Любовь сильнее

Когда Саша проснулся, за окном уже светлело зябкое утро, рядом никого не было. Значит Яков выспался, бесшумно оделся и ушел. Одевался быстро, точно на военной побудке. Вчера он дал Якову возможность отдохнуть, но это не значит, что согласен оставить вопросы без ответов. Он надевал рубашку, когда дом сотряс слабый, но ощутимый толчок, стекло в оконце звякнуло задребезжало, а следом еще один, уже сильнее, такой, что кувшин с водой для умывания упал на пол. Саша знал, что такое землетрясение, но здесь, в Диканьке? Пуговицы застегивал на ходу, выбегая из комнаты. Третий толчок застал его на лестнице, и вслед за ним послышался крик, но не испуганный, а, как ни странно, полный восторженного ликования: — Получается! Яков Петрович, у меня получается! Они были на улице: Гуро и Гоголь. Гоголь, сияющий, смеющийся, но очень бледный, сидел на земле, и, запрокинув голову, заглядывал в лицо Якова, который, довольно улыбаясь, смотрел на руины того, что еще недавно было крепким, добротно построенным сарайчиком. — Ну вот, видите, Николай Васильевич, немного самодисциплины, практики, и все у вас отлично получится. — Что происходит? — Саша вышел на улицу, не чувствуя порывов холодного ветра. Значит, Яков все-таки не отступился от своей идеи. — Всего лишь небольшой урок для нашего юного друга, — Яков небрежно махнул тростью, но на Сашу посмотрел предупреждающе, сдвинув брови. — И Николай Васильевич прекрасно справляется! — Он потрепал по волосам так и оставшегося сидеть у его ног Гоголя. Тот только улыбнулся, но вяло. — Небольшой урок! — уж на что, на что, а на сдвинутые брови Гуро, равно как и на строгие взгляды, Саше было плевать. — Николай Васильевич! Мы вчера говорили, какая это опасная затея! Вы обещали, что больше не станете! А теперь погромы устраиваете! — Это для тренировки… А сарайчик… Отстроим же… Потом. — Потом? — Так сейчас некогда! Якову Петровичу депешу из Санкт-Петербурга доставили. Мы ждали, пока вы проснетесь, чтобы прочитать и про Всадника все обсудить. Гоголь все еще улыбался, но неуверенно, на Сашу смотрел виновато. Яков ободряюще сжал его плечо: — Не расстраивайтесь, голубчик. Александр Христофорович просто о вас беспокоится. На свой лад. Вот и вмешивается в дела, которые его никоим образом не касаются. — Безопасность и здоровье Николая Васильевича касаются меня самым прямым образом! — отчеканил Бинх. — Раз уж вас, Яков Петрович, это не заботит, должен же хоть кто-то побеспокоиться! — И уж кто, как не вы! — полыхнул глазами Гуро. Они так и замерли друг напротив друга обозленные, непримиримые, именно в этот момент предмет их спора зашевелился и попытался встать. Взгляд у Николая Васильевича стал совсем расфокусированным, из носа медленно стекала ярко-красная струйка. — Николай Васильевич! — Голубчик! В дом пришлось отводить Гоголя обоим, шел он с трудом, спотыкаясь, неловко переставляя длинные, ставшие такими нескладными и неуклюжими ноги. Все пытался поднять голову, но не мог. — Ничего, ничего, голубчик, это с непривычки, сейчас пройдет. — Гуро присел на край постели, куда уложили Гоголя, ласково погладил юношу по щеке. — Вы молодец, просто перенапряглись немного. — Просто, — каменным голосом повторил Бинх. Гоголь вскинул на них обоих виноватый взгляд, потянулся, схватив обоих за руки. — Александр Христофорович… Яков Петрович! Не ругайтесь… Я в порядке. Отдохну немного только. Саша легонько сжал ненормально холодные пальцы: — Да мы и не ругаемся, голубчик, что вы, — он посмотрел на улыбающегося Якова, тот с готовностью подтвердил: — И в мыслях не было ругаться, — и растянул губы в елейной улыбке. Саша спустился вниз согреть вина, руки у Гоголя показались ему ледяными. Когда переливал вино с пряностями в подходящую глиняную кружку, послышались шаги. Яков. Вошел, молча обнял со спины, прижался губами к шее. — Не злись, Саша, так нужно. — Нужно было, чтобы он чуть не разрушил мой дом? Или нужно было, чтобы ты его чуть не уморил? — Так нужно, — упрямо повторил Гуро, размыкая руки, — Уморить Николая Васильевича крайне сложно, он крепче, чем кажется, а слабость его как раз от того, что пользоваться силой своей не умеет. Александр стряхнул молча его руки, пошел в гостевую, не оборачиваясь, слышал, как следом, шаг в шаг идет Яков. Гоголь лежал на кровати, и лицо его почти сливалось с белым бельем, но кровь из носа уже не шла. Он улыбнулся им обоим, попытался сесть. — Не торопитесь, голубчик, — Яков ловко поправил подушку, придерживая Николая Васильевича за плечи, Бинх присел с другого края кровати, протянул кружку с вином. — Попробуйте-ка, враз согреетесь, меня на Кавказе научили. Гоголь послушно отпивал маленькими глотками, смотрел то на Якова, но на Александра, щеки у него постепенно розовели. — Ну вот теперь поспите немного, голубчик, — Яков совершенно естественным жестом погладил его по волосам. — Вам сил надо набираться, дел впереди много. Бинх метнул на Якова разъяренный взгляд, но говорить ничего не стал, молча взял наполовину опустевшую кружку, встал: — И то верно, поспите, — а потом вдруг добавил по странному наитию, — ночью-то вам все не спалось. Гоголь виновато опустил ресницы, щеки и даже уши у него порозовели еще пуще, он натянул покрывало до подбородка, зевнул. Из гостевой спальни в гостиную спускались молча, словно по договоренности. Только когда Яков плотно прикрыл за собой дверь, Саша спросил дрожащим от злости голосом: — Много дел? И каких же это дел много у Николая Васильевича? Яков, он же мальчик еще! А ты его куда тянешь? В бесовщину опасную! — Ты, Саша, ненамного старше был, когда на Кавказе очутился, — легкомысленно отмахнулся Гуро, он прошелся по комнате, встал у окна: — Красиво тут у тебя. Как же это… Ах да… — И продекламировал звучным голосом: Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса. Саша посмотрел на напряженную, прямую как шпага спину и спросил: — Зачем ты Николая с собой привёз, Яков? И зачем он тебе в Диканьке нужен? — Хотя вот знаешь, Саша, господин Пушкин… Столько от него хлопот… — задумчиво проговорил Гуро. — Горд, дерзок. Власть не уважает совсем. — Яков! — Саша подошел ближе. — Не впутывай Николая Васильевича в свои дела! Оставь его. Пусть живет, как… как человек! — Вот как? — Яков развернулся на каблуках стремительно. — Оставить? Отправить в унылую канцелярию переписывать служебные записки до конца жизни? Ты такого будущего ему желаешь? — Он юноша способный! Проживет без канцелярии. Найдет другое достойное поприще. Яков усмехнулся: — Способный! Да вот только к чему способный? А вернее, на что? Ты, Саша, думаешь, что дар его можно просто подавить, задуть, как свечу? Не получится! Это не прихоть, не выбор — это его натура. Ни подавить, ни избавиться, ни отказаться нельзя. Но можно направить. — И снова к окну отвернулся. — Направить, — медленно повторил Саша, — и кто же направлять будет? — Сведущие люди. Уж не думал ли ты, что подобные способности без внимания останутся? — Яков, это бесчестно! У Николая Васильевича должен быть выбор, а ты… Знаешь, ведь, что он тебя послушает, все для тебя сделает? — Раньше бы послушал, — Яков не оборачивался, но по голосу было слышно, что улыбается. — А сейчас… Умеешь ты, Саша, влиять на юных романтиков. Да вот что… — он забарабанил пальцами по подоконнику. — Я тебе добра желаю. И Николаю Васильевичу тоже, и я знаю, как сделать лучше для всех. Только не мешайся сейчас. От подобного заявления Саша не сразу и нашелся, что ответить, а когда приличные слова нашлись, то Яков повернулся, и вскинул руку, прерывая: — Не спорь! Не спорь, Саша! Разве по таланту и заслугам тебе в дыре этой прозябать? А Николаю Васильевичу по способностям бумажонки переписывать? Он глянул на возмущенное негодующее сашино лицо: — Я для вас обоих лучшего хочу! Дай мне только это дело со Всадником закончить, потому прошу — не мешай. — Тебе закончить? — Саша наконец-то обрел дар речи. — А мне в сторонке постоять, пока ты наши с Николаем Васильевичем судьбы устроишь? Вместе со сведущими людьми? Что в депеше было, Яков? Яков раздраженно сжал губы. — Это неважно. Все уже решено. Не тобой и даже не мной! Самое лучшее для тебя и Николая Васильевича — принять сложившуюся ситуацию и не противиться. — А если нет? Яков стремительно шагнул вперед, ухватил за плечо крепко, зашептал, глядя в глаза: — А «нет» ни тебе, ни ему сказать никто не позволит. И если Николай Васильевич еще представляет определённую ценность, то ты… — он замолчал, красивое лицо его исказилось в болезненной гримасе. — То я ценности не представляю, — помог Саша, — упрямого деревенского пристава можно и в расход пустить. Верно? — Не верно! — рявкнул Яков яростным шепотом, — Вы невероятно упрямый деревенский пристав, Александр Христофорович, но вы — мой упрямый деревенский пристав! И представляете невероятную ценность для меня! Именно поэтому я вас и уговариваю, как девицу стеснительную, а не желтым домом и каторгой стращаю! Яков злился, но в глубине темных глаз Саша отчетливо видел беспокойство. Он как давеча вечером, погладил по щеке ладонью, ощущая гладкость выбритой кожи. — Не особо большой у вас, Яков Петрович, опыт с юными девицами, больно уж напираете. Яков уязвленно дернул бровью: — Да уж поболе, чем у вас. — Вы бы хоть объяснили толком, а то как теленка к мяснику толкаете. Яков прикрыл глаза, сам щекой к ладони прижался: — Не могу, Саша. Прошу просто поверить сейчас. Скажу только, что в исходе этого дела, равно как и в способностях Николая Васильевича, заинтересованы могущественные персоны. Мне с ними тягаться не по чину, но вот будущность и твою, и Гоголя, и свою устроить — в моих силах. Он замолчал, складка между бровями резче обозначилась, и Саша снова помог: — Будущность нашу устроишь, если… Верно ж, есть какое-то условие? Яков, не открывая глаз, сверкнул короткой улыбкой: — Слишком вы умны для местного захолустья. Есть «если», и я его намерен выполнить, а ты не станешь мне мешать. Пообещай. Саша молчал, уж что-что, а вслепую обещания раздавать он был не приучен. Сухие горячие пальцы обхватили его запястье, Яков прижался губами аккурат к местечку, где бился пульс: — Обещай мне, Саша. О многом и не прошу, только не мешать. Он медленно, словно пробуя губами на вкус, целовал запястья, пропахшие порохом пальцы, ладони. Посматривал из-под длиннющих ресниц. — Вот теперь верю в широту вашего опыта, барышни-то яблоками к ногам сыпались? — с трудом выговорил Саша, отнимая ладонь. — Лис ты, Яков. Но прости, все, что в Диканьке и окрестностях происходит, происходит с моего ведома и дозволения. Я присягу давал. Яков рассмеялся коротко, посмотрел Саше в лицо: — Вы невероятно упрямый деревенский пристав, Александр Христофорович. — Он отступил на шаг, смерил Сашу взглядом с головы до ног, — Вы хотя бы представляете, кому сейчас отказываете, наглец вы эдакий? Брови сдвинул, а в глазах довольное восхищение. Помолчал немного. Потом кивнул, словно согласился в чем-то сам с собой. — Что ж с вами делать? Извольте. Расскажу. Только принесите еще той наливочки, которой вчера потчевали, уж больно хороша. Рассказ выйдет долгим. Саша достал бутылку, разлил по стаканам. Яков взял свой, вдохнул аромат, причмокнул губами и вдруг резко вскинул голову: — Слышишь? Это в спальне? Шум? Саша бросился к лестнице, перескакивая через ступеньку, распахнул дверь, и замер на пороге, прижав ладонь к груди, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Гоголь мирно спал, совершенно по-детски положил ладони под щеку. Черные пряди упали ему на лицо, и он смешно морщил кончик носа от легкой щекотки. Саша подошел ближе, осторожно убрал прядки с лица. — Спите, Николай. Николенька. Спите, голубчик. Яков в гостиной уже устроился в кресле, закинув ногу на ногу, что-то мурлыкал, отбивая себе такт на подлокотнике. — С Николаем Васильевичем все в порядке? Вот и славно. Ты садись, Саша, выпей со мной. Саша взял бокал, сел в кресло напротив: — Рассказывай, Яков. Всё рассказывай. Яков щелкнул ногтем по краешку бокала, склонил голову набок: — Сначала по глотку. За тебя, Саша. Я вот Диканьку проклял вчера, а ведь зря. Я тут тебя встретил. Я Николая Васильевича тут рассмотрел. И знаешь, Саша, я вас обоих терять из-за фанаберий надуманных не собираюсь. За это и выпьем. Он поднес бокал к губам, неотрывно следя за Сашей. Александр Христофорович отпил один глоток, потом второй, наслаждаясь терпким согревающим малиновым вкусом. Почти сразу стало тепло-тепло, словно с мороза зашел в жарко натопленную баньку, ресницы враз отяжелели. Он зевнул, поудобней откидываясь на высокую спинку, вытянул ноги в тяжелых сапогах. — Яков, а ты что ж не пьешь? — удивленно спросил, видя, как Яков ставит свой бокал на стол, так и не сделав ни глотка. — Позже, Саша. У меня появилось одно неотложное дело. Что-то было неправильно, чудовищно неправильно и нечестно, Саша протестующе тряхнул головой, и она мотнулась, словно у марионетки, безвольно, комната перед глазами заплясала. — Нет-нет-нет… — теплая рука легла на грудь, не позволяя встать, — обжигающе горячие губы коснулись уха. — Я все решу сам. А ты должен просто подождать и не мешать мне. Просто подожди. Саша еще сделал над собой невероятное усилие, и постарался встать, но каблуки сапог только царапнули пол бессильно, а близко-близко перед глазами было лицо Якова, белое и расплывающееся, словно отражение луны в запруде. — Спи, неугомонный! — сказал Яков. И Саша заснул.