Вышел ёжик из тумана
Вынул маску из кармана
И стоит совсем один,
Потому что карантин!)
Кизляки привычно шутили, хотя вникать в ту хрень, что они
огородят, мне не хотелось.
Потолок был незнакомым. Белый, даже без трещинок. Противно пискнуло под боком - аппарат жизнеобеспечения, я помню, шизофрения, спасибо.
Тихо хлопнула дверь, пропуская кого-то внутрь. Я села на койке, на которой лежала.
Вошедший мужчина средних лет, с абсолютно не запоминающейся шевелюрой зелёного цвета и в такой же не запоминающейся одежде. Мало ли таких - серых, несмотря на цвет волос, людей бродит по улицам?
Я чуть нахмурилась. Переодень этого человека в полицейскую форму, он бы легко прошёл на место преступления - серый человек, заметить которого очень сложно, он был бы незаменим во многих делах.
Но это не моё дело.
— Ты и твои брат и сестра единственные выжившие в недавнем инценденте. Ёширо Мидори взял вас под опеку. Не опозорьте его. — Сказав это, непримечательный человек, даже имя которого я не знала, вышел.
Ёширо Мидори? Ёширо Мидори.
Перед глазами проплыла картинка из детства
а сейчас ты, конечно, очень взрослая, да. Зеленоволосый мужчина с гетерохромией глаз, держащий меня на руках, и бьющая его с воинственным криком "Ка! Са!" я. Чудесно. Просто чудесно, блять.
Кизляки танцевали, вопя о силе любви. "Ты избранный, Гарри!" - доставались до меня их голоса. Вот только я не Гарри.
Какого, собственно говоря, хрена?!
Какого, собственно говоря, хрена, что именно? Избранность или то, что ты не Гарри?
***
Ёширо Мидори - высокий зеленоволосый человек с презрительно-равнодушным лицом. У него есть жена - блондинка Ребекка и трое детей. Старший сын - Фабиро, зеленоволосый и зеленоглазый, маленькая копия отца, девочка - Антуанетта, блондинка с абсолютно несвойственными её отцу
живыми зелёными глазами, и младший - Сора - маленькое голубоглазое Небо.
Что я могла сказать о этой семье?
Лицемеры.
— Всё будет хорошо, Кира. Твоё имя довольно длинное, ты не против, если я немного сокращу его? Не волнуйся, мы сможем помочь вам. Можешь называть меня маменькой, дорогая.
— Наша семья много поколений чтила традиции. Не нарушайте их и не позорьте меня.
— О, так это о вас говорила мама? Я Фабиро, а это Антуанетта и Сора. Надеюсь, мы поладим, для вашего же блага.
Слишком много улыбок, словно сов, натянутых на глобус. Слишком сильно они нарушают моё личное пространство. Слишком много фальши.
После суровых рож-кирпичей шестой ветви ей было крайне непривычно видеть, как человек улыбается просто так, даже не потому, что ему вдруг захотелось, а просто потому, что привык. Это вызывало в ней чувство неправильности и заставляло ожидать наёба, которого она часто дожидалась, а в других случаях прекрасно справлялась сама, выдумывая то, чего не было.
***
Потянувшись, встала. На часах было пять утра, и я бы с радостью продолжила спать, но...
Ты же девочка, Кира. Ты должна уметь готовить и заниматься домом, как и любая другая хорошая жена.
Бесит.
В соседней комнате мирно спал отото, а имото уже наверняка встала. Это раздражало. Это бесило, просто невероятно.
Нет, что вы, ты ведь злишься не потому, что завидуешь сестрёнке, которая не является таким же ленивым говном как ты, что ты. Просто во всём виновата семья, приютившая вас, давшая вам крышу, неплохие жилищные условия и еду. Да, вместо работы над собой ты лучше будешь бухтеть и катить на них бочку. Ведь это поможет тебе.
И нет, твоё бухтение не есть интуиция, детка.
Свешу ноги с кровати и резко встану - в глазах помутнело и поплыло, настала секундная дезориентация. Как же я "обожаю" раннюю побудку, чёрт возьми! Когда перед глазами перестали рождаться и гаснуть галактики и звёзды на коричневом фоне, сделала шаг вперёд.
Новый день - новое начало. Новый день - это повод забыть, забить на то, что было вчера, простить это всё, в конце концов. Я могу это сделать. Мне это по силам.
Вот только хочу ли я этого?
Этот день был как и прошлый, как и день до него. Вот уже неделю я жила в странной зеленоволосой семейке. Ну, что сказать, Фабиро - мразь! Этот хмырь дня со второго начал меня чмырить, но это-то что, на мальчика с комплексом неполноценности мне было плевать, самым ужасным было то, что мелкие уже который день подряд просыпались с криками.
У них были кошмары. Они иногда рассказывали мне, что видели Ка-сан, что пала то после сражения с мудаками без белых халатов, то после разговора с каким-то хмырём, описание которого сводилось к: "Синие волосы, двойной проборчик, пика в глазе, карты". Очешуеть просто.
И нет, я
и правда пыталась найти человека, похожего на е... Кхм, то, что они описали, но я никого подобного не видела, а все мои попытки просочиться в архив "посмотреть какие причёски носят крутые дяди" были отклонены "ты же девочка, тебе это не надо, давай я лучше научу тебя вешать шторы." Бесит. Женщина, я и так умею это делать, мне не нужна ни твоя опека, ни твои шторы..!
... я взрослый и самодостаточный человек, и то, что я уже секситка, раз называю тебя только "женщина" и "эта ебанутая" тебя ебать не должно! Ты не всекаешь?! Не мешай мне играться в детектива, попутно втирая недочеловечкам, что делаю это из-за них и какие они сволочи, отвлекают свою сестру от гнева на мир! Ты - не я, тебе нельзя топтаться по любимым мозолям других людей, курица!
Нет.
Это не моё.
Но особого протеста нет, где-то далеко ты ведь согласна.
Нет!
Да-да-да! И особый протест вызывает шизофрения, которая не шизофрения, а не мачеха-дурёха. Нет, она-то как раз и вызывает протест, но не моя, и, соответственно и твоя, ведь я это ты, характеристика Курицы.
Нет!!! Нет! Я... Она тоже личность!
Какие откровенно жалкие попытки.
Я не считаю Ребекку курицей. Я не считаю себя лучше других. Это не мои мысли. Это лишь шизофрения, это не мои мысли, это неведомая хрень, это не я, а раз это не я, то и волноваться не о чем. Не о чем. Я - не Ребекка. Я - это я. Голос в голове - ненормально. Я - ненормальная? Психичка? Нет! Нет. А. А. А что тогда?
Это всё Николь! Да! Это виновата эта с*чка! Да!
Но она мертва. Я сама убила её.
Я убила её?
Я убила её.
Я убила человека.
А человека-ли?
Нет. Николь, даже являясь паразитом, была человеком. Я не могу оспаривать этот факт, иначе получается, что я ставлю себя выше других людей, даже за людей их не воспринимая. Как поганые расисты.
Нельзя быть расистом немного.
Мама, я убила человека!!! Ужас! Мама!
Какая именно?
У Ольги была мать. Да, была, но потом съебала. Что называется, послали за хлебом. А у меня?
А у меня была Ка-сан. Нет, не Ребекка, было бы предательством называть её матерью несмотря ни какие её усилия - не было абсолютно никакого желания предавать Ка-сан.
Ка-сан
Сердце топорно упало куда-то к спине и немного вниз. Неведомая тяжесть давила физически.
Это я виновата в её смерти. Если бы я не стояла столбом тогда, то она, наверное...
До боли кусаю язык и жду. Боль отрезвляет. Переносит фокус.
Расправив плечи, встаю. Заправить кровать - дело минуты. Переодевшись, выхожу с привычно-равнодушной рожей. Всё идёт так, как и должно. Всё хорошо. Всё просто отлично, ты не имеешь права расклеиваться там, где тебя могут застать мелкие, Раки. Ради памяти Ка-сан.
Я не опозорю её.
Нельзя показывать другим свою слабость.
Нельзя показывать другим своё истинное отношение к одним и другим вещам.
Нельзя проявлять свои настоящие эмоции, если они навредят.
Люди слишком любят бить по больному.
Спускаюсь по лестнице. Ступени чуть скрипят, надрывно, так, что внутри я им вторю.
Скру-ууууук..!
Каааа-сааааан..!
СКРУ-УУУУУК! СКРУ-УУУУУК! СКРУ-УУУУУК!
КААА-СААААААН! КААА-СААААААН!
Что. За. Бред.
Это неправильно. Так быть не должно, но так оно и есть. Мне не нравится зелёная семья. Не нравится, и всё тут. И я сделаю всё, что смогу, чтобы как-нибудь вывернуться из их удушающего захвата.
Ребекка глядит с грустью и разочарованием. Мне насрать.
— Доброе утро, сестрёнка! — Мелкая и вправду похожа на маленький ураганчик. Она не видит никаких границ и налетает на всех, что странно - она ведь Облако. Насколько мне известно, всё Облака - нелюбимые собственники, что тяжело сходятся с людьми.
Смотря на неё, я чувствовала себя ленивым чмом, что не может сделать ничего стоящего.
Я сжала кулаки, успокаиваясь.
В конце концов, это же моя сестра. Я не завидую ей, правда.
Просто, раз сейчас весна, то я хочу копаться в земле, сажать цветы вместе с Мадокой, Мадока... Нет, не вспоминай! Ты не помнишь, не знаешь, не слышишь!
И раз у меня нет земли, то я буду копаться в себе.
— И тебе. — Новый день - новое начало. Новая попытка, ещё один шанс. Кто я такая чтобы не попытаться его использовать?
Я не собираюсь убегать от ответственности. Пора повзрослеть.
Если судить объективно, то мелкие - единственная моя оставшаяся семья.
Нет, нет, я не забываю про Хохолка-Муку-куна, просто я не знаю, где он и что с ним.
Но я могу попытаться выяснить.
***
Мне шесть. Младшая сестра красиво танцует в прекрасном фиолетово-розовом платье, а младший брат смеётся перезвоном колокольчиков.
Стоя в платье, отвратительно розовом, я чувствую себя гадким утёнком среди грациозных птиц.
Ребекка задумчиво смотрит на Срок и кивает чему-то своему.
Кизляки задыхаются, но, продышавшись, вновь начинают смеяться.
Я не понимаю, от чего, но мне кажется, что у меня проблемы.
— Ребекка... — Я говорю тихо, пытаясь имитировать смущение, что получается откровенно плохо.
— Да, сладкая? — От патоки в словах чуть не тошнит.
— Мне надо сходить.
— А, иди вон туда. — Она указывает направление рукой с фуржером с шампанским. — Дальше спроси у официанта, если не найдёшь. — Ребекка отсалютовала шампанским.
Алкоголичка.
Кизляки вели вглубь, обещая, что это будет того стоить.
***
Мне всё ещё шесть.
И я в грёбаной Эстранео.
И как так вышло? Легко, блядь!
На том приёме, ну конечно же, само собой разумеется, я бы при всём желании не смогла бы найти что-то существенное, но как подсказка сгодилось. Я, распутав "клубок" данных, нашла местоположение братца-Муку-куна.
И да, стремглав бросилась на поиски, никого не предупредив. Честно, я и не собиралась никого предупреждать так как мелкие точно бы стали проситься со мной. Но тогда меня поджимало время и надо было бежать.
Но это не сильно помогло.
Потому что мелкие увязались за мной.
И вот, какой дибил мог подумать, что шестилетка сможет обхитрить целую мафиозную семью?! Вот только, похоже, я не отличаюсь умом, по другому объяснить то, что и вправду считала подобное возможным, я не могу.
И ладно бы я, но...
мелкие.
Они увязались за мной и их повязали. Из-за меня. Засекли меня, но повязали их. Я прекрасно знала, что даже если вмешаюсь, то это ничего не изменит, но даже это осознание
или же просто вбитая сотнями повторений бессмысленная фраза не помогало заглушить гадливое чувство предательства в душе.
Хотелось выть, но я могла лишь сжимать зубы и рыдать.
Как противно.
А потом повязали и меня. Это вышло глупо, и я не могла поверить в то, что бум! Гейм овер, детка!
<righti> — Отпустите! Пусти! Нетронь!
— В последнее время всплывает слишком много этих недобитков.
Смачный хруст.
— И не говори, Фил. Ублюдки нарушителей Омерты. Вот гниль.
Второй мужчина молча кивнул, поудобнее перехватывая бессознательное тело.</righti>
Когда очнулась, сильно болела рука и немного жгло над правой бровью.
Правая рука не слушалась, я не могла ей пошевелить и тяжело дышала, лишь бы не закричать от боли.
"Сломана" — Кизляки подтвердили, в их многочисленных голосах не слышалось смеха, лишь некая усталость по типу "да, это дерьмо, в которое мы вляпались, знакомься". И это пугало даже больше, чем остальная ситуация, ведь сколько я помнила, они всегда дурачились, смеялись, плакали, но не говорили спокойно.
С чего ты взяла, что они говорили это про руку?
Крик, отчаянный детский крик заставил меня судорожно вдохнуть, закашлявшись. Что-то с силой и глухим звуком ударилось об железную стену.
Сама камера, в которой я находилась, была довольно чистой железной коробкой с одной подозрительно мигающей лампой и решёткой вместо двери.
Со мной сидело с пяток мальцишек и девчонок.
А, нет, вру, семь.
Я посмотрела на них - у пары были синяки на руках и ногах, но в целом все были живы и более менее здоровы на вид. На них были однотипные грязновато-серые штаны и футболки. На мне тоже.
Я встретилась взглядом с одним пацаном, но тот поджал губы и отвернулся.
Облокатившись на стенку, я встала и побрела к кроватям, немного шатаясь по пути. Какой-то ребёнок, стоявший на моём пути, пропустил меня.
Да мы все тут дети!!! Тут нет никого старше восьми! Какого хера?!
— Где свободное место? — Я спросила на японском, который был основным разговорным, от того и более знакомым мне, но, похоже, меня не поняли.
— Он что, слишком сильно ударился головой о стену? — Тихо, но я услышала, прошептала девочка лет пяти на ухо своей подруге, видимо.
— Рита..! — Её подруга грозно сверкнула на маленькую девочку своими зелёными глазищами.
— Какая койка свободна? — Чуть громче сказала я на итальянском, ведь та девочка говорила именно на нём.
— Та. — Старший в комнате, восьмилетний пацан, махнул мне на ближайшую к двери кровать, на миг отвлекаясь от своих дел, и тут же к ним и возвращаясь.
Я кивнула, по стеночке передвигаясь к койке. Пятилетка снова что-то зашептала своей подруге или сестре, мне, если честно, похуй.
***
Я потирала ладонь, с выбитым номером 96. Как оказалось, такие тут у всех экспериментов, подопытных. Одна я поначалу выделялась чистыми руками, но недолго музыка играла.
Фантомные боли в руке преследовали меня уже неделю.
От дикой смеси боли, гнева, унижения и страха оставалось только сжимать зубы, скрипя ими, сдерживая крик.
Послышались шаги из-за решётки и все дети, и я в том числе, ибо в этих условиях я ничем не отличалась от безликой напуганной серой массы, сначала замерли, вслушиваясь, а потом стали сжиматься, пытаясь показаться незаметнее. Скрипнула решётка.
— Девяносто пятый, девяносто шестой, девяносто седьмой, девяносто восьмой, на выход. — Спустя пару секунд, когда стало ясно, что никто не идёт, ублюдок ударил об стену и дети начали подходить. Подошла и та самая пятилетка, испуганно вдохнув, потянулась к выходу, со своей сестро-подругой.
Подтянулась и я, и пацан с неровными блондинистыми вихрами. Я точно не помнила, но вроде бы его звали Тони.
Дверь, закрываясь, скрипнула, и мы пошли по почти стерильно чистому коридору. Это немного удивляло, ведь уборщиц я тут за всю неделю, что я здесь, не видела.
Можно было бы попробовать сбежать, но во-первых, сзади идёт ещё один ублюдок, работающий здесь, а во-вторых, любого, кто попытается, сдадут дети. Нет, я не осуждаю, между своей и чужой шкурой я бы тоже выбрала свою.
Мы остановились перед большой железной дверью, похожую на стенку сейфа.
Первый ублюдок достал ключи и открыл дверь, а второй всё так же стоял за мной.
Нет! НетНетНетНетНетНетНет!
Умоляю, не надо!
В своих белых халатах, немного пахнущих спиртом, ублюдки выделялись из общей серости.
Я не хотела заходить внутрь, как и остальные дети, и ублюдок, идущий сзади пнул нас в лабораторию. Там сидел уже знакомый мне и детям "доктор Кью", с отвратительно-приторной улыбочкой, скрытой в блондинистой бороде. В нашем бараке его считали почти что последним ублюдком и мазохистом - опережала его только шлюха-Натали, притворяющаяся, забавы ради, добренькой.
А ведь некоторые дети ей верили.
— Девяносто седьмой, подойди к столу.
Я беспомощно смотрела на мелко дрожащего ребёнка, не в силах помочь, не двигаясь, дабы привлекать как можно меньше внимания вивисектора. Девочки делали так же.
***
В помещении стоял разноголосый детский крик. Я не могла сказать точно, но вроде бы в нём были и хрипы. Дико болело вглубине пустой глазницы, и я орала, давно забыв о гордости. Под кожей будто плавно лился ручейками расплавленный металл, особенно зудя в проколотой шприцом вене. Я бы каталась по земле, делала, хоть что-то, но увы, была привязана по рукам и ногам и не могла этого сделать, лишь от напряжения распарывая свою кожу на руках в кровь и выгибаясь.
Я признаю некую логику, если бы меня не привязали, то я скорее всего бы убилась в своих метаниях. Но кто сказал, что я не хочу этого?
Пламя, накопленное мной за всю мою маленькую жизнь, всё те энергии, что были скоплены
не мной, весь мир, что был за стеклянными рамками, трескнул.
Хрясь. Трещина расширяется.
Живот пронзает, я бы даже сказала
вспарывает дикой болью. Кажется, тогда я видела свои кишки.
И да, крайне важным я считаю тот факт, что анастезию подопытным не делали принципиально
религия не позволяла.
Хрясь. Трещина разветвляется.
Или это была печень? Хотя, нет, скорее всего матка - рассекли меня от горла и вниз, так что вполне может быть.
Хрясь. Трещина становится похожа на паутину в своих странных переплетениях.
Когда копаютя внутри организма - это не больно - болят только нервы - они чувствуют, остальное не реагирует - человек просто не ощущает там ничего, как он не ощущает ничего кроме тепла в пищеводе, когда глотает кипяток и обжигает его.
Изнутри не больно, просто... Ощущать, как уже имеющуюся рану расширяют руками и лезут внутрь, копаясь во внутреннустях - рана ощущается, отдаваясь болью, органы - неприятно, унизительно, мерзко, но не больно. Неуютно.
Треск. Стекло стало непрозрачным от сколов.
В очередной раз привязав, чтобы не дёргалась, в очередной раз не делают анастезию.
— А...Анастезия... Прошу! — Голос звучит непривычно хрипло, просяще и заискивающе.
Жалко и мерзко. Как могла гордая девушка так скатиться?! Как я так могла?! Почему я не превозмогаю, почему я не могу дать отпор злодейке-судьбе?! От чего я так слаба?! Но...
Раз слаба, то значит заслужила?
— Просит он... Умоляй, ничтожество!
Слова ублюдка-вивисектора выводят из почти что транса.
— Умоляю, пожалуйста, мне так больно, не надо, умоляю..! Я-я всё сделаю, только не причиняйте боли, умоляю, сир! Великодушнейший человек, пощадите, умоляю, сер!
— Хм... — Казалось, что весь мир замер, а краски выцвели — Нет. — Кажется, ему доставляло особое удовольствие смотреть на страдания подопытных. — Без обид, пацан, мне нужнее. Да и ты выглядишь слишком по-бабски. Ненавижу пидорасов, без обид. — Я девочка, вообще-то!
Нет-нет-нет... Только не это! Эй, я же сделала всё, что ты просил! Я умоляла, я просила, почему нет? Я сделала недостаточно? Я попрошу ещё! Я буду унижаться, мне плевать на гордость, у меня её никогда и не было! Хей, не надо, я сделаю всё, что ты скажешь!
И я умоляла.
Лицо вивисектора стало презрительным, и он смерил меня ледяным взглядом, поджимая губу.
Видимо, ему нравились превозмогатели. Может, если как-то доказать ему, что я превозмогатель, то он снимет мою боль? Нет?
Шприц болезненно входит в вену, дальше ублюдок собаки нажимает и вводит очередное вещество.
Постепенно руки и ноги тяжелеют, будто наливаясь свинцом, затем немеют и начинают дико мёрзнуть. Затем это всё распространяется на всё тело, и резко мороз сменяется жаром и уже знакомым плавно нарастающим жжением.
НетНетНетНетНетНетНет... Мне не больно! Не больно! Всё хорошо! Мне хорошо! Мне не больно! Я в порядке, всё хорошо!
МнеНеБольноНеБольноНеБольноНеБольно
Раз-Два, раз-два, вдох, выдох. Сосредоточится на дыхании, всё хорошо, я это знаю. Вдох, выдох, сосредоточься, блядь. Тебе не больно. Это всё твои галюны, с тобой всё хорошо! Вдох, выдох.
Нет! Всё ни разу не хорошо!
Звон. Словно матовое стекло рассыпается наружу мириадами острейших и мельчайших, как пыль, осколков.
И мир утонул во тьме.
***
— Имото! — Чей-то смутно знакомый голос выталкивает из небытия. Знакомый, детский, чуть хрипящий. Я с трудом разлепляю глаза, безразлично смотря на Муку-куна.
Улыбаюсь одними губами, смотря в его, ранее мой, красный глаз.
Мир вокруг мутный, кружащийся, будто в вальсе, неожиданно меняющемся на хип-хоп.
И я чувствую, что не переживу этот час.
— Лаборатории горят, мы сбежали. И-имото, — Он запинается и со слезами, со стыдом и отчаяньем смотрит на меня, — Сора и Кира мертвы, я... Я видел их тела. Что мне делать? — Он шепчет, потому что сорвал голос от криков. Маленький, дрожащий, весь в крови. А ведь я сейчас не лучше.
— Всё хорошо, Муку-кун. Просто убнй их, они заслужили. — Голова кружится особенно сильно, и я чувствую, что меня давно бы вырвало, если бы было чем, — Я... Я вернусь, обещаю. — Я вру. Я знаю это, как и то, что это жестоко - давать моему любимому Муку-куну ложные надежды и обещания, держать которые я не намерена. Но ещё хуже будет оставить его тут. Так, надо сказать что-нибудь таинственное и туманное, как фразы из печенек с предсказаниями. — Я вернусь фиолетовой мастью. — Это глупо, но это единственное, что я придумала.
Под крик "Имото", я потеряла сознание, не желая жить. Пламя, преданно мне служащее, решило помочь.
Тук. Тук. Тук. — Сердце сократилось в последний раз. Это была лёгкая и безболезненная для бессознательной дурочки смерть.
