Полюблю ли тебя я снова, как любить я умел когда-то? Разве сердце моё виновато? Федерико Гарсиа Лорка
— Хорошо, поезжайте в Терни. Я думаю, Малене не повредит смена обстановки… — вердикт Центуриона был быстрым, и Принц на радостях хотел поблагодарить его, но тут Бруно испортил всю обедню, добавив: — …даже если под «сменой обстановки» понимать общение с твоей провинциальной родней. Лука мгновенно ощетинился — как ни крути, Чинция и Бето теперь и в самом деле приходились ему родственниками, а Джанни и вовсе был плотью от плоти: — Эй, ты полегче насчет моей родни… лучше бы за своей следил! Центурион усмехнулся: — Ладно, не кипятись. Какой ты чувствительный, Корсо, прямо слова тебе не скажи! — Мне-то можно, я не сахарный, не растаю, но моих не трогай. — Так и быть, больше не буду… Давай о деле. Как вы поедете и когда вернетесь? — Я думал ехать через Виньянелло, потом через Орте, так быстрее всего… Если тронемся часов в восемь утра, то к десяти точно будем на месте, ну, а дальше… как пойдет. Обратно-то те же два часа. — Не забывай, у нее свой режим, и нарушать его нельзя. Она должна нормально пообедать и нормально поесть за ужином, и быть в постели не позже полуночи. — Я помню… — Принца покоробило, что Бруно вдруг начал говорить о жене, как о маленькой девочке, которую надо кормить с ложки и укладывать спать, или… как о собственности, редкой вещи, требующей полировки, прежде чем ее запрут в шкаф. Хотелось выругаться, но он сдержался, и угостил Центуриона неуклюжей остротой: — Верну твою синьору вовремя, и в обеих туфельках, будь спок. «Мерс» не успеет превратиться в тыкву. Неожиданно Бруно сентиментально вздохнул и выдал: — Жаль, что идея свозить ее в Терни мне не пришла в голову раньше, в феврале… Малена, правда, всегда хотела увидеть Мраморный водопад, мы несколько раз собирались туда на годовщину свадьбы, но так и не собрались… — Мгм… — …Зато несколько раз встречали рассвет на Авентинском холме, и в розарии, и в апельсиновом саду, и даже в монастыре. Но лучше всего, конечно, был апельсиновый сад, знаешь, Корсо, это очень красивое место, удивительное… — Знаю… «Кто ж его не знает…» В это красивое — райски красивое — местечко Принц лет с четырнадцати возил всех своих девушек, и случайных подружек, и тех, за кем ухаживал с прицелом на что-то более серьезное, чем разовый перепихон. Молчаливое величие старых камней, ажурная колокольня над монастырской стеной, нарядные особняки, укрытые завесой плюща, как вуалью, апельсиновые деревья, переплетенные кронами, тянущиеся друг к другу стволами, и весь Рим, открывающийся сверху как на ладони, розово-сиреневый и золотой в лучах закатного солнца… и нежный, волнующий запах роз, и разных других цветов -такое никогда не стирается в памяти даже у парней, а девчонки и вовсе таяли от красоты. Таяли… и стекали прямо к нему в объятия. Да что уж скрывать: самый первый секс в жизни Луки, стремительный, жаркий и крышесносный, случился именно там, на Авентине, теплой летней ночью, в укромном уголке небольшого садика, спрятанного между церковью и чьим-то домом… А Бруно все не унимался: — Там недалеко церковь, где мы с Маленой венчались, и гуляли потом по саду, любовались Римом, мечтали… вот и завели романтическую традицию. — Ясно. «Ну и зачем мне это знать, а?» — Лука начал жалеть о своей честности. Полночи выслушивать воспоминания Центуриона про Авентин и откровения про любовь с женой, не входило в его планы, но он не мог придумать вежливый способ заткнуть собеседника… — Понимаю, Корсо, тебе не интересно… какой тебе Авентин с апельсинами, когда есть «Олимпико» и Южная трибуна… — Центурион, конечно, подначивал, в своей обычной манере, но вздохнул так, словно тупость Принца его и в самом деле огорчала. Это был шанс, и Лука его не упустил: — Твоя правда, мне весь этот романтизм до фонаря. Поздно уже, если нам ехать спозаранку, так выспаться надо как следует, и ей, и мне… — О-о… звучит интригующе, Корсо. Но ты прав, у вас там действительно поздно… да, кстати… Малена мне почему-то ни слова не сказала, что вы собираетесь в Терни. Тебе это не кажется странным? — Нет. Она же знала, что я тебе скажу… а вам, наверное, есть о чем поговорить и кроме Терни. — Ну хорошо, — Бруно усмехнулся, видя, что Лука не повелся на уловку, и был явно доволен ответом. — В таком случае бон вояж… и дорме бьян, как говорит моя французская родня. — И тебе не болеть, — сердито сказал Принц, и связь прервалась. Он еще немного подержал в руке игрушечный телефончик, покрутил его так и сяк, хмыкнул: вроде и привык уже к этой фитюльке-недорации, но все равно было странно, что с ее помощью он только что разговаривал с Америкой… Америка для Луки была чем-то вроде тридевятого королевства, куда не доехать, не доплыть, а только долететь, на Центуриона же это место действовало странно: на расстоянии он вроде бы стал хорошим, четким мужиком. Такого не за что ненавидеть и сложно презирать… наоборот, хотелось оправдать доверие, чуть ли не угодить!.. «Тьфу… вот так и становятся лакеями!.. Какая же эта дрянь прилипчивая, оказывается… пару дней пожил во дворце, поводил «мерс», потрындел в чудо-телефончик — и вроде как все забыл и простил… Ребята мои, если узнают, бойкот мне объявят, как Красному, и правильно сделают». Принцу до сих пор с трудом верилось, что высокомерный лациале, считающий всех романиста грязью и отбросами, ублюдок, утопивший в сортире «волчий» талисман, и сентиментальный болтун и романтик, по-киношному влюбленный в законную супругу — один и тот же человек… А все же это было так. «Идиотизм какой-то… Центурион, значит, тоже все позабыл?.. Самое дорогое доверил, вот теперь еще и откровенничает, черт бы его побрал, как с братом родным. Задвигает про Авентин и розы-мимозы, прогулочки и поцелуйчики, и велит Малену беречь, и вовремя спать укладывать, и не утомлять — а я, выходит, мразь последняя… только и думаю, как бы трахнуть его жену!.. Нехорошо это…» За окном раздалось протяжное требовательное мяуканье, по раме заскребли когти. Принц впустил кота, понаблюдал, как Оборванец нагло протрусил через всю комнату и с разбега запрыгнул на кровать, на «бесценное» кашемировое одеяло… потянулся, с комфортом разлегся и принялся деловито вылизываться. Лука усмехнулся, чувствуя невольное родство с серым ночным бродягой, которого хоть и считали грязнулей, нахалом и вором, а все же крепко любили и баловали. Малена так носилась с этим котом, так радовалась при каждом его появлении на кухне, так ворковала, наливая ему мисочку сливок или накладывая мясной фарш, так ласково гладила по спинке, что Принц не возражал бы оказаться на его месте хоть на пару дней… особенно когда Малена по секрету сообщила ему, что Оборванец время от времени спит и у нее в постели — «когда Бруно нет».***
» — Посмотри, как у нее маленькие ручки и ножки. — Просто чудо! Как у гномика. А какие реснички, смотри! — У нее вообще глаза невероятные… — Есть в кого. — Да-в папу. — Вообще-то я имел ввиду тебя, дорогая. — На меня она тоже похожа… нос, губы… но глаза твои. — Хорошо, убедила. Как мы ее назовем? — Лиза. — Лиза! Ты так и не передумала?.. Почему не Алессия? — При всем уважении к твоей маме… Бруно, посмотри, посмотри на нее, ну какая она Алессия? Типичная Лиза! — Ладно, сдаюсь… но отец будет в ярости. Он хотел сам дать имя внучке. — Ох, Бруно… у него столько поводов для ярости… было… и еще будет… ладно, предлагаю Соломоново решение: крестим ее как Элизабет-Алессию, но звать будем Лизой. Тем более эти имена похожи». Малена осторожно разгладила пальцами розовую распашонку, положила ее обратно в комод и закрыла ящик. Февраль девяносто первого, двадцать второго числа — именно тогда случился разговор с Бруно об именах, на следующий день после рождения дочери. Прошло больше четырех лет, но она помнила каждое слово. Помнила тепло детского тела, размякшего на ней в сладком младенческом сне, молочный запах нежнейшей кожи, светлый пушок на смешной головенке, такой огромной для новорожденной… Она сама не знала, зачем с утра пораньше решила побередить едва зажившие раны, зачем полезла в Лизин ящик, зачем стала копаться в детских вещах. Все это хранилось в Браччано, потому что Малена категорически не желала избавляться от комбинезончиков, кофточек, туфелек и платьиц, а Бруно был столь же категорически против держать «дочкино приданое» в римской квартире, где они жили постоянно. На стороне Бруно были не только его родные, но и доктор Штайнер, так что Малене пришлось уступить. Через месяц после похорон коробки с надписью «Лиза» отправились в поместье. Здесь Мамочка Рашель разобрала их, что-то спрятала на чердаке, что-то заперла в сундук, а меньшую часть, руководствуясь личными предпочтениями, переложила в комод. Всего один ящик, полный воспоминаний, печали, запахов и снов… Малена обещала мужу не открывать «склеп» слишком часто и держала свое слово, но сегодня, перед поездкой в Терни, где ее ждала встреча с чужим малышом, разрешила себе нырнуть в прошлое. Лучше бы она этого не делала. Стрелки часов показывали семь тридцать, ей давным-давно пора было закончить с умыванием, одеться и спуститься на ранний завтрак, поскольку выехать планировали ровно в восемь, а Малена все сидела на кровати, уставившись в одну точку, и вспоминала, вспоминала… …Вот Лиза сидит в кроватке, тянется к погремушке и заливается счастливым смехом каждый раз, как ей удается схватить вещицу цепкими пальчиками; вот дочка, держась за нее, пытается делать первые шаги, и Малена впервые замечает, что левая Лизина ножка как-то уж очень косолапит и плохо двигается… вот Лиза, уже в ортопедическом сапожке (врачи выявили «парез левой стопы неизвестной этиологии» (1)), бодро ковыляет, упорно взбирается по лестнице и бурно протестует, когда Мамочка Рашель пытается ей помогать… Вот они все вместе отдыхают на юге Франции, в Ницце: Бруно учит Лизу плавать, держа на руках, но малышка не хочет окунаться в соленую воду, брыкается и старается переползти на маму, а потом и вовсе начинает плакать, потому что ее укачало на волнах… Это были последние счастливые семейные каникулы, перед тем, как у дочки начались необъяснимые головные боли и обмороки. Подобные симптомы сами по себе очень неприятны, а в сочетании с хромотой — еще опаснее… Малена стерегла дочь, как львица стережет детеныша, отказывалась оставлять одну даже на сутки, хронически не доверяла няням, и, наверное, была не слишком хорошей женой для Бруно. Вытащить ее из дома в гости к друзьям, на клубную вечеринку с танцами, или в кино, или просто пройтись по магазинам, было сродни подвигу Геракла, и, конечно, такое затворничество совсем еще молодой женщины выглядело странно в глазах светских знакомых семьи Гвиччарди. Странно… и — по утверждению Белинды — неблагоразумно и неприлично, особенно на семейных торжествах и раутах, с участием деловых партнеров, депутатов парламента, чьи политические успехи подпитывались деньгами Филиппо, известных телеведущих и пронырливых модных журналистов. На подобных сборищах печальная и молчаливая «синьора Магдалена», тенью скользившая среди гостей, была излюбленным поводом для сплетен. Высшим пилотажем и в своем роде доблестью со стороны какого-нибудь глянцевого писаки было застать врасплох «молодую очаровательную супругу самого молодого из директоров «Гвиччарди SpA Roma», припереть ее к стенке и устроить незапланированное «блиц-интервью». А через некоторое время в популярном журнале появлялся очередной «эксклюзивный материал» о семейных тайнах, с броским заголовком, от которого пресс-секретарь компании хватался за голову и начинал звонить в редакцию, грозя судебными исками и требуя опровержения… Филиппо делал вид, что его не волнует желтая пресса, но наедине с сыном яростно бранился и требовал «зашить жене рот», раз девчонка никак не может усвоить, что даже из одного невзначай сказанного слова опытный писака сумеет раздуть грязную сенсацию… Бруно холодно улыбался и обещал, что «примет меры», но меры никогда не касались Малены — просто нога или рука избыточно ретивого щелкопера в «случайной уличной драке» невзначай встречалась с бейсбольной битой или велосипедной цепью… Случаи возмездия должны были храниться втайне, но Белинда умела узнавать все, что ее интересовало, и каждый раз это был повод провести с невесткой воспитательную беседу. — Видишь, мышка, на что ты толкаешь Бруно!.. Ты так погружена в заботу о Лизе, что просто не видишь ничего вокруг… зачем ты стала разговаривать с тем молодым человеком в оранжерее, зачем? — Но… он принес мне спритцер (2), заговорил о футболе, спросил, правда ли, что я болею не за «Лацио», а за «Партизан»… (3) Я… просто старалась быть вежливой, и не говорила ничего из того, что они потом напечатали… — О, дорогая! Ты ведь прекрасно понимаешь, что это не оправдание! Когда рядом нет пресс-секретаря, Бруно или меня, ты и рта не должна открывать в присутствии посторонних! А то мы так и будем читать в газетах, что «жена-славянка Бруно Гвиччарди ненавидит команду «Лацио» и футбольные увлечения своего мужа», и это накануне дерби!.. Ты хоть понимаешь, как все это воспримет синьор Краньотти (4), и как это может отразиться на его отношениях с Филиппо?.. — Прости, Белинда, я понятия не имела ни о чем таком… я об этом вовсе не думала… — Не думала! Конечно, ты, как всегда, думала о дочке, как она, бедненькая, скучает без тебя!.. Не спорю, Лизетта — ангел во плоти, и очень нуждается в мамочке, но милочка моя, я скажу тебе как врач: тебе нужно контролировать свои гормоны!.. И почаще включать голову!.. Далее Белинда неизменно читала пространную лекцию, как важно женщине, входящей в семью Гвиччарди, быть осмотрительной — а во второй части переходила к интимной жизни Бруно и Малены. Она прозрачно намекала, что супружеские обязанности не менее важны, чем заботы матери, и фригидной упрямой дурочке, не желающей рьяно исполнять их, нечего рассчитывать на длительную верность мужа… Речи Белинды дышали такой заботой и были так убедительны, что у Малены не находилось возражений. Супруг ни разу не высказал ей ни одного упрека, не пожаловался, что она никак не может поровну разделить внимание между ним и Лизой — и все же, вероятно, страдал. Малена обещала себе, что соберется, возьмет себя в руки, снова станет образцовой женой, даст Бруно все, что он хочет и чего достоин за свою нежность и заботу, вот только Лизе станет чуть-чуть получше… Вот только они, наконец, найдут того единственного врача, что сможет свести воедино противоречивые данные бесконечных анализов, и поставить, наконец, правильный диагноз, и назначить лечение, которое поможет. Чуть больше года назад появилась надежда. Во время традиционной рождественской поездки в Париж Малена пошла на выставку своего любимого современного художника; дочка сопровождала ее. Резво ковыляя по залу Музея Оранжери, она улучила момент, когда мама отвлеклась, и сейчас же решила прокатиться на попе по гладкому блестящему полу… Прежде чем Малена опомнилась и отловила непоседу, Лиза Гвиччарди успела укатиться довольно далеко, прямо под ноги какому-то импозантному месье в темно-сером костюме и шелковом галстуке, и, цепляясь за его брюки, постаралась самостоятельно подняться… хотя ортопедический сапожок скорее мешал, чем помогал. Подбежавшая мать рассыпалась в извинениях, но месье только улыбнулся и сказал, что волноваться не о чем… а потом сообщил, что он врач, и попросил разрешения задать несколько профессиональных вопросов за чашкой кофе. Малена не нашла повода отказать, тем более, что Лиза уже хотела пить, и они вместе отправились в музейное кафе. Новый знакомый по имени Соломон Кадош оказался не просто врачом, а неврологом и нейрохирургом, и (как выяснилось позднее) настоящим медицинским светилом в своей области… Консультации и плановые операции у него были расписаны на год вперед, однако для Лизы Гвиччарди он решил сделать исключение, поскольку, по его собственным словам, «его крайне заинтересовал этот случай неврологического нарушения». Неделей позже Лизе провели полное диагностическое обследование в госпитале Ротшильда; а еще через неделю месье Кадош лично позвонил Малене и пригласил ее вместе с супругом для важного разговора. Ради этой встречи Бруно, поначалу скептически отнесшийся «к еврейскому чудотворцу, способному видеть насквозь и лечить наложением рук», отменил поездку в Нью-Йорк. Беседа получилась долгой. Сперва месье Кадош мягко расспросил Малену, какие лекарства она принимала во время беременности — в частности, не было ли среди них таких-то и таких-то препаратов? — не имела ли контакта с токсичными веществами, не ездила ли в тропики, не случалось ли падений и травм… Получив отрицательные ответы и заверения об обоих супругов, что до рождения дочери они не принимали ничего серьезней леденцов от кашля и витаминных комплексов, которые подбирала мачеха Бруно, имеющая специальность врача-педиатра, месье Кадош покачал головой и уточнил, что это были за комплексы, где произведены и какие витамины точно входили в состав? Бруно заявил, что понятия не имеет, но, если это так важно, он готов прислать или даже лично привезти образец… а встревоженная Малена умоляюще спросила: — Доктор, скажите, что вы обнаружили у моей девочки?.. Ей можно помочь? — Я надеюсь, мадам, хотя это будет довольно непросто. — с этими словами врач показал им результаты анализов и многочисленные компьютерные снимки; и пояснил, что у Лизы — доброкачественная менингиома, очень редкой локализации, и пока еще не дающая выраженных «мозговых» симптомов, именно поэтому ее не удавалось обнаружить ранее. Именно опухоль, как злая ведьма, затаившаяся в глухом лесу, была причиной хромоты и неподвижной стопы, обмороков и «капризов с бессонницей», что у детей, еще не способных четко назвать свои недуги, очень часто маскируют тупую, распирающую головную боль в ночные и утренние часы… Помочь могла операция, которую, разумеется, проведет сам доктор Кадош; и если все пройдет благополучно, то через два-три месяца интенсивного лечения и примерно полгода реабилитации Лиза будет полностью здорова и сможет нормально ходить. Несмотря на все риски хирургического вмешательства, с учетом возраста и физических кондиций трехлетней пациентки, родители почти не колебались и дали согласие на операцию. Гвиччарди-старший не стал вмешиваться, только коротко поинтересовался у Бруно, не боится ли он доверять ребенка врачу-лягушатнику, да еще еврею… и его устроило короткое ответное «нет». Белинда же кричала, что Малена окончательно сошла с ума и заразила своим безумием мужа… «Операция на мозге!.. Такой маленькой девочке!.. Это же восемь-девять часов под наркозом! Да еще неизвестно, поможет ли эта процедура!.. Она так слаба в последнее время, у нее одышка, постоянно учащен пульс!.. Вы что, убить ее хотите?..» Примерно того же мнения были и остальные родственники по линии Гвиччарди и Грасси, и только родня по линии Паччи, хронически враждующая с Грасси, поддержала решение Малены и Бруно… Операция была назначена на сентябрь, а до того Лизе предстояло пройти подготовительное лечение в госпитале Бамбино Джезу, где за ним, кроме родителей, могла наблюдать и Белинда, а затем — финальное обследование уже во Франции, под личным контролем доктора Кадоша… Но поездки в Париж не случилось, как не случилось и операции, потому что в середине июля Лиза умерла от остро развившейся сердечной недостаточности, на фоне бактериального эндокардита. …На лице Малены еще не успели высохнуть слезы после похорон дочери, как Белинда, горестно качая головой, стала нашептывать ей (и заодно всем остальным родственникам), что во всем виноваты французские врачи, и те «ненужные и опасные» процедуры, которые они проводили во время обследования — вот тогда-то в организм ребенка и занесли злосчастную инфекцию, что за короткий срок разрушила сердце Лизы…***
…Дверь в спальню тихо стукнула. Малена обернулась и едва не подскочила, увидев Белинду, облаченную в шикарное матинэ из лазоревого шелка. — Доброе утро. Я напугала тебя, мышка? — синьора Гвиччарди тепло улыбнулась и подошла поближе, чтобы запечатлеть на щеке невестки приветственный поцелуй. Малена увернулась в последний момент, боясь, что если эта женщина коснется ее хотя бы пальцем, она не сможет совладать с искушением схватить ее за горло и придушить… Нетрудно было догадаться, что последует за «попыткой покушения», и скорее всего, Белинда именно этого и добивалась очередной провокацией. «Нет, ведьма. Я не дам тебе шанса…» — Доброе утро, Белинда. Ты хотела поговорить? Прости, но я очень спешу… меня ждут. Она встала, отошла от свекрови как можно дальше, скрылась за ширмой и принялась быстро одеваться. — А я тебя и не задержу… Я заглянула на секундочку, пожелать приятного путешествия. — Спасибо. -…И сказать, дорогая, что я тебя понимаю. И полностью на твоей стороне. — Что?.. В каком смысле? Белинда приблизилась к ширме вплотную и ласково провела рукой по узорчатому полотну: — Я насчет того парня-водителя. Луки Корсо. Он грубоват, но отлично сложен, и темперамент у него… бешеный. Это хорошая попытка. От него ребенок должен родиться здоровым. …Малена выскочила из дома в таком волнении и с такой поспешностью, точно за ней гналась дюжина чертей, и, не заметив Луку, стоявшего с сигаретой возле дверей, впечаталась в него с разбега: — Ааааххх… Извини! Он покачнулся, но устоял, а сигарету не выронил, просто сейчас же точным броском отправил в урну: — Доброе утро, Малена. Ничего страшного… На футболе меня и посильнее прикладывали. Она смущенно посмотрела ему в лицо и с облегчением увидела, что он улыбается. Принц тоже смотрел на Малену и думал, какая же она красивая… но выглядит расстроенной… «Может, передумала ехать со мной?..» От этой мысли у него сразу испортилось настроение, и он решил прояснить ситуацию: — Все в порядке? Насчет Терни… едем? — Да… да… поскорее! — Малена коротко кивнула и почти побежала к машине; не стала ждать, пока Лука дойдет и церемонно откроет перед ней дверцу, сама забралась на переднее сиденье и наглухо пристегнулась ремнем. Он понял, что с утра пораньше с ней приключилось что-то необычное и, похоже, не слишком приятное. Не иначе, тут не обошлось без белобрысой стервы Белинды. Принц провел в тесном общении с семейством Гвиччарди всего несколько дней, но за это время успел пообщаться с синьорой так коротко, что не питал никаких иллюзий насчет спесивой дамочки… Левая рука до сих пор побаливала после «стресс-теста», а когда Лука вспоминал взгляд Белинды, каким она смотрела на него, скрученного, как сосиска, и брошенного на колени, у него сжимался живот, как у трусливого мальчишки, пойманного полицейским на воровстве. Ему было мучительно стыдно за самого себя, но пока так и не удалось до конца справиться с тем страхом. И если у него, здоровенного тридцатидвухлетнего мужика, не боявшегося ни бога ни черта, прошедшего через огонь и воду, через тюрьму и уличные драки, холодела кровь и едва ли не поджилки тряслись всякий раз, как Белинда проходила мимо — ну точно ядовитая змея ползла — то каково же приходилось Малене?.. Она ведь с этой змеей не один год жила под одной крышей и ела за одним столом… Выспрашивать Малену об этом было неловко: все же тут семейное дело, свекровь и невестка, то да сё, а он — никто, так, наемный работник… Очередное напоминание самому себе на предмет «знай свое место» опять-таки не порадовало, но помогло переключиться на процесс управления машиной. «Мерседес», как сытый породистый конь, с места тронулся плавно, но за несколько секунд набрал нужную скорость, и дальше пошел столь же ровно, без рывков и пробуксовок… эх, мечта, а не машина. Принц с ностальгией вспомнил былое ремесло — водителя-перегонщика (и угонщика…), настолько же безбашенного, настолько удачливого, десятки раз проехавшего всю Италию из конца в конец. Какие только машины он не гонял с юга на север и с запада на восток, каких только историй с ним не случалось, но он ни разу не попался и ни разу не бросил заказ на полдороге. Ну разве что с «ламборгини» Центуриона ему капитально не повезло, хотя, положа руку на сердце, того монстра он угонял не под заказ, а из спортивного интереса… Выехав с проселочной дороги на трассу, Лука с легкой душой прибавил газу и пообещал Малене: — Мы до Терни долетим как на крыльях, за час с небольшим… — Да не обязательно так спешить, еще же рано… — тихо ответила она. Он удивленно моргнул, но по-своему истолковал ее слова: — Ааааа… ты боишься, что ли? Что быстро еду? Она покраснела и покачала головой, а Лука засмеялся и немного поддразнил ее: — Боишься, боишься… у тебя на лице написано! — Нет, просто я… — Не трусь. Машинка послушная, прямо как дрессированная, мы с ней уже подружились. Смотри, погода отличная, шоссе почти пустое, хоть сегодня и суббота. Погода и в самом деле была отличная, как по заказу: ясная и теплая, с небольшим ветерком, и вроде как не собиралась портиться. Легкие облачка, клубившиеся над озером, были совсем светлыми и дождя не предвещали. Малена немного расслабилась и попросила открыть окно. Лука открыл, впустил в салон свежий апрельский воздух, пахнущий путешествием и приключением, с наслаждением наполнил им легкие… и перестал жалеть о запрете курить. Малена тем временем включила магнитолу, настроила какую-то неизвестную радиостанцию, и чуть хрипловатый, волшебный голос Джанны Наннини запел о невозможно красивом любовнике с темными глазами, чьи губы хочется целовать… Принц усмехнулся- совпало так совпало… Когда он устроился на работу в мастерскую Сантини, тому уж девять лет, «Невозможно красивый» звучал из каждого утюга. Девчонки на дискотеке, куда они с Бето ходили на охоту в те выходные, когда не было футбола, всегда старались вытащить его танцевать, когда ди-джей ставил эту песенку, со значением стреляли глазами и прижимались тесней, всем телом показывая, что таким вот невозможно красивым, страстным и склонным к рискованной игре, они считают его, Принца… Чинция, правда, предпочитала другие песни и мужские голоса. Но Лука сейчас думал не о ней, а о Малене. Что, если бы они с ней встретились тогда, в восемьдесят шестом?.. Ей было никак не больше шестнадцати-семнадцати, совсем девчонка, и пусть она даже собиралась поступать в университет, но еще точно не успела выйти за Центуриона… и родить дочку… «Эээх, и где бы ты ее встретил, приятель?» — съехидничал внутренний голос, похожий одновременно на Бето и на Центуриона. — «Такие, как она, не ходят на танцульки в клубы Гарбателлы или Тестаччо… и не едят лазанью в «Пёстрой кошке»… и не ходят купаться в бассейн делла Розе… Ну, а если бы даже и так, встретил — о чем бы ты с ней стал говорить?.. Об осле Манфредонии, о том, что «Рома» опять продула домашний матч, и что места за воротами снова дохуя подорожали?.. Или гонялся за ней по кварталу, «чтобы отпраздновать победу» — и напугать до смерти?.. Да послала б она тебя куда подальше, Принц, вместе со всей твоей свитой, и была бы права…» Вместо того, чтобы начать мысленно спорить с этим вечным внутренним «оптимистом», Лука неожиданно сделал открытие, поразившее его настолько, что снова захотелось курить: Малена была первой женщиной в его жизни, вызвавшей желание разговаривать с нею. Не болтать о всякой сусальной ерунде, на которую так падки девчонки, не травить байки разной степени пристойности и не отвешивать сомнительные комплименты — а разговаривать по-настоящему. Так, как у них уже было в Браччано, когда она показала ему свои стихи, или вчера вечером, когда они вернулись в дом с незадавшейся прогулки — и потихоньку пробрались на пустую кухню, чтобы выпить кофе и съесть по сэндвичу. Он снова взглянул на нее — украдкой, но мог бы и не таиться, потому что Малена, отвернувшись к своему окну, смотрела в него с таким интересом, словно вдоль обочины выстроились артисты или циркачи, и, растянувшись в цепочку до самого Терни, показывали представление с удивительными трюками… Шея у нее была сливочно-белая, изящная, как у статуэтки, и теплая; Принц, не касаясь, чувствовал это тепло губами, чувствовал запах яблок и земляники от ее волос, и с трудом сдерживал желание целовать, целовать… сперва губы, потом шею, потом все ниже и ниже… «Оххх, все, стоп… Красная карточка тебе, Корсо. ” Лука стиснул руль ладонями, уставился на дорогу и, от всей души надеясь, что Малена не заметит ни испарину, выступившую у него на лбу, ни предательски покрасневших щек, ни -черт побери — приличного бугра в районе ширинки… Будь они любовниками, он уже искал бы глазами вывеску ближайшего отеля, или высматривал место потише, где припарковаться, но на деле-то их ничто не связывало, кроме клятой «работы» и месячного жалованья, пока что лишь обещанного Центурионом. …Следить за дорогой и впрямь надо было внимательно: впереди было сразу несколько петель дороги между холмами, скрывающими обзор, позади шла тяжелая фура, и хотя Лука скорость не превышал, все же следовало быть настороже. Как будто подтверждая предчувствие, прямо из-за ближайшего поворота им навстречу показалась еще одна тяжелая фура-рефрижератор — на такой как раз и работал Красный. Вспомнив о Бето, Принц заодно вспомнил и дорожные аварии с участием фур, которые редко обходились без пострадавших легковушек, смятых, как консервные банки… «Мерседес» был автомобилем прочным и надежным, но при столкновении с многотонным грузовиком и у него мало шансов уцелеть. Памятуя об этом, Принц сбросил скорость и включил поворотник, сигналя дальнобойщику о своем намерении прижаться ближе к правой обочине… и очень своевременно: ровно в тот момент, когда «мерс» начал плавно уходить вправо, из-за встречной фуры вылетел новенький «джип» и с резвостью самоубийцы понесся прямехонько на них… На принятие решения у Луки была пара секунд, а может, и меньше. Вместо того, чтобы дать по тормозам и однозначно подставиться под заднюю фуру, Принц резко крутанул руль вправо, втопил педаль газа в пол и, подняв всеми четырьмя колесами тучу желтой пыли с обочины, кое-как разминулся с придурком, вообразившим себя на ралли «Париж-Даккар»… Малена не закричала — только громко ахнула, вцепилась в края сиденья и замерла, как мертвая, пока он не выровнял машину и не встал на обочине. Бешено сигналя лихачу на джипе, едва не устроившему автокатастрофу, мимо них пронеслись обе фуры… — Блядский урод! Долбанный мудила, кретин!.. — выключив зажигание, чтобы немного постоять и перевести дыхание, Принц, не смущаясь присутствием дамы, высказал вслух все, что думал о фанате экстремальной езды… и заодно о себе самом, влюбленном идиоте, из-за своих жарких фантазий едва не угробившем Малену в первой же дальней поездке. — Еще какой урод… — дрожащим голосом подтвердила она, отстегнула ремень безопасности и поморщилась — должно быть, это приспособление причинило ей изрядную боль при резком рывке. — Лука… дай… дай сигарету… -Твой муж вроде как против курения в машине… — он уже доставал пачку, и она нетерпеливо потянулась к ней обеими руками: — Плевать. Я… мне надо успокоиться, и тебе тоже. — Ага. Прости, я… — За что? За то, что спас меня?.. — Ну… я не то что бы… — Спас. У Малены никак не получалось вытащить сигарету, Лука стал помогать, их пальцы столкнулись на глянцевой крышке… и вдруг сплелись в страстном пожатии — за секунду до того, как губы соединились в страстном поцелуе. Примечания: 1 Парез стопы — это частичная потеря стопой мышечной силы вследствие нарушения работы нервной системы. Если произошла полная потеря мышечной активности, то тогда речь идет о параличе стопы. Парез не является самостоятельной болезнью ног, он лишь один из симптомов того или иного заболевания. К числу возможных причин относятся опухоли мозга (головного и спинного), позвоночные грыжи, энцефалит и т.д. 2 Спритцер — сочетание вина (обычно немецкого Rhine) и содовой или зельцерской воды. Название происходит от немецкого слова spritzig, что означает «игристый», «пузырчатый» и «живой», что хорошо характеризует этот напиток. 3 «Партизан» — сербский профессиональный футбольный клуб, основан в Белграде в 1946 году). 4 Серджио Краньотти — миллиардер, владелец концерна «Cirio» и президент клуба «Лацио» с 1990 по 2000 год. 5 Музей Оранжери, где экспонируются работы импрессионистов и постимпрессионистов, а также проходят выставки, расположен в саду Тюильри. Располагает изысканной и элегантной зоной отдыха, объединяющей кафе и бутик с сувенирами. Это помещение, залитое солнечным светом под стеклянным куполом, находится в самом центре музея и было задумано специально, чтобы в музее было комфортно и приятно. Кафе предлагает легкие и вкусные лакомства. 6 Существуют целые группы опасных и при этом доступных и распространенных препаратов, которые могут вызвать у плода поражения ЦНС, опухоли мозга и патологии в развитии конечностей. 7 Бактериальный эндокардит — очень коварное и опасное заболевание, смертность детей от него доходит до 45%. Иногда эндокардит развивается после операций или инвазивных диагностических процедур, а также нередко является следствием врачебных ошибок. 8 Матинэ — утренняя домашняя женская одежда, пеньюар. 9 Piscina delle Rose — общественный бассейн в Риме, в районе ЭУР