Как причудливо тасуется колода! М.Булгаков
Звонок Малены за два часа до вылета стал полной неожиданностью для Бруно — он даже испугался какого-то несчастья, настолько странным был голос жены. Она заверила, что с ней все в порядке, и что синьор Гвиччарди тоже вполне здоров, и никаких катаклизмов, погодных или политических, в Риме не случилось и пока не ожидается… Малена просто хотела уточнить его планы на остаток дня после прилета. Бруно удивился еще больше, но пояснения дал: — Поскольку ты отказалась ждать меня в Браччано — и надеюсь, ты расскажешь почему — я рассчитываю на радостную встречу в аэропорту. Доедем до Рима, ну, а потом отпустим бедного Корсо на законные выходные и… хорошо проведем время, пообедаем в твоем любимом ресторане, погуляем по Трастевере, заглянем во все твои любимые лавочки, я даже готов пойти в кино на фильм по твоему выбору… ночевать же будем у нас, на виа Мармората. Такая программа тебя устраивает? Он не сомневался, что угадал правильно, что именно этого способа признаваться в любви Малена и ждет, и готов был денек-другой побыть рыцарем, вернувшимся к своей даме после похода за Граалем. Романтика всегда была важна для нее… она лишь после смерти Лизы стала отстраненной, мир для нее стал бесцветным и пустым, лишенным чудес — и Бруно готов был счесть хорошим знаком свидание, назначенное ему, пока он еще находился за океаном… Ответ Малены оказался неожиданным: — Да, конечно, мы с Лукой встретим тебя в аэропорту… Я просто побоялась делать это без предупреждения, ты ведь ненавидишь сюрпризы. «Мы с Лукой?.. Она в самом деле так сказала?.. Ох уж эта ее демократичность и короткость со слугами… отец в чем-то прав: моя Золушка так и не научилась быть королевой». Само собой, Бруно не собирался ее отчитывать. Малена всегда нравилась ему такой как есть, а после невероятно тяжелой недели в Нью-Йорке, ежевечерних приставаний Виолы и утомительного прощального банкета он и вовсе чувствовал себя сентиментальным и размякшим, как герой мелодрамы. Бруно улыбнулся, хотя она не могла его видеть, и сказал настолько нежно, насколько сумел: — Только если речь не о тебе, любимая. Я правда очень соскучился. Мысли о скорой встрече помогут мне пережить многочасовое висение в воздухе над Атлантикой… «А если не помогут, Виола справится… надо же как-то вознаградить ее за вынужденный почти-что-целибат… Выпишу ей премию, как только попаду в офис…» Он ждал, что успокоенная Малена пошлет ему поцелуй, ангела-хранителя в дорогу, и повесит трубку, но она сказала еще более странным голосом — как будто сдерживала слезы: — Я подумала… может, когда мы тебя встретим, поедем на виа Арсевиа? — Что? В квартиру твоей бабушки? — Да. — Ммммм… ладно, поедем, куда скажешь, но… зачем? — Мне… мне нужно тобой поговорить, и лучше всего это сделать там. — Боже, какая загадочность! Хорошо. — Ты точно не против? — Точно! И даже готов по дороге купить костюм Зорро… или Робин Гуда… а может быть, ковбоя? Ты ведь опять смотрела вестерны, пока я был в Штатах, да? — развеселился Бруно, гадая, во что ей хочется поиграть, и готовый пожертвовать миллиард лир клинике доктора Штайнера, потому что его терапия определенно сработала, и Малена начала оживать… лед, сковавший душу и сердце после смерти ребенка, таял с неудержимой быстротой, он чувствовал это и слышал в ее голосе. — Н-нет… — она ответила с запинкой и немного смущенно, и теперь уже сама поторопилась закончить разговор: — До встречи, мой дорогой… легкого тебе перелета и мягкой посадки! — Не тревожься. В самолете я буду спать, как сурок, но предупреждаю, что в Риме не сомкну глаз в ближайшие двое суток. Когда связь прервалась, Бруно еще с минуту смотрел на погасший дисплей телефона и улыбался своим мыслям. Малена оттаяла, в том не было никаких сомнений… и не так уж важно, что стало причиной — аккуратный прием пилюль, эмоциональная встряска после прыжка с моста или поездка в Терни, на этот дурацкий водопад. Доктор Штайнер, помнится, предупреждал его, что выход из депрессии, «разморозка чувств», может — и скорее всего будет — сопровождаться эксцентричным поведением, импульсивными покупками, внезапным изменением вкусов и прочими странностями. Это объясняло внезапную любовь Малены к автомобильному туризму и катанию на мотоцикле, хотя вообще-то она боялась больших скоростей и была той еще трусихой… Тихая скука Браччано теперь тоже была не по ней, Малене хотелось в Рим, к нарядным улицам, ярким витринам, бессонному веселью и пестрой толпе, говорящей на всех языках мира. Даже диковатый Корсо, с его внешностью гладиатора и обаянием Кинг-Конга, вполне вписывался в эту схему. «Ну что ж, примем к сведению… Если Малене становится лучше, пусть делает все, что душе угодно. Ныряет с аквалангом или покупает годовой абонемент в оперный театр, занимается танцами или изучает санскрит…а если захочет на Галапагосы, смотреть на черепах и гладить морских котиков — мы и туда поедем. Мы так давно не выезжали вместе…» В самолет он сел успокоенный, даже умиротворенный, отвернулся от Виолы, показывая всем своим видом, что не намерен разговаривать, и уткнулся в книгу… во время взлета и после, когда лайнер летел над океаном, похожим в свете закатного солнца на закипающую ртуть, Бруно в кои-то веки не вспоминал о злополучной авантюре времен учебы в Гарварде, дурацком студенческом пари, что едва не стоило ему жизни. Тогда он в одиночку поднялся в небо на легком спортивном самолете. Модель была ему малознакома, непривычна, но Бруно, как всегда, понадеялся на свою удачу и мастерство пилота — ведь он прекрасно сдал экзамены на летный сертификат, и постоянно практиковался, при первой же возможности садился за штурвал… Собственно, поводом для пари как раз и стало его желание доказать, что все модели, в сущности, одинаковые, если ты умеешь и любишь летать, то справишься и с «Бомбардиром», и с «Кристианом Игл». Позднее страховая компания пыталась доказать, что причиной аварии и поломки двигателя была как раз его неопытность, вкупе с ошибкой пилотирования… но Бруно знал, что дело в другом. Он не доверился интуиции и, когда самолет впервые серьезно повело, с риском уйти в пике, позволил себе испугаться. Парадоксальным образом, тот же страх и спас его — Бруно понял, что убивает его не самолет, не океан, не сильный боковой ветер, а паника… и сумел совладать с нервами, найти решение, прежде чем стало слишком поздно. С тех пор прошло несколько лет, все забылось, сгладилось… Даже отец, оравший, что Бруно «никогда больше не сядет за штурвал, и летать будет исключительно регулярными авиарейсами надежных компаний», потому что единственный сын и наследник крупного семейного бизнеса, не имеет права рисковать своей жизнью, да еще так глупо, ради развлечения! — признал, что экстремальный спорт приносит их семье скорее пользу, чем вред. Бруно потрясающе смотрелся на журнальных фотосессиях во время знаменитых авиашоу, и на соревнованиях пилотов-любителей, где неизменно занимал призовые места… наконец, его увлечение самолетами и отличное знание авиационной темы помогло им согласовать фактически несогласуемый вопрос — перенос существующей самолетной трассы над Лацио-2, подальше от района застройки. Так они с отцом получили один из самых крупных и выгодных госконтрактов за всю историю компании «Гвиччарди SpA Roma», что широко освещалось в прессе, а конкурентов заставило скрипеть зубами от злости и зависти… Эта сделка прикрыла серьезные прорехи в отчете по прибыли, и ни акционеры, ни журналисты так и не узнали о многомиллиардных потерях из-за неудачных вложений на Балканах. Филиппо и Бруно работали бок о бок, не покладая рук, и за несколько месяцев сумели «выровнять крен» и не дать акциям компании уйти в крутое пике, что в ситуации экономического кризиса было равносильно разорению. Филиппо Гвиччарди был прагматичный и предусмотрительный человек, всегда готовый войти в зону турбулентности; потеря бизнеса и поста президента компании не нанесла бы особого урона личному состоянию — но деловую репутацию уничтожила бы навсегда. Такой удар гордость Гвиччарди не смогла бы вынести, а уязвленная гордость, как стрела в пяте Ахиллеса, со временем подорвала бы и физическое здоровье… В этом смысле контракт с американцами, ради которого Бруно целую неделю проторчал в Нью-Йорке, вывозя на своих плечах работу целого департамента, был необходимой страховкой от новых губительных потерь, если ситуация на Балканах не стабилизируется в течение хотя бы года или двух… Закрывая глаза, чтобы немного подремать, Бруно успокоенно улыбнулся и с удовольствием подумал о возвращении домой: он сделал все, что нужно, и даже больше, чем требовалось, отлично справился, учел каждую мелочь… ему будет чем порадовать отца; и он в самом деле соскучился по Малене — не испытывая к ней бешеной страсти (как, впрочем, и ни к одной другой женщине), все же любил «как сорок тысяч братьев», и может быть, даже сильнее. Рядом с ней было тепло и безопасно, потому что не требовалось каждую секунду держать лицо и просчитывать сказанное на несколько ходов вперед. Она всегда внимательно его слушала, независимо от настроения и самочувствия — слушала, а не имитировала интерес, как иные женщины имитируют оргазм — и разговаривать они могли часами, не уставая, не наскучивая друг другу… Только смерть Лизы отдалила Малену от Бруно, словно маленькая безмолвная тень встала между ними, и пока мать терзалась тоской и укорами совести, отец не чувствовал себя вправе нарушать границу священной скорби. «Ничего… все однажды проходит, и скорбь по усопшему — тоже… Нам и правда стоит подумать о путешествии, долгом, приятном, интересном… может быть, даже кругосветном. Я помогу отцу запустить американский проект, окончательно закрою «черную дыру» с Балканами — и постараюсь устроить нам с Маленой еще один свадебный тур». Виола мягко тронула его за плечо, спросила, не хочет ли он бокал мартини или шампанского — но Бруно сделал вид, что крепко спит, и не удостоил ассистентку ответом. «Наверное, мне все-таки стоит ее уволить… Она прекрасно знает свое дело… во всех отношениях… но держать ее дальше на той же позиции вредно для нас обоих. Подпишу ей рекомендательное письмо и устрою к Фортунати, с повышением. Да, это самый хороший вариант… Мачеха, конечно, будет дуться целый месяц, ведь Виола ее протеже, но это еще один аргумент за увольнение. Наконец, я больше не хочу лгать жене… Малене наверняка давно насплетничали про мои похождения, и она, помня о нашем соглашении, просто деликатно закрывает глаза на мои «шалости»… Но черт возьми, я их больше не хочу! Мне вполне достаточно моей Золушки».***
Человек годами глубоко за пятьдесят, с длинными седыми волосами, в красной рубашке и старых потертых джинсах, вышел за ворота «Реджина Чели» и, остановившись в нескольких шагах от тюрьмы, посмотрел в небо. День выдался ясным, но не ярким, по-весеннему теплым и тихим. В воздухе пахло рекой и мокрым камнем, бензином, деревьями, подгоревшим кофе и еще чем-то невыразимо сладким и возбуждающим… должно быть, то был аромат обретенной свободы. Человек постоял вблизи тюремной ограды еще с минуту, обняв себя руками и покачиваясь, как пьяный, потом повернул направо и медленно пошел в сторону Тибра. На спине у него висел небольшой рюкзак, больше напоминавший солдатский вещмешок. Дойдя до перекрестка, он снова остановился и посмотрел по сторонам, на сей раз очень внимательно, как будто ждал встречающего — и не напрасно: почти сразу же к нему подъехал жемчужно-серый «феррари». Человек отворил переднюю дверцу и забрался внутрь. — Здравствуй, Белинда, — сказал он красивой белокурой женщине, сидевшей за рулем. — Это была долгая разлука. — Здравствуй, Чезаре. Разлука была долгой, но не думаю, что ты скучал по мне, — холодно отозвалась Белинда, но все же подставила щеку для поцелуя. — Куда тебя отвезти? Чезаре поднял густые брови — их черный цвет странно контрастировал почти полностью побелевшими волосами — и улыбнулся: — Странный вопрос. Разве ты не приготовила мне торжественную встречу в «Перголе» и не забронировала «люкс» в Гранд Отеле? — Я думала, ты для начала захочешь посетить свою берлогу в Трастевере и кладбище. — Ну вот. Ты же все знаешь лучше меня… но ужинаем мы в «Перголе». — Разумеется. Я сделала заказ столика две недели назад. — Цветы цуккини, фаготелли и ризотто с креветками и лаймом? — Обязательно. Синьор Бек хорошо помнит твои предпочтения в еде. — Чудесно… — он развалился в кресле, вытащил из кармана сигареты и, не спрашивая разрешения у спутницы, закурил. — А где Император? В очередной раз пытается разрушить Карфаген? — Что-то в этом духе, — Белинда сама вытянула сигарету из пачки Чезаре, зажгла ее и с удовольствием сделала первую затяжку. — О, как же мне не хватало этой марки!.. — Не крепкие для тебя, Немезида?.. — Нет, в самый раз… Так вот… насчет Карфагена. Филиппо день и ночь занят либо в офисе, либо на объекте, поскольку ему все-таки удалось прогнуть янки — благодаря дипломатическим талантам моего мерзкого пасынка — и они получили свой долгосрочный контракт генподрядчика. — Хммммм… Это дурная новость. Очень дурная новость. — Да, ты прав, это она и была. — Белинда включила поворотник, готовясь вырулить на мост. — Но есть хорошая. — Какая? — Пока они занимались спасением своих балканских инвестиций — собирали ошметки — и бегали за янки, то, конечно, совсем не думали о тосканских землях… им было попросту не до этого… и… Чезаре повернул голову и посмотрел на Белинду черными глазами, блестящими, как два алмаза: — Неужели ты смогла? — Не до конца. Но мне удалось через подставную фирму купить восемь участков из двенадцати, и подписать контракт с «Карчьофи» на создание агрокомплекса. И когда Гвиччарди спохватится, будет уже поздно. Ему, с его страстью к разрушению домов и выкорчевыванию деревьев, никогда не сравниться с производителем маринованных артишоков и вяленых томатов… — Прекрасно! Это гораздо больше того, на что я рассчитывал, пока сидел в камере, но… все равно недостаточно для победы. Ты сама видишь, что даже огромные финансовые потери заставили его лишь пошатнуться, но не свалиться. Да и четыре оставшихся участка все еще могут достаться ему, а ведь это наши земли, Белинда, наши!.. Мои!.. — Да, да, не нужно снова напоминать мне о том, что они значат для семьи Грасси… я бы не могла забыть, Чезаре, даже если бы захотела. Но есть и другие новости… ты же помнишь, нашим планом был не один удар, а множество ранений… последнее из которых должно заставить его истечь кровью. Мужчина одобрительно кивнул, разгладил волосы и смял окурок в пепельнице: — Ты нашла способ? — Да, идеальный… причем, там и тогда, где вовсе не ожидала. — губы Белинды дрогнули в холодной улыбке. — Боже мой, я не понимаю, не понимаю, как женщина из хорошей семьи может унизиться до полового акта с плебеем, и до такой степени зависеть от члена!.. — но не окажись этот член в ней, боюсь, мне пришлось бы еще долго подстерегать удачу. — Это был прекрасный лесбоспич, моя девочка, и феминистки тебе аплодируют — однако мои мозги несколько заржавели за решеткой, так что, будь добра, выскажись яснее… Какой еще член, и в кого он попал, почему это должно нам помочь отправить твоего пасынка на встречу с его дрянью-матушкой и уродливой доченькой? — Бруно где-то откопал приятеля времен своей бурной юности, этакого Самсона из трущобы, нанял его водителем и по совместительству охранником к женушке. — Охранником? Значит, он что-то подозревает? — Подозревает, и давно. С тех пор, как доктор Штайнер имел глупость — или подлость — выдать ему мое увлечение психотехниками, и заодно обратил внимание на некоторые особенности моих медицинских назначений… — Черт побери. Между прочим, я всегда был против твоих игр с мозгом. — И зря, ты ведь знаешь, что они работают. — Именно поэтому. Слишком опасно… и неосторожно с твоей стороны, раз Штайнер догадался, а Бруно сложил «два и два» и сделал выводы. Полет твоей невестки с моста был неплохим «черным пиаром», но с точки зрения нашей цели… — Да, да, ты прав. Это был слишком долгий и затратный путь, и теперь я даже рада, что она не утонула. Холодная ванна в Тибре избавила ее от депрессии лучше пилюль и арт-терапии, и… бедная мышка очень удачно превратилась в мартовскую кошку. Ей захотелось новых ощущений в постели и нового члена, поактивнее, чем вялый стручок моего пасынка — и надо же, такая удача, подвернулся этот Самсон… Чезаре усмехнулся: — Его что, и правда зовут Самсон? — Нет, зовут его Лука, но это не имеет значения… полагаю, что и для моей невестки мускулатура и мужские достоинства этого крепкого самца куда важнее имени. И Бруно пока ни о чем не знает, но… узнает. Конечно, вместе с журналистами, они же вцепятся в такую лакомую историю из жизни Гвиччарди, как осы в спелую дыню. — Я пока не вижу особых поводов для торжества, прости, Белинда. Бруно прикажет переломать ноги этому парню, отрезать ему член и выкинуть в Тибр… журналистам есть, чем поживиться, ты совершенно права, но в Риме все забывается очень быстро, особенно сейчас. Развод по причине супружеской измены?.. Да, красиво… но не убийственно. В чем смысл? — Смысл в том, Чезаре… — Белинда взяла еще одну сигарету, он галантно поднес ей зажигалку, — Смысл в том, что я всегда была лучшим стратегом, чем ты… чем кто-либо еще из нашей семьи… — Так-так, и?.. — Неважно, что произойдет на первом этапе. Это всего лишь спичка, брошенная на стог сена, но пожар может и не сжечь ферму. Гораздо важнее, что в нашей семье, совсем рядом с Бруно, наконец-то появился человек, ничем не связанный ни с Грасси, ни с Паччи, и не нашего круга, у которого есть мотив и возможность для убийства. — А умысел?.. — Как ты думаешь, Чезаре, усомнится ли следствие хоть на минуту в наличии подобного умысла у матерого уголовника, всего лишь как год назад вышедшего из тюрьмы? — Хм… начинаю понимать, Белинда, и думаю, что не усомнится. А на случай сомнений… будут и доказательства, верно? — Верно. — Блестяще… — Чезаре наклонился к Белинде и поцеловал ее в щеку. — Приношу свои извинения, я в самом деле недооценил тебя как стратега. Но если Бруно пойдет на жесткие меры, узнав о своих рогах, план может рухнуть. — Вот почему я намерена стать мудрой женой и заботливой мамой… и поддержать Малену в ее намерении обзавестись здоровым ребенком. Мне не совсем понятно, что у самого Бруно происходит с этим парнем — но думаю, мне под силу сделать так, чтобы Самсон не стал бесполезной жертвой оскорбленной гордости Гвиччарди. — Что ж, поддерживаю, но не переиграй сама себя… Поступки людей, захваченных страстью или ревностью, очень трудно предугадать, тебе ли не знать, дорогая… Белинда поморщилась: — Если ты будешь продолжать в том же духе, я отвезу тебя обратно в тюрьму. — Отвези, порадуй тюремное начальство… Они пять лет не знали, как от меня избавиться — таким я оказался несговорчивым, да еще докой в защите прав сидельцев и страдальцев… Ты ведь помнишь забастовку два года назад?.. — Еще бы. Мне пришлось потратиться на дополнительные часы твоему адвокату, чтобы тебя не притянули за подстрекательство к бунту. Очень умно с твоей стороны, нечего сказать… — Эх, моя дорогая, об этом я и говорю — нами куда чаще правят страсти, чем здравый рассудок… Рассудить по-умному — так и наша партизанская война с Императором полная глупость. Я уже отсидел из-за нее пять лет, а чем это все еще закончится, Бог знает. — Бог не знает, но я — знаю, — отрезала Белинда. — Это закончится смертью Филиппо Гвиччарди, жалкой, отвратительной, бессмысленной. Но так будет только в последнем акте, и не так уж важно, когда… гораздо важнее, чтобы он страдал, Чезаре. Страдал так же, как я, ты и наша бедная Глория. Как твой отец — после потери семейного достояния, чести и любимой дочери. Однажды мы с тобой решили, что отомстим, даже если удобного случая придется ждать двадцать лет… лишь ради этого я стала его женой, а ты рискнул всем… и попал в тюрьму. — Но теперь-то я на свободе, и мы начнем снова. Теперь многое для нас станет проще, но откладывать больше нельзя. Мы и так слишком долго ждали. Чезаре умолк, задумчиво посмотрел в окно, на синее небо Рима, на розовые стены домов, в золотой дымке, на траурные кроны пиний… и сказал: — Вчера мне приснилась Глория. Никогда не снилась, ни разу за двадцать лет, а тут вдруг увиделась, как наяву… наверное, хочет, чтобы я все вспомнил. Вспомнил, зачем мы все это начали… ведь прошло столько лет… порою мне кажется, что рана зажила, и я борюсь только ради справедливости. Только ради доброго имени отца, который умер сумасшедшим и опозоренным, и ради памяти обманутой сестры, наложившей на себя руки. Лицо Белинды осталось спокойным и отрешенным, но в глазах мелькнула искра — как отдаленный всполох грозы: — И ты решил рассказать мне? У меня другая история, Чезаре… Не было недели, чтобы я не видела ее в своих снах — живую, мертвую, юную и прекрасную, и в образе ужасного призрака… поэтому мои чувства всегда свежи, и я никогда не забываю, что ненавижу Гвиччарди, и Филиппо, и Бруно, и эту… Малену… и все их гнусное семя, даже собственную дочь… но ты прав, надо действовать быстрее. Мы слишком долго ждали, слишком долго ссылались на силу обстоятельств. Вот почему я пока что буду беречь как зеницу ока и мою глупую невестку, и этого ее Самсона… они должны сыграть свою роль до конца.***
Выйдя из зоны паспортного контроля в зал прилета, Бруно сразу же увидел Малену и Принца: они стояли рядом, крепко держась за руки, и выглядели… как преступники, решившие прийти с повинной, или как любовники, застигнутые врасплох. Тут не ошибся бы даже слепец или полный идиот, а Бруно Гвиччарди не был ни тем, ни другим. В груди пробежал противный холодок… Он быстро посмотрел по сторонам — не стерегут ли его журналисты?.. — но если папарацци, не оставляющие семью своими заботами, и были в аэропорту, то надежно прятались. Должно быть, ждали развития событий, выбирали ракурсы поэффектней и кадры поинтересней… прежде всего нужно было как можно скорее избавиться от общества Виолы (благо, ей приспичило, пока они проходили послеполетные формальности, и она помчалась в туалет при первой возможности). Значит, еще две-три минуты у него в запасе точно есть… Бруно стремительно подошел к жене и Корсо, проигнорировал попытку Малены обнять его и прошипел: — Вы что, с ума сошли?! Как вы могли сюда явиться вдвоем?! Показались всему Риму! Ладно Корсо — он же идиот от рождения, последние мозги в драках отшибли, но ты-то, моя дорогая!.. Вот не знал, что наглость и глупость передаются половым путем. — Бруно… — чуть не плача, пролепетала Малена, в надежде объяснить свои резоны, но вмешался Лука: — Полегче, Центурион. Не хочешь скандала — так и не устраивай его здесь, на людях… Тебя же спрашивали перед вылетом, надо ли встречать, и ты знал, что мы приедем вместе. Бруно гневно хмыкнул, но признал правоту Принца; Малена в самом деле спрашивала дозволения, намекая, что может подождать его дома, а он сам настоял на «радостной встрече»… предпочел не заметить ни странного тона жены, ни оговорки насчет «мы с Лукой». «Черт их возьми… все же было шито белыми нитками!.. Женщины, женщины, предательство вам имя!.. Но… Малена и Корсо?! Я и предположить не мог!» — Может, мы пока пойдем выпить кофе? — неуверенно предложила Малена и посмотрела при этом не на Бруно, а на Луку… и когда Корсо улыбнулся ей, Бруно захотелось схватить обоих за плечи и столкнуть лбами, чтобы искры из глаз посыпались. Он с большим трудом сдержался и прошипел еще злее: — Какой еще кофе, Магдалена?! Приди в себя… отправляйтесь в машину и ждите меня там! Вы… вы… у меня просто слов нет! — Окей, Центурион, мы поняли; ну, а когда подберешь те самые слова, то говори их мне! — снова вступил Принц, и на его спокойном лице читалась решимость гладиатора — биться до последней капли крови, но выиграть свой деревянный меч… (1) Бруно усилием воли отогнал эту неуместную ассоциацию и отмахнулся, давая понять, что сам разберется со своим образом действий… после чего натянул на лицо улыбку и, склонившись к Малене, поцеловал ее в щеку: — Иди, дорогая. У нас еще будет время все обсудить… даже за чашечкой кофе, если ты настаиваешь. — Спасибо, — искренне сказала она и пожала ему руку; он ответил на пожатие, хотя в груди продолжала бродить холодная злость, и расстроенное лицо жены, ее взгляд, полный слез, подтверждающие, что она тоже страдает, были целебным бальзамом для раненого самолюбия. Если за ними и в самом деле кто-то наблюдает в ожидании публичной сцены ревности, то будет жестоко разочарован.***
В Рим они возвращались молча. Лука вел машину, Малена замерла рядом с ним на переднем сиденье, а Бруно, расположившись сзади, изучал свой ежедневник и на ходу перекраивал недельное расписание… Когда он составлял его в Нью-Йорке, то забыл вписать в планнинг: «измена жены и разбирательство с последствиями». Конечно, все, что он писал и намечал прямо сейчас, было полной ерундой, судорожной попыткой отвлечься от главного — но это был проверенный способ для поиска неочевидного решения. Отложить проблему, оставить ее в покое, заняться смежными вопросами, порешать неважные задачи, до которых не доходили руки, и полностью довериться подсознанию… чтобы в нужный момент вернуться и достать нужную подсказку, как кролика из шляпы. Бруно точно знал, что его отстраненное молчание и видимая погруженность в какие-то дела нервируют Малену, и позволил своему внутреннему садисту потешиться всласть… он считал, что имеет на это право, раз она сочла возможным назначить его на роль водевильного супруга-рогоносца. Пусть Малена поволнуется, попереживает, а вместе с ней поволнуется и Корсо — нервы у него были бычьи, но Центурион чувствовал, как они напряжены. «Что ж, друг мой Принц, ты прав: тебе есть чего бояться… а если ты вдруг забыл, то я сумею напомнить». — Едем на виа Арсевиа? — уточнил Лука, обращаясь в большей степени к Малене; она хотела ответить, но Бруно опередил ее: — Да, конечно, если Малена решила, что ей там уютнее… оставим ее готовить ужин, а сами покатаемся. — Только ты и я? — Да. — А, вот оно как… в Остию поедем? — Молодец, Корсо. Понял с полуслова, — улыбнулся Центурион, и записал Принцу очко: слава Богу, он не стал нарочно прикидываться тупым. — Именно так. Но если у тебя другое место есть на примете, я… — Нет, будь по-твоему… Остия так Остия. — Господи Боже, о чем это вы?!.. — воскликнула Малена, испуганно оглянувшись на Бруно, и схватила Луку за плечо. — Куда вы хотите поехать без меня?.. Вы ведь не собираетесь драться?.. — Нет! — в один голос заявили Центурион и Принц, но их неожиданная синхронность и солидарность убедила Малену в правоте ее подозрений. — Лука! Бруно! Вы что, с ума сошли?.. Мы же… цивилизованные люди, и так нечестно! Давайте просто спокойно поговорим! — Милая, мы именно это и собираемся сделать — спокойно поговорить… — сказал Принц. — Но просто тебе нас лучше не слушать. — Да, — поддержал Центурион своего вечного соперника, так недолго пробывшего в роли подчиненного. — Это будет неприятный разговор… но он необходим, Малена. Мы обязательно пообщаемся все вместе, все обсудим, и все решим… но для начала нам с Принцем нужно поговорить наедине. Sine qua none. (2)