At the beginning

— Постой, ты вновь пишешь мисс Скайлер? Тебе не кажется, что два письма подряд будут рассмотрены ею, как излишние упрямство и настойчивость с твоей стороны, — осведомился Лоуренс, глядя на друга. — Она хотя бы успела ответить на первое письмо? Услышав слова Джона, Гамильтон невольно улыбнулся, откладывая перо в сторону. — Да, это снова для Элизабет, — имя девушки имело какой-то особенный вкус, поэтому перед тем как его произнести, Александр невольно остановился, как бы желая в полной мере ощутить удовольствие, что его ожидает, — она уже ответила на первое письмо, но, кажется, я несколько испугал ее натиском своих эмоций. — И как ты это понял? Она просила больше не отправлять писем? — насмешливо поинтересовался Лоуренс, однако в следующее мгновение, неожиданно для самого себя заметив несколько недобрый огонек, что столь стремительно зажегся в глазах друга, осознал, что дело, собственно, как и намерения Александра, кажется, приняло весьма серьезный оборот. Гамильтон ничего не ответил, он, сам не осознавая того, лишь невольно нащупал письмо, бережно хранившееся во внутреннем кармане его мундира. Для Александра это послание было практически бесценным. Оно было написано аккуратным почерком той, что волновала его ум, пробуждала новые чувства. Ее тонкие, ее изящные пальцы осторожно касались бумаги и, пропитывая ее, казалось, доставляли крохотную частицу Элизабет. Крохотную частицу… Так ничтожно мало для огромного и несоизмеримого ни с чем чуда любви… Именно чуда, ведь что еще кроме чуда могло отвлечь целеустремленного и амбициозного адъютанта от его обязанностей? Что еще помимо чуда могло отнять часть его мыслей? Только чудо… Или Элизабет? Или Элизабет сама была этим чудом? Или, быть может, Элизабет и была любовью, была ее олицетворением? Александр и сам не знал. Чудо, любовь, имя дорогого сердцу человека… Но если эти простые слова синонимы? Если все они и есть то одно, то большое, то великое, что открывает нас миру, заставляет верить в лучшее? Если образ любимого человека, если все его существо и есть любовь, и есть чудо? Так значит, чудеса все же случаются? Однако… они более реальны, более осязаемы, более ощутимы, чем порой кажется нашему воспаленному воображению? Выходит, человек — любовь, человек — чудо. Все, что так или иначе относилось или хотя бы напоминало об Элизабет, имело теперь в глазах Александра вес, обретало ореол притягательной недосягаемости, было сродни чему-то божественному, величественно хрупкому, вызывающему уважение. Лоуренс уловил это во взгляде друга, поэтому воздержался от дальнейших острот и колкостей. — Что ты пишешь ей сейчас? — спросил он, бросив короткий взгляд на Гамильтона. — Собираюсь сообщить ей о том, что я был приглашен ее отцом на обед. Надеюсь, это вызовет у нее хотя бы толику радости. — Лучше не сообщать. Тогда это станет для нее приятной неожиданностью и возымеет больший эффект. — Ужели? А приятной ли неожиданностью будет мое появление? — чуть усмехнувшись спросил Александр. — Прекрати. Ты же презирал ложную скромность. Что случилось теперь? Только слепой не заметил, что она была полностью очарована тобой, — произнес Лоуренс. На лице Гамильтона на мгновение промелькнула улыбка, источающая радость и едва различимые искры самодовольства. — Однако, стоит отметить, что она также нанесла тебе ответный удар, — усмехнувшись добавил Джон. — Да, наверное, это ничья соглашусь, — отозвался Гамильтон, возвращаясь к письму. — Что ж, вы оба влюблены и очарованы, ее отец влиятельный и богатый человек, ты позабыл ответить Китти… — задумчиво перечислил Лоуренс, - весьма подходящие условия для счастливого союза. — Джон, — несколько эмоциональнее, чем требовалось, сказал Александр, — я не хочу строить из себя святого и говорить, что деньги и положение — ничто. Я не имею понятия и абсолютно точного представления того, как бы я поступал, если бы Элизабет не являлась представительницей богатого и знатного рода, однако… Ее ответная нежность, ее внимание — это все, чего я хочу. Все, чего я желаю добиться. Ни ее деньги, ни ее родословная меня сейчас не волнуют. Не волнуют, правда. Неожиданно родившиеся мысли требовали гласности и рвались наружу. Гамильтон поднялся из-за стола, пытаясь хоть немного унять свои чувства, что порою так мешают рациональным речам и суждениям. — Кажется, недавно я говорил о том, что брак — глупость, — усмехнувшись продолжил он, — ты можешь смеяться, но теперь я могу поставить победу в войне и, как бы, это смело не звучало, женитьбу… женитьбу на мисс Скайлер на один уровень моих самых больших мечт. — Постой, так значит, ты решил жениться? -перебил Джон. — Не думаю… то есть… пока не знаю, — сбивчиво отозвался Александр. — Я не смогу предложить того, чего она достойна. Связав судьбу со мной, она вынуждена будет лишиться того комфорта и удобств, которыми обладает сейчас. — Ты не собираешься жениться, но, тем не менее, ты пишешь ей письма и ищешь встреч. Для чего? - насторожившись спросил Лоуренс. — Послушай, на том балу она смотрела на тебя таким взглядом… с твоей стороны было бы очень подло просто… — Боже, Джон, нет! Конечно же нет! — отчаянно оборвал друга Александр. — Откровенно говоря, я не знаю, как чему приведут эти письма и встречи, но… это то, чего мне хочется сейчас. Это то, что приносит мне счастье в данный момент. — Ренсселер, выходи, это уже не смешно! — произнесла Элизабет, стараясь вложить в это предложение всю свою строгость и холодность, однако дрожь ее голоса выдала волнение и беспокойство. Нервно оглядывая территорию сада, его колючие и голые кусты и деревья, Элайза вздрогнула, увидев силуэт, что, несмотря на малочисленность встреч, столь ярко отпечатался в ее памяти. На несколько мгновений она даже позабыла о проказнике брате, который, поражая своими навыками игры в прятки, доставил сейчас немало тревог. — Мисс Скайлер, — чуть поклонившись произнес Гамильтон, не без удовольствия принимая поданную руку и поднося холодные пальцы девушки к своим губам. — Мистер Гамильтон, — негромко и несколько растерянно отозвалась Элизабет, не в силах совладать со своим удивлением. — Что вы тут делаете? — недоумевая, торопливо спросила она, но, осознав что вопрос был достаточно резок, осеклась, чувствуя, как ее щеки заливаются краской. — И я рад вас видеть, — не сдержав усмешки, произнес Александр. — Я был приглашен вашим отцом, — коротко добавил он. — Знаете, библиотека мистера Кохрана достаточно богата, а общество ваших сестер весьма занимательно, однако, я не нашел, чего искал. Вернее, не нашел то, чего желал найти. Сердце Элайзы пропускает удар. Девушка смущенно опускает глаза, осторожно и без особого желания вынимая свою уже изрядно замерзшую руку из теплой руки молодого человека. Это бы мог быть прекрасный лиричный, очень тонкий и очень изысканный момент, словно сошедший со страниц романа, который будет волновать сердца очаровательных читательниц, что, все еще по-детски семеня ножками, вошли в пору туманной юности, однако… как то часто случается, подобные моменты оказываются раздавленными беспардонностью и тупой прямотой реальности, которая иногда вызывает наши порицания, осуждения или, быть может, даже отвращение, что, стоит отметить, весьма незаслуженно. Что естественно, то небезобразно, и человеку, земному существу, вовсе не зазорно покоряться пред обстоятельствами и бытом в ущерб мира духовного. Гораздо более странным был бы обратный процесс. «Найти» — вихрем проносится в голове Элизабет, и вовремя подвернувшееся слово напоминает ей о ее проблеме. — О Боже, — невольно срывается с ее уст, и она с тревогой оглядывается назад, тщетно пытаясь отыскать брата взглядом. — Прошу прощения? — не понимая спросил Александр. — О… я… — вновь вспомнив о своем собеседнике, сказала Элизабет, но слова все как-то не желали приходить в ее голову. — Я… Мой брат, пренебрегая обществом своей гувернантки, попросил меня сопровождать его на прогулке. Он пожелал сыграть в прятки и, — девушка вновь огляделась вокруг себя, — как видите… результат. Гамильтон вновь попытался сдержать усмешку. Он хотел было пошутить и сослаться на их первую встречу, на момент которой Элизабет также была компаньоном в играх своим братьям, но, вспомнив последствия прошлых упоминаний первого знакомства, воздержался от каких-либо комментариев и лишь спросил: — Смею ли я предложить вам свою помощь? — Я была бы вам очень признательна, — после недолгих раздумий честно призналась Элайза. Александр, кивнув, хитро улыбнулся девушке. — Мистер Скайлер! — неожиданно и громко воскликнул он. — Прошу прощения за беспокойство, но генерал Вашингтон просил меня договориться о встрече с вами. Видите ли, ваше мнение о нынешнем положении дел является очень важным для войск континентальной армии. Хотелось бы услышать вашего совета, однако ж, если вы чрезвычайно заняты, то не смею вас отвлекать. Попробую обратиться к вашему отцу или же старшим братьям. Последнее предложение, сказанное смекалистым полковником, наверняка больнее всего отозвалось в сердце юного мужчины, ведь — Гамильтон знал по себе — самостоятельность, независимость и вес твоего собственного мнения — оплот мечтаний каждого мальчишки, а уж для мальчишки опечаленного таким бременем, как старшие братья и строгий отец, вдвойне. Не прошло и минуты, а Ренсселер царапаясь колючими ветками и торопливо выбираясь из своего, надо признать, весьма надежного укрытия, спешил убедить Гамильтона в том, что необходимость обращаться к старшим отпала. — Я пришел, — тяжело дыша от быстрого бега, констатировал факт мальчик. Элизабет облегченно выдохнула. — Замечательно, — отозвался Александр. — Но прежде я предлагаю вам сопроводить вашу сестру домой. Полагаю, мисс Скайлер изрядно замерзла. — Я так не думаю, — ответил Ренсселер. — Лиззи, тебе же не холодно? — спросил он у сестры. — Хотя, это легко проверить, — обратился мальчик уже к Александру. — Если нос холодный, то значит и правда дела плохи. И мама, и Лиззи, и даже тетя Гертруда целуют меня в нос, чтобы проверить, — с наивностью, свойственной семилетним детям, продолжал он. Нужно ли говорить, что Элайза вспыхнула до корней волос, а Александр отчаянно боролся с навязчивой ухмылкой? На мгновение воцарилось молчание. Гамильтон в некой задумчивости смотрел на Элизабет и, встретившись с ней взглядом, как бы задавал немой вопрос, с вызовом и между тем с просьбой дозволения кричавший ей о том, что все его существо желает сейчас сделать то, о чем так прямо говорил Ренсселер. Упрямый взор Гамильтона не встретил ни сопротивления, ни отказа, ни улыбки, дающей целительное согласие. Да, безусловно, положительных знаков не было, однако же… и отрицательные отсутствовали. Щелчок. Один миг. Александр в нерешительности поднимает руку и, периодически силясь с желанием отдернуть ее, тыльной стороной ладони дотрагивается до носа Элайзы. — Совершенно холодный, — негромко произносит он, не в силах оторвать уверенно-покоренного взгляда, коим обладают лишь влюбленные, от девушки. А Элизабет уже и не могла уследить за тем, какие сумасшедшие ритмы выстукивает ее сердце. — Но вы проверяете не совсем правильно, — деловито сказал Ренсселер. — Боюсь, если я воспользуюсь другим способом, то буду иметь дело с вашим отцом. Он будет против, полагаю, — ответил Гамильтон, наконец отведя взгляд от Элизабет, по-прежнему находившейся в состоянии некой приятной подавленности, которая посещает нас в самые спорные, но стоит заметить, одни из самых приятных моментов нашей жизни. — Правда? Но почему? — начал было мальчик, однако не стал дожидаться ответов. — Постойте, да ведь мы даже не представлены! — всплеснув руками, совершенно по-взрослому сказал он. — Полковник Гамильтон к вашим услугам, — учтиво поклонившись и не сдерживая своей улыбки сказал Александр, получая ответное представление. Вся компания двинулась к выходу из сада, желая поскорее добраться до теплоты и уюта дома Кохранов. — Ну так и что же вы думаете относительно британцев и короля? — после бурных обсуждений поинтересовался Гамильтон, посмотрев на мальчика. — Убить всех или в лучшем случае вытолкать их обратно за океан! — воинственно воскликнул Ренсселер, услышав вторую часть своего предложения, очевидно, от взрослых. — Ренсселер! — не то удивленно, не то напуганно воскликнула Элайза, ужаснувшаяся одной из альтернатив. Гамильтон, бросив взгляд на Элизабет, промолчал. Он был полностью согласен с мальчиком, однако боялся предстать перед глазами той, чей образ неустанно занимала теперь его мысли, хуже, чем он есть на самом деле. Ренсселер, окрыленный счастием признания и полностью уверенный в своей необходимости армии, бежал где-то впереди, уже представляя себя, наверное, командиром полка. — Прошу прощения, — тихо произнес Гамильтон, нарушая молчание. — Я тогда не должен был без вашего дозволения… да и вообще не должен был… — Нет-нет, — спешно воскликнула Элизабет, прерывая собеседника от дальнейших объяснений. — Ренсселер иногда бывает очень дотошным и упрямым, так что… все в порядке. Вам не нужно извиняться. Обед прошел в разговорах и обсуждениях дел и хода войны. Кажется, найдя достойного и интересного собеседника, генерал Скайлер не мог насытиться разговором, поэтому и уговорил гостя остаться еще до ужина. Гамильтон, собственно, и не возражал. Все что угодно, лишь бы как можно дольше оставаться в непосредственной близости к Элизабет. Что ж, кажется, ему придется разбираться с корреспонденцией Вашингтона уже ночью… Он говорил так много и так умно. Он слушал и был внимателен, однако… Слышал и чувствовал он лишь ее, даже немое присутствие. Ему нестерпимо хотелось говорить с ней. Говорить обо всем: и о глупостях, и о серьезных вещах, хотелось рассуждать, мечтать о будущем. Ему нестерпимо хотелось молчать с ней. Вот только он не знал о чем. Когда настойчивая потребность Скайлера в разговорах иссякла, Гамильтон наконец смог побаловать себя и другими членами общества. Очень просто догадаться, кто обладал приоритетом в его глазах. — Кажется, папа забрал вас в свой плен? — улыбнувшись спросила Элизабет, как только молодой человек, подойдя к ней, решил развлечь ее беседой. — Вы правы, — чуть усмехнувшись ответил он. — Однако я желал бы быть плененным и вашим вниманием. — Что ж, не вижу препятствий, — с трудом проглотив очередной приступ смущения, произнесла девушка, из последних сил борясь с дрожью пальцев. И только Александр хотел было что-то сказать, как вдруг послышался голос главы семейства Скайлеров: — Элайза, спой нам что-нибудь, — сказал он дочери, а затем перевел свой взгляд на гостя, — знаете, у Лиззи чудный тембр. Гамильтон едва сдержал обреченный вздох, а на его лице все же можно было заметить отпечаток досады. Нет, молодой человек искренне верил, что Элизабет является обладательницей «чудного тембра», однако ему хотелось удостовериться в этом в личном разговоре с ней, но… Уловив изменения в выражении лица Александра, Элизабет, смутно начиная понимать, что она имеет некую власть над чувствами и эмоциями полковника, не удержалась от тихого несколько смущенного смешка. С долей разочарования Гамильтон взглядом проводил девушку за инструмент. Он внимательно следил за торопливым бегом ее пальцев и столь же внимательно вслушивался в звук ее нежного голоса. Взгляд черных глаз Элизабет то и дело сталкивался с голубыми глазами храброго адъютанта Вашингтона, пока в мыслях девушки шел отчаянный спор: половина ее доводов стояла на том, что глаза полковника Гамильтона сравнимы лишь с невообразимо высоким и бесконечным небом, другая половина утверждала, что эта пронзительно яркая голубизна похожа на океанские глубины. Он смотрел на нее неотрывно, стараясь рассказать о своих чувствах, о тех эмоциях, что порождает ее образ в нем. Она же, изредка отрывая свой взгляд от клавиш, казалось, стыдливо отвечала ему короткими фразами, старающимися убедить, что его чувства — ошибка, заблуждение, что скоро все пройдет, забудется, сотрется из его памяти. Она старалась убедить, но сама отчаянно надеялась на обратное. Вскоре был подан ужин. Гамильтон успел бросить лишь пару слов, порожденных восхищением от игры и пения Элизабет. После ужина Александру было необходимо возвращаться к своим обязанностям. — Благодарю вас за прекрасную компанию, — подойдя прощаться с Элайзой, произнес он, после чего, аккуратно взяв ее руку, оставил на ней поцелуй. — Право слово, я тут не причем. Ваша благодарность должна принадлежать моему отцу. Боюсь, без его общества вечер показался бы вам скучным и пресным. Мы с вами и не успели поговорить толком, — с полуулыбкой ответила она. — Верно. Однако… Порой взгляд бывает более красноречив, чем десятки самых пышных и размашистых фраз. Уж поверьте мне, я знаю цену слову. — Слово — одно из самых главных ваших орудий, вы знакомы с ним, я верю, но… ужели вы ведаете цену взгляда? — неожиданно для самой себя спросила Элайза. — Я не смогу назвать цену многим другим взглядам, но ваш взор — это я знаю точно — бесценен, — сказав это, он, еще с мгновение помолчав и чуть сжав руку девушки, вскоре удалился. Мысли путались. Гамильтон не мог понять, как хрупкая Элайза Скайлер столь стремительно и неожиданно смогла отнять его покой, смогла захватить власть над его сердцем. Он никогда не отрицал существования нежных чувств, но никогда не верил в то, какой силой и властью обладают они над человеком. — Пароль, — где-то из глубины омута собственных мыслей услышал Александр, совершенно не понимая, чего от него требуют. — Пароль, — вновь повторил часовой. Что ж, стоит признать, Гамильтон изрядно растерялся. Да, безусловно, солдат, стоящий на посту, знал его, однако, видимо именно сегодня решил проявить строгость и полноту правил. Пароль — обычная формальность, то, что Александр знал, казалось, лучше своего имени, но… Ах, что же с мыслями человека делает любовь! Воспоминания о мягком взгляде Элизабет напрочь вытеснили то, что некогда было тем, что вряд ли возможно забыть. Так Александр и был бы обречен стоять в полной растерянности и непонимании, но, благо один из знакомых вовремя оказался рядом и, усмехаясь, напомнил молодому человеку кодовые слова. — Постой-постой… Что? Ты забыл пароль? Правда? — смеясь удивленно восклицал Джон, когда друг, во всех красках описывая глупость ситуации, рассказал ему это, стоит признать, забавное происшествие. — Я чувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, что не выучил урок и теперь вынужден выкручиваться перед своим учителем, — вновь возбужденно пояснял Александр. — Я бы никогда не поверил в эту историю, если бы ты не рассказал мне ее лично, — не в силах сдержать очередную усмешку, произнес Лоуренс. — Что ж, раз так… должен признать, что мисс Скайлер влияет на тебя весьма… интересно. Думаю, тебе стоит реже посещать ее, — лукаво заметил Джон. —  Никогда! — со всей пылкостью отозвался Гамильтон, не расслышавший за громом своих чувств насмешливый тон друга.