Волк на холме

Иль герцог, или я — другого нет исхода: Брак и неволя с ним — или со мной свобода! В.Гюго, «Эрнани»

      Шестью годами ранее. Май 1989 года, Рим-Париж       — Какие новости, кэп? Нам разрешили взлет?       — Да, синьор Бруно. Через пятнадцать минут будем уже в воздухе.       — Хорошо. — Бруно возвратился в салон и сел в кресло напротив Малены. Видя, что она по-прежнему бледна как мел, он взял ее руку в свои ладони и сжал, согревая:       — Не бойся. Кавальери прекрасный пилот, и самолет вполне надежный. Отец несколько раз в году летает на нем за океан, а расстояние до Парижа — сущая ерунда.       — Я не боюсь, — соврала Малена и заставила себя улыбнуться. Глядеть букой и портить Бруно настроение в ответ на его романтический и галантный жест было бы настоящим хамством. — Просто… я никогда раньше не поднималась на борт частного самолета, и мне с непривычки немного не по себе.       — Ах, вот оно что, — Гвиччарди покачал головой с преувеличенной серьезностью. — В таком случае мой долг помочь тебе освоиться. Но прежде всего скажи, мне интересно: твои ожидания оправдались?       — Нет, потому что я ничего подобного не видела даже в кино, — откровенно призналась она. — Я и представить не могла, что бывают такие самолеты…       — Ты не так уж неправа, — заметил Бруно — Это воздушное судно единственное в своем роде. Его создавали по личному заказу отца, по индивидуальным чертежам, и собирали в Германии. Отец дорожит им больше, чем Ватикан — фресками Микеланджело.       — Я не удивляюсь…       Малена осторожно провела рукой по кремовому кожаному подлокотнику кресла и покосилась на столик из красного дерева, где были приготовлены для завтрака хрустальные бокалы, серебряные столовые приборы и тонкие фарфоровые тарелки.       Ее мать — русская француженка — происходила из семьи дворян-эмигрантов, покинувших Россию в страшные годы революции; отец, итальянец по месту рождения и воспитанию, но стопроцентный серб по крови, был еще и коммунистом по мировоззрению. Аристократическая утонченность матери привила Малене хороший вкус и умение ценить красоту во всех проявлениях, а непоказной демократизм, жизнестойкость и трудолюбие отца приучил ее никогда не завидовать богатым — но и не считать богатство чем-то сакральным, что дается лишь избранным.       Малена привыкла смотреть на мир больших денег отстраненно, словно через стекло в океанариуме, за которым в голубоватой мгле проплывали тени морских хищников; но после встречи с Бруно она, словно по мановению волшебной палочки, сама оказалась за этим стеклом.       Ощущение было странным и тревожным… Дверь частного самолета, закрывшаяся за спиной, впустила ее в новую реальность, совсем не похожую на детские фантазии о принцах и принцессах.       Золотоволосый и синеглазый Бруно Гвиччарди, сидевший рядом, напоминал ангела, наставляющего испуганную душу на пути в Рай.       — Знаешь, я еще ребенком мечтал путешествовать, не покидая собственной спальни. И для меня стало большим открытием, что взрослые, оказывается, уже обо всем позаботились… Мне едва исполнилось пять, когда отец впервые взял меня с собой в воздушное путешествие.       — Правда? И как тебе понравился твой первый полет? — когда Бруно заговорил о своем детстве, у Малены неожиданно потеплело в груди, и она улыбнулась.       — Это было незабываемо! Я воображал себя Нильсом, полетевшим в путешествие с дикими гусями! Больше всего меня поразило, что с огромной высоты, оказывается, можно увидеть крестьянские дома, виноградники и рыбацкие лодки на море, и облака, проплывавшие внизу — сплошная снеговая равнина… — в голосе Бруно мелькнул оттенок ностальгии по счастливой поре детства: — Помню, я захотел выбраться из самолета, чтобы попрыгать на этих белых перинах!       Малена засмеялась:       — И ты попросил пилота открыть тебе дверь?       — Ты угадала. Я был страшно разочарован, когда отец мне стал подробно объяснять, почему это невозможно, как глупа моя просьба, и пообещал, что если я не усядусь спокойно на свое место, то он сам выбросит меня за борт… Еще он красочно расписал, как я буду долго-долго падать вниз и расшибусь, так что от меня и мокрого места не останется…       Неожиданный финал рассказа не способствовал обоюдной веселости. Малена опустила глаза и робко заметила:       — Я мало знаю твоего отца… но, кажется, он весьма суровый человек.       — М-да, отец всегда умеет вернуть с небес на землю… — ностальгия Бруно обернулась тенью детского страдания, омрачившей его красивое лицо. Желая прийти к нему на помощь и вывести из тучи грустных воспоминаний, Малена спросила:       — Куда же вы тогда летели? На юг Франции или в Париж, как мы сейчас?       — Нет, на Сицилию. Одно время отец вел дела в Палермо, и постоянно летал туда. Сейчас он гораздо чаще бывает в Штатах. А я — в Африке.       Малена вздрогнула:       — В Африке?.. Где именно?       Бруно как будто не заметил ее волнения и буднично пояснил:       — В основном в ЮАР, там наша компания постоянно ведет дела с ключевыми клиентами. Бывают и другие страны. Месяц назад я был в Кении, а скоро полечу в Анголу…       — Ты хочешь сказать, что ездил в Африку в разгар войны? — голос Малены сел, она кашлянула, чтобы вернуть ему хоть немного звонкости.       — Да, это так, — подтвердил он. — Я и сейчас там регулярно бываю… Война не отменяет дел, наоборот, они становятся более срочными.       — И… твой отец… спокойно отпускает тебя? — она посмотрела на собеседника испуганно и в то же время с неприкрытым восхищением: — Это же очень опасно!       — Не опаснее, чем многое другое, — спокойно улыбнулся он. — Гражданские самолеты не сбивают… как правило. В любом случае умереть человек может только один раз, и никто не знает, когда. Так что я не боюсь.       Отец Малены рассуждал так же. Нечто похожее она совсем недавно слышала и от бабушки:       «Э, все равно помрем когда-нибудь, сегодня ли, завтра — про то один Господь ведает, да Пресвятая Дева Мария… Пока боишься да бережешься, жизнь мимо пройдет…»       А мама… мама просто любила отца, и жила взахлеб, словно боялась не успеть, ей вечно не сиделось на месте, и оба — и отец и мать — верили в свое везение, пока не сели в тот проклятый самолет, после отпуска в Испании…       Слезы навернулись на глаза. Малена не сдержала тяжелого вздоха.       — Прости… — Бруно наклонился к ней и мягко дотронулся до плеча: — Я сглупил, что заговорил на эту тему. Жестоко было с моей стороны напоминать…       — Ну что ты, Бруно… Это я веду себя глупо, не обращай внимания, — от его заботы Малена окончательно смутилась и, повинуясь безотчетному порыву, поймала рукой его ладонь:       — Когда самолет, где летели папа и мама, исчез, мы… мы не могли поверить. Сидели и ждали, что вот-вот нам сообщат… самое плохое. Бабушка все время молилась, говорила, что нужно уповать на Бога, а я не могла ни плакать, ни молиться. Просто бросалась к каждому телефонному звонку, но скоро стала бояться их… боялась включать телевизор, проверять почтовый ящик…       — Это действительно трудно выдержать, — он снова взял ее руки в свои. — Ты очень храбрая, Малена. И сильная. Но сейчас все по-другому.       Она умолкла и отвернулась, но не отняла рук.       — Прости, я совсем не к месту начала тебе исповедоваться…       Он возразил:       — Разве мы не друзья с тобой? Я думал, ты доверяешь мне.       — Доверяю… конечно, доверяю, — Малена покраснела от стыда за свою невольную бестактность. — Ты не представляешь, как я тебе благодарна!.. Просто… я себя чувствую как в кино… Внутри очень дурного фильма, где все герои ведут себя глупо, и каждый следующий поступок еще глупее предыдущего…       Момент был опасным, но и слишком удобным, чтобы его упускать. Бруно больше не стал говорить утешительных банальностей. Он обнял Малену, притянул к себе, устроил ее голову на своем плече.       — Прошу тебя, не надо плакать.       — Не буду… постараюсь, — она приникла к нему, как к старшему брату, сглотнула слезы и вытерла глаза.       — Я обещаю, что все будет хорошо.       Огромная машина плавно качнулась и тронулась с места. Бруно бросил взгляд в иллюминатор.       — Вот мы и поехали. Сейчас будем взлетать! Давай, пристегни ремни. Погода не очень хорошая, нас может немного поболтать… Зато в Париже светит солнце. На улицах продают фиалки и тюльпаны. ***       — …Фиалки и тюльпаны… — прошептал Бруно и, словно очнувшись от наркоза, открыл глаза.       Машина не двигалась. Он сидел на переднем пассажирском сиденье, склонившись вперед, повиснув на ремне безопасности, как тяжелораненый. Принц, по-прежнему занимавший место водителя, держал руки на руле и мрачно смотрел на него.       — Что уставился, Корсо? Я просто немного задремал… устал после перелета.       Лука молча кивнул, поинтересовался:       — Куда дальше, Центурион?       — А где мы?       — Ты в окно-то посмотри — море видишь? В Остии.       Бруно потер лоб, прогоняя остатки тяжелой дремоты, выглянул в окно и узрел пустынный пляж, в отдалении от основной курортной зоны, стройплощадку, обнесенную забором, и несколько подозрительных построек на берегу…       — Почему ты здесь остановился? Что ты задумал? — он сам удивился тому, как тревожно забилось сердце, и тело инстинктивно напряглось в готовности отразить атаку.       — Да уж не убивать тебя, — усмехнулся Лука и пояснил: — Ты задрых без задних ног, когда я еще из центра выехать не успел, спал всю дорогу, и здесь не спешил проснуться. Ну… я решил припарковаться в тихом месте и подождать. Что с тебя толку-то, с сонного?       — Благодарю, прямо-таки материнская забота! — язвительно сказал Бруно, отстегнулся, открыл окно, а потом и дверцу машины. В лицо ударил соленый ветер, почему-то с запахом рыбы и солярки, с мелкими каплями холодного весеннего дождя:       — Господи, да что это за мерзкое место?.. Сразу видно романисту — в розыске помоек и трущоб не знаете себе равных!       — Сразу видно лациале — никогда не помните мест, где вам уже разок надавали по роже, — не остался в долгу Лука. — Давай, пошли на воздух!       — Пошли! И не смей на меня орать, Корсо! Ты уж и так заварил кашу — не расхлебать, чертов кретин!       Они с двух сторон вылезли из машины, прошли вперед и остановились метрах в десяти от «мерседеса». Слева от них тянулся неприглядный забор вокруг стройки, справа и слева — уродливые сезонные домики, «комнаты с видом на море», запертые, никем не обитаемые: должно быть, очередной дешевый полуотель-полукэмпинг прогорел, и готовится к продаже или к сносу… чуть поодаль плескалось море, и в этом месте оно никак не улучшало пейзажа.       — Эх… надо было хоть пива купить, — пробормотал Принц, неожиданно ощутивший, что воспоминания времен активного трибунного движа, когда и недели не проходило без стычки с лациале, миланезе или наполи, ему вовсе не в радость. Но все-таки этот неуютный и малопосещаемый уголок Остии лучше всего подходил для предстоящей беседы один на один. Здесь им точно никто не помешает, ни зеваки, ни полиция, как бы ни встали звезды.       — Пиво есть, — неожиданно отозвался Бруно. — В баре. Это же, черт возьми, «мерседес», а не поганое корыто с гвоздями, вроде тех, к которым ты привык в своих трущобах.       Лука спокойно перенес этот наскок, счел его девчачьим, и поинтересовался:       — И давно ты начал употреблять «плебейские напитки»? — он хорошо помнил, что именно так Центурион называл пиво, да и вообще любил слово «плебейский».       — Еще не начинал, но моя жена не выносит крепкий алкоголь, и я всегда старался припасти для нее какой-нибудь лагер или сидр. Да… если бы я раньше пересмотрел свои питейные привычки, Малена, может, и не стала бы подыскивать себе веселого собутыльника, не отличающего мерло от мускателя, но знающего, как в два счета уложить даму на спину …       — Она и не подыскивала. — Принц решил, что Центуриону позволительно нести что угодно, и называть его любыми словами — повод-то есть, что уж там — но оскорблять и высмеивать Малену он не даст:       — Все было не так, как ты думаешь…       — Как я думаю?! Корсо, тебе-то откуда знать, как я думаю, ты ведь, как показали события прошедшей недели, вообще думать не способен! Во всяком случае, не головой…       — Не о том речь. Будь ты мужиком, выслушай. Ну, или давай сразу к делу, чего тянуть кота за яйца. — и Лука сделал шаг в сторону, чтобы занять оборонительную позицию и не позволить Бруно нанести шокирующий удар в лицо или в солнечное сплетение — он помнил, что тот мастер на такие шутки, хотя прошло много лет с их последнего боя.       Центурион, однако, вызова не принял: остался стоять, где стоял, скрестил на груди руки и засмеялся с подвыванием — Принцу никогда еще не доводилось слышать настолько странный звук:       — Какое же ты все-таки животное, Корсо, хоть тебя и зовут Принцем! «Стимул — реакция», да? Больше ты ничего не знаешь и не хочешь знать, кроме условных и безусловных рефлексов… Малена — чаровница, я не спорю, из-за нее и не такие как ты с ума сворачивали… и она не моя вещь, свободна делать, что хочет, в общем-то… Но, блядь, почему с тобой?!       Принца неожиданно больно — как ножом по горлу — задел сомнительный комплимент прелестям Малены, отпущенный со знанием дела, и он спросил себя — кто были эти ухажеры, «не такие, как он»?.. И, самое главное, когда?.. Он проглотил горькую пилюлю и мрачно усмехнулся:       — Ну прости, что не вписался в твои высокие стандарты, а ей понравился.       — Ты… ты на что намекаешь?       — Я?       — Ты! Что ты хочешь сказать этими стандартами?!       — Да… ровно то, что сказал, ты чего, Центурион?..       — Я не потерплю таких намеков ни от кого! А от тебя… тем более!.. Ты не Спартак, а я не Красс, у нас все по-другому, ясно?       Нервный тон Бруно странно сочетался с его замедленными жестами и смертельно бледным лицом, а смысл речей сделался так тёмен, что Лука всерьез начал беспокоиться, не повредился ли в уме его заядлый друг. Он-то рассчитывал на обычную честную драку, родной и привычный способ решения сугубо мужских споров, но разговор сходу свернул на неезженную колею… и завяз.       Бруно было больно, и он кричал об этом на весь пляж. Принц плохо умел говорить о чувствах и редко — правильней сказать, никогда — не жаловался вслух на сердечную боль; Центурион же без предупреждения затеял натуральный душевный стриптиз… и это было куда хуже прямых угроз и размахивания кулаками.       «Наверное, он не совсем в себе после самолета: встал рано, летел долго, не выспался толком, а тут еще мы с Маленой… этакий подарочек… есть от чего потечь мозгами».       Лука сделал еще одну попытку вернуть беседу в понятное земное русло:       — Давай закроем машину и пройдемся по берегу… раз ты не собираешься меня убивать прямо сейчас. А пиво тебе все-таки не помешает. Поверь.       Бруно неожиданно легко согласился:       — Хорошо. — и, хотя Принц на всякий случай наблюдал за ним, не делал никаких резких движений, спокойно ждал, пока его соперник выполнит все, что нужно… и они отправятся на прогулку по берегу, как старые закадычные друзья. ***       Здравый смысл неуверенно нашептывал Малене, что лучше бы воздержаться от чересчур быстрых шагов, повременить с признаниями мужу, и позволить себе и Луке побыть беспечными любовниками. Но после второй совместной ночи, проведенной в ее прежнем жилище на виа Арсевиа, обоим стало понятно, что разговора Бруно в самое ближайшее время не избежать…       Они не могли расстаться; даже мысль о разлуке, пусть и недолгой, повергала обоих в безмерное отчаяние и причиняла почти физическую боль. Они чувствовали себя не любовниками, а мужем и женой, встретившимися после долгой несправедливой разлуки, родными душами, что долго, бесконечно долго скитались между мирами в поисках друг друга — и наконец-то соединились… Они хотели быть вместе, рядом, на всю оставшуюся жизнь, желательно долгую и счастливую, но не закрывали глаза на препятствия, которые предстояло преодолеть.       Прежде чем выйти замуж за Луку, Малене предстояло развестись с Бруно… помимо длительных и неприятных хлопот, связанных с юридической процедурой, недовольства родни, осуждения друзей, существовало и нечто куда более сложное, болезненное: сам Бруно. Надежный друг, заботливый отец, нежный муж — и просто замечательный человек, за все время знакомства не сделавшей ей ничего плохого… как же сказать, что она от него уходит, рискуя нанести удар в самое сердце?..       В красках представляя этот момент, Малена начинала рыдать, и Луке далеко не сразу удавалось ее утешить в своих объятиях. Тем более, что и у него на душе становилось паршиво, когда он вспоминал собственные переживания после измены Чинции… но с другой стороны, эта измена его не убила, хотя и довела до грани.       Теперь Принц понимал, почему отец Джованни так горячо убеждал довериться Господу, не искать смерти, не терять надежду — ведь Господь желает своим детям только добра, и если забирает что-то, то лишь потому, что приготовил нечто гораздо лучшее, особенное… и за испытаниями, если пройти их достойно и до самого конца, непременно ожидает награда. Принц встретил Малену, и, утонув в потоке взаимной любви, чувствовал, как свет проходит через обновленное сердце, и верил, что теперь, только теперь, начинается новая жизнь, в которой он по-настоящему принят и прощен Богом за совершенное случайное убийство. Так почему же для Бруно должно быть иначе? Пройдя свое испытание, он наверняка получит и свою награду… по крайней мере, Лука надеялся, что так и случится.       Обдумав и обсудив все произошедшее, Принц и Малена пообещали друг другу держаться вместе и быть заодно — что бы ни случилось, и разработали план действий. План казался безупречным, но разбился вдребезги о реальность после прилета Бруно. Центурион не мог контролировать все, что происходит в жизни, но обладал удивительным умением переворачивать ситуацию, и даже плачевные события обращать к своей пользе.       …Теперь Лука и Бруно уехали вместе, чтобы разобраться один на один — Малене оставалось только дивиться, насколько легко они пришли к согласию, решив исключить ее из разговора. И в один голос врали, что не собираются даже пальцем друг друга трогать, хотя запах крови уловил бы даже самый нечуткий нос. Они уехали, не сказав, когда вернуться, и все, что Малена могла делать — это постоянно выглядывать в окно или метаться по комнате от стены к стене, и со смесью надежды и страха смотреть на телефон…       На автоответчике было несколько сообщений от Белинды, одно от Гвиччарди-старшего, но они были пустыми, касающимися только одного вопроса — приема в «Палладиуме», куда Бруно и Малена должны были обязательно прийти через три дня, конечно же, вместе и, нежно держась за руки, улыбаться и под камеры репортеров демонстрировать полное семейное согласие… Белинда хотела обсудить дресс-код и дегустацию банкетного меню, Филиппо интересовался, когда Бруно наиграется в студенческую любовь и соизволит показаться в офисе.       Не похоже было, что им уже стало известно о приключениях невестки, значит, позавчера соглядатаи Маринетти потеряли след… или все-таки поверили, что Малена по какой-то будничной причине решила дожидаться мужа не в апартаментах на виа Мармората, а в своей старой квартире недалеко от Тибуртина.       О том, что будет с ней и Принцем, когда все откроется — то есть совсем скоро — Малена прямо сейчас старалась не думать. Она прекрасно понимала, что оскорбление фамилии Гвиччарди может дорого обойтись им обоим, и что спесь ее свекра, Филиппо, примерно равна его могуществу и беспощадности к любому, кто посмел перейти ему дорогу. Бруно может сколько угодно убеждать отца, что отношения с женой — его личное дело, рассказывать о супружеском соглашении, которое Малена намеревалась честно исполнить — Филиппо едва ли проявит себя таким же философом, едва ли оставит безнаказанным «преступное легкомыслие».       Со стены строго смотрела старинная икона, привезенная бабушкой из Сербии; самое время было помолиться, попросить Деву Марию о заступничестве, но после смерти дочки Малена больше не чувствовала в себе глубокой веры… И в то же время боялась, что молитва «не дойдет» или сделает хуже Луке. Кто знает, на чьей стороне сегодня Бог?       Что же делать, кого попросить о помощи?..       Оставался лишь один вариант, и Малена невольно покраснела, думая о нем… Массимо Гвиччарди, младший брат Филиппо, дядя Бруно. Он всегда был им другом, знал, что у них происходит, и, когда становилось совсем неладно, умел дать разумный совет. Поговорить с ним первой было тем более важно, что Малена понятия не имела, куда все-таки поехали Принц и Бруно, и чем в итоге завершится их встреча по закону чести.       Массимо сейчас был в Нью-Йорке — открывал очередную выставку современного искусства, возможно, они даже на днях встречались с Бруно. Время и расстояние никогда не были для него проблемой.       Малена посмотрела на часы: три пополудни, значит, Нью-Йорке девять утра, и Массимо или еще в постели, или встал недавно и еще не успел покинуть свою «студию» на Манхэттене: когда он купил ее несколько лет назад, Филиппо отчаянно ругал его за бесполезное вложение, но покупка себя оправдала. Массимо стал жить в Штатах по три-четыре месяца в году, и его артистические проекты на Бродвее пошли в гору…       Дрожащей рукой она сняла трубку, набрала длинный номер и, волнуясь все больше, слушала гудки…       — Hallo? — это был голос Массимо, а слышимость такая, словно он находился в соседней комнате.       — Привет, Макс… — она помнила, что он предпочитает именоваться на американский манер, и эта причуда страшно раздражает Филиппо и Белинду. — Это Малена… прости, что беспокою в такую рань… но мне и правда нужен твой совет.       — О, привет, Мелли. Я очень рад тебя слышать. Что случилось?       Прямой вопрос требовал прямого ответа, и Малена решила не играть в ритуальные игры, сказать как есть:       — Мы с Бруно расходимся.       — Вот как… — голос Массимо утратил утреннюю беспечность. — Насовсем… или временно?       — Не знаю… но думаю, что насовсем.       — Что он натворил? Если это из-за…       — Нет, нет… Он ни в чем не виноват, причина только во мне.       — В тебе… и в ком-то еще? — он всегда умел слушать, и Малена облегченно вздохнула — ей оставалось только согласиться, и самое трудное будет сказано.       — Да…       — Я так и понял. Но это же не Белинда, надеюсь?!       — Что?! Нет, конечно же, нет! Как тебе такое в голову взбрело?..       — Прости, не хотел обидеть…но ты ведь знаешь, что я о ней думаю.       — Еще как знаю… и я всегда настороже, не волнуйся.       Она спросила себя, рассказал ли ему Бруно о происшествии на Понте Реджина, и о его причинах и последствиях? Нет, кажется, Массимо ничего не знал. Живя в США, он не получал римских газет и не смотрел итальянские новостные программы, так что семейные известия доходили до него с опозданием — или не доходили вовсе.       — Ты мне скажешь, как его зовут, или это тайна?       — Его зовут Лука Корсо.       — Что-что? Лука Корсо? — Массимо присвистнул, и Малена с удивлением поняла, что собеседник откуда-то знает ее Принца.       — Ты о нем слышал раньше? Наверное, да… они ведь старые знакомые с Бруно.       — Знакомые… но, мягко говоря, друзьями они никогда не были, Мелли. Я не знаю, как все это произошло, но лучше ты узнаешь от меня некоторые вещи.       — Я знаю, что у них была вражда… — у Малены забилось сердце при воспоминании о рассказе Луки сегодня ночью. — Но потом… они вроде бы помирились… а теперь — из-за меня — снова станут врагами. По крайней мере, Бруно ведет себя именно так, и Лука ему не уступает. Оставили меня одну и поехали куда-то в Остию, «поговорить».       — Хотят подраться.       — Да… Я потому и звоню тебе, от жуткого страха… я не знаю, что делать.       — Зато я знаю. Успокойся, прежде всего. Мужчины дерутся, это нормально.       — Массимо, но ведь они могут…       — Что? Надавать друг другу пинков и наставить фингалов? Будь уверена, и надают, и наставят… А как ты хотела, прекрасная дама?.. — но после они поговорят, и, думаю, до чего-то договорятся. Если тебе и стоит тревожиться, то не из-за Луки с Бруно… а из-за моего брата…       — Ох… ты прав, но об этом я пока и думать не могу. — от напряжения у Малены взмокла ладонь.       Массимо замолк на несколько секунд, а потом буднично проговорил:       — Надо мне возвращаться в Рим. У вас становится так интересно, что без меня не обойтись. ***       Центурион все-таки застал его врасплох — налетел сбоку, когда Принц совсем этого не ждал, попытался засветить в печень, и увернуться удалось чудом…       — Ах ты сукин сын!       Весомый повод для драки был, но драку ничто не предвещало, пока они пили пиво и бродили взад-вперед по пустынному пляжу, общались напряженно, но в целом спокойно, как будто два бригадира, романиста и лациале, договаривались о боевой встрече после дерби… Собственно, в прошлом так и происходило несколько раз, они встречались именно здесь, в Остии, и здесь же назначали дуэли — Бруно называл эти встречи по-спортивному, «спаррингами», а Лука поединками.       Прошлое сделало свое дело: Центурион, должно быть, вспомнил свой последний проигрыш, и вместе с разговорами о жене, что больше не хотела быть его женой, потому что собиралась стать женой Принца, это оказалось чрезмерным испытанием для его перетянутых нервов. Вот и набросился с кулаками, едва уловил подходящий момент, и Луке ничего не оставалось, как принять бой.       Наверное, следовало сыграть в поддавки, позволить Центуриону поколотить себя, и просто блокировать удары, не отвечая на них — но не таков был Принц, чтобы изображать боксерскую грушу… да и противник нападал все злее, все отчаянней.       Лука из вежливости повременил с минуту (как ни крути, он все-таки был несколько виноват, раз внаглую увел у человека жену), но град ударов — убийственная серия из апперкотов и хуков, один из которых метился в горло — избавил его от сомнений. Он вышел из обороны и начал отвечать, и тогда Бруно, кроме рук, стал действовать еще и ногами, вовлекая противника уже не в бокс, а в настоящую драку, в бой без правил.       — Уймись ты, идиот! — сказал Принц, отшвырнув его от себя в первый раз. — Тебе не светит в ближнем бою, я тяжелее и сильнее раза в полтора…       — Зато у тебя мозгов нет… — Центурион опять вцепился в него и сделал было подсечку, но повалить противника ему не удалось — Принц снова отправил его на мокрый песок и усмехнулся:       — Хватит, чтобы тебя вздуть хорошенько… — надеясь, что теперь-то бою конец, и даже наклонился к нему, протягивая руку, чтобы помочь встать… Но тут Бруно сделал совершенно непростительную, по-бабски подлую вещь: швырнул горсть мокрого песка ему в лицо.       Принц не успел уклониться и взвыл от боли, резанувшей глаза. Без воды их было толком не прочистить, если тереть — станет только хуже… А Центурион набросился на него снова, и тут уж обозленный и ослепленный не только песком, но и яростью, Лука отоварил его по полной: ударил головой в нос.       Бруно захрипел, схватился за нос, кровь хлынула и мгновенно запачкала пальцы и рубашку…       «Блядь, вот теперь у него есть повод заявить в полицию о нападении… и о побоях… и меня посадят в третий раз…» — эта запоздалая мысль едва не повергла Луку в панику, но Центурион неожиданно успокоился, расслабился и даже начал улыбаться. Хотел присесть прямо на землю, но Принц решил, что это плохая идея, подхватил, дотащил до пляжной скамейки и только здесь позволил сесть.       Сам он не сел — остановился рядом, стараясь слезящимися глазами держать Бруно в поле зрения, и ждал развития события.       — Черт возьми, Корсо… — мечтательно сказал Гвиччарди, прикладывая к носу платок. — Как же ты отлично дерешься, проклятый Кинг-Конг! Какой у тебя отличный джеб, просто наслаждение, а апперкот? Чудо! Технику бы чуть подтянуть — и можешь выходить против Тайсона.       — Я рад, что тебе так понравилось, — хмыкнул Лука и подумал, что сегодня мог бы обойтись и без демонстрации боевых навыков.       — Мне так не хватало наших спаррингов, пока ты сидел… и я надеялся… что раз ты теперь работаешь на меня… мы будем тренироваться время от времени. По-настоящему, в спортзале. Но… я не ждал, честно, что Малена меня опередит, и заберет тебя в полное распоряжение, в неделимую собственность.       — Вот что это было сейчас, Центурион? Ты… в своем уме? Я тебе головушку не повредил, нет?       — Нет, я в своем уме. Просто мне нужно было раньше… объясниться в дружбе. Вряд ли это что-то изменило бы в твоих отношениях с Маленой — я видел, как вы смотрели друг на друга в аэропорту — и любовь… ну… так уж случилось… Но теперь вы бросаете меня оба! Это нечестно, Корсо! Нечестно…