At the beginning

Гамильтон стал частым гостем Кохранов. Эти милые и невинные встречи выбивали его из колеи. И без того нагруженный работой Александр не мог позволить себе времени на отдых, а теперь он и вовсе лишился сна. Казалось бы, словоохотливому молодому человеку не составит труда признаться в своих чувствах, однако… слова застревали комом в горле, поэтому только редкие улыбки и ухмылки более догадливых членов общества служили подобием доказательства чего-то великого, что так робко существовало между Александром и Элизабет. Сейчас, вновь собираясь на бал, Гамильтон снова обдумывал, то, что давно уже должно было слететь с его уст. Они влюблены, это понятно по взволнованной дрожи ее пальцев, по его легкой сконфуженности и растерянности. Они влюблены, влюблены каждым взглядом и вздохом. Они влюблены, но, как это порою случается, в отсутствии словесного подтверждения нежные чувства с охотой отрицаемы обеими сторонами, что их создали. Бальный зал, казавшийся ранее таким не соответствующим, таким неправильным, теперь был весьма сносным, лишь потому, что он украшен ее присутствием. Элизабет стояла в окружении сестер и, — да простят подобные умозаключения влюбленного полковника все не менее очаровательные представительницы рода Скайлер — была самой прекрасной девушкой в этом зале, в Морристауне. Во всей Америке, нет, во всем мире нельзя было сыскать ту, что превзошла бы ее. Александр о чем-то беседует с ее сестрами, говорит о чем-то с ней самой, но все это не то, все это неважно. И он, и она чувствуют, что-то, чего нестерпимо хочется сердцу. Что-то, что остается под плотной завесой молчания. Они не замечают, как остаются вдвоем, потому что уже давно видят лишь друг друга. Звучание голоса Лоуренса оказывается неожиданным среди их диалога о музыке, среди их игры слов, в которой они отчаянно старались дать понять друг другу то, что волновало их души. Несколько вопросов, предписанных правилами приличия и условностями, и на лице Джона появляется веселая ухмылка. — Полагаю, обсуждение творчества, как это принято говорить, восходящей звезды, Моцарта очень увлекло вас, однако… Мой друг в последнее время стал очень скромен и вряд ли осмелится докучать вам своими просьбами, поэтому я готов просить за него о вашем милосердии. Мисс Скайлер, пощадите несчастного, он едва понимает происходящее. Вы только вообразите, какое влияние вы оказываете на него: однажды, возвращаясь с приема мистера Кохрана, — полагаю, этот джентльмен вам знаком, — с уст Лоуренса сорвался смешок, — наш дорогой Гамильтон забыл пароль, что должен был надежно закрепиться в чертогах его разума. Немыслимо! — с театральной трагичностью завершил он. На щеках Элизабет появился легкий румянец, а ее губы растянулись в едва различимой робкой улыбке. Гамильтон же с долей осуждения взглянул на друга и хотел было что-то сказать, однако Лоуренс поспешил откланяться. — Мисс Скайлер, прошу прощения, Джон просто… просто… — сбивчиво начал Александр, однако Элайза, поспешив помочь, постаралась закончить предложение за него: — Шутник? — предположила она. — Ну не могли же вы в самом деле позабыть пароль, — абсолютно не сомневаясь в своих словах продолжила Элизабет. — Вообще-то мог… — чуть слышно пробормотал Гамильтон, а затем, стараясь отвлечь девушку от темы разговора, предложил ей танец, увлекая ее в громкую веселость очередного бала. Что ж, раз признание было настолько непроизносимым, Гамильтон решил устранить проблему привычным ему способом — с помощью пера и чернил. Быть может, выкладывать слова любви на бумагу окажется куда проще, чем произносить их вслух. «Мисс Скайлер, Пока где-то идет война оружием, я вынужден сражаться лишь силой пера и слова, однако, нет, не думайте, я не намерен утруждать Вас своими скучными рассуждениями и предположениями о ходе войны и будущем Америки. И, хоть революция занимает основательную часть моих мыслей, я бы хотел поведать Вам об иной войне. Войне моего сердца. Надеюсь, Вы не станете презирать меня, прочтя это послание. Я уповаю лишь на великодушие Вашего, как я уже успел понять, огромного и доброго сердца. Я практически уверен в том, что Вы простите несчастного, чей разум оказался оглушенным пронзительным голосом чувств. Простите ему те дерзости и вольности, что он позволит себе сейчас. Благодаря встрече с Вами я узнал, насколько быстро может биться мое сердце. Когда Вы рядом, я чувствую, как оно ускоряет свой ход, как хочет дать понять, что в Вас есть нечто особенное, что пробуждает меня ото сна, мыслей, полных рвения на поле боя, безрассудства, заменяя его на авантюры иного рода. Все встречи с Вами показали, что мне не хочется оставлять Вас надолго, уходить, терять. Чаще видеть Ваш взгляд, улыбку, чаще слышать Ваш голос — вот что становится все более желанным. То, что поселилось во мне благодаря Вам, подобно хрупкому и нежному цветку, облик которого не хотелось бы чернить пошло-возвышенными фразами и определениями. То, что поселилось во мне благодаря Вам, нельзя описать лишь одним скупым словом «любовь». То, что поселилось во мне благодаря Вам, появилось лишь по вашей вине. Моя скудная душа и крикливые мысли тут не причем, они бы не смогли создать подобного. Они бы не смогли создать столь восхитительное творение, что Вы невольно породили случайностью своих взглядов, легкостью Ваших движений и нежностью улыбок. Я знаю, что сейчас должен отдавать все силы на борьбу за свободу и независимость. Знаю, что должен полностью посвящать самого себя противостоянию британскому гнету. Я знаю, что хрупким и нежным цветам не место и не срок распускаться среди кровавой войны и нечестных правил. Знаю, но отчаянно хочу верить в обратное. Искренне Ваш Александр». Сказать ему. Прийти с повинной и поведать обо всех своих чувствах. Именно это пожелала сделать Элизабет, пока клокочущее, практически невыносимое счастье, пришедшее вместе с письмом Гамильтона, волновало ее душу. Она несколько раз принималась за ответ, однако… попытки не увенчались успехом. То получалось слишком приторно и восторженно, то слишком скупо и сухо. Тогда девушка решила, что третий и, собственно, последний бал станет местом объяснения. Ведь личные встречи куда лучше пресловутого письма. Взгляд, эмоции, невольные жесты — все это относится к числу преимуществ живых разговоров. Разговоров, что являются судьбоносными, решающими. Элайза мысленно лелеяла предстоящую встречу, представляя, как в танце она скажет то, что скрывала долгое время. Ее воображение живо рисовало их обоюдный восторг, который нельзя показывать обществу. Она улыбнулась при мысли о том, что Александр сожмет ее руку, и рука Элизабет ответит ему тем же. Она представляла, что они, словно расшалившиеся дети, будут улыбаться друг другу, еле сдерживая звонкий смех охватившего их благополучия. Она представляла и с едва сдерживаемым восторгом собиралась на бал, еще не зная того, что Александр получил чрезвычайно срочное приказание выдвигаться на переговоры об обмене пленных… Элизабет тщетно пыталась отыскать в толпе знакомый взгляд голубых глаз. Она испуганно и растерянно озиралась по сторонам, теряя то сияние и ослепительный блеск глаз, что столь недавно подарила ей радость полученного письма. Взволнованная и обескураженно-печальная — именно такой нашел Лоуренс Элизабет, когда подошел к ней, дабы передать срочное послание друга. — Мисс Скайлер, Александр вынужден срочно уехать по приказанию генерала. Откровенно говоря, я понятия не имею, что случилось, но в смятении он просил о личной встрече с вами. Его лошади уже запряжены, с минуту на минуту он должен покинуть Морристаун. Сейчас он ждет вас у главного входа. Если же вы откажетесь, то полковник просил передать вам свои глубочайшие извинения за произошедшее, — торопливо произнес Джон, понимая, что времени крайне мало. — Я искренне надеюсь, что мой друг не совершил непозволительной глупости, — от себя добавил он. — О нет. Нет. Конечно же нет, — столь же спешно отозвалась Элайза. — Мистер Лоуренс, я была бы признательна вам, если бы вы увлекли моего отца разговором. — Я сделаю все, что в моих силах, мисс, — с улыбкой ответил Джон. В мучительном ожидании Гамильтон бросал взгляды на окна бального зала. Не так давно вступившая в права весна избавила от суровых морозов, однако она не в силах была спасти безнадежно влюбленного человека от внутреннего холода, что рассыпчатым снегом распространялся в предвкушении встречи. Нужно было торопиться. Переговоры не ждали. Да и задерживать Элизабет здесь, на улице, наедине с ним, было весьма рискованным предприятием для ее репутации. Быть может, она вообще откажется от встречи? Нет. Нет, не может быть, она слишком мягкая и понимающая для этого. Она позволит ему принести извинение за то глупое письмо, что было отправлено под натиском чувств и эмоций. Александр и правда верил в это. Лишь отправив письмо, он осознал, что в его душе начались жестокие сражения. Лишь отправив письмо, он почувствовал, что, учитывая его материальное положение и происхождение, слова, что так свободно вылетали из-под его пера, могут оскорбить своей наглостью и уверенностью ту, которую он почти боготворил. Его умозаключения и выводы были настолько запутанными, что он даже не смог поведать их другу, при просьбах последнего объяснить ситуацию. Как часто через призму наших мыслей и страхов искажается действительность и правильное толкование чувств другого человека. Именно поэтому в взволнованной торопливости Элизабет Гамильтон сейчас видел раздражение и желание поскорее избавиться от источника этого самого раздражения. В блеске ее глаз он читал негодование, поэтому ожидал заслуженных, по его мнению, упреков. — Мисс Скайлер… — сбивчиво начал Гамильтон, как только девушка оказалась рядом с ним. — Я хотел бы извиниться за свое прошлое послание, за свои невообразимые чаяния, но, дабы избавить вас от своего общества… — он не договорил и лишь достал еще одно письмо, протягивая его Элизабет, — прошу вас, не беспокойтесь, оно совершенно безобидно и не доставит вам неудобств, как прошлое мое «творение» и… — Ах нет, оставьте! — воскликнула Элизабет, отстранив свою руку от бумаги, точно та была огнем. Сердце Александра пропустило удар. Неужели она даже извинений принимать не хочет? — Мистер Гамильтон… Вы… Вы уезжаете? — спросила Элайза. — Ах, ну конечно же да, какие глупости я говорю, — спустя мгновение бормоча отвечала она себе. Девушка и не заметила, как ее руки оказались в холодных руках полковника. — Я… Я много раз пыталась ответить на ваше письмо, но… знаете, все никак не выходило и… Боже какие глупости я говорю… — ее речь была крайне быстрой и сбивчивой, а сама Элизабет то внимательно смотрела на собеседника, то стыдливо отводила взгляд. — Дома, в Олбани, у нас есть замечательный сад. Обычно цветы распускаются весной, в благоприятных для них условиях. Суровость зим слишком жестока для хрупкого и прекрасного. В условиях же опасных и трудных появление цветов равносильно чуду и чему-то крайне редкому и удивительному. Такое чудо зачастую обречено на верную гибель, но, если, приспосабливаясь, оно преодолевает все невзгоды, то такой цветок становится гораздо сильнее и крепче, такой цветок приобретает то очарование, которого никогда не достичь весенним плодам, взрощенным при счастливом благословении теплых лучей солнца, — она не понимала откуда бралась ее смелость и решительность, быть может, они явились при страхе потерять то и дело выскальзывающее из рук счастье. — Я готова предложить свою помощь, готова приложить всевозможные усилия, чтобы сохранить тот нежный цветок, что вы упоминали в своем послании. — Мисс Скайлер… — ошарашенно произнес Гамильтон, не веря услышанному. — Элизабет. Пожалуйста, прошу вас, зовите меня Элизабет, — перебила она его, а затем бросила несколько обеспокоенный взгляд на окна бального зала. Гамильтон без слов понял беспокойства девушки. Нужно было спешить. Он лишь порывисто прижал руку Элайзы к своим губам, выражая этим жестом всю свою любовь и преданность. Спустя несколько минут Александр уже направлялся на выполнение своей миссии, а Элизабет, расстратив весь свой запас разговорчивости, уверенности и самообладания, словно утомленная долгим сном, возвращалась в залу, шум и пестрота которой не вызывали у нее ничего кроме блаженного равнодушия.