Покровительство

      Тока сжалась под жгучим натиском ирьёнин-чакры, пальцами впилась в пропитанный потом и кровью футон. Ткань затрещала, нервы — упругой тетивой. Болит, что именно — не разобрать. Колотит, но не от боли, холода или жара — от безысходности, и… страшно — ведь не время отлёживаться. Слухи распространяются быстро, и на счету каждая секунда. Тока понимает, знает, что необходимо, но очаг повреждён. Ей не активировать печати, и нет никого, кто бы смог — погибли, а те, кому посчастливилось выжить в лучшем случае — без сознания.       Помещение тёмное — освещается тусклым светом миниатюрной версии факела, по всей видимости, на дворе ночь, тесное — конура ирьёнина маленькая, практически не проветривается. Смердит — гнилью, рвотой, фекалиями и, кажется, кровью. От рези в глазах и удушья спасают щели в дощатых стенах, которые со всей ответственностью латает помощник главного, и на сегодняшний день — лучшего ирьёнина Сенджу, сидя спиной к раненным. Где-то на задворках витает едва уловимый запах целебных настоек.       — Селе-ние… — хрипло, натужно, и горло продрало кашлем.       Скрутиться Токе не дала морщинистая рука — пресекла порыв подняться, ладонью придавив плечо к футону, и очередная волна боли пленила и тело, и сознание. Тока зажмурилась, с трудом проглотила скулёж.       — Не дёргайся, — зашипела Кейго-сан, насупив брови.       — Пе-чати…       Тока стиснула кулаки. Ей бы поговорить со старейшинами, активировать последнюю защиту селения, но она не способна и двух слов выдавить.       — Это не твоя забота.       Что значит — не её? Правая рука главы Сенджу, шиноби в конце концов! Кому, как не ей усмирять надвигающуюся бурю?!       Старуха с абсолютно седой головой, покрытая морщинами, молчит, и не думает углубляться в разъяснения. Подслеповатая, с почти белыми глазами, но не потерявшая с годами ни объёма чакры, ни рассудка, что в её возрасте — большая редкость. Обычно маразм настигает внезапно, на двадцать лет раньше, иные теряются, переступив порог третьего десятка, она же бодрячком в семьдесят четыре.       Тока судорожно выдохнула, мыслями вернулась на сутки, быть может — часы, назад — на поле боя. Она не знает, в какой момент Ками отвернулись от клана и прокляли. Оглядываться по сторонам, когда случайность вынудила схлестнуться с Хикаку — третьим человеком в клане Учиха, не просто тупо — невозможно. Силён, ловок, а гендзюцу на совершенном для Сенджу уровне. Ей несказанно повезло. Тока почти попала под удар, по её мнению — смертельный, когда вражеский клинок резко сменил направление, остриём рассёк бровь. Отвлёкся — подумалось тогда, однако бесспорно проигрышное положение собственного тела не позволило застать врасплох неожиданным выпадом или заученной связкой, всё, на что хватило — неуклюже отскочить от лезвия катаны и уйти в шуншин. Незамедлительной реакции от Хикаку не последовало, а это показалось странным, нет, скорее — из ряда вон. Никто в здравом уме не даст передышку противнику, нагонит и добьёт, пока открыт и крайне уязвим, особенно, если арсенал под завязку забит козырными картами. Мало, кто знает, а тех, кто осведомлён, знания не спасают, но шуншин имеет весомый недостаток — пустоту, выражаясь доступным языком — оцепенение — состояние, при котором каждая мышца на пределе, чакра не отзывается, а поток воздуха злейший враг. Мгновение между жизнью и смертью среди шиноби зовётся — Границей Вечности. Лишь единицы способны подгадать время, безошибочно определить необходимую позицию, выгодный угол наклона клинка, и Хикаку один из немногих, кто не просто — может — не раз прибегал к отточенному навыку.       Порез кровил сильно, несмотря на пустяковость раны. Тока почувствовала изменения в обстановке не сразу — спустя пару-тройку секунд. Взгляд метнулся к главе клана — несколько незначительных царапин, но в целом — невредим, скользнул чуть правее, и боевой настрой прахом осыпался наземь. Тобирама — брат Хаширамы-самы — без малого муж — не ранен или на полпути к Сандзу — мёртв. Тупая боль в висках, в душе — ничего — пусто. Прежде такого не случалось. Ступор, частичный паралич, если память не подводит — временная атрофия лёгких — ни вдохнуть, ни выдохнуть. То, что разворачивалось на глазах, не улавливалось, ускользало. Воспринималось размытым пятном крови на форменной одежде — незаметно — утопает в тёмных тонах.       Тока не верила. Ни глазам, ни сенсорике. Просто не могла поверить, действовала скорее по инерции, чем осознанно. Воспоминания с пробелами: кровавые разводы — пламя, пламя — кровавые разводы, буйство мокутона, впоследствии боль в районе живота и чьи-то руки. Кажется, она до сих пор не верит, ждёт, что хлипкая дверь распахнётся и в помещение войдёт Тобирама. Одарит равнодушным взглядом, оценит масштабы полученных ран и молча удалится. Он не отличается красноречием, не проявляет чувств. Сдержанно-холодный, надёжный — друг, лидер… половина. Женщины клана ненавидят её. За грубость, дерзость, завидные способности, но сильнее — за выбор Тобирамы. Так уж вышло, что близки с детства — вместе росли, сражались плечом к плечу, а повзрослев, переступили границы дозволенного. Тока не питала иллюзий по отношению к отото главы Сенджу. Куноичи по призванию, её миссии пестрили разнообразием — от убийства до шпионажа. Первое проблем не вызывало, второе заставляло давиться отвращением. Честь, достоинство — не пустые слова. Одного раза хватило, чтобы позавидовать клану Учиха за врождённую предрасположенность к гендзюцу. В селении говорят — дано, благословили, одарили, однако реальность куда прозаичнее. Не дано — выцарапала. Тренировками, практикой; свела с ума не одного пленного Учиху, чтобы хоть немного преуспеть в искусстве иллюзий, разумеется, не без помощи Тобирамы. Зачастую — сопляков, едва пробудивших шаринган, с одним томое — обязательное условие, защита которых ещё не успела сформироваться. Таких на её пути было ничтожно мало, додзюцу пробуждается как ему вздумается. За раз по одному томое на каждом из пары шарингана — редкое явление. Обычно, преобладает соотношение один к двум, два к трём, а к таким лезть в голову чрезвычайно опасно. Есть риск увязнуть в ловушках, при удачном раскладе — в агонии распрощаешься с жизнью, при неблагоприятном стечении — лишишься рассудка, что само собой являлось неприемлемым. Даже сейчас, с нынешними способностями ей не пробраться в сознание среднего Учихи, а командиры отрядов — не посредственность — сильнейшие.       Тока запнулась. Размышления завели в противоположную от проблем сторону, но пугают вовсе не мысли, не потраченные впустую минуты и не содержание — время. Она думает о Тобираме в настоящем, когда — он — прошлое. От последнего слова горло сковало комом.       Больно.       Не телу.       Хоть раз — выплеснуть раздирающую боль, сорвать голос, выплакать к чертям глаза, но шиноби не положено. Эмоции — роскошь. Подавить, спрятать ото всех, скрываясь за каменной маской отрешённости. Таков путь шиноби — жестокий, кровавый, усеянный трупами. И всё же… Спросить — на кого оставил, обвинить — в чём — неважно, ведь не в этом суть. Просто, чтобы стало легче, пусть немного, пусть совсем чуть-чуть, может истерика позволит провалиться в беспамятство, забыть — о потерях, снисхождении врага, угрозе?! А после, когда не останется сил, прийти на могилу, пальцами зарыться в верхний — развороченный, слой земли и осознать болезненное — конец, не вернуть, не вернуться.       Токе едва удалось справиться с бушующем в душе ураганом.       Не сейчас.       Чуть позже.       Когда придёт время скорби.       На данный момент в приоритете безопасность селения. Но — как? Каким образом?       — Хаширама-сама… — с трудом выдавила Тока, и взгляд отсканировал серое лицо Кейго-сан.       Непроницаемость. Не прочесть.       — Жив, — сухо ответила ирьёнин скрипучим голосом.       Она знает, что жив.       — Он…       — Не по моей части.       Большего из старухи не вытрясти. Умеет держать язык за зубами. Тока зло выдохнула. Всё, на что способна в нынешнем состоянии. Рана серьёзная, и не факт, что после восстановления сможет пользоваться чакрой. Как быть дальше ей неведомо. Нет опоры, нет боеспособных шиноби, только женщины, старики и дети. Защита селения ослабла больше, чем наполовину, пара Огненных Шаров, и барьер падёт, а с ним и Сенджу — уйдут вслед за погибшими соклановцами.       Дверь в лачугу с грохотом распахнулась. Вечерняя прохлада скользнула в помещение, немного освежила, и дышать стало значительно легче.       — Говори! Что произошло?! — с порога прогремели знакомые голоса почти в унисон.       Советники, старейшины. Явились все. Великая Пятёрка Сенджу, кажется, так их нарекли при правлении Буцумы-самы. Что в них великого известно лишь Небесам. Тока не видит в них величия, разве что свору маразматиков, до страшного преданным традициям. В плохо освещённой лачуге старческие лица едва различимы.       — Сбавьте тон, здесь раненные.       Кейго-сан — единственная, кто смело затыкает правящую верхушку селения. Ей не смеют перечить, и вопрос — почему? — по сей день крутится на языке. Тока знает её, как ирьёнина, ни больше, ни меньше, молодёжь разводит руками, пожимают плечами, старики же смотрят косо, видно, что осведомлены, но помалкивают. Со стороны выглядит как минимум странно. Старушка, практически беззащитная, однако держит в страхе некогда боевую элиту клана.       — Не вмешивайтесь, Кейго-сан. Отвечай, Тока!       Старик Кота — советник и старейшина в одном лице. Язвительный, гадкий, одним словом — гиена. Не раз сталкивался с главой клана лбами — слишком разные — взгляды, понятия, разное воспитание, закалка, что, собственно, неудивительно. Хаширама-сама стремится к миру, в то время как старейшины требуют полного уничтожения Учих.       — Кота-сан, — Кейго-сан взглянула через плечо, старейшины отшатнулись, — будьте осторожны. Ваша любовь к чаю может сыграть злую шутку.       Дыхание перехватило. Чакра ирьёнина подавляющей мощью сдавила грудную клетку и концентрированной волной окатила помещение. Раненные застонали.       — Я, может, и стара, но, несомненно, сильнее вас. А навыки ирьёнина дают преимущества. Вам ли не знать? Хотя…       Кейго-сан замолчала, взглядом мазнула по лачуге. Тока ужаснулась блаженной улыбке ирьёнина, словно этого момента лучший медик трёх поколений, ждала всю свою жизнь.       — Война проиграна.       Слова старухи резанули слух, мастерски вспороли брюхо и выпустили кишки. Выходит, Хаширама-сама…       — Вы так хотели избавить мир от подлых Учих, а на деле под угрозой полного уничтожения оказались Сенджу. Легко убивать младенцев, не так ли?       — Кейго-сан!       Старуха усмехнулась, устало сомкнула веки.       — Не тратьте силы на крики, Кота-сан. Лучше займитесь эвакуацией. Защищать селение некому, барьеры рухнули, а примитивные ловушки не смогут задержать даже псов Инузука.       По перекошенным лицам старейшин Тока пришла к выводу, что последнее слово за Кейго-сан. Шипя, ругаясь, старики буквально вылетели из скромных владений ирьёнина, кинув напоследок презрительное: учишья подстилка. До боли знакомая фраза была адресована не ей, но Тока почувствовала, как скулы свело от ярости, и обида — тяжестью осела в груди. Неужели, Кейго-сан одна из тех, кого отобрали на миссию особого ранга? Если так, то странно, что она всё ещё жива.       Слабость рухнула на плечи стоило тишине воцариться в помещении. В глазах резко потемнело и… мутит.       — Голова… — почти простонала Тока, едва справляясь с рвотными позывами, — путается.       Сознание медленно, но верно отступает, погружается в дрёму вопреки воле и натренированной выдержке. Тошнота отпустила, но жутко клонит в сон.       Не спать.       Нельзя.       Селение.       Необходимо обезопасить селение.       — Отдыха-ай.       Послышалось отдаляющемся эхом. Тока не без труда вдохнула полной грудью. Кольнуло, отозвалось резью. Верно. Сейчас от неё пользы никакой. Старейшины знают, что…       … де-ла-ть.

***

      Лес, а за ним — поляна, усеянная цветами. Чуть поодаль — озеро с видом на искусственный водопад, созданный руками Тобирамы. Тока улыбается, когда видит знакомый силуэт. Без доспехов, шлема и воротника, он выглядит несуразно, вернее — непривычно. Тобирама идёт к воде, слегка прихрамывая. Застарелая травма периодически напоминает о хрупкости человеческого тела. Боли обостряются в непогоду, но чаще — от чрезмерных нагрузок. Неудачный шаг в шуншине, как итог — вывих бедра и растяжение сухожилий. Казалось бы, ничего серьёзного, с кем не бывает, заживёт и следа не останется. Вот только в случае с Тобирамой осложнения не заставили томиться в ожиданиях. Для шиноби — тренировки — неотъемлемая часть повседневности, даже в суровые зимы полдня на полигоне. Ирьёнины запретили пользоваться чакрой, чтобы не перегружать ноги, по предписанию — полгода. Разумеется, слова пролетели мимо ушей. Ни Буцума-сама, ни тем более Тобирама не собирались жертвовать драгоценным временем, раны поверхностные, опасности не представляют, стало быть — дееспособен. А на седьмой день случайная стычка с носителями шарингана в разы усугубила травму. В меньшинстве, без Хаширамы-самы, и не с рядовыми шиноби — боевой элитой — глава клана, сильнейшие подручные, но куда страшнее — с сыновьями. Им повезло, что отряд Учих разделился, вероятно, первая группа с Изуной в роли командира отправилась на задание, которое Сенджу по глупости и неуместной самоуверенности в последствии уступили злейшим врагам. Та битва могла закончиться трагедией, но на всеобщее удивление — обошлось. Буцума-сама схлестнулся с главой Учих, Мадара один против троицы Сенджу. Намеренно или нет, но дрался он не в полную силу, больше уклонялся. Дважды вскользь прошёлся по физиономиям, зацепил третьего Огненным Шаром, а после позволил им — Токе и Тобираме уйти. Как бы не размышляла, сколько бы не прокручивала в голове эпизоды боя, поверить в то, что взрывная печать помогла скрыться в завесе пыли, не может. Не получается.       Тока замирает, когда Тобирама оборачивается. Смотрит долго, вдумчиво, так, как если бы хотел запечатлеть в памяти детали — взгляд, мимику, жесты.       Каждый шаг — катаной по щиколоткам. Больно. Тяжело. Хочется опустить руки и упасть — впервые сдастся. Но чувство — если отпустит, больше не увидит, толкает вперёд. Тока силится не выть от боли и страха.       Догнать.       Не терять из виду.       Ей не совладать с одиночеством.       Не в этот раз.       Но чем ближе она, тем дальше силуэт Тобирамы, словно горизонт, что играет на нервы — маячит, манит, но раз за разом опережает — остаётся недосягаемым. Всегда.       Тока осознаёт, что прощается. Видит в последний раз. Остановить. Попросить. Тобирама нужен ей. Как воздух, смысл жизни.       — Не уходи!       Она кричит, но не слышит собственного голоса.       — Не оставляй.       Стопы вязнут в трясине, мокутон опоясывает тело, и чьи-то руки — горят на запястьях — не сдвинуться.       — Забери…       … с собой.       Тока задыхается, давится слезами, но ничего не меняется. Он уходит, молча, не оборачиваясь — оставляет её позади.       Картина постепенно расплывается, медленно тонет в сумраке.       Тока дрогнула, разлепила налитые кровью веки. Шумно, холодно. Озябшая, на мокром футоне с онемевшим телом и тяжёлой, затуманенной головой, она едва способна различить, где заканчивается кошмар и начинается реальность. Проходит не одна минута прежде, чем сознание проясняется.       По ту сторону хлипкой двери — крики, невнятный гул и лай собак. Что происходит?       — Началось, — до страшного равнодушный голос Кейго-сан прозвучал с угла лачуги.       Тока скосила взгляд на ирьёнина. Сидит боком за низким столиком, плавно водит фудэ по свитку, на лице, если зрение не подводит — улыбка.       — Кто бы мог подумать, что я доживу до дня, когда воочию увижу падение собственного клана.       Ирония, сарказм. Что бы не случилось в прошлом, злорадство не красит человека, тем более, Кейго-сан часть клана Сенджу. Но ей, по всей видимости, плевать. На честь, достоинство и долг. Тока не чувствует в ней привязанности к деревне, к жителям. Ждать помощи от подобных ей нет ни смысла, ни желания.       Подняться, заставить очаг отозваться и активировать печати. Больше некому.       — Оперативно, не находишь?       Тока не обратила внимание на слова старухи. Не до того. В селении творится неладное. Слишком много шума, слишком много криков. Старейшины должны были эвакуировать жителей, увести вглубь леса, во временное убежище, после связаться с родственным кланом — просить помощи, приюта. Это заняло бы не больше двух часов. Узумаки не могли отказать. Так, откуда крики, детский плач и грохот?       — Не перенапрягайся, тебе ещё детей вынашивать.       Тока не ответила Кейго-сан. Кого волнуют стариковские речи, когда предчувствие бьёт тревогу.       Просто выползти из хижины стоило неимоверных усилий. Передвигаясь настолько быстро, насколько позволяет тело, Тока пробирается сквозь узкие тропы. Угодья ирьёнина за кладбищем, в самой отдалённой части селения. Идти долго, а в полуобморочном состоянии, почти на ощупь и того дольше. Слишком темно. Ни факелов, ни костров, лишь луна — изредка выглядывает из-за туч, нехотя скользит по округе. Проходя мимо поминального зала, она содрогнулась от ужаса и непонимания. Трупы свалены в одну кучу. Кто, где не разобрать. Сколько времени прошло с возвращения? Пять часов, семь? Да какая разница! — отдёрнула себя Тока, закрывая нос предплечьем. Трупный запах режет глаза. Никто и никогда не относился к усопшим так халатно. Первое, чем занималось селение — тела. Омывали, одевали, укладывали в гробы, чтобы семьи погибших могли проводить родственников в загробный мир. Что изменилось, и почему так внезапно? Периферия зацепилась за белое пятно. Воротник. Току прошибло с головы до пят.       — Тобирама.       В общей куче, словно никому ненужный мусор. Слёзы, скулёж и… ненависть. Тока пересилила себя, отбросив злость и обиду, обогнула поминальный зал. С телами разберётся позже.       Шум и крики всё ближе. Тока ускоряется, срывается в шуншин. Два скоростных шага, и рана открылась — заливает кровью тыльную сторону ладони. Кисть для опоры, но, кажется, легче. Ещё немного, за следующим поворотом селение будет, как на ладони. Если бы очаг чакры отозвался, сенсорикой отсканировала бы местность. Едва Тока сворачивает за угол, как белый отблеск стали в мгновении от яремной вены…