***
Войдя в квартиру Принца в Гарбателле, Малена глубоко, жадно вдохнула — и поразилась, насколько хорошо она помнила запахи этого жилища: крепкий кофе и крепкий табак, примесь машинного масла, апельсиновая цедра и ноты свежей зелени — сквозняк затягивает их со стороны садика, разбитого под окном… Новым было чувство покоя, разлившееся в груди, сродни тому, что она испытывала в детстве, когда возвращалась домой после путешествия с родителями. Малена смотрела, как Принц сбрасывает куртку и раздевается, как приглаживает волосы, и понимала — сама не зная как — что сейчас он ищет, хочет найти то же самое чувство дома, чтобы припасть к нему и заново напитаться земной силой. — Лука!.. — тихо позвала она, он резко повернулся и, схватив ее в объятия, прижал к себе. Ни слова между ними не было сказано — этого не требовалось, Малене было достаточно, что его сердце билось рядом с ее сердцем, и совместная судьба решалась здесь и сейчас. Недолгое пленение достигло своей цели, поселив в душах страх, но этот страх был не того свойства, на какое рассчитывал Филиппо Гвиччарди, не рабского сорта… то был страх поверить в свою зависимость, и своими руками отдать свободу и возможность быть счастливыми, как бы признавая за могуществом и властью денежного мешка неотъемлемое право решать. Малена едва дышала от усталости, но сна не было ни в одном глазу; наоборот, она точно проснулась от кошмара и заново осознавала реальность. Рим. Весенняя ночь за окном, запах табака, речной воды и апельсинов, кофе, бензина, мокрых камней, цветущих деревьев, солнечного ветра. Близость Луки, его сила, его тепло. Реальность его плоти и крови. Запах кожи и волос, что-то знакомое и родное, присущее только ему. Готовность быть рядом и следовать за ним — ведь, обнимая ее сейчас, молча, страстно, он задавал именно этот вопрос, спрашивал — хочешь ли, готова ли?.. Веришь ли, что мы в состоянии решить сами, не выжидать год, и никогда, никогда больше не выслушивать чужие приказы «из благоразумия»?.. Малене казалось, что ее ответ был полностью ясен еще в тот момент, когда она вместе с ним вышла из надежной и безопасной машины Массимо, и спустилась в метро, чтобы ехать в Гарбателлу, туда, где была территория Принца — но Лука хотел подтверждения. После того, что случилось с ним, когда Смерть подошла близко-близко, наклонилась и дохнула в лицо, он не мог и не хотел оставить тайны между собой и Маленой, не хотел недосказанности даже в малом. Малена имела право знать, кого она выбрала, кому отдала свою любовь, и выбрать свой путь с открытыми глазами… или передумать. Она имела право знать, что Лука Корсо — убийца. Неисчислимые беды, свалившиеся на него, когда он наконец-то испытал счастье, и поверил, что темные страницы его жизни перевернуты раз и навсегда, могли быть случайностью, злосчастным совпадением… но, как сказал бы отец Джованни, могли быть и карой Господней. — Малена… — выдохнул он с таким трудом, точно грудь была стянута сыромятным ремнем. — Да, Лука?.. Что?.. Что случилось? — Мне нужно с тобой серьезно поговорить. — Прямо сейчас?.. Ты уверен, что это нужно… что ты готов? — Полностью. Обнимая друг друга, они даже не включили свет, и шептались в темном коридоре, как два призрака. Лука смотрел вдаль поверх головы Малены, и как будто видел еще одну тень… еще один призрак… Призрак Тощего. *** Малена уже в третий раз сварила кофе в большой походной кофеварке, что сопровождала Луку во всех его временных пристанищах, даже в тюрьме… Разговор еще не был окончен. Принц сидел за кухонным столом, над пустой чашкой и пепельницей, полной окурков. Лицо у него было серым, осунувшимся… За все время, прошедшее со дня их первой встречи на виа Мармората, Малена никогда еще не видела его таким подавленным. Она понимала, что он чувствует, каждой клеткой, каждым нервом; могла бы в точности описать мерзкое, холодное, сосущее жало в сердце, напоминающее об утрате и собственной и вине. Нечто подобное она переживала, когда вернулась с похорон Лизы и стояла в детской, бессмысленно глядя на пустую — теперь навсегда пустую — кроватку. Тогда у нее не было ответа на вопрос: «За что?» — она задавала его всем: Бруно, священнику, доктору Штайнеру, самой себе, но не могла, оказывается, понять самого главного… смерть Лизы одновременно стала смертью супружеской любви, смертью всех прежних идей, чаяний, болезненным и суровым уроком, что никакой «другой жизни» нет, и никто не возместит потерянные дни и когда, пока она пытается жить не своей жизнью, не в своем мире, с чуждыми ей людьми. Большие дома, роскошные виллы, приемы, поездки в дальние страны, украшения и дорогие платья, положение в обществе — все это оказалось пыльной мишурой, перечеркнутой смертью ребенка. Лиза была тем единственным, что давало Малене переживание настоящей жизни, и когда дочери не стало, женщина сама стала тенью, кружащейся в пустоте… Нечто подобное произошло и с Принцем, но зеркально, как в параллельном мире: нелепое убийство, совершенное в бреду разрушенной любви, рассекло его жизнь надвое, и не просто отправило в тюрьму, но и самого довело до порога смерти. Он удержался на краю пропасти, выбрался, узнав, что у него родился сын, но и с сыном не мог быть рядом, жил по инерции, в тщетном поиске хоть какого-то смысла, хоть какой-то разумной цели… — Малена! -Лука перехватил ее руку, подтянул поближе, усадил не рядом, а к себе на колени. Она обхватила его за шею, прижалась к щеке: — Я здесь. Налитый кофе дымился в чашке, лампа разливала уютный оранжевый свет, на плите закипала вода для спагетти, и вроде все было хорошо и спокойно в их общей реальности. Но оба знали, что это лишь краткая передышка, перед тем, как жизнь сделает крутой поворот — и дальше помчится совсем по иному маршруту… — Вот ты теперь знаешь все… — глухо сказал он, обнял еще крепче. — И не боишься? По-прежнему хочешь быть со мной? Малена покачала головой: — Я только о том жалею, что ты не рассказал мне раньше… Тебе самому было бы легче. — Я сам хотел забыть это все… убеждал себя, что это было не со мной. У меня почти получилось… но я все равно видел его во сне. Особенно если случалось что-то плохое. Понимаешь? — Понимаю. Я тоже вижу своих мертвых. Дочку. Бабушку. Маму и папу… хотя тоже предпочла бы забыть и никого не видеть. Принц горько усмехнулся: — Зато ты никого из них не убивала… — И ты не хотел убивать Тощего. Это просто несчастный случай… ты защищался от того, кто нападал на тебя, ты бил вслепую, а Тощий по неосторожности попал под удар. — Да, Малена, да… но я ничего толком не сделал, чтобы его спасти… Я… струсил… — он уткнулся лицом ей в грудь, у него вырвалось сдавленное рыдание. — Я оказался трусом! Вот что меня убивает… как тот самый нож… Малена молча гладила его по голове, не утешая словами, давая выдохнуть, выплакать все, что много лет болело в груди, воспаленной незаживающей раной, но теперь, наконец-то, появился шанс заплатить Смерти кровавый долг. И отпустить прошлое. Она знала, что Лука не трус, а храбрец, и что он сам это знает, но сейчас корит себя и винится не только за смерть Тощего — ведь ему повезло получить помилование, оказаться «рабом с привилегиями», выйти из клетки, где другие гладиаторы убивали друг друга на потеху богатому безумцу, возомнившему себя римским императором… и Принц считал, что эта «милость» едва ли им заслужена. Он был не лучше других парней, наоборот — хуже, ему следовало драться насмерть, убить или быть убитым. Гвиччарди же, сперва толкнув его в самую гущу, желая напугать мясорубкой, в последний момент забрал с ринга, и выставил даже не рабом — клоуном, ярмарочным уродцем, что для смеху пародирует борцов и силачей… Вынести это унижение оказалось потруднее, чем все подлянки и чудачества Центуриона, взятые вместе. Принцу не потребовалось много времени, чтобы принять решение: он больше не станет играть по чужим правилам. И плевать ему, черт побери, на мифическую «честь семьи Гвиччарди»; оставалось лишь растолковать Малене, что она — свободна, также свободна в своих решениях, и ничем не обязана ни Центуриону, ни его звезданутой семейке. Лучшее, что она может сделать, это исчезнуть… Без лишних объяснений и церемоний. Выбрать для себя совсем другую жизнь, ту, что он может и хочет ей предложить. Или… какую-то отдельную, свою собственную, но на самом деле свою, а не построенную вокруг избалованного и бесстрастного красавчика, похожего на картинку из глянцевого журнала, но холодного, как рыба. — Лука… — Что?.. — Тебе нужно отдохнуть… Давай я доделаю нам ужин, и ты ляжешь. — Я лягу, и ты со мной. Она слегка покраснела, но ответила без жеманства: — Конечно… — взяла чашку с кофе, сделала небольшой глоток, передала Принцу: — После такого количества кофеина мы теперь уже точно не сможем спать… — А я спать и не собираюсь, — рыкнул он, и снова прижал ее к себе; в его теле болела и ныла каждая мышца, каждая жила — и все же это не мешало крови кипеть от близости Малены, от ее тепла, от сладкого, влекущего запаха… усталость и боль не имели значения для мужчины, желающего свою женщину, и готового подтвердить свое право на нее. — Я все-таки приготовлю ужин… — мягко сказала она, когда Принц позволил ей вдохнуть, и они ненадолго прекратили целоваться. Лампа по-прежнему светила мягким оранжевым светом, пахло кофе, весело бурчала закипевшая вода, и Лука смотрел, как Малена, переодетая в его футболку, собрав роскошные волосы в уютный домашний пучок, двигается по кухне, режет помидоры и базилик для быстрого соуса, кладет в кастрюлю длинные желтые спагетти… и делает это так привычно, спокойно, словно живет с ним уже много лет… как любимая, как жена. И так будет дальше — тоже много-много лет. По крайней мере он все для этого сделает — возможное и невозможное… Гвиччарди и ему подобные могут считать себя кем угодно, королями, даже богами, могут притязать на то, чтобы играть чужими судьбами, превращать людей в пешки. Они думают, что деньги решают все, но забывают, что смерть — или ее угроза — уравнивает шансы. Тот, кто не боится смерти, или хотя бы решается твердо взглянуть ей в глаза, приобретает доспехи, и пусть даже не становится неуязвимыми, но его не так-то легко сломать, подчинить, превратить в бессловесного раба. «Ты не раб, пока сам не поверил в это» — Принц уже не помнил, где и когда вычитал это, в какой книге, и увидел надпись на стене… главное, что он был совершенно согласен. Он не испугается. И Малена не испугается, будет храброй — она уже доказала много раз свою пылкую отвагу, и сегодня, споря с Гвиччарди, старым безумцем, что держал в руках жизнь и смерть их обоих, поигрывал для забавы, она не бледнела, не опускала глаз… Если Принц о чем-то и сожалел, так лишь об одном: что не встретил Малену раньше. Теперь ему совсем не казалась невероятной их возможная любовь в прошлом, пусть даже она где-то там училась и читала книжки, а он с парнями гонял мяч, дрался на пустырях и воровал магнитолы между сменами в мастерской. — Малена, я хочу тебе кое-что предложить… — он, наконец, сумел уложить в слова то, что давно крутилось в мозгу. — Надеюсь, руку и сердце? — Нет, это я уже предлагал раньше… и предложение в силе. Я о другом. — Послушаем, — улыбнулась она и подвинула ему тарелку со спагетти. Они пахли совсем по-домашнему — чем-то забытым, счастливым, из тех времен, когда Лука и Джованна были еще детьми, просто братом и сестрой, и мать с отцом были живы и любили друг друга, и когда они ужинали всей семьей за одним столом… Как же давно это было, и как наглухо он все забыл. Заставил себя забыть, потому что иначе было не выжить. Он почувствовал, что зверски голоден, но сперва нужно было договорить. Лука взял тонкие руки Малены в свои ладони, сжал их, дождался, пока она посмотрит ему в глаза, и сказал: — Давай сбежим в Терни. Поселимся там недалеко от центра. Ты будешь писать свои книжки… или делать что захочешь… а я пойду работать вместе с Бето. — На грузовике? — уточнила она, помня, что он ей рассказывал о своих планах насчет работы. — Да, на грузовике… водителем или экспедитором грузов. Я это дело хорошо знаю. Бето обещал мне протекцию. — И… ты будешь надолго уезжать?.. — Буду, но не очень надолго. Рейсы там не очень длинные, зато и выходные дают — несколько штук подряд. И деньги… деньги хорошие, нам с тобой хватит на двоих… и на троих даже. — Звучит заманчиво… — она погладила его кончиками пальцев. — Но… как же Бруно?.. Ведь мы обещали… обещали подождать и… не бросать его. Принц нахмурился: опять она за свое! Бруно, Бруно… вот уж святое сердечко… беспокоится о Центурионе, после того, как его папаша устроил показательную казнь, и хорошо еще, передумал отправлять на корм воронам… Лука медленно выдохнул и сказал рассудительно, спокойно: — Мы ведь с ним договаривались, Малена, раньше… до того, как стало ясно, что его отец — опасный сумасшедший, и это не считая мачехи, пытавшейся тебя убить. И… я бы не предлагал Терни, не будь уверен, что так будет лучше. Если нужно будет объясниться с Центурионом — я сделаю это сам. Тебе и тревожиться не о чем. — Да уж, не о чем… — она задумалась ненадолго, потом сказала: — Мне почему-то нравится твоя идея про Терни, но все же мне не хочется вот так сбегать от Бруно… он ведь понятия не имеет что сделал его отец… — Да. И когда я поговорю с ним, расскажу ему все как есть — думаю, он сочтет, что причина уважительна. Ну, а если не сочтет, ему же хуже, Малена! — Лука, а как же тот человек, с которым ты встречался перед… перед похищением?.. Тот, что обещал тебе работу в мастерской? Ты от нее откажешься? — Ну ясно, откажусь… мастерская-то в Риме… но знаешь… с мужиком тем, наверное, встречусь. Он же видел все своими глазами, и… — Что? — встревоженно спросила Малена, испуганная странным выражением лица Принца. — Одно из двух: или он заодно с Гвиччарди и помог все это подстроить, или… он свидетель, для кого угодно, что я не лжец и не сумасшедший. И если его не грохнули те громилы, что увезли меня, то уж наверняка он сможет рассказать обо всем, что я пропустил… и не только мне — но и Центуриону, раз уж ему непременно нужна причина, чтобы порвать наш договор.Глава 26. Давай сбежим в Терни
10 декабря 2019 г. в 09:51
Пока машина Массимо летела по трассе сквозь синеватый дождливый сумрак весенней ночи, Лука и Малена молча сидели на заднем сиденье, сблизив головы, переплетясь руками, и молчали. Малена чувствовала, как на запястьях Принца бьется лихорадочный пульс, и слышала глухую ярость, как рокотание близкого шторма, скрытую глубоко в душе, но в любой момент готовую вырваться и размести все вокруг… Она боялась смотреть ему в глаза, хотя знала, что он ни в чем не винит ее, но считала себя причиной случившегося. В течение всех томительных часов, проведенных в «Голубятне», Принцу пришлось непрерывно переносить унижения, страх и физическую боль от клевретов Гвиччарди — но причиной этих бед было ее собственное неосторожное поведение. Хорошо еще, что твердость, проявленная Принцем, вызвала невольное уважение у того, кто всем заправлял на вилле, и присутствие Массимо, находчивого и рассудительного Массимо, помогло если не смягчить хищника, то образумить его… загнать в ловушку сомнений.
Малена бросила внимательный взгляд на Гвиччарди-младшего, что так спокойно вызвался поработать «водителем для водителя»; он мягко держал руки на руле, курил, пускал дым в окно, что-то напевал под музыку, плескавшуюся из магнитолы, и был безмятежен, как статуя Будды… словно ничего и не было. Словно гладиаторская школа, с настоящими боями и кровавыми ранами, спрятанная среди садов, апельсиновых и оливковых рощ Капуи, была всего лишь кратким видением из сумбурного болезненного сна.
И все же Малена слишком давно и хорошо знала Массимо, чтобы полностью поверить в его медитативный настрой и безразличие к семейным передрягам. То, что казалось отрешенностью от мирской суеты, было маской для дайвинга — маской растерянного человека, все глубже и глубже ныряющего в пучину прошлого, в свои воспоминания, прекрасные или ужасные, но наверняка связанные с местом, которое они только что покинули…
Неожиданно для себя Малена остро ощутила духовное родство с Массимо. С кристальной ясностью ей вдруг представилась его судьба, положение «вечного младшего брата», что не допущен к участию в делах семьи вроде бы из-за отсутствия способностей — а на самом деле не имевшего желания участвовать в делах Гвиччарди. Ни малейшего желания… ни в каких делах… за исключением тех редких проектов, что требовали специальных знаний из области эстетики или искусства. В этом они были похожи. Оба чужаки… и в каком-то смысле изгои. Массимо был «не ко двору» из-за своих «склонностей», Малена — сперва из-за своего происхождения, потом из-за болезни дочери и вот теперь из-за того, что посмела полюбить другого и заявить о намерении оставить Бруно.
Принц пошевелился, и она вскинулась, испугавшись, что отдавила ему руку или плечо, но он не позволил ей отодвинуться — прижал к себе еще крепче, и обратился к Массимо:
— У метро останови. — без всяких там «синьор» и обращений на «вы» — сказал, как обычному таксисту.
— Зачем? Я вас довезу куда скажете… Тебя и Малену.
— Нет, мы с ней здесь выходим. Останови.
— Ладно, как скажешь. — Массимо понимающе улыбнулся, но Луке это «понимание» было до лампочки — и улыбку захотелось стереть с лица Гвиччарди-младшего при помощи кулака…
Темная ярость кипела в груди, как ведьмино зелье, и разрядить ее хотелось старым, испытанным способом — уличной дракой. Благородной дракой, где есть и правила, и законы чести… что разгорается сама собой, как пожар, и не служит кровавым развлечениям пресыщенным богачам.
Проповеди отца Джованни о терпимости и прощении, прагматичные увещевания Бето, что «после тридцати только дураки решают свои проблемы кулаками», и нежные просьбы Малены «беречь себя» утратили всякий смысл. После «гостеприимства», оказанного ему на вилле, Лука чувствовал себя обезличенным куском мяса, одушевленной, но лишенной разума горой мышц, годной лишь на то, чтобы причинять боль или убивать — и похвалы Хустино, что, дескать, он «боец от Бога», звучали как приговор:
«Ты больше ни на что не способен, Принц, вот и не мечтай о нормальной жизни… забудь… вернись в свою уличную стихию, как хищник в саванну, и дерись, дерись, пока не убьешь снова — или пока не убьют тебя».
Он не знал, как заново найти смысл, как вернуть самого себя — и действовал интуитивно, понимая лишь одно: от Гвиччарди — всех, скопом — нужно держаться подальше. И главное, забрать с собой Малену… Больше ему ничего не было нужно.