению, мои бесконечные экстрасенсорные познания не покрывают знания по вегетарианской пище. Хочешь что-нибудь из булочной? Теруки понадеялся, что получит от него печеньку, но вместо этого Рейген заставил его вытрясти из продавца несколько бесплатных и слойку. — По-моему, мне можно было только одну, — упрекнул Теруки, дав учителю печеньку. — Я не вижу знака, который бы так сказал, так что не кипятись, — ответил тот. — К тому же, бесплатная еда всегда вкуснее. ________________________________________ Теперь был черёд Теруки представлять свою коллекцию фильмов. Конечно, вкусы у Рейгена были… любопытные, но, мягко говоря, было печально, что в DVD-формате у него лежали одни второсортные боевики. Теруки нужно было показать ему настоящее кино. — Это «Летающая мёртвая свинья», — сказал Теруки, уверенно представ перед телевизором, неуклюже свесив сломанную руку над бедром и другой подняв кассету, в которой словно таились ответы на все мирские тайны. — Это лучший фильм на свете! У Рейгена на лице было нарисовано сомнение и некоторое удивление, и в сторону Теруки он лишь поднял бровь. — Неужели? — сказал он. — Не знаю, не знаю. Я смотрел немало хороших фильмов. Теруки с великим усилием сдержался от комментариев, но всё же чуть громко вздохнул. Затем он нагнулся и поковырялся с древним VCR плеером Рейгена, пока кассета не влезла. За его спиной Рейген поднял со столика чехол и дёрнул бровью. — Какой давности этот фильм? И 16+? Как ты его вообще достал? Теруки его проигнорировал и влез на диван, чуть ли не дрожа от предвосхищения. На экране появилось название, и Рейген продолжил говорить поверх фильма: — Серьёзно, я думал, дети нынче не знают, что VCR-кассеты такое, — он замахал рукой, — а у тебя эта реликвия из— — Мне двенадцать, я не младенец, — вспыхнул Теруки, резко и беспощадно прервав его тираду. — Ш-ш-ш-ш. Начинается. Рейген, очевидно, понял намёк и, не сказав больше ни слова, упал обратно на подушки. Пока не заиграл первый тревожный звук. — Это, э… Какой это жанр, ещё раз? — спросил он, как первый душераздирающий крик вырвался из колонок. … Оказалось, Рейген не так хорошо переносил ужастики. Прошло около получаса с начала фильма, и тот уже подозрительно дёргался, растянувшись на диване в превратно расслабленной позе, только чуть деревенея каждый раз, когда музыка достигала высоких нот. То и дело он пытался завести посторонний разговор, и Теруки это уже начинало бесить. — Вы даже не смотрите, — пожаловался Теруки, пока один из персонажей пробирался по заброшенному дому. Фонарик в её руках мигал, и она с переигранным испугом то и дело оглядывалась. — Смотрю, — отозвался Рейген, очевидно увиливая взгляд с телевизора, пока набирала темп напряжённая музыка. — Врёте, — кровь и кишки расплющились по экрану, знаменуя очередную жертву мёртвой летающей свиньи, и Рейген на миг зажмурился. — Ну, вы даже не увидели, как её убили! Теперь придётся перематывать, — вздохнул Теруки. Он потянулся было за пультом, но тот схватил его прежде, чем он смог до него дотронуться, и высоко поднял над головой. — НЕТ! Нет, не придётся. Поверь мне, — нервно усмехнулся Рейген. Звук на минуту прекратился, Рейген застыл и, когда очередной скример имел место быть, тихонько пискнул. — Я икнул, — уверил он, но не прежде, чем морда Теруки расплылась в злостную ухмылку. — Вам страшно? — довольно загоготал он. — Из-за призрака? — с усмешкой спросил Рейген, усиленно запотев. — Мёртвой летающей свиньи? Ты спрашиваешь меня, консультанта по призракам и полтергейстам, боюсь ли я волшебной свиньи из кинофильма тридцатилетней давности. — Да, — сказал Теру. — А что, нет? Тот заболтал руками. — Пф-ф-ф, что за идиотизм. Я— всего-навсего за телевизором был таракан, в общем, мне показалось, это… Нужно будет проверить. В этом кино одни дешёвые трюки да спецэффекты, дым да зеркала… Совсем не как по— — Он прервал свою речь очередным глухим писком, как только тень ещё какого-то страшного существа попала в кадр. — Ага, — буркнул Теруки, подняв бровь. — Д-да слушай, таракан опять там был, — затараторил он, — к тому же призрак, ты ещё недостаточно силён, чтобы его увидеть, — он снова изобразил какой-то уверенный жест, скорее всего, чтобы успокоить себя. — Ну, то есть, ладно тебе, как я могу бояться фальшивого духа? — Не знаю, а как? — сказал Теруки, снова потянувшись за пультом. В этот раз Рейген вовремя убрал его с пути. — Я, — вымолвил он, сузив глаза и подняв пульт выше, чем двенадцатилетние руки могли бы достичь, — никогда не видел такого наглого ребёнка. Наглого, грубого, и, честно говоря, я оскорблён до глубины души. — Ну а я ещё не видел такого труса, — заявил тот, плюхнувшись обратно на диванные подушки. Он взглянул на учителя краем глаза. Было бы очень просто — даже слишком — выхватить пульт из его рук с помощью своих сил; но Теруки решил не делать этого, и не мог объяснить, почему. ________________________________________ Прошло несколько дней. Теруки тратил свободное время, глядя на себя в зеркало. — Эй, — крикнул Рейген из конца комнаты, — Теру. Ты пялишься туда уже десять минут, ты в порядке? …ты же знаешь, что тебя по другую сторону не существует, так? — Никакие не десять минут, — сказал Теруки, грозно уставившись на него. Он наклонился поближе к зеркалу, прищурившись. Так он стоял ещё около тридцати секунд, исследуя своё отражение, затем сообщил: — Мне кажется, у меня корни отрастают. — На макушке уже выбивались некоторые коричневые оттенки, в кончиках волос переливающиеся в яркий золотой. На ощупь они были мягче. Он этого не мог заметить, учитывая всё, что с ним творилось, но это ему не особо нравилось. А заметили ли остальные? — Оу, — ответил Рейген. Пару секунд он молчал, пока не спросил: — Хочешь снова их покрасить? Тот взглянул на отражение учителя в зеркале. — А вы разрешаете? — Не мне судить, у кого какого цвета голова, — сказал он, пространно указав на собственную рыжеватого оттенка шевелюру. — Пока тебя в школе за это не пинают, делай, что хочешь. Волосы твои. Теруки посмотрел на свой гипс и нахмурился. Его телекинез пока не мог справляться с такой деликатной работой. — Не знаю. Вряд ли я смогу с такой рукой. — Ну, раз так, как ты там это делал? — спросил Рейген, подойдя ближе. — Не может же это быть так сложно. Но это так. Это так сложно. Нельзя было не догадаться, что Рейген раньше ни разу такого не делал, и, хотя он имел какой-то опыт в других кропотливых делах, осветление волос оказалось испытанием не для средних умов. Спустя одну испорченную рубашку, однако, макушка Теруки вернула себе прежний золотой цвет, и она даже выглядела совсем неплохо. Его гипс сняли через пару дней. Его рука была немного бледной и более слабой, чем раньше, но приятно было перестать о ней беспокоиться. Через пять дней после повторного окрашивания волос и два дня спустя снятия гипса Теруки спокойно делал на полу домашнюю работу, как в комнату, с футоном в охапку, прорвался Рейген. Почти. — Я бы мог помочь, — сказал Теруки секунду спустя, взглянув на него из-за плеча. — Я в порядке, — пискнул тот, игнорируя своё положение — его лицо залилось краской, а сам он с трудом переводил дух, борясь с футоном, не желающим протиснуться в узкий дверной проход. Теруки вздохнул и, оставив задание, поднялся. — И для чего это? — спросил он, с помощью своих сил, физических сил Рейгена и чистой удачи наконец вытянув футон через дверь. — Ну, я больше не могу спать на диване, а у тебя больше не сломана рука, — выдохнул Рейген, указав большим пальцем назад. — У тебя повышение. Теруки только охнул, и сердце у него тут же ушло в пятки. Несмотря на значение новой постели, в его груди снова закопошилось что-то холодное и мерзкое, что предупреждало его о непременном разочаровании и заранее жаловалось, что ему никогда не стоило терять бдительности. Ему хотелось поднять глаза, чтобы увидеть в лице учителя какое-то подтверждение, что его всё-таки не выгоняют, но те застряли в одной точке и не могли сдвинуться с места. — Ты будешь в этом спать, — продолжил Рейген, указав на футон, осторожно осмотрев мальчика, — не надумывай лишнего. Я расчистил одну комнату, которая была чем-то вроде склада, мы можем положить его там. Вообще, это больше шкаф, но!.. Он будет твой. Теруки пришлось дать несколько секунд, чтобы он это осознал, и чтобы неприятное чувство в его груди исчезло. — Да я знал об этом, — фыркнул он, скрыв тот факт, что чуть не потерял минуту назад все надежды на лучшее. Он больше не хотел оставаться один. Он не мог представить себе снова оказаться со всей этой ответственностью на плечах. Расставаться с кем-то, кто был рядом, пока он готовился к школе, или кто давал ему отдохнуть от распределения своих денег и времени, казалось мучением. Ему нравилось, когда рядом был кто-то, кто хорошо понимал, что ему грустно, и кто хотел и мог поговорить с ним об этом. Несмотря на то, как он старался этого не замечать, похоже, он привык к этому чувству. — Разумеется, — улыбнулся Рейген, выпрямив спину. Резко обернувшись, он указал на пустую комнату. — Давай, футон сам не полетит.