Нет более пленительного зрелища, чем прекрасное лицо, и нет более сладкой музыки, чем звук любимого голоса. Ж. де Лабрюйер
Малена шла от площади Навона в сторону набережной, петляя по боковым улицам, чтобы выйти точно к мосту Святого Ангела. Массимо ждал ее в половине третьего, в их любимом вегетарианском ресторанчике, где, помимо обширного меню, была еще и терраса с прекрасным видом на мост, замок и Ватикан — но у Малены еще оставалось достаточно времени, чтобы насладиться пешей прогулкой. Весна выдалась нежной и теплой, деревья вовсю цвели, а солнце, еще не успевшее набрать силу, не было злым, заигрывало с ветром и облаками, и щедро купало дворцы и церкви, фонтаны, улицы и площади старого города в розовых, золотых и апельсиновых красках. От Навоны к Святому Ангелу, мимо церкви Святой Марии делла Паче, а потом — мимо церкви Спасителя в Лауро… Малена сотни раз проходила этим маршрутом, заглядывала в любимые лавочки, покупала тюльпаны или фиалки, заходила в церкви, чтобы зажечь свечи и оставить цветы Пресвятой Деве, болтала с уличным художником на набережной Тор ди Нона, бросала монетку миму, и все было привычно, знакомо, как в повторяющемся сне… до недавнего времени. До появления в ее жизни Принца. Малене словно заменили глаза: она смотрела по сторонам и удивлялась, как преобразился город. Почему она раньше не замечала ярких граффити, тут и там нанесенных на старые стены чьей-то дерзкой рукой? Почему в упор не видела мотоциклистов, то и дело проносившихся мимо, как конные гвардейцы прежних времен — а теперь они стали не просто видимы, но и галантны, уступали дорогу, улыбались и порою салютовали ей?.. Почему рыжий кот, живущий в кондитерской, вечно отиравшийся у ног, когда она пила кофе, и деликатно берущий у нее кусочки сливочного пирожного, стал казаться красно-желтым? Люди больше не были призраками, актерами театра теней, их лица перестали сливаться в бесцветную массу; каждый встречный прохожий, вместе с плотью и кровью, обрел собственную историю, и Малене нравилось их угадывать… досочинять… найденные на прогулках случайные образы перетекали в стихи. Новый сборник, к радости издателя, пополнялся с удивительной быстротой, и, может быть, после Нового года выйдет в свет ее книга — первая книга после смерти Лизы. Синьор Риццоли втихомолку крестился и благословлял антидепрессанты и арт-терапию — он считал, что именно этим чудесным средствам Малена обязана возвращением из загробного мира в мир людей; сама же Малена считала своим спасителем Луку… и хотела помнить только его имя. Между ними все было понятно и просто. Они любили друг друга. Они хотели быть вместе. Несмотря на все испытания и преграды, выраставшие как из-под земли, несмотря на болезненные жесткие условия, поставленные Бруно, и отложенный на год официальный развод, Малена ни разу не пожалела о своем решении. Жалела о другом — что не встретила Принца раньше, и что первый ребенок был зачат не с ним, в упоении любовью и бездумной, беспечной юностью… она знала — точно знала — что Лука чувствует то же самое и думает о том же. Однажды поздним вечером, когда Лука вез Малену и Бруно со званого ужина, который давал Массимо Гвиччарди в честь открытия галереи современного искусства, подвыпивший Центурион заявил, что они оба ему осточертели со своими переглядываниями и вздохами… что он хочет побыть один и спокойно почитать книгу, а они пусть проваливают ко всем чертям и не показываются на глаза, пока он сам их не позовет. Принц разозлился и поинтересовался, не хочет ли Центурион сам провалиться ко всем чертям — желательно, навсегда! — и если бы Малена не поспешила вмешаться, дело могло бы снова дойти до драки. Она тогда сжала Принцу плечо, призывая к терпению, и тихо спросила у все-ещё-мужа, стоило ли затевать комедию с разыгрыванием семейной идиллии, если он сам только и делает, что нарушает условия соглашения, провоцирует журналистов и дает поводы для сплетен?.. И добавила: — Я начинаю думать, Бруно, что год отсрочки, который ты просил, нужен тебе вовсе не ради благополучия семейного бизнеса… а ради того, чтобы как следует помучить нас с Лукой… Бруно сразу сник, пробормотал, что нет, она все себе придумала, а он — устал, и ничего не имеет против, чтобы новоявленные Тристан и Изольда по-тихому скатались бы куда-нибудь на Авентинский холм, или поесть мороженого в Трастевере, или потанцевать в ночном клубе. — Я не виноват, Малена, если вы с Корсо успели надоесть друг другу… но все-таки, поезжайте, развлекитесь… Я же прошу только об одном — не попадите в утренние газеты! Отец этого не переживет! — Хорошо бы не пережил… — проворчал Лука, и больше не проронил ни слова, пока они, завезя Бруно в квартиру на виа Мармората, не выбрались из дома через черный ход, чтобы забрать с парковки «Ямаху» и укатить на ночную прогулку… На Авентинском холме они долго бродили обнявшись среди апельсиновых деревьев и цветущих розовых кустов, полупьяные от запахов весны, и в сиреневых сумерках целовались на смотровой площадке парка Савелло, напрочь забыв обо всем на свете, презрев опасности, отменив для себя все запреты. — Ты все равно будешь моей женой… скоро… — шептал Лука и прижимал Малену к себе с такой силой, что она теряла дыхание — и, прижимаясь к нему с не меньшим жаром, шептала в ответ: — Конечно, буду… я уже и сейчас куда больше твоя жена, чем Бруно… При упоминании вечного соперника Принц мгновенно помрачнел, и, пока она старалась нежной лаской прогнать его печаль, спросил: — Почему, Малена, я не встретил тебя раньше… лет пять лет назад? — и тут же с горечью добавил: — А может, и хорошо, что не встретил… Я тогда был ужасным раздолбаем… черт его знает кем… ты бы на меня и смотреть не захотела. — А я… я бы тебе точно не понравилась… — Вот глупышка… я бы влюбился точно так же, с первой встречи, уж себя-то я знаю… — Нет, нет… Лука… Я была студенткой-заучкой, погруженной в книги по искусству, с вечно туманным взглядом… и персонажи романов и поэм были для меня куда реальнее людей, что меня окружали… но это потому, что я не знала тебя… — Ну вот ты бы меня узнала и сразу забыла про своих книжных перцев… — он усмехнулся, еще крепче обнял ее, закутал в куртку. И снова помрачнел, сказал ревниво: — Но Центурион, он -то ни разу не из книжки… И он тебе понравился… — Не сразу… — Как это — не сразу?.. — Вот так… Мы встретились с ним в музее и поругались из-за картины Делакруа… — Чего? Правда, что ли, поругались из-за картины?.. — Правда. Он был тогда со своим дядей… с Массимо… ну, ты его видел сегодня… Массимо тогда занимался выставкой французских экспрессионистов-романтиков… и Бруно рассказывал ему про Делакруа и про историю создания «Свободы»… и нес такую невежественную чушь, что я не смолчала! Тут Лука снова усмехнулся: — Я мало что знаю про этих… экспресс-романтиков… но прям вижу, как ты разделала Центуриона… влепила ему, как Пруццо с углового, да?.. — Я мало что знаю про технику игры Пруццо, но, пожалуй, да… Я его так разозлила, что он меня взглядом готов был испепелить — как потом объяснял, от стыда, что я выставила его дураком перед Массимо — он очень любит и уважает своего дядю… ну вот Массимо тогда и стал для нас кем-то вроде Купидона, потому что повел нас обоих в кофейню, а потом оставил наедине, сославшись на неотложные дела… — Аааа, так вот кто во всем виноват… Этот ваш дядя Массимо… — Лука притворно нахмурился — ну глупо же, в самом деле, всерьез ревновать к далекому прошлому и злиться на какого-то родича Центуриона, большую часть времени торчащего в Америке. — Не то что виноват… но скажем так — он сыграл определенную роль в нашем сближении. Прости, Принц… бедный Массимо оказался плохим Купидоном и все спутал. Стрела попала не в того принца… В тот вечер Малена смеялась — и не знала, что очень скоро, на вечеринке в «Палладиуме», Массимо Гвиччарди опять сыграет роль Купидона, пусть и невольно, по стечению обстоятельств, и на сей раз стрела попадет туда, куда надо… И снова история начнется с картины, точнее, с декоративного панно, с изображением морского боя. Малена с Бруно снова почти что поссорятся из-за нарисованных персонажей, и эта ссора станет точкой невозврата для их супружества — и для соглашения «всего один год». …Малена посмотрела на часы и ускорила шаг: разговор предстоял важный, и не стоит заставлять Массимо ждать, если она в самом деле рассчитывает на его помощь в деликатном и сложном вопросе. Да и опаздывать на встречу с Принцем, засидевшись за деловым обедом, тоже не хотелось… У Луки сегодня был законный водительский выходной, и Малена знала, что любимый использует свои свободные дни, чтобы искать другую пристойную работу. Она понимала и уважала его желание найти законный заработок, обрести независимость от семьи Гвиччарди, и видела в этой настойчивости особое благородство души… и не осмеливалась сказать, что он совершенно напрасно так переживает, ведь даже при самом плохом раскладе тех денег, что достались ей после смерти родителей и бабушки, хватит на двоих… Ну, а принадлежащая Малене скромная квартирка на виа Арсевиа не такая уж тесная, даже если через некоторое время их станет трое. *** — Он там не сдох еще, Гвидо? — Да нет, вроде… — тот, кого назвали Гвидо, брезгливо приподнял носком ботинка взлохмаченную голову человека, лежащего без чувств на полу фургона. — Ты проверь как следует, — бросил через плечо водитель, притормаживая на светофоре, и поправил зеркало, чтобы лучше видеть, что происходит сзади: — Если привезем труп, босс не погладит нас по головке, и других хлопот не оберешься. — Мне что, в пасть ему залезть? — огрызнулся Гвидо. — Я не врач! Ничего, оклемается. Такому буйволу одна ампула — что слону дробина. Водитель скептически хмыкнул: — Да если б просто одна ампула — там же целый коктейль из транков и миорелаксантов… а это, знаешь, похуже герыча иной раз. Как бы у этого козла моторчик не отказал. Так что давай, пощупай. — Сам щупай! — от мрачных прогнозов Гвидо явно стало сильно не по себе. Одно дело — разыграть жестокую шутку с босяком, чем-то не угодившим боссу, и совсем другое — оказаться замешанным в убийстве, пусть и непреднамеренном. — Я пощупаю… — вывел его из затруднения напарник, по прозвищу Халк. Присел на корточки возле пленника, оттянул веко, нахмурился, потом приложил пальцы к артерии: пульс бился, но так слабо, что это совсем никуда не годилось. — Ну что там? — тревожно спросил водитель. — Жив? — За дорогой следи, — мрачно отозвался Халк. — Салфетки есть? — Вроде есть… сейчас взгляну… ага, есть. А на кой-тебе? — Дай сюда! — самозваный врач выхватил у водителя из рук пачку, вытянул два или три лоскута, и, с усилием разжав челюсти «пациента», прижал салфетки к его губам. Глаза у Гвидо округлились: — Халк, какого хера?.. — Заткнись! — рявкнул Халк, наклонился над лежащим и с силой вдул воздух в его рот, а затем принялся с силой нажимать ему на грудную клетку — раз, два, три, четыре, пять — снова вдохнул и снова нажал… Он успел порядком взмокнуть, прежде чем сердце снова забилось в нормальном ритме, и грудь пленника начала подниматься и опускаться самостоятельно. В себя похищенный по-прежнему не приходил — к счастью для похитителей, поскольку в нынешних обстоятельствах ни одному из них не хотелось светить лица — но его глубокий обморок, подозрительно похожий на клиническую смерть, перешел в сон. — Все, теперь оклемается… — констатировал Халк, после того как еще раз проверил пульс. — По крайней мере, до места довезем живым, а уж что там дальше будет, не наша печаль. Верно, синьоры? Водитель с сомнением покачал головой, почтя за лучшее больше не оборачиваться и делать вид, что он знать не знает, какой ценный груз и в каком состоянии едет позади. Гвидо трусливо предложил: — Может, лучше в больничку?.. Скажем, что на улице подобрали обдолбанным… он, как очнется, все равно ничего не вспомнит. Халк мрачно фыркнул и сплюнул на пол: — Да, это ты умно придумал, нечего сказать! Потащим его в приемный покой, чтобы каждая собака на нас внимание обратила и запомнила, потом оставим, понятия не имея, что он скажет, когда очнется… а если не очнется, угадайте с трех раз, кого к дознанию подтянут? Водитель возразил: — Ну, а мы-то тут причем? Босс дал заказ… вот пусть он и выкручивается. Хотел получить это мясо, вот и получит. Вместе с проблемами. — А если он все-таки сдохнет по пути? — с сомнением проговорил Гвидо. — Ехать еще прилично… — Выбросим в канаву, что еще тогда делать? — огрызнулся водитель, которого эта возможность отнюдь не радовала. — Говорю же, пусть босс расхлебывает… А наше дело сторона.***
Массимо заметил Малену раньше, чем она его, и, затаившись за угловым столиком, не отказал себе в удовольствии полюбоваться молодой темноволосой женщиной в лимонно-желтом платье… В мягком послеполуденном свете ее силуэт напоминал многочисленных «девушек у окна», с любимых картин, от Дали до Флинта и Найта… Сейчас же мелькнула идея — а надо бы и в самом деле сделать выставку в галерее, тематическую выставку, посвященную женским портретам: эмоциональным, чувственным, таящим в себе загадку, может быть, даже не одну… «Если у Вернея еще не расписаны все сеансы до конца года, пожалуй, закажу ему портрет невестки… кому, как не Малене, играть роль женщины-тайны?..» — Массимо! Извини, я все-таки немного опоздала… — она наконец-то обнаружила его убежище, и, подойдя, приняла привычный дружеский поцелуй, и сама ненадолго приложилась щекой к щеке. — Ничего, несколько минут ожидания очень даже пригодились: вот уже несут аперитив… Манговое ласси, я ничего не спутал? — Нет, ты на высоте, как всегда… — Малена улыбнулась, и Массимо опять порадовался, что она наконец-то отказалась от глубокого траура -оставила только памятное кольцо на руке, с гравировкой «Лиза», и черную бархотку на шее — и заново научилась улыбаться… Он очень любил свою невестку, и, может быть, единственный из всего разветвленного клана Гвиччарди-Паччи не считал ее брак с Бруно неравным и эксцентричным. Для него это была прежде всего хорошая история, сюжет, вплетенный в ткань повседневной жизни, и, что скрывать, спасение от довольно сложных и запутанных личных отношений с племянником. Массимо понимал, что, не женись Бруно на милой романтичной студентке, надежно отвлекшей его внимание от Нью-Йорка, Бродвея и артистических амбиций, эти отношения запутались бы еще больше. А в скором времени пришлось бы объясняться с Филиппо насчет того, кто и зачем внушил наследнику семейного дела вздорные и неприличные мысли насчет переезда в Нью-Йорк и привольной богемной жизни. «Хватит нам в семье и одного аморального бездельника…» — таков был жесткий вердикт старшего брата и главы рода, и в самом деле, выходило так, что неравнородный брак оказался куда меньшим злом для бизнеса, чем навязчивое юношеское стремление Бруно стать скульптором и театральным декоратором… Малена стала заповедным садом, оправданием для особой дружбы, и если Бруно считал жену Галатеей, то Массимо видел в ней Елену — сестру Кастора и Полидевка, необходимое звено, придающее целостность и завершенность их оборонительному и наступательному союзу… Маленькому трио заговорщиков внутри респектабельного семейства, не желавшему мириться с железными цепями и кандалами под названием «репутация», «положение в обществе» и «очень большие деньги». Когда на свет появилась Лиза, Массимо, не меньше родителей обожавший внучатую племянницу, окончательно уверовал, что их тройственный духовный союз благословлен высшими силами, поскольку мог равно приносить плоды земные и небесные. Дитя должно было расти в окружении красоты и поэзии, купаться в любви, быть защищенным деньгами, но при этом не сидеть в золотой клетке — и рано или поздно полететь на собственных крыльях, получить особую, невероятную судьбу… Превзойти и мать, и отца, и дядю, и всю прочую родню, и в конце концов стать гордостью и славой рода Гвиччарди. Лиза могла выбрать любую стезю, но Массимо, наблюдавший за ней с самого рождения, почему-то не сомневался, что девочка станет художницей или скульптором, и по сравнению с ее работами творения Камиллы Клодель покажутся ученическими поделками… От этих мыслей его не отвратила даже болезнь Лизы, напротив, он счел, что проблемы физического тела — лишь новое свидетельство, знак, что девочке уготована великая судьба. Увы… Внезапная смерть малышки стала для Массимо страшным ударом, иллюзорный мир, создаваемый годами, разлетелся вдребезги. Реальность оказалась такова, что он ужаснулся и предпочел увеличить дистанцию, оставить Малену и Бруно наедине с их горем, укрыться в Америке, и постараться заново собрать самого себя. Дезертирство не продлилось долго… он вернулся, как мог, поддерживал Бруно, метался, не зная, чем помочь Малене, потерявшей смысл жизни и почву под ногами — и в конце концов понял, что может сделать только одно: принять роль семейного парии. Терпеть упреки брата, стягивать на свое поле агрессию Белинды, вести с ней открытую войну, отвлекать внимание, делать все что угодно, лишь бы за дверями спален и на званых обедах обсуждали «сумасшедшего Массимо», Безумного Шляпника, с очередным диким проектом и непристойной выставкой — и не трогали наследного принца с его маленькой цыганкой… По крайней мере, Массимо видел это так; известие о предстоящем разводе Бруно и Малены, которое он получил не от брата, и не от племянника, а от самой «виновницы», стало очередным громом среди ясного неба. Да еще и Малена, полностью доверявшая Шляпнику, попросила его стать то ли посланником, то ли посредником между нею и Бруно. «Я знаю, Массимо, ты можешь убедить Бруно в чем угодно… И ты лучше всех умеешь его утешать». Ему оставалось лишь соответствовать собственной репутации, продолжать играть роль, и, черт возьми, в данных обстоятельствах это было не просто — но он справлялся. Вот и на эту встречу, назначенную Маленой после вечеринки в «Палладиуме», пришел, не ожидая ничего хорошего, и очень боялся, что новая просьба невестки окажется невыполнимой. Но показать свою неуверенность было нельзя, так что Массимо встретил Малену солнечной улыбкой, поцелуем и манговым ласси. …Ласси ей, похоже, не пришлось по вкусу, и Массимо спросил: — Тебе не нравится? Если хочешь, я попрошу переделать… — Нет-нет, напиток отличный, просто замечательный… — поспешила заверить она, улыбнулась и погладила его по руке. — Просто… мне вдруг стало как-то не по себе. Наверное, немного продуло… — Действительно, — встревожился он, видя, что у нее зуб на зуб не попадает. — Ты очень легко одета, а ветер холодный… и жары, в общем-то, нет. Массимо снял пиджак и, несмотря на протесты Малены, закутал ей плечи: — Вот так намного лучше… теперь рассказывай, что еще вы с Лукой натворили за прошедшие пару дней? И чем я могу помочь? Малена бросила на него благодарный взгляд: Массимо высказывался без обиняков, игнорируя «приличия», и давал возможность говорить коротко и прямо: — Масси… Я хочу, чтобы ты попросил Бруно пересмотреть условия нашего соглашения. Он очень умный… он точно сможет придумать новый вариант — но не хочет даже слышать об этом. И… и… я не могу не замечать… — Чего? — Что ему нравится мучить меня и Принца… особенно Принца… — Ну… выглядит немного некрасиво со стороны Бруно, но я могу его понять… Скажи, что случилось? Почему ты говоришь со мной об этом именно сейчас — что-то произошло в «Палладиуме»? Что-то, о чем я не знаю? — Да… — Малена слегка покраснела и еще плотнее завернулась в пиджак. — Все началось с того панно… где Верней — как выяснилось — изобразил Луку в образе пирата… и это была идея Бруно… — Да, идея экстравагантная, — усмехнулся Массимо. — Но… я снова ни капли не удивлен… — Почему? — Объясню как-нибудь потом… но сейчас речь о другом… ты тогда расстроилась, решила сбежать, и… — Не совсем. — Малена опустила голову. — Я… я пошла на парковку, где Лука поставил машину, пошла, чтобы найти его… — И нашла. — Разумеется… он, знаешь, чувствует такие вещи… — Понимаю. И что же, вы?.. — Да. — Прямо там?.. О, прости… ужасно звучит, понимаю, но я спрашивал как врач… или адвокат… — Ничего страшного… да, все было прямо там, в машине… и… как ты помнишь, я не вернулась на вечеринку… — И ночью не вернулась домой. — Откуда ты знаешь?.. — Вот это мило! Я же забирал Бруно на своей машине, ты сама меня попросила… кстати, мы потом все поехали к Эрнесту, продолжать праздник, и отлично провели время, так что ты напрасно так уж переживаешь… — Масси, я безумно благодарна тебе за помощь… и за твой такт… но теперь все еще сложнее, потому что мы с Лукой кое-что поняли… — Что? — Мы не можем расстаться. Он хочет жить со мной, а я с ним… и Бруно — понимаешь- он ведь не против, он… он даже сам устраивает так, чтобы мы с Лукой оставались вместе по ночам… но наутро тянет Луку в спортзал, на спарринг, и как будто нарывается, чтобы Лука его посильнее ударил или травмировал… а меня называет Далилой, разрушительницей империи, и все время говорит, что это мы — я и Лука — со своей любовью в конце концов похороним бизнес Гвиччарди, и лично он будет этому рад. Массимо сжал ее холодную руку и кивнул: — Начинаю понимать, что тебя так тревожит… и вот что я предлагаю, слушай… Тут его внимание отвлек звонок мобильного телефона. Массимо бросил взгляд на экран и в удивлении поднял брови: звонил Филиппо. — Прости, дорогая. Я только узнаю, что нужно моему братцу… не удивлюсь, если он нас выследил, и сейчас торчит где-то поблизости.***
Под головой у него был холодный камень, над головой — мозаика… Чертова мозаика, пестрая, как шлюхин макияж, ввинченная в потолок, поднимавшийся куполом. Лука закрыл глаза, чтобы не видеть ее, но все равно продолжал видеть, как будто мелкие разноцветные кусочки насыпали прямо в мозг, и они там крутились так и сяк, словно в калейдоскопе. Он хотел застонать, выругаться… напрасная попытка: губы и рот были совершенно сухими, а в горле точно скребли наждаком. Пространство вокруг казалось жарким, как прогретая духовка, и Лука слепо пошарил руками справа и слева, проверяя, нет ли у него в соседях вертелов с насаженными на них курами: он часто видел такие шкафы в автогрилях, но никогда не предполагал, что сам может оказаться в роли жаркого. Руки очень плохо слушались, да и ноги тоже — когда Лука пробовал встать или хотя бы согнуть колени, они лишь подергивались, и дальше дело не шло. Он был как марионетка с оборванными ниточками, брошенная на произвол судьбы, и не мог припомнить, что с ним произошло, как он вообще оказался в этом странном месте?.. В голове вспыхивали какие-то фрагменты, но они упорно не желали складываться в целую картину. «Черррт… где же я? Может… умер?» Эта мысль наполнила таким леденящим животным ужасом, что он заскулил, а в тело, от шеи до пяток, впились сотни острых иголок… и неожиданно ему стало лучше, сознание немного прояснилось. Лука снова попытался пошевелиться, потом — сесть, и почти справился, но не смог удержать равновесия. Голова напоминала тяжеленный чугунный шар, слишком тяжелый для шеи. Он растянулся на спине — так было надежнее — сделал несколько глубоких вдохов и начал медленно ощупывать себя, проверяя целость костей и внутренних органов. Левая рука ныла, но не больше, чем всегда, ребра вроде бы не сломаны. Болел затылок, но как-то странно. Нос тоже был в порядке, не разбит, не свернут набок. Значит, не авария и не драка… Ноздрей касался резкий лекарственный запах, а во рту был странный металлический привкус– что-то похожее он чувствовал, когда раз в жизни попробовал ЛСД… «Наркоз… мне давали наркоз?..» От слова «наркоз» Луку вдруг страшно замутило, и он едва успел повернуться так, чтобы сблевать на пол, а не на себя. От запаха рвоты замутило еще сильнее, и следующие пару минут — худших в своей жизни — он боялся, что вот-вот изрыгнет наружу собственный желудок. После этого стало полегче, но властно напомнил о себе мочевой пузырь: по малой нужде хотелось так, словно внутри плескалась по меньшей мере пара литров «Гиннеса»… но в последнее время он не пил никакого пива… Лука кое-как встал на четвереньки, дополз до стены, а потом, держась за нее, поднялся. Мочиться пришлось на стену, но хотя бы не в штаны. Крепкий организм постепенно брал свое: тело поспешно избавлялось от всего лишнего, уходили дурнота и спутанность сознания, а руки и ноги перестали быть деревянными обрубками и вспомнили, для чего они нужны. Продолжая держаться за стену, Лука медленно, приставными шагами отошел на достаточное расстояние, чтобы в прямом смысле слова не угодить в лужу, и осторожно сел на пол. «Так… Спокойно, волк, где наша не пропадала… Я жив, относительно цел и даже вот сумел не обоссаться. Это хорошая новость. А плохая… плохая в том, что я до сих пор ни хера не понимаю, как меня сюда занесло… и ни хера не помню… » Он дал себе немного времени: просто посидеть без движения, концентрируясь на области солнечного сплетения, и подышать с закрытыми глазами, мысленно прокачивая энергию по мышцам… Йогическая хрень, которой его обучил Наци, вещая что-то про прану и чакры, на поверку оказывалась довольно полезной, когда нужно было быстро восстановиться после тренировки или трудного дня за рулем. Сработало и сейчас — когда Принц открыл глаза, мир уже не расплывался в туман, не распадался на цветные концентрические круги, и желудок перестал переворачиваться в животе от малейшего неловкого движения. Теперь он рассмотрел, что находится в большой прямоугольной комнате, с мраморным полом, крашеными стенами, расписанными поверху фигурами сражающихся воинов в римских туниках и легких доспехах, и с мозаичным купольным потолком. Из-под купола пялились разнообразные боги и богини. В торцевой стене была железная дверь, а в стене напротив, примерно на высоте человеческого роста и на расстоянии полутора метров друг от друга, зачем-то вбиты железные кольца, вроде тех, к которым привязывают коней на конюшне. Принц не смог догадаться об их предназначении, но они ему очень не понравились… хорошо бы держаться от них подальше. В дальнем углу помещались деревянные козлы, в которые тоже было вбито или вкручено нечто непонятное. Луке вдруг не по-хорошему вспомнился фильм ужасов про инквизицию, который он недавно смотрел по видео: там на такой штуке растягивали людей, а в рот через воронку заливали воду… Его снова замутило, но он не поддался слабости, и напомнил себе, что живет в двадцатом веке. Тошнота послушно отступила, однако ситуация не стала понятнее. В довершение радостей приключилась новая напасть: чудовищная жажда. Во рту было сухо, как в пустыне Сахара, а горло полыхало огнем. Это дьявольское сочетание сильнее, чем что-либо другое, подтолкнуло его к действиям. В конце концов, какая бы чертовщина с ним не стряслась, молча подыхать он не собирался. Лука подполз к железной двери и попробовал позвать: — Эй, кто-нибудь! Есть здесь живые?.. Дайте пить, вашу мать!.. Он ужаснулся своему голосу — глухому, хриплому, словно ему в горле надрезали связки — и зов, вопреки ожиданию, получился совсем не громким, больше напоминающим стон призрака, чем человеческий крик. Тогда Лука изо всех сил постучал в дверь кулаком, и это помогло делу: «бум-бум-бум» разнеслось металлическим гулом, и если в этом проклятом месте был еще хоть один человек, призыв не мог не коснуться его ушей. Протекла минута… другая… Лука собрался постучать еще раз, но тут в коридоре наконец-то послышались шаги, и загремел замок. Дверь начала приоткрываться. Лука предусмотрительно отполз в сторону, чтобы не получить по голове, и все-таки вошедший — здоровенный мужик с бычьей шеей и толстыми ручищами, похожий на бойца тяжелого веса — едва не споткнулся об него. — Ах ты, мешок с дерьмом! — зло выругался мужик, и, подняв Луку с пола, встряхнул его как щенка. — Что не лежишь смирно? — Полегче… — прохрипел Принц, понимая, что именно сейчас у него плохие шансы победить в драке, но мужик, хотя и держал его крепко и говорил свирепо, вроде не был настроен причинять ему вред. — Не знаю, кто ты, но будь человеком — дай воды! — Воды тебе? — хмыкнул тяжеловес и на удивление бережно снова заставил Принца сесть. Огляделся по сторонам и обвиняющим жестом ткнул в темнеющее на полу пятно: — Та-ак, а это что за кобель тут пометил? Может, заставить тебя языком пол помыть, а? — Что-то не вижу тут унитаза или хотя бы ведра, — огрызнулся Лука. — А ссать в штаны с малолетства отучен… Мужик погрозил ему пальцем размером с хорошую сосиску: — Вот еще раз такое устроишь — кровью будешь месяц ссать, понял? В тюрьме с ним случались вещи и похуже, особенно в первые полгода, когда за сохранение достоинства приходилось жестоко драться, но никогда еще Луку так не бросало в пот от бессильного стыда. — Понял… Дай воды. — На. — «тюремщик» выудил откуда-то армейскую фляжку и протянул ему. Принц проглотил содержимое в три глотка, не разбираясь, что там. Кажется, это все-таки была не вода, но и не спиртное, в любом случае от этого питья сразу прибавилось сил. Жажда все еще мучила его, зато теперь он был хотя бы в состоянии поддерживать беседу и задавать вопросы, которых было много. — Где я? Что это за место? Чего вы от меня хотите? — Хватит болтать. — мужик забрал у него фляжку. — Сиди пока тут, скоро придут и все объяснят, что к чему. Воду, пожрать и ведро я тебе принесу, так и быть. И чтоб никаких мне больше узоров на стенах! — Подожди, объясни ты толком! Какого… — Лука потянулся к своему стражу, чтобы ухватить за штанину и хоть так остановить, но тот спокойно отпихнул его, вышел и тщательно запер дверь.