***
…Пока муж принимал лекарство и заново устраивался на диване — чтобы прислушиваться к постепенно затихающей боли, Малена не беспокоила его. Смотрела в окно и думала о самых разных вещах. О необходимости заварить льняное семя. О своеобразной щедрости свекра, не баловавшего ее подарками, но исправно надевавшего на «цыганку» фамильные драгоценности — «чтобы не выходила на люди нищенкой». О чудесной перемене в настроении Белинды, решительно вставшей на ее сторону в «конфликте интересов». О сказочном терпении Луки и его упрямом желании стать для нее настоящим мужем и решателем проблем… и о достойном поведении обоих ее мужчин в отношении друг друга. Тут в виски толкнулся болезненный импульс: «Надо позвонить Луке… он ведь понятия не имеет, что я собираюсь в «Палладиум», и будет ждать меня в обычное время…» — но ее вахта пока что была не кончена. …Малена сидела рядом с мужем и держала его за руку, пока боль не прошла настолько, что Бруно почувствовал себя в силах встать и принять ванну. Она помогла ему вымыть волосы (такие золотые, густые и блестящие, что им позавидовала бы любая женщина), помассировала шею и плечи, подала полотенце, принесла рубашку и белье. Заботиться о нем никогда не было ей в тягость, она любила эти бытовые ритуалы, которые Бруно в шутку называл «исполнением супружеского долга». Он с удовольствием поддавался Малене, и она даже не подозревала, что тем самым ей дозволяется переступать границу близости, жестко проведенную для всех остальных. После того, как Бруно закончил приводить себя в порядок, настала очередь Малены преобразиться. Готовясь к очередному «выезду на бал», муж всегда сам колдовал над женой, одевал, причесывал, накладывал макияж… Под его умелыми руками Малена Драганич превращалась в Магдалену Гвиччарди, в том образе и роли, в каких ее видел и хотел показать Бруно. Леди в строгом английском костюме, сама сдержанность и респектабельность — для деловых обедов и ужинов; Славянская княжна, с косой, короной уложенной вокруг головы, в изящной белой блузке-тунике и роскошной цветной юбке — для вернисажа, спектакля или танцевального вечера; траур, который она носила по дочери, сузил выбор, но Бруно придумал Сицилийскую мадонну: с волосами, забранными в гладкий пучок, в строгих платьях черного тона, с единственным украшением в виде грантовых бус или нитки жемчуга… Сегодня же, случайно или намеренно, или благодаря интуиции Массимо, Бруно выбрал образ Принцессы: светлое бальное платье, летящее и легкое, туфельки на каблуке, но удобные для танцев, высокая прическа, драгоценности… Против драгоценностей Малена, как всегда, попыталась взбунтоваться: — Бруно не надо… Это не мое. Не хочу чувствовать себя витриной ювелирной лавки… — Только ожерелье и серьги, дорогая. — муж остался непреклонен. — Я сам не поклонник искусственности, но положение обязывает… Она поднялась со стула: — Хорошо, я надену, но сперва мне нужно позвонить. — Конечно, — сухо проронил он. — А я пока что займусь своим костюмом. Кстати, скажи Корсо… ты ведь ему собираешься звонить, я прав?.. — Ты прав… — Ну так вот скажи ему, чтобы взял в гараже «лимузин»… я хочу, чтобы он отвез нас в «Палладиум», а потом забрал. Я планирую ночевать в Браччано, но не настаиваю, чтобы вы там оставались. — Бруно! — Куда вы поедете потом, и чем будете заниматься до завтрашнего полудня, меня не интересует. Считай, что это мой подарок вам обоим. За послушание и благоразумие. — Ты очень щедр, — вздохнула Малена: упрекнуть мужа вроде было не за что, но все же в манере преподнесения подарка — да и в самом подарке — было что-то унизительное, мстительное… Как будто он хотел подчеркнуть зависимое положение любовников, напомнить, что им еще ох как далеко до привилегий, что дарит честный брак.***
Бизнес-центр «Палладиум», с перламутрово-серыми стенами, небесно-голубым орнаментом балконов и оконных рам, выглядел наполовину прозрачным из-за обилия стеклянных поверхностей. Видный отовсюду, он сверкал и переливался в огнях праздничной иллюминации. Надменный гигант, сотворенный из мрамора, дикого камня, бетона и стали, нисколько не сомневался в своем праве занимать столь почетное место. Не сомневались в этом и многочисленные гости, съехавшиеся со всего Рима на церемонию открытия нового крыла. В нарядной толпе, заполнившей просторный атриум, среди постоянных фотовспышек, мелькали лица знаменитостей. Съемками распоряжались представители сразу пяти телекомпаний: двух итальянских, французской, немецкой и американской. На галерее второго этажа была воздвигнута импровизированная эстрада, где со всеми удобствами расположился оркестр, призванный на протяжении вечера услаждать гостей популярными мелодиями. Столы для фуршета разместили в помещении нового ресторана, оформленного в морском стиле. Угощение тоже отдавало дань морской теме — искуснейшие повара готовились поразить посетителей шедеврами из самых разнообразных даров водной стихии. Крабы, креветки, лангусты, устрицы, каракатицы и осьминоги, тюрбо, дорады и сибасы, приготовленные самыми разными способами, возлежали на блюдах, точно римские патриции на пиршественных ложах, и временами могло почудиться, что они спесиво посматривают друг на друга, оспаривая право первыми попасть в желудки почетных гостей. Не были забыты и классическая римская кухня, призванная напоминать о незыблемости традиций, и отменные тосканские вина, намекавшие, что истинной культурой пития владеют только жители Апеннинского полуострова. Повсюду в вазах стояли живые цветы, собранные в причудливые букеты, колонны и перила оплетали композиции из плюща и роз, по воздуху плыл нежный цветочный аромат, перемешиваясь с тонкими запахами духов. Для полного сходства с празднеством времен Римской империи не хватало лишь венков из роз на головах гостей — и полуобнаженных невольников (последних с успехом заменяли одетые с иголочки официанты). За время, проведенное в ранге законной жены Бруно Гвиччарди, Малена посетила множество приемов, но на столь многолюдное и шикарное сборище попала впервые. Оглушенная беспрестанным говором, музыкой и щелканьем фотоаппаратов, ослепленная вспышками блицев, она вцепилась в руку мужа и с трудом подавляла желание закрыть глаза. Праздновать труса было уже поздно, оставалось лишь радоваться, что она с детства приучена бабушкой держать осанку (с помощью нещадных ударов полотенцем по некстати сгорбленной спине), а матерью — улыбаться и быть любезной всегда, когда этого требуют обстоятельства. Стараясь не обращать внимания на незнакомых мужчин, заинтересованно изучавших ее голые плечи и полуоткрытую грудь, Малена прошептала на ухо Бруно: — Мы ведь здесь ненадолго, правда?.. — А ты уже устала? Не волнуйся, малышка, я помню, что тебя кое-кто ждет… Я и сам не намерен торчать здесь до самого конца. Максимум до одиннадцати. Она не успела ответить — сквозь толпу к ним пробилась Виола, в изящном сером костюме «унисекс», почти не накрашенная, но в умело подобранных украшениях; она выглядела сногсшибательно и прямо-таки лучилась энергией и уверенностью в себе: — Босс! Ну наконец-то! Куда вы запропастились? Массимо уже два раза про тебя спрашивал, и американцы давно здесь, ты что, хочешь упустить второй контракт? Добрый вечер, синьора Магдалена! Быстро пожав руку Бруно, персональная ассистентка от души расцеловалась с женой босса — все это же сейчас же было снято несколькими журналистами… — Привет, Виола. Мы почти не опоздали. Но ты же знаешь, какие пробки в это время… — Пошли, пошли, быстренько, Массимо хочет, чтобы ты сказал пару слов… Они с твоим французом-художником взяли в оборот Майлза, представляешь? — и втирают ему насчет панно… В общем, Майлз уже хочет в свой новый отель «такое же, только другое…» Когда Виола входила в раж, чуя деньги или «жирный» заказ, остановить ее было невозможно, так что Бруно и Малена беспрекословно повиновались. Они поднялись по лестнице на второй этаж и, повернув налево, сразу попали в Венецианскую галерею, которая вела из атриума в соседний корпус, где располагались офисы. Эта галерея была гордостью Бруно, его личным успехом — и секретом, поскольку почти все здесь — и витражи, и потолочный плафон, и настенные панно, и дизайн светильников — были выполнены по его эскизам… Массимо тайно передал эти эскизы во Францию, в студию Эрнеста Вернея, а при заключении контракта со знаменитым художником сумел вписать пункт о личном участии «представителей семьи Гвиччарди» в оформительских работах… благодаря этой поправке, Бруно получил законную возможность бывать в мастерских и лично трудиться над украшением «Палладиума», под видом простого подсобного рабочего… Малена застыла в восхищении перед витражами, украшавшими вход в галерею — на левом была изображена Аллегория ремесел, или прикладных искусств, в образе прекрасных венецианок — золотошвейки и кружевницы, в окружении великолепного цветочного орнамента, а на правом — Аллегория трудолюбия и терпения, в образе не менее прекрасного гондольера, везущего в своей лодке благообразного купца. «Надо же, и вся эта красота случилась благодаря Бруно!..» — подумала она с невольной гордостью, и всей душой порадовалась, что теперь галереей ежедневно будет любоваться множество людей. Но Виола не позволила ей как следует рассмотреть детали витражей, и нетерпеливо подтолкнула вслед за Бруно, прошедшим вперед. В дальнем конце галереи, под аркой, стояла группа мужчин с бокалами в руках. В троих можно было за версту угадать американцев: наряженные в дорогие костюмы, сидевшие на них, как седла на коровах, они шумно переговаривались по-английски, не менее шумно и дружно смеялись, держались уверенно, как хозяева, и прямо-таки фонтанировали энергией. Взгляд Малены прежде всего упал на высокого рыжеволосого мужчину в строгом сером костюме с неожиданным цветным галстуком. По сравнению с янки он выглядел менее монументальным, но куда более элегантным. Узнав его, она вздрогнула от радости: «Массимо!.. А кто это рядом с ним, справа?.. Боже мой, неужели сам Эрнест Верней? Ну да, ведь Виола говорила про художника несколько минут назад… » Верней, одетый с полным пренебрежением к дресс-коду мероприятия, смотрелся эксцентрично: серо-стальная рубаха с отложным воротником, черная бархатная куртка с поясом, «мушкетерские» черные штаны, мягкие сапоги до колена, длинные волосы собраны в хвост и схвачены лентой в манере восемнадцатого века… «Да, конечно, это Эрнест Верней, вот почему Массимо задержался в Париже и говорил о сюрпризе — хотел привезти его, сделать приятное Бруно… Какой же он молодец!» Виола подтвердила ее догадку, прошипев на ухо: — Магдалена, я прошу вас… ради нашего блага… для блага фирмы… пожалуйста, молчите. Эти янки терпеть не могут, когда жены директоров лезут в беседу. Только «yes» и «no», если спросят, и все… Малена молча кивнула — ее нисколько не задел оскорбительный намек Виолы, она знала, что персональная помощница мужа спит и видит, как бы занять в постели Бруно Гвиччарди законное место… и улыбнулась: кто знает, может, у нагловатой, но умной и способной девицы скоро появится такой шанс. Между тем, их уже заметили: американцы заговорили еще громче и буквально ринулись навстречу, как стадо слонов к водопою. Массимо отставил свой бокал на поднос и пошел не спеша, бок о бок с Эрнестом — рядом они напоминали двоих сытых хищников одного семейства, тигра и леопарда…. Малена бросила взгляд на мужа: как он чувствует себя, готов ли к встрече? — но, судя по выражению лица Бруно, он был во всеоружии. — Давай, дорогой… — прошептала она ему на ухо. — Убей всех этих звездно-полосатых бизонов, пусть ни один не уйдет, не выписав крупный чек… — Не беспокойся — убью. Он улыбнулся ей и первым заговорил с подошедшими: — Good evening, gentlemen's, how are you?.. Маэстро Верней, приветствую вас, дорогой гений… Добрый вечер, дядя Массимо… Малена любила слушать его голос — мягкий, звучный, довольно высокий, но с теплыми бархатными обертонами, придававшими ему достоинство и выразительность. Бруно держался безупречно, никто, даже Массимо, знавший его с младенчества, не заподозрил, что всего пару часов назад он был похож на призрак самого себя и страдал от жестокой боли… В этот момент она остро почувствовала, что все-таки связана с ним особыми узами, и что бы там ни произошло дальше, как бы ни развернулась их история — не сможет бросить его на произвол судьбы… потому что иначе сама не сможет быть спокойна и счастлива. Ведь Лиза была их общей дочерью. После обязательных рукопожатий и обмена формальным приветствиями, в беседу вступил Массимо Гвиччарди: — Если никто не против, я сегодня побуду за переводчика… Майлз сгорает от желания обсудить панно с галерой. Оно его просто заворожило. — О, yes, yes! — подтвердил полный рыжеватый мужчина в коричневом костюме: должно быть, это и был Майлз, уловивший слово «панно». — This picture is a million dollars… Виола протиснулась поближе и лучезарно улыбнулась: — Синьор Массимо, простите, но синхронный перевод — моя прямая обязанность, прошу, не лишайте меня куска хлеба! — Ни в коем случае, моя дорогая, прошу вас… — Массимо ответил улыбкой и сделал галантный жест, но Виола не нуждалась в поощрении и бойко затараторила по-английски, ничуть не тушуясь в присутствии миллионеров и знаменитостей — здесь она была как рыба в воде. Магдалена не могла сказать о себе того же, и радовалась отведенной ей скромной роли без слов. Да и наблюдать за происходящим было куда интереснее, чем поддерживать светскую беседу. Исподтишка она разглядывала Эрнеста Вернея… Она хорошо знала его как художника, обожала его эмоциональные, страшные картины, с сюрреалистическими сюжетами, полными мрачной романтики, несколько раз бывала на выставках, но вживую видела всего пару раз, да и то издалека. Его имя из уст Бруно она слышала не раз, в связи с проектом «Палладиум», и сейчас припомнила, что муж был весьма впечатлен не только талантом, но и внешностью художника: «Он похож на греческого бога… На Адониса. Или, скорее, на короля эльфов, сбежавшего из страны Фата Морганы и шутки ради прикинувшегося живописцем…» Тогда Малена еще была полностью поглощена заботами о дочери, и, сочтя отзыв мужа поэтическим преувеличением, отстраненно пошутила, что столь редкостный экземпляр просто необходимо запечатлеть на холсте или отлить в бронзе… Но судьба снова сыграла с ней шутку и столкнула с художником лицом к лицу. Впервые в жизни она видела такого красавца — не в кино, не на обложке журнала, не на музейном постаменте, а в обычной жизни, в паре шагов от себя. Высокий, с широкими плечами, но тонкой талией и узкими бедрами, длинноногий, как античный бегун, грациозный, как гимнаст, с точеными чертами породистого лица, Эрнест Верней казался человеком без возраста — на вид ему можно было дать и двадцать пять, и пятьдесят. Гриве темно-каштановых волос, без единого седого волоса, позавидовала бы любая женщина. Глаза же у него были такой яркой и глубокой зелени, что Малена даже засомневалась: не достигается ли она с помощью цветных контактных линз… «Бруно прав: божественно хорош… Настолько хорош, что хоть сейчас ставь на алтарь для поклонения, или помещай в музей с табличкой «руками не трогать». Хм… а вдруг при поцелуе у него что-нибудь испачкается, или, прости Господи, отвалится?.. Нет, я все же предпочитаю парня, который не так напоминает произведение искусства!» Озорная мысль переродилась в не менее озорную картинку: она представила себе Эрнеста в образе Диониса, с одним только фиговым листком на чреслах, поднимающего чашу с вином, Бруно — в образе Аполлона, играющего на кифаре, и тоже с фиговым листком, а напротив них — Луку, еще менее одетого, в позе микеланджеловского Давида, с пращой на плече… Все трое смотрелись потрясающе, но по-настоящему волновал ее только один. Заметив, что Бруно пристально смотрит на нее, Малена покраснела, как будто он мог прочесть ее мысли, и прикусила губу, чтобы скрыть улыбку. Но пленительная картина, возникшая в воображении, не желала рассеиваться, напротив, становилась все более четкой… Теперь ее опалило настоящим жаром, и она горько пожалела, что одной силой мысли не может перенести себя из скучной роскоши «Палладиума» в скромную квартиру на римской окраине, где они с любимым тайно встречались вот уже почти месяц… впрочем, достаточно позвонить и спуститься вниз, на паркинг, ведь Принц сейчас совсем недалеко — на техническом этаже, вместе с остальными водителями дожидается окончания приема. …Виола больно ущипнула ее за локоть: — Синьора Магдалена, проснитесь! Маэстро Верней интересуется вашим мнением… — О, простите, — Малена очнулась от грез и вернула на лицо вежливую улыбку и заинтересованное выражение. — Я задумалась… — Вернее, вам стало скучно, и это целиком моя вина, — улыбнулся Верней и подошел поближе. Пользуясь тем, что американцы окончательно «взяли в оборот» Массимо и Бруно и буквально забрасывали обоих Гвиччарди вопросами, художник, ненавидевший разговоры о деньгах, оставил им на откуп деловую часть беседы и охотно принял на себя роль галантного кавалера. По-итальянски он говорил безукоризненно, как урожденный флорентиец. — Мне интересно, синьора Магдалена, а как вы сами находите панно, так восхитившее наших американских друзей? Бруно говорил мне, что вы моя поклонница и вполне профессионально разбираетесь в искусстве… — Это сильно сказано, маэстро Верней, я всего лишь вчерашняя студентка, без практики и скорее филолог, чем художник. — Эрнест, прошу вас… К чему эти церемонии? Маэстро… так можно было называть Дали, Модильяни, Пикассо… а я всего лишь ремесленник. «Вы хвастун и позер…» — подумала Малена, но не зло, а весело: манера общения у художника была обаятельной, и прием сразу показался не таким уж скучным. — Тогда и вы называйте меня просто Малена, без синьоры…. — Чудесно, договорились. Но я все-таки хочу узнать ваше мнение о моем панно, Малена… Взгляните. Малена последовала за ним вглубь галереи, чтобы посмотреть на пресловутое произведение изобразительного искусства и выдать подходящее к случаю замечание… и вздрогнула всем телом: со стены на нее смотрело лицо Луки. Она не бредила, не спала, не стала жертвой оптического обмана — одним из персонажей картины, изображавшей бой венецианской галеры с сардинскими пиратами, был именно Лука. И ему, как персонажу, приходилось очень туго… Пират с обнаженным торсом, припавший на колено, явно проигрывал схватку с венецианским дворянином: хотя одна его рука еще сжимала меч и принимала удар меча противника, другая была ранена и висела, как плеть, и кинжал венецианца должен был вот-вот достать его шею… «Господи! Как такое возможно?! Что это значит?!» — Что с вами? — заинтересованно спросил художник. — Вам не нравится? — Нет-нет, не в этом дело… Пират… — Ну… да. Смельчак Амедео — так я мысленно его называл, пока работал… сам не знаю, почему… Малена подошла ближе и присмотрелась внимательнее. Пират был развернут к зрителю вполоборота, черты лица прорисованы нечетко, но форма и посадка головы, длина, цвет и текстура волос, широкие плечи и спина, руки с четким рельефом напряженных мускулов были точно такими же, как у Луки… Даже серьга в ухе оказалась на месте. Последние сомнения исчезли: это был Принц, и никто иной. — Как… как вам это пришло в голову? Где вы его нашли? Эрнест поднял брови и скрестил руки на груди: — Вы, наверное, видите здесь обыкновенную резню, и шокированы? Но это всего лишь аллегория, идея принадлежит не мне, а синьору Бруно Гвиччарди… Победа Закона над Хаосом, Порядка над Анархией, Просвещения над Невежеством… В конце концов, цивилизации над варварством. Замечательная аллегория для нынешних смутных времен, хотя лично я всегда был на стороне пиратов… — И я тоже… — Вот как? — художник взглянул на нее с веселым интересом. — Черт возьми, я рад встретить единомышленницу… Мы с Бруно всегда спорили насчет исхода этого боя. — О, yes, yes! — закивал головой подошедший Майлз, как только Виола добросовестно перевела ему сказанное Вернеем. «Как китайский болванчик, — с неожиданной злостью подумала Малена. — Тоже мне, знаток искусства…» Она понимала рассудком, что художник начал работу над панно задолго до ее встречи с Принцем, и Бруно не ради мести просил изобразить его погибающим и залитым кровью… но с другой стороны — как Лука вообще попал на эту картину?.. — Я согласна с вами, Эрнест… Это довольно сомнительная аллегория торжества закона, поскольку в этой сцене до триумфа венецианцам еще далеко. И, будь это на самом деле морское сражение, то… лично я поставила бы на пиратов. Они победят, захватят галеру и потопят ее, посмеявшись над порядком Республики и утвердив свой собственный закон — закон свободы. Так что это панно прославляет никогда не сдающихся пассионариев и бунтарей, и здесь я вполне отдаю должное мастерству художника. Теперь уже к ним подошли все — и Бруно, и Массимо, и остальные американцы. Бруно выглядел немного растерянным, а Массимо усмехнулся и сделал вид, что аплодирует: — Argumentum ad ignorantiam(3), — он тоже посмотрел на панно. — Но, чтобы признать твою правоту, Малена, я просил бы тебя привести если уж не argumentum primarium(4), то хотя бы argumentum ad veritatem…(5) — Если желаешь, Массимо… Ad notam, (6) события панно восходят к концу пятнадцатого века, это отчетливо видно по костюмам. Американцы, мигом понявшие, что начался спор, живо загомонили: — Translate, Viola, translate! It’s very interesting! С тех пор, как Малена закончила Сорбонну, вышла замуж и растеряла прежних знакомых, не доводилось вступать в исторические споры. Но память включилась мгновенно, нужные слова сами пришли на язык, и она с удивлением ощутила себя в своей стихии… — Во-первых, после падения Константинополя — это случилось в тысяча четыреста пятьдесят третьем году — Венеции пришлось столкнуться с турецкой экспансией. Во-вторых, постоянные войны, которые вела республика, вынудили европейские страны искать другие торговые пути… Так что к концу пятнадцатого века Венеция уже давно прошла пик своего могущества, и постепенно переходила к упадку. А первенство в морской торговле перешло к Генуе. Бруно снисходительно выслушал жену и кивнул: — Да, все верно! Ты нас всех сразила, Малена… Переводи, переводи, Виола, что ты замолчала? После нашей занимательной дискуссии, Майлз захочет получить не только панно, но и страховку непредвиденных рисков! Прости, дорогая… Я согласен насчет трудных времен Венеции, но почему ты выводишь из них победу этого морского отребья над цивилизованными воинами? Происходящее внезапно напомнило Малене поединок красноречия между адвокатом и прокурором… Как будто она не вела умозрительный спор о сюжете картины, в который по прихоти художника был вписан Лука, а в самом деле защищала его на суде. Спасала от тюрьмы, а может быть, и от смертной казни, и, отвечая на каверзные вопросы противника, искала аргументы не только в современном праве, но и в глубинах истории. Образ показался настолько неприятным, что у Малены закружилась голова, и она едва не сбилась с мысли. Но не уступила: — В то время сардинские пираты были грозой Средиземноморья. Их легкие быстроходные суда были гораздо маневренней, чем неповоротливые галеры. Они превосходно знали тактику и стратегию морского боя, нередко заманивали противников в ловушки и появлялись там и тогда, где их совсем не ждали. В числе этих сильных и бесстрашных людей было много бывших военных и профессиональных моряков, отлично знакомых с различными видами оружия и с устройством кораблей… И потому их нападения не были спонтанными, а тщательно продумывались, как военная операция. — Еще раз браво, дорогая, ты заставила меня почувствовать себя неучем, прогуливавшим лекции по истории, — Бруно откровенно наслаждался беседой, принявшей столь неожиданный оборот, и ностальгически напомнившей их прежние, досвадебные, споры об искусстве и философских материях: — Убедительно. Но я могу принять твои слова лишь как общую аргументацию. У нас же здесь конкретный эпизод. И на этих пиратов я бы не поставил. Венецианцы здесь… (он дотронулся рукой до панно) лучше вооружены, лучше обучены — и действуют решительно и беспощадно. У них, к тому же, изрядный численный перевес. Полагаю, они победят, и все закончится очень скоро, с гибелью вожака. Да, Массимо? Ты согласен? Массимо постарался сгладить остроту и поставить точку в споре, который неизвестно куда мог завести: — Это же просто картина… Аллегория. Не стоит воспринимать символический сюжет настолько буквально. Просто вы, маэстро Верней, изобразили все очень натурально, вот дамы и падают в обморок! — Ну еще бы, — усмехнулся Эрнест. — Столько мужчин, с оружием, еще и полуголые!.. Возбуждающее зрелище. — Маэстро Верней, что вы такое говорите? — укоризненно произнесла Виола и тоже приблизилась к панно: — Но в чем-то вы правы… столько красивых мужчин… Вот у этого… — она ткнула пальцем в Принца. — мускулы прямо как у Шварценеггера! — О, yes, yes! — радостно подтвердил Майлз, тоже ткнул пальцем в панно, и согнул руки в локтях, пародируя позу культуриста. — Schwarzenegger, yes! Impressive musculature. Terminator against Venetian prince! Бруно слегка поморщился: — Ох уж эта современная мода на горы бычьего мяса… Не думаю, что открою секрет, если скажу, что маэстро Верней искал своих натурщиков на пролетарских окраинах, на уличных футбольных площадках и в дешевых тренажерных залах. — Не всех. Венецианцев я писал… в основном, с римлян благородного происхождения. Пираты — да, те работяги и… безработные. Даже настоящие криминальные элементы встречаются. Например, Амедео, который всех так заинтересовал, я нашел в тюрьме Реджина… Бруно поспешно и весьма невежливо прервал художника: — Оно и видно… Но знаешь, судя по первым отзывам, эти Шварценеггеры из грязи повысят если не эстетическую, то коммерческую ценность твоей работы, — и Гвиччарди, не дожидаясь реакции Виолы, сам перешел на английский и повторил свою фразу для американцев. Те снова закивали и выразили полное согласие. Беседа возобновилась, но теперь касалась исключительно экономических аспектов и прикладной стороны оформительского искусства. Малена оценила изящное коварство Бруно, сумевшего быстро заткнуть Эрнесту рот и направить разговор в нужное ему русло, и при этом не нарушить никаких правил вежливости и галантности. Ей бы следовало поддержать его, но она не могла оторвать взгляда от картины, где пираты сражались с венецианцами, и должны были вот-вот потерпеть поражение… «Нет, я не верю… Не должно так закончиться. Они победят. Галерники на борту подняли бунт и присоединились к пиратам. У венецианцев больше не было численного перевеса. Вон тот — Рыжий, у мачты — уложил на месте двоих противников, а третий, испугавшись, отступил сам. И тогда Рыжий пришел на помощь своему капитану…моему Принцу… » Оркестр заиграл «Высоко поднимем мы кубок веселья», (7) и гудение толпы, напоминавшее мерное жужжание пчелиного роя, стало громче. — Дамы и господа, нам дают сигнал… Приглашаю всех пройти в ресторан. — проговорил Бруно. — И прошу извинить нас с женой: мы присоединимся к вам немного позднее, а пока что поручаю вас вниманию Виолы. Виола вздохнула с явным облегчением и погнала американцев к лестнице, как заправский пастух. Следом за ними ушли Эрнест и Массимо —увлеченно болтая, едва ли не под руку. Бруно проводил их странным взглядом…и обнял Малену за талию: — Дорогая… Ну, что такое? Что ты уставилась на эту злосчастную галеру? Пойдем на фуршет. — Ты… ты специально попросил Вернея нарисовать Луку?.. — Не будь идиоткой! Я… я просто озвучил ему свои пожелания насчет сюжета и центральных образов, и отдал несколько набросков… — Что?.. Ты рисовал Принца?.. — Да, рисовал, и что? Я рисовал многих из моей футбольной бригады, и противников, разумеется…хотел в свое время создать цикл «Гладиаторы», но не получилось, бизнес поглотил меня… вот и подарил Вернею несбывшиеся замыслы, он справился лучше… но если хочешь знать — я всегда ненавидел это панно… Видимо, инстинктивно. Пойдем. — Прости… Мне нужно в туалет. Это разрешается, или я должна терпеть до конца вечера?.. — Какая старая отговорка, Малена! Придумала бы что-нибудь поновее, если хочешь сбежать… — Я никуда не собираюсь бежать! — Тебя проводить? — Не надо… Я скоро вернусь, обещаю. — Малена, я не собираюсь приковывать тебя цепью. Делай что хочешь… Надеюсь, у тебя хватит благоразумия не натворить ничего такого, о чем ты сама сильно пожалеешь.