«Как это возможно, чтобы такая маленькая вещь, как пистолет или нож, убивала мужчину, сильного как бык?» Федерико Гарсиа Лорка, «Кровавая свадьба»
30 марта 1995 года, Браччано Таких паршивых суток в жизни Луки Корсо не выдавалось со времен тюрьмы — точнее, с первого дня первого полученного им срока. В тюрьме, как и в армии, по крайней мере все было просто и ясно: когда работать, когда есть, когда ходить по нужде, за что похвалят, а за что посадят в карцер… Дом Гвиччарди напоминал зеркальный лабиринт в парке аттракционов, где один настоящий коридор дробится на сотни фальшивых, и ты пробираешься наощупь, наугад, то и дело стукаясь руками и лбом о гладкую холодную стену. Гребаная пещера чудес из компьютерной игры, в которую они с Бето любили резаться на приставке, где только и надо смотреть в оба, чтобы не напороться на острые колья или не сорваться в пропасть. В этой пещере Лука чувствовал себя нарисованным человечком, что метался туда-сюда по экрану, повинуясь нажатию кнопки, и никогда не знал заранее, даже не догадывался, что за монстр или громила с мечом высунется из-за поворота. И в точности, как тот человечек, он не мог уйти, ему некуда было спрятаться, некуда деться, пока игра не закончится, и не погаснет экран… Принц провел на вилле в Браччано всего два дня, но уже готов был вычеркивать даты на календаре в ожидании приезда Центуриона. Вчера вечером, когда они общались по телефону, Лука скрепя сердце «давал отчет боссу» о происшествиях — точнее, об их отсутствии, поскольку он говорил только о том, что касалось лично Малены, и ни словом не упомянул о «ласковом приеме», коего сам удостоился в гараже… Бруно внимательно все выслушал, потом задал кучу вопросов, а под конец похвалил его, и не как дрессированного пса, а как человека, которому был искренне благодарен. Слышимость была отличная — словно Центурион сидел в соседней комнате — но голос звучал грустно, устало и так хрипло, что Принц, пересилив себя, поинтересовался: — Ты что, заболел? — Да, немного простыл, но это не страшно. Эхинацея все поправит. Вот только переговоры с американцами немного затянулись, и мне придется задержаться в Нью-Йорке. «Вот дерьмо… «задержаться», значит…» — Надолго? — На пару дней. Да, Корсо, я понимаю, что ты «счастлив»… но вспомни, что я тебе говорил про сверхурочные! От злости Принцу захотелось швырнуть телефон в стену, но он сдержался и сказал почти спокойно: — Я спрашивал не про деньги, а про сроки. Ты когда вернешься? Центурион ответил так же спокойно, без хмыканья и высокомерных ужимок — мол, какое твое дело, наемник, сиди и жди — пояснил, как своему: — Так, сейчас взгляну в ежедневник… мы вылетаем из Кеннеди в семнадцать сорок пять в понедельник, и в Леонардо будем во вторник, в восемь двадцать утра…но это только посадка. Стало быть, в Рим я попаду около десяти, а в Браччано — к полудню. Если не случится ничего форс-мажорного. Расписание было четким и впечатляющим. Это означало, что выходного дня в ближайшее воскресенье не будет, что Принцу не светит спокойно посмотреть матч, и поездка в Терни тоже пролетает со свистом. Он сердито втянул ноздрями воздух, но спорить было не о чем, да и жаловаться как-то глупо — сам подписался на такую работку, никто за уши не тянул: — Ладно… Я понял. Но ты уж постарайся, Центурион, чтобы у тебя не случилось ничего… мажорного. А то всем здесь будет очень минорно. Бруно хрипло рассмеялся: — Боже мой, Корсо, оказывается, ты умеешь смешно шутить! Вот это подарок… Луке было вовсе не до шуток, и он не стал отвечать на подначку, спросил совсем про другое: — Малене… твоей жене что-нибудь передать? — Если твое чувство гармонии этого требует — передай, что я люблю ее и скучаю по ней; но можешь не тревожиться, я уже звонил ей сегодня и позвоню еще. На том разговор и закончился. Принц положил телефон на стол, сам улегся на пол и принялся качать пресс: это было проверенное средство для остановки потока мыслей… он не хотел думать о том, что за разговоры Центурион собирается вести с Маленой, когда часы показывают почти полночь, и Малена давно заперлась у себя в спальне. …Качался он по-честному, до пота и боли в мышцах, но мозг продолжал урчать, как машина, оставленная на нейтралке с включенным зажиганием. Мысли не желали сдаваться, назойливо лезли в голову, как голодные пчелы в улей, и жалили, кусали. Лука сдался первый: встал, сходил в ванную, быстро ополоснулся и в чем мать родила завалился на кровать… чтобы покурить и подумать. Включил телевизор — под его жизнерадостное бормотание и мелькание длинноногих цыпочек в купальниках (1) думалось легче. Дома он бы еще непременно открыл бутылку пива, но на время вынужденного дежурства в Браччано Принц сам для себя установил сухой закон. Мало того, что Малене могла в любой момент прийти фантазия куда-нибудь поехать, так еще, как выяснилось, на водителя могли внезапно напасть из-за спины… а когда тебя пытаются скрутить и согнуть в дугу, лучше быть трезвым. В гараже это ему не сильно помогло, поскольку он не ожидал нападения сзади, но теперь будет начеку. Лука смотрел на экран, где как раз начался какой-то фильм, но видел — как в замедленной съемке — совсем другое кино: как его грубо и больно хватают за шею и за волосы, заламывают руки, придушивают и швыряют на колени перед белобрысой ведьмой в синем пальто. Как она трогает его рукой в надушенной перчатке, тянет за нос, теребит за подбородок, едва ли не лезет пальцами в рот, и, покачивая головой, говорит воркующим голосом: «Ты посмел нагрубить мне, хозяйке дома… Ты должен извиниться. Ну же… я жду…». И так как он мрачно молчит, вместо того, чтобы опустить глаза и начать молить о прощении, ведьма делает знак охраннику — и тот послушно немного сильнее выворачивает «провинившемуся рабу» локоть и запястье. …Вспоминая то, что было дальше, Лука ощутил, как лицо заливает жгучая краска, а в животе сворачивается холодный острый комок… наверное, он до конца жизни не избавится от стыда за крик, который не смог сдержать, и градом хлынувшие слезы. А в кошмарных снах будет видеть не только Тощего, с кровавой раной на животе, но и синьору Белинду, глядящую на него с холодной улыбкой удовлетворенной стервы. — Осторожнее, Марчелло, не ломай ему руку… я думаю, Лука все понял. Да, Лука? Теперь ты извинишься? — Блядь!.. — вырвалось у него на хриплом выдохе, и это было явно не то извинение, которого ждала синьора. Она огорченно вздохнула: — А ты не только грубиян и упрямец, но еще и дурачок… Придется объяснить тебе снова, попроще. Марчелло, ты знаешь что нужно делать. Лука напрягся всем телом и рванулся из лап «викингов», но попытка освободиться не увенчалась успехом. — Не дергайся, парень, хуже будет! Побереги суставы! — прошептал на ухо кто-то из них, и сквозь туман боли и стыда трудно было понять, что это — сочувствие или угроза… черт знает, чем бы все это закончилось, если бы не случившееся чудо… да, чудо: иначе Принц никак не мог объяснить внезапное появление Малены и последующие события. Он знал ее всего несколько дней, и за время этого недолгого знакомства видел веселой и грустной, усталой и как будто отрешенной от всего земного, смущенной и даже испуганной, когда на них напали лебеди — но только не разъяренной. Принц и предположить не мог, что это бледное и на вид хрупкое создание, пишущее стихи и не выносящее «бортовую качку» в машине, способно превратиться в дикую кошку, тигрицу, не знающую ни страха, ни пощады, с глазами, сверкающими зеленым огнем… — Отпустите его, мерзавцы! Немедленно! — стоило ей прокричать приказ, как «викинги» не просто отпустили Луку, но и сами обернулись в нашкодивших школьников и забормотали извинения… одна Белинда осталась невозмутимой, и встретила гневный взгляд Малены все с той же холодной улыбкой: — Успокойся, дорогая… незачем так кричать. Это была просто маленькая шутка, розыгрыш. Разве ты не знаешь, что синьор Филиппо всегда устраивает новичкам стресс-тест?.. Согласно требованию протокола безопасности. Она посмотрела на охранников, и мужики согласно закивали, с ретивостью китайских болванчиков: — Да, да, синьора Магдалена! Это проверка, просто проверка! — Нет, не просто проверка! — Малена презрительно фыркнула, показывая, что ее не удалось одурачить. — Я знаю, что входит в протокол… ничего похожего с тем, что вы тут творили! Вы ему чуть шею не свернули!.. — Я в порядке. — Лука, как всегда, вмешался в разговор раньше, чем успел как следует подумать, и Белинда сразу же обернула его слова себе на пользу: — Вот видишь, дорогая, синьор Корсо подтверждает, что ему не нанесли никакого ущерба! Он блестяще прошел тест… но… если что-нибудь показалось чрезмерным… может уволиться прямо сейчас. «Уволиться… как же! Не дождешься, стерва!»— Лука едва не выпалил это вслух, но тут рука Малены мягко легла ему на локоть, и он порадовался, что удержал язык на привязи. — Синьор Филиппо может проверять и увольнять своих людей, если ему так угодно. Лука работает на моего мужа… и… на меня! — О, вот как? — Белинда подняла брови. — Так, значит, он все-таки твой протеже?.. Человек из прошлого, да, дорогая? Малена тоже умела быть высокомерной — она оставила без ответа ехидные вопросы, и холодно пообещала: — Мой муж узнает об этой «проверке». Белинда что-то ответила — кажется, опять попросила «не волноваться» — но Малена слушать не пожелала, направилась к выходу, и Принц пошел следом, чувствуя себя кем-то вроде гладиатора, уведенного с арены посреди жестокого боя… он вроде был и рад своему спасению, но в то же время сгорал от стыда, что спасителем оказалась женщина. И не просто женщина, а жена Бруно Гвиччарди, значит, теперь и Центурион узнает красочные подробности этого позора. «Хорош же я охранник оказался!.. Мало того, что влип в дерьмо по уши, так еще и Малену перемазал!..» Да уж, проще было уволиться, сбежать в Гарбателлу и забыть «работу» как страшный сон. Но тогда он станет не просто растяпой, а самым настоящим трусом. «Охххх, черрррт…»— припомнив все заново, до мелочей, Лука сел на кровати и прижал ладони к пылающим щекам. — «Так она меня уже считает трусом… к гадалке не ходи… Она же слышала, как я орал!.. — и видела, как эти гады меня держали за шкирку, точно пса на живодерне!.. А я потом еще ее просил ничего не рассказывать Центуриону… и ужин этот, блядь… все один к одному! Ну вот как я ее теперь оставлю?..» Он отчаянно нуждался в совете… и кажется, настал тот редкий случай, когда помочь ему мог только один человек — отец Джованни.***
Тремя годами ранее. Апрель–ноябрь 1992 года. «Тот не римлянин, кто ни разу не преступал порога Реджина Чели», — гласила пословица. (2) Если бы Лука и не родился на берегах Тибра, то, согласно народной мудрости, все равно мог бы считаться дважды римлянином, по числу «свиданий» со знаменитой тюрьмой. Здесь он мотал свой первый срок после неудачной попытки угнать центурионовский «ламборгини», сюда же его определили и на второй — хотя арестовали в Милане, после побоища на стадионе. Принц всегда считал себя везучим, умел выходить сухим из воды и верил, что у него, как у кота, девять жизней…и что бы он ни вытворял, кто-то наверху любит и бережет его: может, Бог, может, покойная мать. Эта вера — или магия — не позволила глупой пуле охранника, выпалившего ему в спину, пробить сердце или артерию, ранение оказалось сквозным, и он так быстро пошел на поправку, что судья не признал смягчающие обстоятельства. Лука отправился в тюрьму без радости, но с легким сердцем, уверенный, что два года пролетят быстро, Бето с Чинцией будут его навещать, и, может быть, Чинция даже согласится сыграть свадьбу, не дожидаясь конца срока… но через пару недель, проведенных на нарах в тесной и душной камере, в компании матерых зэков-болельщиков «Наполи» (3), оптимизма у него поубавилось. В тюрьме неплохо кормили, после утренней поверки и до самого вечера разрешалось выходить из камеры, работать в мастерской или заниматься уборкой, а в тюремном дворе можно было гонять мяч… Это чем-то напоминало жизнь в казарме, но по многим причинам, в тюрьме «Реджина Чело» было намного, намного тяжелее и противнее, чем в армии. Особенно бесили необходимость время от времени выполнять женскую работу, вроде готовки и мытья посуды, и… гомосеки, каждый раз цеплявшиеся к нему в общем душе и на прогулке, и откровенно предлагавшие себя, намекая, что такому красавцу незачем мучить себя половым воздержанием. Одного такого «поклонника», особо настойчивого и не понимавшего слова «нет», Принцу пришлось как следует вздуть… в глазах сокамерников это только прибавило ему очков, но у надзирателей было иное мнение, и «злостное нарушение режима» обернулось для Луки двухнедельным лишением прогулок и запретом покидать камеру между поверками. К концу этого «заключения в заключении» он готов был на стену лезть, и дал себе слово, что, выйдя из тюрьмы, никогда больше в нее не вернется… Это было важное решение, но магия везучести перестала работать в тот совсем не прекрасный осенний день, когда Моника пришла навестить его. Как бы между делом, буднично, она сообщила, что Чинция теперь встречается с Красным, потому и не приходит и не отвечает на звонки… а Красный не навещает друга, потому что боится сказать про Чинцию… да еще он теперь вроде как главный в «Ядовитой бригаде». Принц поначалу не хотел верить. То, что Красный занял место бригадира, было нормально, пока он сидит, но заодно занять его место в постели и в сердце Чинции — это уж ни в какие ворота не лезло. Разве что Бето решил воспользоваться случаем и одним ударом под дых отплатить Луке за всех прежних девчонок, перехваченных на танцах или уведенных из-под носа в самом начале ухаживания… «Нет. Нет. Не может быть. Моника что-то напутала или просто наврала», - так он уговаривал себя, пока ту же самую весть не принес на хвосте Наци, а за ним и родная сестра. Джованна несколько раз встречала Бето и Чинцию на прогулках, и выглядели они, как настоящая влюбленная парочка. И все-таки он не хотел верить, и весь оставшийся срок ждал Чинцию, надеялся на чудо, и даже молился втихомолку, чтобы все ошиблись, а его собственное сердце оказалось право… Когда ему скостили несколько месяцев отсидки — за хорошее поведение и как ранее не судимому — и объявили дату досрочного освобождения, Принц сперва собирался никому ничего не сообщать, нагрянуть к Чинции без предупреждения… но потом решил, что это будет выглядеть как сценка про мужа-рогоносца, некстати приехавшего из командировки. Он позвонил обоим, и Бето, и Чинции. Красный деланно обрадовался, проблеял что-то вроде — «классно, увидимся тогда, ты, значит, и в Милан с нами успеваешь!» — и спешно повесил трубку. Чинс ничем не выдала себя, говорила своим обычным прохладным голосом, и на вопрос Луки, придет ли она его встретить, спокойно ответила, что до вечера занята на работе, «но ты можешь зайти и подождать меня… Отца я предупрежу». Выйдя вечером из тюремных ворот, уже свободным человеком, Принц убедился, что на улице его никто не ждет, и, закинув на плечо сумку, побрел в сторону Гарбателлы… На душе было муторно, в голову лезла всякая ерунда, и казалось, что даже камни под ногами нашептывают ему об измене Чинции, и что-то такое чирикают птицы, и о том же ворчат моторы автомобилей и скутеров. «Она тебе изменила», — мрачно сказал большой колокол в церкви Сан-Паоло, где начиналась вечерняя месса, и колокол поменьше подтвердил: «Тебя не ждут…» Это была правда. Лука прочел ее на хмуром лице синьора Полетти, папаши Чинс, который нехотя открыл ему дверь квартиры, и на пухлой мордашке Фабьето, младшего брата, который сперва бросился ему на шею, а потом смущенно улизнул на улицу — должно быть, хотел предупредить сестру. Он поставил сумку, сел в кресло у телевизора и принялся ждать… Чинция появилась через час. Ее лицо тоже было открытой книгой. Правда, все правда: обманывала, изменяла, связалась с Бето, и теперь только о том и думала, как бы обмануть, открутиться, сделать вид, что вовсе не при делах, и вообще, он сам во всем виноват: зачем попал в тюрьму?.. Но какая разница, что они там оба думали и предполагали, если их сразу же потянуло друг к другу, как намагниченные стержни!.. Какая разница, если, едва спровадив Фабьето спать и оставшись наедине, они занялись таким жарким сексом, что вконец потеряли головы… и даже кончили одновременно. Какая разница, что там было раньше, и что случилось потом, если именно в ту ночь — там и тогда — они зачали сына. Принц знал это совершенно точно, потому что больше у них секса с Чинцией не было… а на свободе он провел всего одиннадцать дней. И еще он знал, что кровавого кошмара в Милане могло не случиться — и скорее всего не случилось бы — если бы Красный в поезде не признался ему насчет Чинции, и не поведал об их планах вместе уехать в Терни и пожениться. Если бы дело не дошло сперва до взаимных оскорблений, а после и до драки… Конечно, потом они вроде бы взяли себя в руки, обсудили ситуацию поспокойнее… как подобало мужчинам, дружившим с самого детства. Бето тогда облегченно вздохнул, и в Милане сразу же помчался звонить Чинции — сообщать, что дело сделано, и они наконец-то свободны! — но где ему было знать, какая буря ярости, боли и горя бушевала в груди Луки, какая ревность сжигала сердце, сводила с ума… Принц и сам не знал, от чего ему хуже, от потери Чинции или от предательства друга, но вместо того, чтобы разбираться со сложными чувствами, дождался встречи с бандой миланезе (4) и полез в самую гущу драки. Миланезе пришли вооруженными, у них были и камни, и железные пруты, и ножи, и заточки, но и у Принца был нож, его счастливый нож. Нож, который ему когда-то благословил сам Джеппо… (5). Небольшой, похожий на серебряную рыбку с черным хвостом, такой легко спрятать и легко выхватить в нужный момент, чтобы ответить на удар, а то и самому пустить кровь особо рьяному противнику. «Пустить кровь» означало чуток стравить давление, нанести укол или порез — только и всего, большего никогда и не случалось, ни в одной драке. Принц не трусил, не отступал, дрался до последнего, но не нарушал боевого кодекса… Черт побери, он и в тот раз не нарушил этот гребаный кодекс. Это была случайность, глупая, несчастная случайность, несколько секунд слепоты и паники из-за потери способности дышать: глаза залепило шарфом, руки лысого кинг-конга-миланезе сдавили горло, как клещи… и, выхватив спасительный нож, он так и ударил — вслепую, наугад, снизу… Если бы удар прилетел в шкуру кинг-конга, тот отделался бы ерундовым порезом, ссадиной — но откуда ни возьмись, появился Тощий, зачем-то полез между здоровенными дерущимися мужиками, полез спасать его, Принца, и налетел на нож… И в его мягкое, нетренированное, щенячье брюшко «счастливое перо» вошло по рукоять. Случись эта беда не возле стадиона, посреди свалки, и не в чужом городе, может, еще можно было что-то сделать. Лука так и не простил себе собственного испуга, растерянности, бестолковых метаний в поисках медпункта, неумелой «реанимации», и жалкой, трусливой мыслишки, бьющейся где-то на краю сознания: «Тощий, молчи, молчи… я спасу тебя… но не проболтайся, что это моих рук дело… я же не нарочно… я не хочу снова в тюрьму!..» Тощий и не проболтался. Он, кажется, вообще не очень понимал, что с ним, и на каком он свете: все цеплялся за Луку и подоспевшего Бето, лепетал что-то, а на губах проступала кровавая пена, и пухлые щеки сперва бледнели, а потом начали синеть… Рана на животе была такой, что при одном взгляде на нее становилось ясно: никакая «Скорая» уже не поможет, просто не успеет… Мальчишка умер минут за десять. Принц тряс его, бил по щекам, пытался делать искусственное дыхание, массаж сердца — без толку, Тощий остался неподвижным. И мертвым. Дальнейшее Лука помнил плохо: события прокручивались в памяти, как старая кинопленка, где вместо четких образов и лиц мелькают полуразмытые пятна… Бето наскакивал на него с обвинениями, едва ли не тряс за грудки, называл убийцей — а он, и без Бето раздавленный виной и горем, агрессивно защищался, понимая, что у друга есть и скрытый мотив, не такой честный и благородный: если Луку снова посадят, Чинция уже точно никуда не денется. Другие парни из бригады, испуганные не меньше, наблюдали за их ссорой, мало что понимая, но в конце концов поддержали Принца: «Наш товарищ погиб… неважно, как, важно, что это случилось здесь, и во всем виноваты проклятые миланезе! Значит, они и должны отвечать за Тощего! Ты прав, бригадир, пойдем отыщем тех козлов, кровь им пустим! » (6) Тогда он, схватив обломок трубы, ринулся на трибуны, где шло новое побоище, и полиция пустила в ход не только дубинки, но и слезоточивый газ… и дрался, дрался до тех пор, пока, обливаясь кровью, задыхаясь, сам не рухнул под градом ударов, под ноги карабинерам. Пока не наступила темнота. …Лука очнулся в тюремной больнице, с повязкой на голове, рукой на вытяжке, резинкой, торчащей из члена, и адской болью во всем теле. Ему сказали, что он три дня провел без сознания, что левую руку пришлось оперировать из-за перелома со смещением, а на башку наложили двенадцать швов… Следующие сутки он тоже провел между небом и землей, то мечась на подушках, то проваливаясь в сонное забытье, и вспоминал, вспоминал, вспоминал. В полубреду он видел Чинцию, то смеющуюся, то укоризненно качающую головой, то Бето с гневной гримасой, грозящего кулаком, то каких-то стремных девиц в красных чулках и красных же юбках, танцующих перед ним, как дьяволицы, но хуже всего было видеть Тощего… бледного, с багрово-синей раной на животе. Тощий ничего не говорил, ничего не делал, только прижимал руку к ране и смотрел. Смотрел таким кротким, недоуменным взглядом, что Принца срывало на рыдания и крик, и тогда к нему подбегала медсестра, чтобы вколоть успокоительное… и, занимаясь своим делом, не обращала никакого внимания на его мольбы позвать священника, или полицейского комиссара, или сразу обоих, потому что он хочет признаться в убийстве!.. …Но он так и не признался. Никто его ни о чем не спрашивал, задержанных у стадиона было около сотни, раненых — и того больше, а смерть Тощего списали на «несчастный случай», чтобы не расследовать безнадежный висяк: ведь всем известно, что тиффози, даже болеющие за разные клубы, стоят горой друг за друга, когда в дело вмешивается полиция. Второй срок Принц заработал в любом случае, как следовало из обвинения, предъявленного официально, едва он пришел в себя настолько, что был в состоянии его выслушать. Хулиганство, вандализм, сопротивление полиции, оскорбление должностного лица при исполнении, нанесение побоев, причинение вреда здоровью средней тяжести… и все это спустя чуть более недели после выхода из тюрьмы по УДО! «До пяти лет, а может, и все семь дадут», — сказал ему сокамерник, и это было похоже на правду… скорее всего, примерно на такой срок он бы и сел, если бы его оставили в миланской тюрьме и там же судили. Судьба распорядилась иначе — по какой-то причине его и еще нескольких арестантов решили этапировать в Рим, по месту прописки, чтобы местные власти разбирались со «своими» уголовниками. В Риме же начались чудеса… (отец Джованни, когда впервые они познакомились в «Реджино Чело», так и сказал — чудеса). Для начала сестра и ее скряга-муженек с чего-то расщедрились и наняли Луке хорошего адвоката, вместо государственного защитника, от которого толку было, как с козла молока. Потом Бето пришел на свидание с видом побитой собаки и, не поднимая глаз, сообщил, что «никому ничего не сказал и не скажет… и в протоколе записали, что это несчастный случай. Так что… и ты уж теперь молчи, Принц, иначе меня тоже посадят, за дачу ложных показаний. Чинция просит о том же». Чинция его не навещала, но на суд пришла, и после оглашения приговора — восемнадцать месяцев лишения свободы, с отбыванием наказания в тюрьме, и денежный штраф — даже расплакалась… и послала воздушный поцелуй, когда его уводили. Самым странным, конечно, было явление Центуриона в качестве свидетеля защиты, когда этот пижон заливал судье и прокурору, что угон «ламборгини» (за который подсудимый получил предыдущий срок) был вовсе не угоном, а каким-то «пари», и что он, Принц, едва ли не жертва судебной ошибки, поскольку был «спровоцирован». Дальше Центурион вообще понес какую-то пургу, насчет того, что «знает подсудимого по совместным занятиям спортом», и только с положительной стороны; что поездка в Милан была «исключительно мирной», и что Принц, якобы, ездил туда не сам по себе, а на «поезде болельщиков», от клуба «Рома», и вместе с остальными невинными овечками «подвергся нападению» злобных миланезе… «что и привело к стычке с полицией». Лука сперва слушал с удивлением, потом — с возмущением, и тщетно пытался понять, с чего это старый враг-лациале так старается помочь ему, из какой корысти?.. Уж точно, неспроста! Он даже хотел встать и прямо спросить об этом, но адвокат вцепился ему в плечо и силой удержал на месте, прошипел в ухо: «Сидите! Вы все испортите!» После оглашения приговора, в суете, пока ему надевали наручники, Лука все же умудрился задать Бруно вопрос: — Ну и что это было? Откуда ты взялся вообще, и какого хрена за меня хлопочешь? — на что Центурион гадко усмехнулся и мерзким тоном сказал: — Я два года ждал, Корсо, пока ты выйдешь, чтобы закрыть наши счеты… а ты так сдрейфил, что сразу обратно запросился? Нет уж, не хочу, чтобы ты сгнил в тюрьме, так и не оплатив свой долг чести. Жаль, что не дали «условно», ну ничего — восемнадцать месяцев, это не восемнадцать лет. Вопреки обыкновению, Принц не нашелся с колким ответом, помрачнел и опустил глаза… Дали ему и в самом деле немного, даже меньше, чем в прошлый раз — но теперь у него не было ни грамма уверенности, что он выйдет, и все будет, как раньше, и любовь, и дружба, и вражда. Ничего не будет по-прежнему: измена Чинции, предательство Бето и смерть Тощего, повисшая на совести тяжеленным камнем, все поменяли, и он понятия не имел, как жить и что делать. Когда же за ним сперва захлопнулись ворота тюрьмы, а потом гостеприимно отворились двери камеры, все, что было на воле, стало казаться кратким антрактом между двумя сериями фильма ужасов. …Да, второй срок в «Реджина Чело» оказался совсем не похож на первый. Камера, где его поместили на сей раз, была не роскошным блоком на пятерых, из трех помещений (два — с кроватями, и одно -с душем и туалетом, плюс место для готовки), а шестиметровой каморкой, с двумя кроватями, микроскопической «кухней» и примыкающим к ней крохотным закутком, где душ и туалет были объединены: просто дырка в полу, а над ней сверху приделана лейка с кранами… (8). Хочешь — справляй нужду, хочешь — мойся, можно даже одновременно. Оконце, забранное частой решеткой, было таким крохотным, что солнечный свет едва проникал в него, но его вполне хватало, чтобы в жаркие летние дни превратить камеру в филиал ада… Когда духота и зной становились настолько невыносимыми, что зэки на всем этаже начинали валиться в обмороки и звать на помощь, надзиратели сковывали их попарно и, как стадо, перегоняли в библиотеку или спортивный зал, где они пережидали жаркие часы. Ночь приносила прохладу, но не покой, потому что вместе с темнотой приходили кошмары. Сокамерник, тощий, жилистый и лысый как колено урка, сплошь покрытый татуировками, первое время стоически терпел ночные крики Принца, однако в какой-то момент не выдержал и набросился на него с побоями, истерически вопя: — Заткнись, сука, убьюююю! Кошмары там или не кошмары, но Принц никогда не был терпилой и не остался в долгу; тогда они славно оттузили друг друга, а после, отдышавшись, поговорили… — Это тебя бесы мутят, — уверенно заявил Малышка Соль, уяснив суть Принцевой проблемы. — Точно, бесы! Ты, значит, в кровать, а бес — он шасть к тебе, сядет на грудь и ну всякую херню насылать… мне однажды такой упырь привиделся, синий весь, с зубами полметра, что я в натуре чуть не уссался! А сходил к отцу Джованни — он капеллан тут, значит — исповедался, душу облегчил, причастился, все и прошло. Вот и тебе к нему надо, к отцу Джованни. Бесы его боятся. Принц тогда лишь усмехнулся — почему-то ему казалось, что его «бесы» никакого капеллана не испугаются, потому что и не бесы вовсе к нему являлись, а загубленный им мальчишка… Мальчишка, за смерть которого он расплачивался, сидя в тюряге, но так и не признавшись в содеянном. Слухи по тюрьме разносятся быстро, и вскоре отец Джованни сам нанес Принцу визит. Это случилось в ноябре, когда Лука перестал видеть кошмары, но почему-то начал отказываться от еды. Не то что бы он хотел заморить себя голодом… просто еда натурально не лезла в горло, ни паста «болоньезе», ни похлебка, ни даже аппетитная пицца «наполитано», какую всегда давали по воскресеньям. (9) Каждый через силу проглоченный кусок клейким комом ложился в желудок, и норовил его покинуть при первой возможности, что было ужас как неудобно. Через трое суток вынужденного поста Принц уже с трудом поднимался с постели… вот тогда отец Джованни и перешагнул порог его камеры. Выглядел он как блаженный: с ясными детскими глазами, приветливой улыбкой на длинных губах, чуть растрепанный, и одетый не в сутану, а в аккуратный черный костюм с белым воротничком. Голос у него тоже был тихий и мягкий, и говорил он так, словно сказки читал в малышовой группе. Принцу он неожиданно напомнил святого Франциска, с картинки, которую ему когда-то подарила мать… Отец Джованни ни на чем не настаивал, силком не тащил на исповедь, не проповедовал, не уговаривал, просто задал несколько вопросов — что, да как, и пригласил «заходить запросто, на чашку кофе… а когда? Да вот хоть сегодня… часа в три». И Лука пошел к нему «на чашку кофе». В первый раз они поговорили недолго, минут двадцать, о всякой ерунде, и Принц ни словом не обмолвился о том, что болело и ныло в душе — но вечером он смог нормально поесть, и ужин не отправился в унитаз. Второй визит продлился чуть дольше. Лука нехотя рассказал, за что сидит, и упомянул, что после первого срока девушка его не дождалась… Отец Джованни не перебивал, не заладил сразу «о страданиях, коими нас испытует Господь», и только под конец посоветовал перед сном читать короткую молитву. Помогло это, или нет, сложно сказать, но только в третью встречу Лука сказал, что хочет исповедаться. Отец Джованни посмотрел на него своими детскими глазами — как в душу заглянул — и тихо сказал: — Конечно, Лука. И Лука рассказал ему все… Сказать, что это было нелегко — значит, ничего не сказать, временами Принцу казалось, что он сам с себя заживо сдирает кожу, и задыхался от боли и слез… но тихий голос отца Джованни с другой стороны решетки ободрял его: (10) — Будь мужественным, сын мой… продолжай. Лука рассказал все, от начала до конца, без утайки. Облегчение было таким огромным, словно у него с плеч свалилась вся тюрьма — или целый вагон кирпичей. — Господь прощает тебя… — сказал отец Джованни. — Но и ты, Лука, должен кое-что сделать для него. Сам. По собственной воле. — Что же я должен сделать, отец?.. — Измениться. Мы еще поговорим об этом… а теперь ступай. …Он думал об этом три дня и три ночи, и на рассвете четвертого дня вдруг понял, что уже изменился… что если он переживет зиму и когда-нибудь выйдет из проклятой тюряги, то начнет новую жизнь. Вот только найти бы в ней смысл… В тот же день вечером к нему на свидание впервые пришла Чинция и сообщила, что беременна, что этот ребенок — их общий, и она собирается рожать… Примечания: 1. Цыпочки в купальниках (или коротких платьицах) — непременный атрибут большинства вечерних шоу и даже некоторых новостных программ на итальянском телевидении (к слову, своей «желтизной» оно многократно превосходит российское). 2. «Реджина Чели» — знаменитая тюрьма, построена в начале 19 века, и по сей день — главное пенитенциарное заведение Рима. Свое романтическое название Regina Coeli («царица Небесная») она унаследовала от стоявшей ранее на этом месте церкви Санта Мария Реджина Чели. 3. «Наполи» — футбольный клуб Неаполя. Тиффози «наполитано» враждуют с «романиста». 4. Миланезе — тиффози футбольного клуба «Милан». 5. Джеппо — легендарный бригадир с «Курвы Суд» («Южной трибуны»), идеолог и лидер объединения тиффози «Ромы» в «Команду ультрас Южной трибуны» (CUCS). После появления среди фанатов «Ромы» групп правого толка, бывшие лидеры «Команды ультрас южной трибуны» во главе с бригадиром Джеппо создали новую группировку, в которой они хотели сохранить все идеалы Commando Ultra Curva Sud. Эта команда ферстлайнеров получила название Opposta Fazzione («группировка противников»). Уверенные, что новоявленные фанаты «волков», которые выбрали себе в качестве точки отсчета правое движение, поступают неправильно, «группировка противников» стала обособленной бандой, не поддерживающей ни одну из фирм «Ромы». 6. Футбольные фанаты, в том числе члены группировки Opposta Fazzione, к которой принадлежал Принц, исповедуют принцип омерты, особого кодекса чести, «круговой поруки», когда буквально «один за всех, все за одного», все недоразумения решаются только между своими, без привлечения полиции. Правосудие вершит только группировка, руководителю группировки подчиняются беспрекословно, обидчик одного члена бригады оскорбил всех. То, что Бето требует от Луки «одиночного признания», фактически нарушение омерты. 7. «Поезд для болельщиков» — спецрейс, организованный футбольным клубом для доставки «проверенных», то есть не склонных к насилию, болельщиков на выездные матчи. Попасть на такой рейс можно только по списку клуба, отправление представляет собой красочное зрелище, с песнями, баннерами и флагами. Боление же ограничивается «трибунной хореографией», без драк с противниками. 8. Это не выдумки автора, а реальные бытовые условия в «Реджино Чело». Камеры там очень неравноценные: есть вполне комфортные «блоки», а есть вот такие жуткие клетушки с комбинированным санузлом. 9. Все эти блюда входят в рацион итальянских заключенных. 10. Имеется ввиду решетка в исповедальне.