***
Самые отъявленные, роскошные, породистые женщины получаются из дотла сгоревших, в пламени любви девушек, с чистой, обнаженной душой. Если они, конечно, умудряются выжить.
Хистория вышла из кабинета, напоследок попрощавшись с медсестрой. Проходя мимо закрытых дверей лазарета, она не могла не обратить внимания на приоткрытую дверь. Выгнув шею, она заглянула туда, и, завидев меня, завернула в кабинет. Я смазывала разбитые костяшки мазью, которую посоветовала Зое. Горло першило, глаза слезились от мятного запаха, рану жгло. — Ты бы себя жалела, Микаса, — Хистория обратила на себя внимание, подходя к стулу, сиротливо стоящему около стены, и присаживаясь на него. — Неужели ты настолько отчаялась? — Тебе есть до этого дело? — интересуюсь я, украдкой бросая на неё взгляд, после чего вновь возвращаюсь к рукам. — Ты же здесь не по причине того, что тебе до безумия хорошо? Я села на застеленную койку. — На самом деле мне абсолютно всё равно, — она равнодушно осмотрела меня, скрестив ноги, после чего зевнула, прикрывая рот ладонью. В её глазах буквально черти бултыхались. Возможно, она всё ещё злилась на меня из-за того, что я к её горлу клинок приставила. — Кого ты пытаешься обмануть, Хистория? — с легкой усмешкой интересуюсь я, заматывая левую костяшку бинтом. — Ты бы не пришла сюда, если бы тебе было всё равно. — Любить его больно, не правда ли? — тихо спросила она, внимательно рассматривая красную корку на коже. Видимо, она думает, что я калечу саму себя. — Чего тебе надо? — холодно спрашиваю я, проигнорировав вопрос, после чего её лицо искажается. Хистория — дурочка, влюбившаяся в самого монстра, жаль, что у неё кишка больно тонка, чтобы даже заговорить с ним. — Просто разговор, Микаса, не более. Райсс поежилась от этого взгляда, ей приходилось встречать его не единожды. «Аккерман и сама, наверное, не осознаёт, насколько временами похожа на Леви» Она нахмурилась, сжала руки в кулаки, упрямо смотря на меня. — Ты не можешь отрицать очевидного, сколько бы не пыталась казаться равнодушной и непробиваемой, — говорит она. — Смотря, чего очевидного в этом видишь ты? — разрезая ножницами повязку, спросила я. Разве я не знала эту правду? Каждый пытался напомнить об этом, только вот убегать от правды гораздо легче, чем признаться. Тем более Хистория не была для меня кем-то близким, а даже, если была бы, — всё равно не рассказала. — Ты любишь его, Микаса. И ты можешь отнекиваться от меня, сколько твоя душа пожелает, но этого не скроешь, — Хистория встала со стула, — Ты такая же, как и я, может, не столь наивная. Райсс немного размяла ноющую спину, после чего понуро опустила голову, исподлобья смотря на меня. Внутри она была сломана и растоптана — слишком заметно. Неужели я выгляжу также? — Знаешь, Микаса, всё дело в том, что ни ты, ни я не подходим такому человеку, как он, — Выдохнув, она развернулась и начала устало идти к выходу. Она не называла имени, но мы обе знали, о ком идёт речь. Я пыталась убедить себя в том, что всегда существуют такие люди, на которых возможно переключиться, если потерпел неудачу в любви. Они неосознанно являются потенциальными ниткой и иголкой, что латают дыру в сердце. А всё, потому что человек самый слабый. Он меняет своё солнце на другое в надежде, что исход будет лучше, что он сможет забыться, но продолжает искать черты, присущие тем, кто однажды обжог его: глаза, цвет волос и кожи, рост и сколько ложек сахара в чае. Эти воспоминания, кажется, и делают его таким живым. Райсс была живее любой, хоть и не могла найти замену, поэтому была так несчастна. Я же несчастна потому, что не хочу кого-либо другого. Однако он безжалостно калечит, принося счастье или горе, душе, что рядом, не находя двери, которая вывела бы его из дома, где не взаимность отражается в предметах, но стоило ему смириться, он бы почувствовал ожоги, что покрывают тело — множество кровоточащих ямин, казалось, были высечены и на моём. — Стой, — выпрямившись, говорю, отчего Хистория напряглась. — Может, ты и права, что мы не подходим ему, но я не сдамся. Так и закончился наш разговор, который не принёс ничего хорошего.***