Ребёнок

Чонгук не хочет выходить из ванной, он держится за ручку двери уже десять минут, не знает, как же ему поступить. Он обещал тебе признаться, только вот самому бы разобраться в своей каше в голове. Твой взгляд, твои слова, твой голос – всё это сидело в его голове постоянно, лезло разным бредом с мечтами снова подержать за руку, поцеловать. Чонгук ощущает себя слишком зефирным от этих мыслей, он думал, что всё будет яснее, когда вы займетесь сексом, напряжение в паху спадет, мысли осядут, но всё оказалось иначе. Парень теперь не может перестать думать о твоей коже, о своём желании обратно прийти в постель, он хочет, чтобы ты его обняла, поцеловала как тогда, ночью, когда вы целовались несколько часов, пока не уснули. От воспоминаний этого момента Чонгук хочет урчать мартовским котом и снова себя одёргивает. Он хочет прийти в себя, трясёт головой и специально вспоминает моменты, когда ты приказывала ему сидеть дома, не пускала гулять с друзьями, выгоняла в школу, только вот отчасти права оказалась. Тогда Гук бесился и ненавидел тебя, только теперь совсем не может настроиться. Что он к тебе чувствует? Поначалу всё было просто, он ненавидел проводить время в этой квартире, друзья говорили просто трахнуть тебя, показать, кто в доме хозяин, только вот не получалось. Каждый раз, когда он повышал голос, ты срывалась на него ещё сильнее, смотрела непроницаемо холодно и не велась на повышенные тона. Чона злило, что он здесь как малыш обитает с нянькой, даже Чимина с Ви в гости не мог пригласить, потому что не мог показать своё позорное положение. Бесили собственная беспомощность и то, как ты свысока на него смотрела. Только вот сейчас Чонгук ничего не может вспомнить, вернуть свои прошлые ощущения. После осознания твоей правоты изменилось многое. Тем утром, когда Чонгук проснулся в чужих объятиях в мягкой теплой постели, он вспомнил, какие отбросы его дружки. Они не прекращали писать и запугивать, хотели вернуть долг, который Чон уже давно отработал, что в очередной раз убедило его, что они с ним возятся лишь из-за денег. Стало грустно после этого. Он действительно один, а люди все такие же скоты. Чонгук испугался, что никогда не узнает ничего хорошего в людях, никогда не поверит им заново, потому что больно так в груди было и погано внутри, хотелось выть, но он лишь смотрел в окно, слушал музыку и бездельничал. Он отодвинул тебя на второй план, пока ты сама не решила ворваться в его жизнь. Чонгук позволял взять за руку, но хотел сбежать, он давал себя целовать и сам обнимал, хотя не понимал, почему опять к кому-то тянется. Всё иллюзия в этом мире, все просто прикрывают свои эгоистичные желания, вот и он решил спустить напряжение последних дней в сексе, а потом признаться, что чувств никаких не было. Только вот как такое сказать, если во время прикосновений что-то щемящее маленькое разрасталось в груди, было приятно и сладко до боли, так приторно нежно, что хочется разрыдаться. Чонгук, кажется, зашел слишком далеко. Нельзя было давать держаться за руки, потому что теперь хочется повторять это бесконечно именно с тобой, и тут же становится больно, ведь люди все предают и уходят. Лучше бы он продолжал ненавидеть, не пускал всё на самотёк в угоду своим дурацким желаниям и любопытству. Сейчас он как глупый ребёнок влюбился, это стыдно даже самому себе сказать. Ему снова страшно. Все люди его оставляют, друзья долго не задерживаются, и даже отец его бросает периодически из-за работы. Всё недолговечно, заканчивается, и эти чувства пройдут. Чонгуку больно за себя и грустно, он должен соврать, что нет ничего у него внутри, пока совсем не привязался, потому что потом будет больно отрывать. Он вдыхает побольше воздуха, выходя из ванны в одних трусах, всё ещё хочет прикрыться, когда заходит обратно в спальню, где ты говоришь по телефону. — Да, хорошо, так почему ты не позвонил перед вылетом? — ты смотришь на Чонгука, запинаясь немного, потому что эту кожу хочется всю искусать, показываешь ему знаками, что звонит Юнги и угукаешь в ответ Мину. — Ты, получается, уже дома? Холодок пробегается по спине, глухим ударом приходится по горбу, и Чонгук застывает на месте. Это должно было случиться рано или поздно, но по закону подлости именно сейчас. Когда Чон не понимает самого себя, не знает о своих чувствах, и только ты поможешь ему в этом разобраться. Чонгук не хочет уходить, это кажется так глупо, потому что раньше он сбегал при первой возможности, ненавидел эти стены. Юнги должен был приехать раньше, пока вы ненавидели друг друга, когда Чонгук лежал в своей кровати, вспоминал, как выблевал перед тобой выпитый алкоголь и гордился этим. Мин был обязан прибыть ещё до нормального первого поцелуя на диване, до того, как всё стало слишком запутано и сложно, пока Чонгук глупым мальчишкой не привязался к твоим аккуратным ладошкам и миниатюрным плечикам, к осознанному взгляду и грамотной речи. Он ощущает себя в безопасности, впервые за долгое время может хоть где-то чувствовать защиту и спать с закрытой дверью. Дома у Юнги всё совсем другое, Чон отвык и, кажется, будто его снова хотят отправить в детский дом, где всё чужое, стены белые и грязь разведена повсюду, которую хочется убрать, вымыть, отодрать, себя отмыть от вони столовской еды, от пота и даже короткий ледяной душ никогда не спасал от смрада вокруг себя. У Чонгука паника, он ощущает и пытается успокоиться, когда ты включаешь громкую связь. «Всё нормально, это голос Юнги» – повторяет себе, и дышать становится проще. Юнги тоже для него ограждение от напастей жизни, он первое лицо, которое забрало и защитило, голос успокаивает и возвращает мысли на место. — Да, скажи Гуку собирать вещи, он слишком долго был у тебя в гостях, — устало говорит Юнги, по голосу слышно, что перелёт был тяжелым и долгим, он еле шевелит губами, только вот тебя больше пугает лицо Гука. Парень щурится и прислушивается, тебе не нравится это выражение, он готов упорхнуть в любой момент. — Отец прилетел? Значит, я могу идти домой? — он уже собирается уходить, когда ты рычишь сразу и в трубку и в парня. — Не сметь! Ты никуда не уходишь, — тыкаешь пальцем и Чона, — а ты, уважаемый Юнги, завтра сам приезжаешь ко мне, рассказываешь, как дела, и забираешь своего сына, не раньше! — Что с тобой? — обиженно бубнит Мин. Порой тебе кажется, что ты старше него и забываешь о том, что давний друг почти воспитал тебя и годится в отцы. — Я давно не видела тебя, почему ты не хочешь прийти в гости? Второй раз уже холодок возвращается и покрывает мурашками кожу. В этот раз Чону страшно, что ты хочешь признаться отцу о сексе, и теперь желание сбежать резко возвращает Гука на землю. Действительно здесь нечего ловить, чувства пройдут, и чем скорее он свалит, тем лучше, так что он на низком старте готов вылететь пулей отсюда, пусть даже будет выглядеть позорным трусом, но так оно и есть. Бояться – это сохранить себе жизнь, побеспокоиться о здоровье, страх – нормальное явление. — Нет, пап, я сам приеду, всё нормально! — Чонгук хватает трубку и кричит в неё, тут же отдавая обратно, его голос волнительно радостный, видимо, думает, что может сбежать от разговора. — Он меня папой назвал? — взрывается удивлением Юнги. — Короче до завтра, пока, — ты бросаешь трубку, злобно зыркая на парня, который стоит с круглыми глазами, весь ошарашенный своей же фразой, его рот приоткрыт, а носок ноги уже поворачивается в сторону своей спальни. — Ты обещал мне разговор, Чонгук, — ты откидываешь телефон на смятую постель. За время его отсутствия ты успела полежать, одеться и миллиард раз себя накрутить. После секса стало всё лишь запутаннее, хуже намного, чем до этого, и ты так боишься, что теперь он правда с испуга уйдёт и никогда больше не появится в твоей жизни. От этих мыслей у тебя болит сердце, на душе льют дожди, сыро и затхло. Чонгук подросток, у него каждый день новые взгляды на жизнь и новые вкусы. Ты сама себя ругаешь, что начала это, позволила заходить всё дальше и дальше, а теперь ты смотришь на его сверкающий взгляд и чувствуешь печаль. Этот секс был слишком нежным, таким откровенным и чувственным, медленным и обнажённым во всех смыслах, что сейчас тебе хочется забиться в угол и рыдать, потому что, кажется, ты вложила туда слишком много чувств и теперь никогда не сможешь от них отделаться. Кажется, что так может быть только с Чонгуком. Ты уверена, что и второй и третий секс, если они случатся, могут быть абсолютно разными, но они будут с Чонгуком, а если это с ним, то уже не как у всех. Потому что это тот самый вредный ребёнок, который боится всего, он страшится этого мира и защищается от него лишь своими иголками. Чонгук – небо. Грозовое, затянутое тучами, однако ты в нём увидела солнышко и теперь остаётся лишь мечтать об этих ясных днях. Ты даже не понимаешь, как поступит и что скажет Гук, сама не можешь разобраться в том, что же в тебе происходит. Тебе так нравится сейчас Гук, что даже больно, ты хочешь его раскрыть, заставить доверять, что готова пойти через самую дальнюю тропинку, через опасные дебри. Ты его уже считаешь своим, ты видела искренние эмоции на лице во время прелюдий, ему нравишься ты однозначно. — Я помню, я обещал рассказать о своих чувствах, — он снова переступает с ноги на ногу, сам не понимает, как мило он ножками перебирает со стороны, его маленькие шажочки, руки всё никак не может устроить на месте, кусает губу и вздыхает несколько раз. В тебе нежность от его желания прикрыть тёмные соски, от его белых ног совсем без загара, от каждого мускула на теле, пусть даже при общей худоватости. Чон выглядит родным и правильным вот так рядом с тобой, в твоей спальне, больше ты никуда не хочешь его отдавать. — Так вот, — поднимает голову резко, смотрит на тебя, не моргая, но снова опускает голову. — Ну.. разве это не очевидно? Ты меня бесишь, но стоит всё равно только на тебя. Я не хочу говорить тупые слова про любовь, это бред. Всё, что я чувствую, ты видела, не вижу смысла продолжать. Бубнит тише, чем обычно, говорит на удивление по-взрослому, но всё так же грубо, в своем репертуаре. Он изменился, очень заметно, что за такое недолгое время всё поменялось. Теперь ты даже ненавидеть его не можешь, но видишь, как он сдерживается в выражениях, как смягчился тон. От этих перемен тоскливо на душе, ведь он уйдёт обратно к Юнги и всё, скорее всего, вернётся на свои места. — И что с этим делать? Я всё ещё хочу постоянно с тобой целоваться, Чонгук, — ты краснеешь от этих слов не так сильно, а парень вспыхивает яркой свечкой, смотрит на тебя во все глаза и моргает пару раз, будто впервые слышит. — Я не знаю, могу ли к тебе прикасаться, могу ли обнимать, когда хочу, потому что каждый раз я вижу, как ты хочешь оттолкнуть или уйти, — эмоции на пределе, ты понимаешь, что после секса действительно говорить проще, но в то же время голос предательски дрожит. — Но я же не отталкиваю. — Отталкиваешь, — ты усмехаешься, потому что Чонгук ещё никогда не выглядел таким виноватым. Видно, что он хочет уйти, не может спокойно стоять, пыхтит и громко дышит, а ты забавляешься его состоянием, имея возможность хоть раз говорить напрямую. — Можешь делать.. что ты там хотела делать. Я пойду. Он почти выбегает из спальни, и тебе смешно становится с противоречия его слов, до ужаса забавно, потому что он позволил всё и ушёл, чтобы ты не смогла ничего сделать, закрыл дверь в свою комнату и опять замуровался. Глупый, бесячий ребёнок, от которого у тебя внутри бултыхается нежность и раздражённость в одном кувшине. — Чонгук, — ты стучишь, и перед глазами пролетают ещё сотни таких дней, когда ты пыталась его вызволить из конуры. — Чонгук! Я сейчас позвоню Юнги и всё расскажу про нас с тобой! Действует моментально, дверь раскрывается и лицо парня выглядывает со злостным прищуром и сжатыми губами. — Ты не посмеешь. — Мне ничего с этого не будет. — Ха, мне тоже, — он силится закрыть дверь, но ты подставляешь ногу. — Ты сейчас же выходишь, — ты цепляешь его ладонь, смотря, как парень замирает, снова переводя взгляд на ваши руки как на что-то инопланетное, — идёшь ко мне в кровать и спишь до самого утра в моей спальне, ясно? Чонгук хлопает глазами, сопротивляется, но потом всё же даёт вытянуть его наружу и уложить рядом с собой. Ему неуютно, он пытается лечь, не касаясь тебя, но всё не получается и тогда ты сама поворачиваешься к нему лицом, переплетаешь ваши ноги и кладёшь его ладонь себе на бедро. — Трогай, Чонгук, тебе всё это можно трогать, — водишь его ладонью по талии и ниже, на что он довольно растягивает губы и цепляется за ягодицу. — В моей кровати мне всё равно удобнее, — ворчит по-доброму, но без огрызаний не может, а сам довольным котом лапает твой зад, щупает и на ногу переходит, всё ниже, а потом к бедру обратно, гладит тебя, все ближе придвигаясь и переплетая всё сильнее ваши ноги. — Я сейчас опять возбужусь. — Так спи. — Нет, ты сама разрешила трогать. Ты смеёшься. Его упрямость порой совсем детская и до безумия милая. Всё вышло у вас совсем не так, как хотелось, опять пробираться пришлось сквозь иголки и гонор упрямого слепца, но это стоило того, чтобы смотреть на его расслабленное лицо, чтобы чувствовать запах Чонгука, пока засыпаешь.