Былая страсть лежит на смертном ложе, И новая на смену ей пришла. *** Ромео, где ты? Дудочку бы мне, Чтоб эту птичку приманить обратно! Но я в неволе, мне кричать нельзя. В.Шекспир, «Ромео и Джульетта»
По меньшей мере половину пути до аэропорта Бруно давал Луке наставления в связи с его новыми обязанностями, и каждое указание сопровождал пространным пояснением, почему делать нужно так и только так. Корсо слушал внимательно, не перебивал в своей обычной самоуверенной манере, кивал в нужных местах и даже задал пару уместных вопросов, подтвердивших, что он в самом деле слушает, а не делает вид… Это было похвально, но Бруно прислушался к самому себе и решил, что сдержанного интереса со стороны Принца ему недостаточно для успокоения. Они как раз проехали Ара-Нова (1), когда он набрал в грудь воздуха, собираясь пойти на третий круг беседы, однако Корсо заговорил первым: — Да перестань ты дергаться, Центурион! Я все понял. Буду ходить за твоей женой по пятам, смотреть в оба, и без моего разрешения к ней даже дождевой червяк не подползет… Вот только… — Лука запнулся, посмурнел и, сердито засопев, прибавил газу, хотя времени до рейса было еще предостаточно. — Только что? — Бруно терпеть не мог незаконченных фраз и дал понять, что ждет продолжения. — Я не учел какой-то важной детали в нашем соглашении? «Да уж, Центурион… этой детали ты точно не учел…» — хмыкнул про себя Принц, вслух же сказал иное: — Твоей синьоре может быстро надоесть этакая слежка… Ладно ты ей все время в спину дышишь — ты муж, но я-то чужой человек, меня она вчера впервые увидела. — Ааааа… Не волнуйся об этом. Ты ей очень понравился. — Я… с чего… с чего ты взял?.. — Лука едва не поперхнулся жевательной резинкой, которую сунул в рот, чтобы не поддаться искушению закурить в салоне (это было одним из условий рабочего контракта). Заявление Центуриона вроде бы имело приятный смысл, но по воздействию напоминало удар под дых. «Я ей понравился… ну надо же… если и так — она что, ему прямо об этом сказала?» Сквозь шум крови в ушах Принц не сразу расслышал, что еще говорит Бруно насчет Малены, уловил лишь последние слова: -…Иррациональное доверие к твоей персоне. Ты не сдрейфил в присутствии жены моего отца, вот и получил несколько призовых очков в глазах Малены. Лука выдохнул, перехватил пас и постарался побыстрее увести разговор от скользкой темы: — Ммммм, ясно. Зато этот ваш бригадир… как его… Марио… уже готов мне красную карточку показать. Всю душу вынул, так уж ему хотелось в мои документы нос сунуть — видно, опытный, чуйка у него точно у полицейской ищейки. — А он и есть полицейская ищейка, — усмехнулся Бруно. — Бывшая… десять лет оттрубил в карабинерах, в спецподразделении, пока его не отправили в досрочную отставку после скандальной истории с покушением на министра… Тогда его и заметил мой отец и взял к себе на службу — спас, практически. Марио очень ему предан, поэтому и старается, чтобы все в доме было по правилам, и персонал ходил по струнке. Эта «трогательная история» о приблудном карабинере, из милости подобранном Гвиччарди-старшим, сильно не понравилась Луке. В груди возникло мерзкое ощущение, точно в нее уперлось пистолетное дуло, и он съязвил: — Ну, если ваш Марио на службе не штаны протирает, а землю носом роет, и не зря свой кусок мяса ест, то уж верно докопается до моих славных дел и двух отсидок подряд… и молчать не будет. Тебя, Центурион, папаша не заругает? У него-то вряд ли ко мне есть ир… ирра... — Иррациональное доверие. — Да… вот это самое. Я и говорю: не станет он доверять бывшему автоугонщику. Бруно поморщился: — Корсо, у меня от тебя голова болит. О чем ты вообще хлопочешь?.. Слово "автоугонщик" звучало круто и красиво, Лука выучил его еще во время первого следствия и суда, но по сути означало просто-напросто "вор". Центурион не мог этого не понимать, но Принц желал в последний раз дать ему возможность передумать, и упрямо гнул свою линию: — Ясно - о чем. Ты вот на меня жену оставляешь, не боишься... Ну а если твой папаша первый испугается, да и велит тебе найти кого другого, с чистой анкетой... Что тогда — конец нашему договору? Бруно слегка побледнел — слова Луки неожиданно больно задели его за живое. Выходило, что нанятый им гладиатор из трущоб ни в грош не ставит гордого патриция, считает папенькиным сынком, переменчивым и жидким на расправу. Слышать такое от давнего знакомого по околофутболу (2), не раз и не два видевшего его в драке — и на кулачной дуэли, и в массовой схватке у стадиона или на ближайшем пустыре -было еще обиднее… Центурион мог бы «включить босса» и резко осадить зарвавшегося работничка, но он не позволил себе такой роскоши, и проговорил спокойно и сухо: — Наш договор не имеет никакого отношения к делам отца. Мои решения — это мои решения, мои люди — это мои люди. Что там думает, говорит и делает Марио, тебя не касается. Делай свою работу, Корсо, и поменьше вопросов, не относящихся напрямую к ней, ты понял? — Понял. — Вот и все. — подведя черту под разговором, Бруно достал из портфеля мобильный телефон в черном чехле и передал его Луке: — Это твой аппарат, настроенный и подключенный. Ежедневный отчет… — В одиннадцать вечера, по римскому времени. (3) — Молодец. По экстренным вопросам?.. — В любое время. Информировать сразу же. — Отлично. Личные звонки?.. — Только при крайней необходимости и не дольше пяти минут. — Хорошо, Корсо. У тебя прекрасная память. — Центурион удовлетворенно кивнул и улыбнулся, а у Принца рука зачесалась дать ему по уху… «Ишь ты, бригадир выискался... разговаривает со мной точно с псом… Сидеть, лежать, голос… Откусить бы тебе нос, пижон — небось по-другому бы запел!». — он покрепче сжал руль и снова выдохнул. Злиться на Бруно было форменной глупостью — да еще так сильно злиться, за то, в чем Центурион, в общем-то, не был виноват. Просто вел себя, как обычно, как привык в своем богатом доме, с пеленок общаясь со слугами, а потом с сотрудниками в фирме папаши. Это все сон, проклятый сон, бесстыдный сон о Малене, сбивал Принца с толку, бередил, мучил… и ехать в машине бок о бок с ее мужем оказалось тем еще испытанием. Двадцать минут спустя «мерседес» въехал на территорию аэропорта и зарулил на крытый паркинг нужного терминала, где Бруно предстояло зарегистрироваться на прямой трансатлантический рейс и провести время до посадки. Прежде чем выйти из машины, он набрал чей-то номер и досадливо поджал губы, когда адресат звонка не ответил… — Интересно, где ее носит, я же просил не опаздывать! — пробормотал Центурион, и Принц, хотя его это совершенно не касалось, не удержался от вопроса: — Кого? — Виолу. Мою ассистентку… — рассеянно пояснил Бруно, ни капли не рассердившись на нескромное любопытство, и принялся снова нажимать на кнопки своего игрушечного телефончика. Вторая попытка дозвониться до Виолы успеха не имела. — Черт знает что такое!.. Ну, я ей устрою, мерзавке, пусть только появится! — вот теперь Центурион от злости пошел красными пятнами. Принц удивился, что, оказывается, помнит про эту его особенность: краснеть не сплошняком, а только отдельными участками кожи, как при скарлатине. Еще больше он удивился, услышав собственный успокаивающий голос и утешительные слова, с какими обычно обращался лишь к старым друзьям: — Да ладно тебе кипешить… ты ж вроде женатый человек, а все не привыкнешь, что у баб всегда так: то автобус вовремя не подъехал, то ключи забыла, то каблук сломала. — Хоть два каблука!.. Мы с ней не в отпуск летим, это работа! На работу нужно приходить вовремя, минута в минуту, а не когда захочется! — Бруно возмущался так искренне и так бурно, что Луке стало смешно: — Ну, в Америке может и так, они там все деловые что пиздец… но мы-то с тобой в Италии живем, здесь народ неторопливый. И расслабленный... — Вот поэтому мы здесь ТАК и живем!.. Боже, как я устал от этого вечного бардака!.. Тут уж Принц не нашелся с ответом и только руками развел: всем известно, что в Италии бардак и беспредел везде и всюду, мошенник на мошеннике и вор на воре (4), и поделать с этим ничего нельзя… ну, а раз так, какой смысл злиться на непутевую секретаршу?.. Он хотел спросить, собирается ли сам Бруно выходить из машины, чтобы свалить, наконец, в свою Америку, и дать ему возможность быстренько метнуться в Рим, перед тем как возвращаться в Браччано — но не успел. Откуда ни возьмись, рядом с передней дверцей возникла красивая брюнетка, в модном пальто, накинутом поверх делового костюма, и в сапожках на высоком тонком каблуке… как раз на такие ботики недавно пускала слюнки Чинс, стоя перед витриной модного магазина в центре, и мечтала дождаться распродажи… «Вот получу с Центуриона первые бабки, и куплю ей эти чертовы каблы! (5)» — открывая багажник, где лежали вещи Бруно, думал Лука. Потом он еще минуты три ждал, пока синьор соизволит заняться чемоданом, и вполглаза наблюдал, как девица униженно извиняется перед боссом. Виола едва ли не приседала, того и гляди, на колени встанет — ссылалась на жуткие пробки на выезде из Рима и случайно отключенный звук на телефоне… а синьор Гвиччарди, принимая извинения, совсем не пылал от гнева. Наоборот, улыбался и милостиво кивал, и дружески похлопывал синьорину Виолу по руке: — Да, я понимаю… ничего страшного. Главное, что у нас еще есть время до регистрации. Успеем выпить кофе. «Ишь ты… это у тебя и называется «я ей устрою?» Что ты устроишь, с такой масляной рожей, хотел бы я знать, гусь ты лапчатый.» Во флирте босса с хорошенькой ассистенткой не было ничего удивительного — перед таким соблазном мало кто устоит, и десять часов в воздухе, конечно, куда приятнее провести с на все готовой молодой красоткой в модных шмотках, чем с уродливой старой грымзой… но если Центурион изменяет Малене с этой куклой, значит, он просто чертов кретин, и больше никто.***
В дверь спальни деликатно постучали, и приглушенный голос мажордома проговорил: — Синьора Малена, завтрак готов. Мы с Катариной ждем вас. — Да, Микеле, спасибо… — Малена улыбнулась, захлопнула блокнот, отложила его на столик и спустила ноги с кровати. — Я сейчас приду. …Когда в Браччано не затевали пышного приема «больших гостей», утренняя трапеза в поместье был полностью семейным ритуалом, лишенным каких-либо церемоний. Обычно в ней принимали участие только Бруно с Маленой и мажордом с экономкой, постоянно жившие в доме. Пятой участницей, «приглашенной звездой», как шутил Бруно, была маленькая Лиза, с младенчества и до самой смерти… Теперь детский стульчик навеки опустел, но так и остался жить на просторной кухне, несмотря на постоянные требования Белинды убрать этот бесполезный предмет с глаз долой. Микеле, прекрасно воспитанный и безупречно вышколенный управляющий парадной частью дома, обычно беспрекословно выполнял приказы «второй синьоры» (как Белинду втихомолку именовали слуги), однако в отношении Лизиного стульчика проявил непоколебимое упрямство. Каждый раз, когда эта тема снова всплывала в беседе с госпожой, Микеле кланялся, улыбался… и ничего не делал. Зайдя на кухню в следующий приезд, Белинда обнаруживала стульчик на прежнем месте, журила мажордома и кидалась жаловаться мужу. Она твердила, что увековечивать память об умершем, сохраняя старые вещи, которыми больше никто и никогда не воспользуется по назначению — варварский обычай, дикость, наносящая вред психике живых. «Достаточно просто взглянуть на жену твоего сына, дорогой, чтобы в этом убедиться… и разве хорошо, что мы позволяем прислуге столь явно проявлять неуважение к нам?» Филиппо же или отмалчивался, или отвечал неопределенной усмешкой и сухим советом «оставить детей в покое», подразумевая и покойную внучку, и Бруно с Маленой. В его власти было морально надавить на мажордома, подвергнуть штрафу за формальное нарушение субординации и самоуправство, но он ни разу этого не сделал. Белинде оставалось лишь молча злиться и гадать, почему супруг ни разу открыто не встал на ее сторону в таком «пустяковом вопросе», хотя поддерживал в более серьезных вещах. Бруно, куда лучше понимавший отца, несмотря на его обычную холодность и скрытность, по секрету рассказал Малене то, о чем синьора Грасси так и не узнала за двенадцать лет брака: Филиппо был одним из тех «варваров», что не желают расставаться с любимыми даже и в смерти… Белинда не подозревала о святилище, устроенном в мансардном этаже, в постоянно запертом кабинете хозяина дома, Бруно же там бывал неоднократно. Он видел портрет своей матери в полный рост, установленный на подобии алтаря, украшенный лентами и свежими цветами, с зажженной возле него лампадой. Рядом с алтарем помещалась обитая бархатом скамеечка для молитв, а в смежной маленькой комнате был воздвигнут настоящий реликвариум: здесь хранились подвенечное платье, фата, атласные перчатки и туфли Алессии, украшения, которые были на ней в знаменательный день бракосочетания, связка любовных писем, альбомы с рисунками и потрепанные ноты, и -отдельно -засушенный букетик, перевитый золотистым локоном… Малена нашла этот жизненный сюжет одновременно трагическим и вдохновляющим, и порой позволяла себе помечтать о том, чтобы превратить его в историческую поэму. Правда, после смерти дочери вдохновение почти покинуло ее, муза дала обет молчания, и вот уже год, как из-под пера поэтессы не выходило ничего, кроме коротких и бессвязных фрагментов мрачного содержания… Менеджер издательства «Арнальди», выпустившего и успешно продавшего несколько поэтических сборников Милены Войводич (так звучал творческий псевдоним урожденной Магдалены Драганич), названивал ей с тех пор, как это стало приличным. Он заботливо справлялся о ее самочувствии, и окольными путями старался выяснить: не собирается ли она возобновить работу над второй частью «Цыганских песен»?.. И можно ли — хотя бы теоретически! — планировать включение в альманах 96-го года поэмы «Апельсиновая ветка»?.. — Я ничего не могу вам обещать, синьор Риццоли, — грустно отвечала Малена. — Хотела бы, но не могу… Я помню сроки сдачи текстов для альманаха, и позвоню вам, если буду успевать. Надежды на это было мало… но сегодняшней ночью, когда над Браччано бушевала гроза с неистовой пляской молний, и она долго не могла заснуть, даже на плече у Бруно после короткой супружеской близости, ей неожиданно пригрезились строки: «Мне душно в городе: довольно красоты, убранства комнат, штор и канделябров… » — а следом за ними явился и образ всего стихотворения. Мерцающий, неуловимый как призрак, он коснулся ее прозрачной рукой, и по жилам пробежал огненный ток предчувствия… особенного, ни с чем не сравнимого предчувствия, болезненно-сладкого, обещающего наслаждение куда большее, чем секс. Малена вскочила с постели, схватила блокнот и включила ночник, чтобы поскорее записать — под диктовку, пока контакт с другим измерением не прервался… — но Бруно недовольно заворчал, что ему рано вставать и потребовал погасить свет. Не желая тревожить мужа, она черкнула всего пару строк, самых первых, скользнула в постель, засунула блокнот под подушку и прошептала молитву Деве Марии, чтобы увидеть продолжение стиха во сне и не забыть наутро. Ей снился лес под дождем, и она бродила среди мокрых стволов и ветвей, роняющих крупные капли ей на голову и плечи, закутанная в длинный, до полу, алый плащ, почему-то надетый на голое тело. Ноги были босыми, но ступни не чувствовали холода. Она брела и брела, не зная куда, чувствуя, как сжимается сердце от сумеречной тоски… и совсем не удивилась и не испугалась, когда зашуршала высокая трава, качнулся дикий шиповник, и на дорожку мягко выскочил огромный волк, с бурой шерстью и яркими голубыми глазами. Взгляд у этого хозяина леса был совершенно разумный, внимательный, изучающий… а лапы — широкие и сильные, когтистые… и босые. Малена сама не знала, почему ей в голову пришла эта странная мысль — что у волка босые ноги — и сейчас же захотелось рассмеяться. Но смеяться в лицо… (да, это определенно было лицо, а не морда!) волку было бы очень невежливо, и она спросила настолько любезно, насколько сумела: — Синьор волк, вам удобно… ходить босиком? — А вам? — хрипло прорычал волк и, подойдя поближе, поднялся на задние лапы, а передние поставил ей на плечи. Он оказался немыслимо тяжелым, и теперь Малене стало страшно, но пускаться наутек было уже поздно. Она обняла этого дикого волшебного зверя, вышедшего к ней из чащи, как обняла бы играющего пса, и погрузила пальцы в теплую шерсть… — …Аййй… Малена… ну что ты делаешь?.. — это уже было не рычание волка, а знакомый человеческий голос — голос Бруно. Открыв глаза, она со смущением увидела, что вцепилась обеими руками совсем не в бурую волчью шкуру, а в золотистую шевелюру мужа. — Охх, милый, прости, прости… мне приснился странный сон… — Малена переместила ладони ему на плечи и получила ответное объятие и шутливый вопрос: — Ты в этом сне была индейцем, снимающим скальп с незадачливого рейнджера?.. — Нет, что ты!.. Какой ужас!.. Я была… кем-то вроде Алисы… или Красной шапочки… — Так-так. Интересно… думаю, что тебе пошла бы короткая пышная юбочка, корсаж и маленькая красная шапочка… — Да нет, я просто шла по лесу в красном плаще, и… Бруно слегка ущипнул ее за щеку и потом сразу же поцеловал: — Мммм… знаешь, я бы охотно узнал подробности… все-все… но к сожалению, мне пора вставать, иначе самолет улетит без меня. Я безбожно проспал. — Как?. — поразилась Малена. — Разве будильник не сработал?.. Я же поставила два, как ты просил. — Сработали, оба, — он взял со столика часы и показал ей. — Честно говоря, я удивлен… ты обычно так чутко спишь, что просыпаешься от первой же фанфары, и я понадеялся, что моя добрая женушка в любом случае меня разбудит. Она вздохнула: — Наверное, это все новые штайнеровские таблетки… Усыпили меня как сурка. Прости, милый. — Господи, да за что же?.. Я позвоню и поблагодарю Штайнера — он наконец-то нашел лекарство, от которого ты спокойно спишь всю ночь. Ну и… ты меня все-таки разбудила, дорогая Покахонтас, так что капитан Смит спасен, но ему определенно пора отчаливать в Штаты. Иначе отец наяву снимет с меня скальп. Малена тихо рассмеялась и шлепнула мужа по руке: она не очень любила жестокие шутки, но Бруно все же дозволялось нарушать табу. — Я сейчас встану и провожу тебя… — Нет, не надо! Это отнюдь не ускорит мои сборы. Повернись на другой бок и отоспись за нас обоих. Я еще позвоню тебе перед посадкой в самолет. — Тебя… тебя повезет в аэропорт Лука?.. — она знала ответ, но почему-то решила уточнить. — Да. Надеюсь, что хотя бы он не проспал, и уже машину подготовил к отъезду… Черт возьми, половина восьмого!.. Малена, проявляя супружескую солидарность, встала с постели вслед за мужем и, пока он спешно умывался и брился в ванной, подошла к окну. Лука не проспал: подогнал «мерседес» именно туда, куда и было нужно, к боковому входу, но не прогревал мотор, а стоял рядом с машиной, курил и поглядывал по сторонам — то ли любовался цветниками и перголами, которыми так гордилась Белинда, то ли размышлял о чем-то своем… С такого расстояния Малена нечетко видела его лицо, но оно показалось ей хмурым и мечтательным в одно и то же время… например… как у Спартака, в первое утро в поместье Суллы… (7). «Нет, конечно же, нет… это все мои фантазии, потому что я сама еще не совсем проснулась…» — она смущенно усмехнулась и спряталась за занавеску, чтобы Лука случайно не заметил ее, и все-таки продолжала смотреть. В груди шевельнулось приятное тепло при мысли, что этот широкоплечий парень, удивительным образом сочетавший в себе нахальство и галантность, немного сердитый, но с хорошей улыбкой, не сдрейфивший перед Бруно и способный возразить Белинде, будет рядом с ней во время отсутствия супруга. Будет катать ее на машине по живописным окрестностям, охранять ее, а значит, она сможет целые дни проводить на озере, и возвращаться домой только под вечер. Значит, она сможет избежать завтраков и обедов в компании свекрови (Малена не сомневалась, что Белинда непременно приедет «навестить мышку», может быть, даже раньше, чем самолет Бруно приземлится в Нью-Йорке) — и останется только пережить совместный ужин…***
Принц благоразумно оставил «мерседес» в двух кварталах от «Пестрой кошки», рядом с мастерской Змея, но Монику все равно перекосило от злости, и она едва не выпрыгнула из платья, стоило блудному приятелю перешагнуть порог пиццерии. «Явился все-таки, чертов засранец!.. И где его только носило два дня, если не в Терни, с этой мандой, «синьорой Фантони»?..» В нетерпении выяснить всю подноготную, она чуть резче, чем требовалось, поставила на столик тарелки с лазаньей и кружки с пивом, и пена выплеснулась наружу. — Эй, девушка, полегче… — недовольно сказал клиент и покачал головой; он был не из завсегдатаев, по-итальянски говорил с ужасным акцентом — паршивый турист, невесть как забредший в недра Гарбателлы — и Моника огрызнулась: — Сам смотри, куда локти ставишь! — повернулась спиной и, не слушая дальнейшего бурчания и не обращая внимания на призывно вскинутые руки еще не обслуженных посетителей, пошла к Принцу. Медлить было нельзя: волчара сел не за столик, а на табурет у барной стойки и, похоже, не собирался плотно обедать. То ли у него, как обычно, в карманах свистело, (8) то ли снова куда-то спешил… «Не иначе, в Трастевере, к сучке очередной! Небось на нее и потратил последние монеты». — зло подумала Моника и вздохнула: ну что поделать, черного кобеля не отмоешь добела. Отношения с Принцем (если это можно назвать отношениями) подразумевали небогатый выбор из трех вариантов: смириться с его постоянным блядством, рвать сердце в напрасных ревнивых терзаниях или же все прекратить, и самой пойти на все четыре стороны, свободной и одинокой… Само собой, Моника предпочитала первый вариант. Девицы появлялись и исчезали, как бабочки-однодневки, а она оставалась. И в конце концов Принц всегда возвращался к ней. Они были знакомы лет пятнадцать, со старшей школы, некоторое время Моника даже считалась «официальной» девушкой Луки Корсо, как дура, ждала его из армии… и дождалась, но дело не дошло ни до свадьбы, ни до помолвки. В неполных двадцать лет Принц не рвался надевать на шею хомут, и в его жизни были дела не менее увлекательные, чем секс: спорт, автомастерская, лихие угоны машин и взимание «налога» с районных продавцов травки, ну и конечно, футбол и околофутбольные страсти — выезда, шествия, атрибутика и отчаянные драки романиста с тиффози других команд. Моника свыклась со всем этим, сдружилась с «Ядовитой бригадой», стала у парней своей в доску, не вела себя как шлюха, но и недотрогу не строила, если хотела — заводила романы, пару раз ее звали замуж… но Принц всегда оставался Принцем. Ему достаточно было двинуть бровью, и она бежала к нему, задрав хвост, как течная сучка… надеясь, что настанет -непременно настанет — такой день, когда он, проснувшись утром с нею в постели, улыбнется, обнимет покрепче, и пригласит остаться навсегда. А потом в жизни Принца появилась Чинция, и это стало катастрофой похуже Хиросимы. — Привет, красавчик… — Моника, натянув на лицо самую милую и приветливую улыбку, приблизилась к Луке сбоку и положила руку ему на плечо. — Ты куда это запропал, гулёна? Наци со Змеем уже хотели тебя в международный розыск объявлять. — Ну, вот он я, — усмехнулся Принц. — Никуда не делся. Жив и здоров. Он приветственно чмокнул подругу в щеку, но подставленных губ как бы не заметил. Моника не подала виду, как сильно ее задела подчеркнутая дистанция, и заулыбалась еще солнечней, как супермодель на съемке для прессы: — Ой, да я им сразу сказала, чтобы не кипешили — я же тебя хорошо знаю… набегаешься и вернешься. Дома-то оно всяко лучше. А все-таки, где ты был? Скажи по старой дружбе, мне интересно. Лука рассеянно кивнул, вроде бы соглашаясь с ее словами, и она поняла, что он вообще не слушает — витает где-то далеко… с тем же успехом можно было задавать вопросы кофемашине или радиоприемнику. Голодные гости за столиками продолжали махать руками — в обеденное время «Пестрая кошка», как обычно, была набита битком. Мария не справлялась одна, и, бегая туда-сюда с подносом, бросала на Монику сердитые взгляды, да и сам синьор Пепо, стоявший за стойкой, проявлял недовольство, что официантка прохлаждается, болтая с приятелем-завсегдатаем. Нужно было возвращаться к работе, но отпускать Луку восвояси, так и не поговорив с ним по душам, она не собиралась… — Слушай, а чего ты за стойкой-то, как неродной? Давай я тебя в зале обслужу как положено. У нас сегодня шикарное блюдо дня. «Заодно и с планами на вечер определимся…» После «супружеских визитов» Принца в Терни или, наоборот, холостяцких каникул, которые он себе устраивал, исчезая на несколько дней по неизвестным адресам, Моника старалась во что бы то ни стало залучить его к себе в постель, а в идеале — провести ночь у него в квартире. Заново наполнить волчье логово своими запахами, похлопотать на кухне, по-своему прибраться в комнате, и невзначай забыть в шкафу очередную кофточку или очередную безделушку — на полочке в ванной… Это была хорошая тактика, благодаря ей к Луке перекочевала добрая треть повседневного гардероба Моники, и она не видела причин отказываться от привычной схемы. Зато у Принца они были. — Не хочу я ваше «блюдо дня», да и некогда. Уезжаю. — Что?.. Как это?.. — Вот так. Работу нашел. — Лука придвинул к себе тарелку со стромболи (9) и стакан с аранчьятой (10) и принялся за еду. Зная, с каким волчьим аппетитом приятель обычно набрасывается на местную стряпню, и видя, как равнодушно и нехотя он ест сейчас — точно по обязанности, типа, «надо же заправить бак перед дорогой» — Моника заволновалась по-настоящему. На ее памяти, лишить Принца аппетита были способны всего три обстоятельства: тяжкое похмелье, грипп с высокой температурой и любовная страсть. Ни пьяным, ни больным Лука не выглядел, а вот влюбленным… влюбленным… еще как! «И это явно не Чинция… какая-то новая баба… Неужели Наци не пиздит, и Лука в самом деле выловил из Тибра тонущую богачку, не то графиню, не то принцессу?.. Мадонна! Так бывает разве что в романах Даниэлы Стил!» (11) У нее руки зачесались дать мерзавцу подносом по голове, чтобы мозги если не вылетели, то встали на место, а потом еще вцепиться в волосы и от души оттаскать за проклятые кудри… но Моника сдержалась и, послав успокоительный знак Марии — сейчас приду, дай мне еще пару минут, подруга! — ехидно спросила: — Ну и как же ее зовут? — Кого? — Принц бросил на нее мрачный взгляд, предостерегая лезть не в свое дело, однако воительница уже ступила на тропу войны: — Твою работу… Она блондинка или брюнетка, а может, вообще рыжая?.. — Моника, ты… — что он собирался сказать ей, так и осталось неизвестным, потому что в кармане черной кожанки что-то странно запиликало, и Лука, чертыхнувшись, так поспешно выудил оттуда крохотный телефончик, что вместе с ним выскользнули и шлепнулись на пол початая пачка сигарет и нераспечатанная пачка презервативов… — Вижу, ты отлично подготовился к работе… — хмыкнула Моника. — Отстань! — он отмахнулся от нее, как от докучливой мухи, занятый поисками кнопки ответа на звонок. Моника подумала, что, если Принц не спер этот чудо-аппарат, то получил его совсем недавно… и наверняка — из рук той самой богачки… «Та-ак… кажется, все совсем плохо… мало мне было Чинс, теперь еще и эта новая прошмандовка с Виллы Боргезе! Отловлю сегодня после смены этого рыжего придурка Наци и вытрясу из него подробности…» — Да… Да, это я, синьора… Нет, все хорошо. Я просто на обратном пути сделал крюк, заехал за вещами. Конечно. Все понял. Думаю, часа через полтора. Что? Ладно. А где это?.. Нет, я найду. Ну тогда через два часа. Это было неуместно и неприлично, стоять и откровенно подслушивать чужой разговор, но Моника ничего не могла с собой поделать, и хотя Лука отодвинулся от нее и отвернулся, она слышала каждое слово… и видела, как у него постепенно краснеет ухо, словно в него жарко дышала сама Чиччолина или Моника Белуччи… — До встречи, синьора. Разговор прервался. Принц опустил руку на стойку и обалдело смотрел на зажатый в ладони телефон, как будто у него в самом деле случился «секс на расстоянии». Моника молча подобрала с полу сигареты и контрацептивы, положила на стойку рядом с телефоном, выждала с полминуты и все-таки решилась потянуть Луку за куртку: — Эй… ты в порядке? — В полном. — он вышел из эротического ступора, заново рассовал по карманам телефон и все остальное, а потом попросил у синьора Пепо счет, и заодно телефонный справочник. — Да ты что, приятель, нешто боишься в Риме заблудиться? — осклабился хозяин «Пестрой кошки», не упустивший возможность подшутить над соседом по району. — Забыл, как из Гарбателлы до Эсквилина доехать? — Ничего я не забыл… где справочник-то? Мне ехать пора, — у Принца определенно не было желания включаться в обмен остротами, и Пепо огорченно поджал губы: — Вон, Моника несет… давай-ка ты побыстрее, не видишь, синьор торопится! «Арнальди…» или «Арнольди», так, кажется, она сказала?..» — скользя глазами по убористым строчкам, думал Лука. — Нет, «Арнальди», все-таки… Книжное издательство — это на «к» смотреть, или на «и»?.. Или на «А», по названию?.. Черт, Малена… ну ты и задачки ставишь…» Она попросила его, раз уж он Риме, заехать в издательство и забрать для нее пакет у синьора Риццоли. «Я им позвоню, и для тебя все подготовят», — сказала Малена, только не сказала, где найти это чертово издательство. Ну конечно, откуда ей было знать, что книги Лука Корсо в основном читал, сидя в тюрьме, а на воле чаще обходился газетами и журналами… и что такое «издательство», представлял только на примере крохотной типографии в подвальном помещении, где они печатали фанатский футбольный журнал, листовки и баннеры. Но Принц твердо знал одно: он выполнит ее поручение; а если Малена однажды попросит у него птичьего молока, или голубую розу, или золотых яблок, он и тогда не явится к ней пустыми руками… Примечания: 1. Населенный пункт на полпути между Браччано и и аэропортом Фьюмичино 2. Околофутбол — «официальное» название движения ультрас, включающих не только трибунное соперничество, но и выяснение отношений между матчами. 3.Когда в Риме 23.00, в Нью-Йорке 17.00 — вторая половина или конец стандартного рабочего дня. Римское время обгоняет Нью-Йорк на 6 часов. 4.Несмотря на довольно высокий уровень жизни, в 70-90 годы Италия была крайне проблемным государством, где политические и экономические кризисы следовали один за другим, а уровень коррупции и преступности был запредельно высок. 5.Каблы — так на жаргоне называются женские туфли, босоножки, сапоги на высоких каблуках. Очень высоких каблуках. 6.Подразумевается католическая свеча-лампада. 7.Образ, возникший в воображении Малены, восходит к роману «Спартак», написанному Рафаэлло Джованьоли. 8.В Риме обед у барной стойки обходится примерно вдвое дешевле, чем за столиком 9.Стромболи — закрытая пицца, свернутая в рулет. Благодаря специфичной форме начинка у нее получается очень сочной, а тесто пропитывается соусом. Есть множество вариаций стромболи. В основе рецепта пиццы стромболи — типично итальянское сочетание продуктов: густой томатный соус, острые колбаски и много сыра. 10.Аранчьята — газированный напиток из апельсинового сока, итальянский вариант фанты. 11.Даниэла Стил — одна из самых популярных писательниц, автор женских романов, широко известна не только в США, но и в Европе.