Зимнее королевство

Чем дальше они заходили, тем более странным всё становилось. Первый «случай» произошёл вскоре после того, как позади осталась граница земель Теннов, и вокруг бесконечно по всем направлениям простиралась белоснежная, холодная пустошь. Спутники Джона уже устроились на ночлег, но он сидел подле костра, читая одно из писем Сансы. Она рассказывала о Винтерфелле, о ежедневных хлопотах, и о том, как лорд Ройс прислал в помощь каменщиков из Долины для восстановления замка. «Основную работу делают наши люди, но мастера из Долины привнесли несколько очень дельных идей. Посмотрим, что из этого получится. Какая-то часть меня скептически говорит, что мы никогда не сможем построить стены так же хорошо, как Бран-Строитель. Но потом я думаю, что это всё мои предрассудки и воспоминания о сказках Старой Нэн, о магии в кладке камня, помнишь?». Он помнил. Он должен быть рядом с ней, каждое слово пробуждало в нём болезненно-острую тоску по дому. Даже оставаясь в тысячах лиг, Санса заставляла его думать о королевском помиловании, продолжала возделывать ростки сомнений в его душе. Джон всегда бросал её письма в огонь, вспоминал её слова, её запах и смех. Он молча наблюдал, как съёживаются чернила, плавятся края пергамента… И на пятом письме Рглор заговорил с Джоном Сноу впервые. Костёр изменился, продолжая танцевать свой странный танец, языки пламени замерцали, переливаясь от ярко-красного к цвету листьев ранней осени, и в всполохах проявились очертания круга из десяти камней. Джон готов был больше никогда не сидеть около костра. «Случаи» повторялись, но огонь неизменно показывал всё ту же картину. Сомнительный повод для радости, по большому-то счёту. Да, Джон понятия не имел до этого момента, что ищет, и какова финальная точка его маршрута, но вот с чего бы вообще доверять красному божеству? «С того, что Рглор вернул меня назад?». Но вернул для чего — на самом деле? Джон не знал. Зато знал точно: Мелисандра натворила достаточно зла, руководствуясь желаниями своего бога. Пустыня, звенящая от тишины и мороза, не собиралась заканчиваться, лишь изредка меняя пейзажи на стылые озёра, рощи с великанами-деревьями и ущелья. Чем дальше они заходили — тем сильнее болели его шрамы на груди и животе. Поначалу не больше, чем зуд, который можно легко стерпеть, но вскоре — как будто его кожу вновь и вновь вспарывала сталь. Он ворочался с боку на бок по ночам, пытаясь заснуть на волнах боли. Иногда Призрак клал морду или лапы ему на грудь и становилось легче, но не всегда приносило спасение. И когда он наконец предстал перед кругом камней из огненных видений, его шрамы разболелись особенно сильно. Джон тяжело дышал, опираясь на меч, скрючившись, словно горбун. Джастин Гленмор стоял по правую руку от него, задумчиво поглаживая покрывшуюся инеем бороду. Вергор из Теннов прохаживался вокруг сооружения, подозрительно рассматривая. — Такой же круг есть и по другую сторону Стены, — сказал Джон. — Я никогда не задумывался, для чего. Он просто есть. — Неужто, — отозвался Вергор. Он смерил камни взглядом, и Джон сделал то же уже в сотый раз. Десять чёрных каменных плит воткнуты в землю, их высота больше человеческого роста, даже здоровяк Вергор на их фоне приземист; верхушки скошены. Посреди плоский камень, который мог бы служить столом, но сейчас укрыт лишь горкой снега. — Твои шрамы уже так болели? Возле другой штуки, — Джастин ткнул пальцем в сторону круга. — Нет. Они вообще раньше не болели. Вергор поморщился и поскрёб пальцем нос. Его щёки пересекали три изогнутых полумесяцем шрама, характерных для клана теннов, и полосы тончали лишь у переносицы. — Дело в магии. Возможно… — изрёк он, и Джон непонимающе качнул головой. — Магии белых ходоков или Рглора? — Мы уже настолько уверены, что эти штуки — дело ходоков? — пробурчал Джастин, но Вергор оставил его вопрос без ответа. — Обоих. Твоя магия откликается. «Твоя магия»? Джон едва сдержал смешок. Магия человека, потерявшего всё, что у него было? Магия неудачника? Его шрамы отозвались на резкий вдох, и Джон, сдержав стон, покрепче сжал губы. — Красный Бог вернул тебя к жизни. Я бы не удивился, если его магия до сих пор поддерживает твои силы. — Есть очень большая неувязка. Допустим, эта моя магия реагирует на магию Ходоков. Но я не чувствовал ничего подобного рядом с самими Ходоками, почему? — Это мне неведомо, ворона, — Вергор пожал плечами. — Или может, дело только в магии Рглора. Может, так Рглор угрожает, что убьёт тебя, если ты не сделаешь то, что он хочет, — беззаботно произнёс Джастин. — Ну спасибо. Очень воодушевляет. Джон снова посмотрел на камни. Солнечный блин уже скрывался за горизонтом, и последние искры света отражались в белых шапках на вершинах скошенных столбов. Чёрные махины выделялись на фоне неба, что окрасилось в розовый и индиговый цвет, иногда краски наслаивались друг на друга, иногда тёмные облака служили между ними тонкой прослойкой. Почти завораживающее зрелище, но Джон здесь не для того, чтобы любоваться пейзажами. От камней веяло враждебностью. Тревога иголками колола кончики его пальцев, и будто холодная рука трепала загривок. — Они… Жуткие, — тихо сказал Джастин, и Вергор согласно кивнул. — Пойдёмте обратно к костру. Никто не возразил Джону. Он засеменил вслед за Джастином и Вергором, используя меч, как посох. Он до сих пор не мог смириться с тем, что Санса оставила с ним своего охранника. Ссора перед самым отъездом грозила перерасти в чересчур громкий скандал, но Джон предложил отправить с ней домой Тормунда — и это шаткий компромисс. Они оставляли друг друга под надёжным надзором, и на том успокоились. Возможно, ему даже стоило бы сказать Сансе «спасибо». Тормунд вернётся из Винтерфелла и продолжит жить главой клана, а иначе — кто бы возглавил Речной Клан, уйди и Тормунд в земли Вечной Зимы, как вознамерился изначально? Костёр — единственный маяк света во тьме после захода солнца. Ночи особенно черны, и даже звёзды не всегда выглядывали из-под завесы морозного тумана. Казалось, протяни руку — и можно пальцами схватить плотную дымку, стелившуюся вокруг, да только кожа стыла, дыхание схватывало и холод забирался под меха шуб. Джон когда-то мечтал быть разведчиком Ночного Дозора, исследовать неизведанные земли, и вот он так далеко, как никогда раньше: за спинами осталась и Тенния, и гора с острым шпилем, упирающимся в небо, и даже то озеро, в котором когда-то погиб Визерион. Но он не чувствовал себя на своём месте. Мечта скитаться по застенью — одна из многих в его жизни, что сбылась искажённым отражением в разбитом стекле. У костра их встретили запах еды и долгожданное тепло. Ярлк приготовил ужин, разливал похлёбку по чашам и сердито смотрел на спутников из-под серой шапки, съезжающей на глаза. Джон, едва сдерживая тяжёлый стон боли, уселся рядом с Вергором, и Призрак бесшумной тенью свернулся у его ног. Они молча хлебали суп. Вскоре пришёл Свагр, но, в отличии от спутников, не нашёл с южной стороны от лагеря ничего интересного. Парню едва исполнилось семнадцать, и Джон каждый раз думал, как же он отличается от других теннов. Его точки-шрамы вдоль висков не придавали угрожающий вид, он не цедил сквозь зубы, а голубые глаза с густыми, тёмными ресницами с любопытством взирали на окружающий мир. Он любил спорить и много болтал о сказках и преданиях. — Так мы собираемся использовать или уничтожить эти штуки? — азартно спросил он. — У нас же два варианта, очевидно: Красный бог хочет, чтоб мы это уничтожили, или же чтоб использовали. Джон вздохнул. Вергор неодобрительно прищурился, и пламя костра ещё сильнее вычертило его обострившиеся морщины. — Мы не знаем, что за в них нужда, — резонно сказал он. — Как ты собрался их использовать? — Ну, — Свагр шумно хлебнул из чаши. — Разобраться-то можно в чём угодно. Я ничего не видел, но звучит как штуки для ритуалов. Навроде вещуньиных кругов, слыхал кто-нибудь, нет? Мрачное молчание служило ему ответом, но когда Свагр хотел рассказать какую-то историю, его трудно было чем-то смутить. — Прабабка рассказывала ещё моей бабке, как вещуньи зимнего леса, долгой, тёмной ночью отнимали детей от материнской груди, и превращали в своих сородичей в кругах камней. В этих кругах живёт колдовство. Но я всегда считал, что нет хорошего и дурного колдовства, его можно использовать по-разному, это как нож, можно им убить, а можно бороду сбрить, и… — Я слышал похожие байки! — подхватил Джастин Гленмор, единственный, кто радостно поддерживал его истории. — Но только будто бы Ходоки приходили и забирали детей. Ну, знаете, как пугают «будешь плохо себя вести — придут белые призраки и утащат тебя за Стену». — О, так ты думаешь, у этих баек один исток?.. — Ходоки могли обращать похищенных детей? А если эти круги для этого и… — Опять много болтаете, — заворчал Вергор, — языки без костей. — Я не хочу разбираться, для чего эти камни, — отрезал Джон. Он поставил чашку с едой к ногам, пить бульон тоже было невыносимо больно, и Призрак лениво доедал остатки. — В этих штуках нет ничего удивительного, магия враждебна, я это чувствую. Возможно, это последняя магия, которая осталась от Ходоков. — Мы их уничтожим? — сардонически изогнув бровь, спросил Джастин. — Но если всё-таки Рглор хочет, чтобы ты их использовал, а не уничтожал, и твои боли - это его угрозы, ты осознаёшь, что… «Он может убить тебя» — рухнуло между ними невысказанное, и все неуютно поёжились. «Значит, так тому и быть». — Мы подумаем об этом позже, — сказал Джон вслух. — Нам нужно спать, завтра опять предстоит длинная дорога. «И я не знаю, когда и где она закончится» Все согласились. Джастин подхватил с костра котелок, чтобы вывалить остатки, Свагр отправился проведать лошадей. Джон, снова согнувшись, не хуже дряхлого старца, принялся доставать из поклажи шкуры. Каждое движение отдавалось болью, разносясь от груди стрелами до самых пяток. — Какого хрена ваш ведун сказал, что идти надо именно сейчас, а, Вергор? Зимой? — в который раз посетовал Ярлк. — По лютому морозу, смотри, такой мёрзлый снег, что аж следы не остаются. — Так оставался бы в своей халупе, — невозмутимо парировал тенн. — И никуда бы не шёл. Джон усмехнулся, залезая под одеяло из шкур, и Призрак улёгся у его бока, уже привычно положил морду поближе к его сердцу. Они победили в магической войне таинственных существ изо льда, драконы мертвы, и, казалось бы, магия должна уходить из их мира. Но всё иначе: на троне в Пяти Королевствах восседает провидец, который глядит как в прошлое, так и в будущее; а за Стеной растёт влияние мейег и колдунов, чьих советов всё больше страшатся ослушаться. Это тревожило. Наступало время чудес. Но он хотел бы, чтоб будущее зависело от более простых и понятных вещей, не от предсказаний. Сон быстро укрыл всех своим покрывалом, слышался лишь треск веток в костре, чуть позже раздался и храп. Джон всё ещё раскачивался на волнах своей боли, и не думал, что ему суждено заснуть. В отдалении от камней шрамы болели уже не столь остро, но всё-таки даже вдохи давались с трудом. Джон бы не отказался от бутылки макового молока. Вылакал бы всю. Он пытался сосредоточиться на завтрашних планах. Если бы колдун теннов разрешил им странствовать летом, то разрушить странные штуковины было бы гораздо проще. Но что делать сейчас? Камень покрывала броня из изморози, не спилить, не сломать, и выкопать его из земли, что по зиме крепче скалы, тоже не выйдет. Наконец, он провалился в короткое, тревожное сновидение, но будто толчком выплыл в явь. «Магия в кладке камня, помнишь?» — написала ему Санса. Ему не нужно уничтожать сооружение. Смысл вовсе не в нём. Ему нужно разрушить магию. «Ты не мог вернуть меня, чтобы я возрождал Ходоков или пользовался их силами. Я не верю в это». Он долго договаривался со своим телом, чтобы оно послушалось, но наконец смог встать. Призрак встревоженно поглядел на него своими красными глазами и покорно последовал за хозяином. В груди жгло, будто огнём. Джон опоясался мечом и постоял немного подле костра, вглядываясь в танец красных искр, но Рглор хранил молчание. «Я не собираюсь тебе молиться». Возможно, он понял всё неправильно и скоро умрёт. Джон нашёл ветки, заготовленные для костра, и подпалил одну. Идти недолго, должно хватить. Ходоков не останавливало и драконье пламя, но колдовство должно ослабнуть после смерти Короля Ночи, должна ослабнуть защита, разве нет? Джон собирался выяснить это. За пазухой лежало и драконье стекло, хотя он с трудом представлял, как использовать его. Сражаться с камнями — вот так приключение, ничего не скажешь. Во тьме круг выглядел ещё более зловеще, чем при свете солнца. Его плиты почти неразличимо сливались с чернотой неба. Свет от факела не отражался в инее и снеге, покрывшем камни, исчезал поглощённый, без права выбраться на свободу. Шаг и ещё шаг. Каждый давался с трудом, но вот он здесь, замер на расстоянии меньше, чем ветка, которая всё ещё тлела в его руке. Призрак ощерился, оставаясь рядом, и Джон рассеянно сказал: — Ты тоже это чувствуешь. Стой тут. Он будто смотрел в бездну. Темнота ледяным ужасом заползала в его нутро, и шрамы пульсировали так, словно их края разошлись и сызнова кровоточили. Джон сделал ещё один шаг. Он должен зайти в центр круга. «Не трогай. Ни к чему не прикасайся», — подумал он, сам не зная почему. Ледяная рука коснулась щёк, мёртвое дыхание пронеслось над головой, когда он прошёл между столбами. Что-то тёмное, гораздо более тёмное, чем беззвёздная ночь, отшатнулось от пламени его факела. Как Король Ночи пополнял свою армию? Неужели прав был Джастин и Свагр, детей обращали в таких вот кругах? Сколько их было? Сколько ещё так штуковин ждёт, когда ими сможет воспользоваться кто-то… Другой? Он остановился у камня в средине. Чуждая, древняя магия вилась вокруг, не давая дышать. Алтарь. Теперь он знал это точно. Джон опустил ветку вниз, и пламя коснулось заснеженной поверхности. «Либо ты мне сейчас помогаешь, либо…» Боль вспыхнула с небывалой силой, Джон закричал и упал на колени. Огонь растекался, взвивался ввысь столбом, съёжилось то тёмное, что витало вокруг, попало в огненную ловушку. Сгорало. Он свалился на бок и зажмурился, грудную клетку сминало, внутренности протыкали сотни кинжалов, он захлёбывался кровью снова, снова, и снова, и… Всё закончилось. Призрак лизал его лицо, и Джон открыл глаза. Огонь погас. Боль не ушла, вовсе нет, но отзывалась глухо, едва различимо, как слова, которые кричат с другого края огромной поляны. То тёмное, что жило тут столетиями, исчезло. Джон Сноу всё ещё жив.