Работа для оборотня

2 ноября 1981 года. 4:45 Под утро в Лондоне пошёл дождь. Моросящий, противный осенний дождик, настолько мелкий, что напоминал туман. Морось покрывала белесой плёнкой окна домов и витрины магазинов, блестела вокруг фонарей, стекала каплями по стенам. Мелкие капли блестели на фотографиях у обугленной кирпичной стены. Фотографии были неподвижные, магловские, но из-за дождя казалось, что люди на них плачут. Плачет Дэниел Кларк, 1940 года рождения, служащий страховой компании, который утром 1 ноября шёл здесь от метро на работу. Плачет Кристина Джонс, 1972 года рождения, которая опаздывала в школу и решила срезать путь через переулок. Плачут Роджер и Эдит Ламберт, семидесятилетние супруги, решившие утром вместе прогуляться до магазина. Дождь мочил увядшие цветы и гасил свечи. Рука в чёрной перчатке взяла с мостовой белую розу. Светловолосый мужчина поднёс розу к лицу, повертел её, рассматривая пятна грязи на лепестках. – Удивительная вещь – судьба, – задумчиво произнёс он. – Кто их этих животных мог подумать вчера утром, что станет частью истории? На мой взгляд, они ещё легко отделались. Сириус Блэк был способен на большее, чем одиннадцать мёртвых маглов. Особенно после того, что случилось с Тёмным Лордом. Будь на его месте я, от всего этого грязного квартала остались бы головешки. Он презрительным жестом отшвырнул розу, и она упала прямо на фотографию шестилетней Ребекки Никсон, самой юной жертвы вчерашней катастрофы. – Ты со мной не согласен, Стив? – вкрадчиво спросил мужчина. Чернокожий парень, стоявший в двух шагах позади него, шмыгнул носом. – Давай уже пойдём, Эйнар, – проговорил он хрипло. – Здесь холодно. – Так подумай о своей магловской жене, Стив, – хохотнул Эйнар. – Может, это воспоминание согреет тебя. Я могу постоять отвернувшись. Кулаки Стива сжались, но он ничего не ответил. Внезапно тишину нарушил резкий свист. На мостовую спикировали два человека на метлах. Один из них неуклюже сполз с метлы и охнул: похоже, ему повредили ногу. Второй стремительно подошёл к Эйнару и Стиву, отбрасывая волосы с длинного, бледного, искривлённого лица. – Какого чёрта вы здесь делаете? – прорычал он. – Мы договорились, что возьмём ублюдков в кольцо, а в итоге мы с Муром гнались за ними вдвоём. – Забавно, – протянул Эйнар, – я был готов сказать тебе то же самое, Антонин. Кривое лицо Антонина Долохова перекосилось, он выхватил свою палочку и направил её на Эйнара. Тот даже не шелохнулся и продолжал стоять на месте, вальяжно склонив голову набок и лениво улыбаясь. – Не провоцируй меня, Скуммель*, – прорычал Долохов. – Может, Лорд и доверяет тебе, но я – нет. – Успокойся, Антонин, – протянул Эйнар, сощурив холодные синие глаза. – Дыши глубже. Я ещё не договорил. – Слушаю, – сквозь зубы буркнул Долохов. – Мы засекли Хуперса и его дружка на крыше соседнего дома. К ним явился Патронус, и после этого они аппарировали. Куда – неизвестно. – Что за Патронус? – спросил четвёртый волшебник. Хромая, он подошёл поближе к Долохову, оставаясь у него за спиной. – Четвероногий, маленький, – лениво отозвался Эйнар. – Подробностей не помню. А ты, Стив? – Нет, – тут же ответил Стив. – Ничего не помню. – Впрочем, это неважно, – гадко улыбнулся Эйнар. – Потому что я знаю, чей это был Патронус. Когда мы подлетели поближе, я услышал слово «следят». И это слово сказал женский голос. Все замолчали. Долохов медленно опустил палочку. Мур приоткрыл рот. – Так это та сучка, за которой присматривает Долли! – воскликнул он. – Цыц! – прикрикнул на него Долохов. Потом устремил взгляд на Эйнара: – Если ты обманул меня, я вырву тебе язык и заставлю сожрать. Ты понял меня, Скуммель? – О, конечно, понял, - ласково улыбнулся Эйнар. – Только это будет проблематично. – Почему? – осклабился Долохов. Никто не увидел, как в руке Эйнара оказалась палочка. Только что он стоял, расслабленно сложив руки на груди, а в следующую секунду Долохов уже валялся на мостовой, воя от боли. Его правая рука оказалась вывернута под немыслимым углом, бесполезная палочка отлетела на несколько метров и упала прямо в грязную лужу. – Потому что прежде, чем ты попробуешь тронуть меня, – мягко отозвался Эйнар, – я переломаю твои грязные руки. Может, Тёмный Лорд и ценит тебя… но я – нет. – Изящным жестом он привёл руку Долохова в порядок, и тот остался лежать на мостовой, скуля и ощупывая кости. – Принеси мне мою палочку, Мур, – прохрипел он, и хромоногий волшебник тут же кинулся исполнять приказ. Приподняв голову, Долохов прорычал: – Зря Джуд Коулман не прикончил тебя в Хогвартсе… – О да, Антонин, – улыбнулся Эйнар. – Очень зря. 2 ноября 1981 года. 9:14 Ремус открыл глаза. Всё вокруг было как в тумане, и сквозь этот туман проступало чьё-то лицо. Бледная кожа, небольшие светлые глаза, русые волосы всклокочены надо лбом… Питер. Живой. Всё, что ему рассказывали – это ложь, Питер жив, а значит, жив и Джеймс, и Лили, и Сириус не в тюрьме… Ремус моргнул, и к нему вернулись и зрение, и боль. Потому что парень, склонившийся над ним, не был Питером. Глаза у него были серые, а не голубые, а волосы куда светлее, чем у Хвоста. Это был Квентин. – Ну как ты? – встревоженно спросил Хуперс. – Полегчало? – Вроде да, – пробормотал Ремус. – Что это было? Квентин смущённо порозовел. – Так бывает, если аппарируешь после травки, – сказал он. – Я-то привычный, а ты никогда не пробовал. Надо было сказать тебе, но я забыл. Прости. – Извинения приняты, – буркнул Ремус, и рывком поднялся с дивана, так что виски просверлила боль. – Значит, травка? – послышался голос от двери. Ремус обернулся и устало посмотрел на высокого мужчину в светло-коричневом джемпере и обтрёпанных домашних брюках. Хмурое, рано постаревшее лицо мужчины казалось длинным из-за обширных залысин, вгрызавшихся в каштановые с проседью волосы, губы под усами скривились в недовольной гримасе. Это был его отец, Лайелл Люпин. – Не сердитесь, – сказал Квентин виновато. – Ему это было нужно. Лайелл поставил на угловой столик чашку с чаем и засунул руки в карманы, слегка покачиваясь и недовольно глядя на сына: – Рем, ты же знаешь, к чему это приведёт. Мы с тобой уже обсуждали это. Если тебе нужно утешение, в наркотиках его не найдёшь… Он осёкся, когда сын поднял на него мрачные глаза. – Утешение? – переспросил Ремус. – Мой лучший друг убил трёх других лучших друзей. О каком утешении ты, черт возьми, говоришь? Если я захочу кому-то пожаловаться, то уж точно не тебе. Лайелл побледнел. – Рем, – сурово заговорил он, – смени тон. Ты пока ещё живёшь в моём доме. – Это ненадолго, – отозвался Ремус и ушёл в ванную. Услышав его шаги, зажглись волшебные свечи возле зеркала. Ремус посмотрел на себя и вздохнул: вид у него был тот ещё – щетину и синяки под глазами можно стерпеть, но откуда взялась эта длинная царапина на щеке, заползающая на подбородок? Наверное, он поранился ещё в квартире Квентина, когда пришлось срочно бежать сквозь разбитое окно. Он повернул краны над ванной, и вскоре комнату заволок пар, замутив зеркало и стерев его отражение. Ему понадобилось время, чтобы привести себя в порядок. Брюки и рубашка были изрезаны осколками стекла, и он бросил их в корзину для грязного белья, решив заняться починкой позже. Когда он наконец вышел из ванной и проскользнул в свою комнату за свежей одеждой, ни Квентина, ни отца поблизости не было. Впервые за несколько недель он оказался в своей комнате. Он велел себе отвернуться, не смотреть на стену слева от окна, но всё время, пока натягивал джинсы и свитер, чувствовал их взгляд. Потом всё же обернулся. На фотографии были они, все пятеро. День выпуска, и они такие неуклюжие в своих парадных мантиях… кроме Сириуса, конечно, тот даже в мятой майке умудрялся выглядеть прекрасно, а уж в роскошной мантии его аристократическая красота была особенно заметна. Джеймс и Лили стояли в центре: они встречались уже год, они были прекрасны и счастливы, и отблеск этого счастья падал на Ремуса и Питера, от чего и их невзрачная внешность казалась симпатичной. Ремус перевёл взгляд на другую фотографию, и тоска снова сжала ему сердце. На той фотографии были он и Сириус, они вдвоём. Они лежали на ковре из осенних листьев, и Сириус лениво улыбался в камеру, время от времени поворачиваясь и медленно целуя Ремуса в щёку. Ремус смотрел на самого себя, такого счастливого, смеющегося, и не узнавал в этом весёлом юноше мрачного небритого незнакомца, которого видел в зеркале несколько минут назад. Глаза наполнились злыми слезами. Закусив губу, он сжал в кулаке палочку и направил её на школьную фотографию. Это совсем просто, правда? Сириус рассказывал, что его мать сделала с родовым гобеленом. Почему бы ему не сделать то же самое? Сириус предал их всех. Когда эта мысль пришла ему в голову? Год назад, когда родился Гарри? Или ещё раньше? Ремус вспомнил, как Сириус оттолкнул его от себя. Как мастерски он притворялся, что подозревает в предательстве его, а тем временем, должно быть, размышлял, прикидывал в своей умной голове, когда бы выбрать самый удачный момент… Слёзы уже текли по щекам. Ты всегда был умным, правда, Сириус? Ты всегда был отличником, учителя обожали тебя, прощали тебе все шалости и колкости. Как хорошо ты всё продумал, Сириус… Ты притворялся, что подозреваешь меня, чтобы никто не подозревал тебя. Может, если бы не Питер, сейчас я бы сидел в Азкабане, а ты был бы уже со своим Лордом… И ты ещё смел говорить мне, что любишь меня. Ты любил не меня, а спать со мной. Огонёк загорелся на кончике палочки. Ремус поднёс её к фотографии. Ещё немного, один дюйм – и Сириус сгорит. От него останется обугленное пятно, как на его родовом гобелене. Интересно, он, живой, запертый в Азкабане – он почувствует это? Хотелось бы, чтобы почувствовал. Но этот дюйм воздуха вдруг стал непроницаемым, как камень, как могучие стены Хогвартса. Ремус понял, что не сможет этого сделать. Он опустил палочку, и огонёк погас. Резкий стук в дверь заставил его вздрогнуть и повернуться. В комнату заглянул Квентин. – Ты в порядке? – поинтересовался он. – Давай на кухню. Надо позавтракать. Маленькую, уютную кухню наполнял солнечный свет и запах кофе. Глядя на то, как хафлпаффец ловко разбивает на сковороду яйца, Ремус ощутил, что ему страшно хочется есть. Голод был прямо-таки волчий. Вид Квентина, деловито трудившегося над завтраком, до боли напомнил ему Сириуса. Как он стоял возле этой самой плитки, босой, обнажённый до пояса, а волосы, небрежно завязанные в хвост, падали на гладкую спину… Как он варил кофе, подпевая песне Led Zeppelin… Как, забыв о кофе, прижимал его, Ремуса, к этой самой стене, и целовал долго, жадно, не давая вздохнуть, пока Ремус не терял терпения и не тащил его обратно в спальню. – Яишенку? – бодро поинтересовался Квентин и вырвал Ремуса из сладких и горьких воспоминаний. – Тебе как, только снизу поджарить или сверху тоже? – Ммм… Только снизу. Чтоб желток остался жидким. – Тоже так любишь? А вот Джин терпеть не может, когда желток жидкий. Вообще она глазунью не переносит. Омлет ей подавай, – Квентин говорил ворчливо, но в его голосе звучала искренняя нежность. – Сколько времени? – внезапно встрепенулся Ремус. – Десять. – Что?! Я проспал всё утро? – Технически, утро ещё не кончилось, – уточнил Квентин. – Но да, спал ты неплохо. Даже когда твой отец пришёл, не проснулся. Где это он у тебя работает? – В Министерстве, – отозвался Ремус. – Сегодня у него была ночная смена. Знаешь, я пойду поговорю с ним, а ты пока завари чай, ладно? – Ладно, а какой… – но Ремус уже вышел из комнаты. Вздохнув, Квентин озадаченно уставился на целую батарею коробок с разнообразным чаем, занявшую всю внутренность кухонного шкафчика. Ремус нашёл отца в маленьком саду позади дома. Лайелл укрывал розовые кусты на зиму. Листья с кустов давно облетели, но несколько последних роз храбро алели на длинных колючих ветках. – Пап? Прости, я не должен был… – Да брось, – Лайелл поднялся с колен и откинул редкие волосы со лба. – Это я не должен был говорить глупости. Ты прав… уж если кто и может тебе помочь, то это не я. Они помолчали. Ремус знал, что они думают об одном и том же. О кошмарной лунной ночи шестнадцать лет назад. Об оборотне над детской кроваткой. Месяц назад, в октябре, исполнилась годовщина смерти Хоуп Люпин. Она умерла внезапно и легко: болезнь, мучившая её несколько месяцев, отступила, и она, весело напевая, варила сливовое варенье, когда это случилось. После этого дом сразу стал пустым и холодным. И ещё холоднее в нём стало год спустя, когда Лайелл Люпин рассказал сыну правду. Ремус помнил тот день. Отец напился – он никогда не видел его таким. С трудом держа отяжелевшую голову, отец проговорил два страшных слова: – Это Фенрир. – Что, пап? – не понял Ремус. – Это Фенрир, – повторил Лайелл. – Это сделал он. Ремус помнил подробности рассказа отца, как будто сам видел всё это: тёмную камеру, равнодушные и усталые лица мракоборцев, грязного и измождённого Фенрира, привалившегося к кирпичной стене. И слышал молодой, злой голос отца: «И вы так просто его отпустите?! Он же оборотень. Безумное, злобное существо, которое не заслуживает ничего, кроме смерти!..» – Значит, вот почему он… – Да. Я думал, на него наложат Заклятие Забвения. Но он успел скрыться раньше… Прости меня, Рем. – Хватит. Я же бездушное и злобное существо, разве нет? Ты сломал мне жизнь. Ты, только ты виноват во всём. Тебе надо было подождать, чтоб он закончил убивать меня в ту ночь. – Не надо, Рем, не говори так… – Не буду. Я никогда не буду с тобой говорить. Конечно, потом он вернулся. Просил прощения у отца, а тот в ответ только умолял простить его. Мир был восстановлен – но этот мир был хрупким и ненадёжным. Готовым вот-вот рухнуть. Они стояли молча, даже не глядя друг на друга. – Пап, – тихо сказал Ремус, – пошли в дом. Позавтракаем. Хочешь? Ты же всю ночь работал. Пойдём. И дотронулся до руки отца. Она была холодной и твёрдой. Лайелл вздрогнул, поднял на сына усталые глаза: – Мне надо укутать розы, сынок. – Позавтракаешь, и мы вместе их укутаем. Пошли, пап. – Нет, – твёрдо сказал Лайелл. – У тебя какие-то дела с этим парнем, я же понимаю. Это связано с Орденом? – Да, пап. Это напрямую связано с Орденом. – Тогда иди, – Лайелл сжал плечо Ремуса. – Иди, малыш. Отомсти за своих друзей. … Яичница оказалась восхитительной: как истинный хафлпаффец, Квентин умел сделать вкусную еду в любых условиях и из любых ингредиентов. Вымыв посуду, Ремус отправился в гостиную, где Квентин прилип к старенькому радиоприёмнику, утверждая, что сможет поймать советскую радиостанцию. Ремус наблюдал за ним и не знал, с чего начать разговор. Ему всегда было трудно начинать общение с новыми знакомыми. Впрочем, можно ли их с Квентином назвать «знакомыми» после всего того, что им пришлось пережить прошлой ночью? Они, разумеется, не друзья. Но факт остаётся фактом: за всё время совместной учёбы в Хогвартсе они и слова друг другу не сказали, а за вчерашнюю ночь спасли друг другу жизнь. И всё-таки Ремус не знал, с чего начать разговор. Ему так много нужно было спросить у Квентина, но о чём спросить в первую очередь? О нападении оборотней из стаи Грегора Гвилта? О подозрительной смерти Бобби? Или, быть может, Квентин что-то знает о Блодвен Дейер и её кинжале? Ведь он учился на Хафлпаффе. Наверняка он знает что-то такое, что поможет Ремусу понять, зачем Волдеморту, у которого точно не было близких, которых надо защищать, понадобился Верный Коготь. Квентин обернулся. Из радиоприёмника доносилось шипение. – Что ты так смотришь на меня? С тобой всё в порядке? – Да, – очнулся Ремус. – Просто хотел… хотел сказать тебе спасибо. Ты здорово летаешь. Если бы не ты, не знаю, пережил бы я прошлую ночь. Квентин улыбнулся. Улыбка у него была широкая и обаятельная, как у того американского актёра из фильма "Звёздные войны", на который Сириус затащил Ремуса год назад. Как же его зовут? Фамилия Форд, это точно, а вот имя Ремус не запомнил. – Нет проблем, – пожал Квентин плечами. – Тебе тоже спасибо, что приютил меня. Ты не волнуйся, ночью я улечу, и сможешь больше не волноваться. «Если бы». – Слушай, я хочу спросить… Те два твоих друга, которые перешли на сторону Гвилта… расскажи мне о них. – Друга? – переспросил парень, подняв светлые брови. – Они мне не друзья. Кто тебе такое сказал? – Коулман. Квентин фыркнул: – Слизеринцы считают друзьями всех, кого не планируют убить. С такой точки зрения – да, они мои друзья. Но на самом деле я их почти не знаю. Каждого из них я видел всего пару-тройку раз. – Всё-таки расскажи. – Ну ладно. Один из них – Хантер**. Может, прозвище. Может, фамилия. Не знаю. Имя тоже не помню. То ли Гэри, то ли Генри. Но это не важно, всё равно он просит называть себя Хантер. Мутный тип. В Хогвартсе не учился, но волшебством пользоваться умеет. Профессор Флитвик точно оценил бы его Манящие чары. Один раз мы сидели в баре «Пурпурная луна», смотрели квиддич. Он с помощью «Акцио» умыкнул пачку сигарет, бутылочку абсента и три пачки солёных орешков – и всё прямо под носом у бармена. Одно плохо: пьёт по-страшному. А когда пьянеет… это надо видеть. В общем, в первый же вечер нас выкинули оттуда и отобрали всё, что он стащил. Думаю, больше я в тот бар не попаду. Ремус задумался. Он знал бар «Пурпурная луна». Последний раз он был там три года назад, там и узнал, где найти Коулмана – среди местных оборотней было немало его клиентов, а кроме оборотней, в баре никто и не собирался. – Как он выглядит? – Выглядит? – Квентин вздрогнул. – Жутко выглядит. Шрам на пол-лица, рот перекошенный… и глаза очень странные. Светло-светло серые, почти белые. Издалека кажется, что у него вообще нет радужных оболочек, просто зрачок посреди глаза. В общем, увидишь – не забудешь. – А второй? – Про второго вообще ничего не знаю. Фамилию слышал, но не запомнил. Он индиец, из Бирмингема. Зовут Салман, но все называют его «Лосось»***. Толстый и невысокий, но очень быстрый, а уж сила… Когда я отказался идти с ним и с Хантером, он так схватил меня за руки, что синяки ещё три дня не сходили. – Ты помнишь, о чём они говорили тебе? – Лосось больше молчал. Он вообще не любитель болтать. А Хантер постоянно повторял, что Грегор Гвилт знает, как вылечить оборотней. Я начал расспрашивать его о подробностях, но он только бубнил что-то про себя. Вообще-то на него это не похоже, он очень горластый. В общем, я не стал тратить на них время. Шибанул обоих Оглушающим, и аппарировал. – А где это произошло? – На окраине Лондона, в пригороде. Он снова закрутил ручку радиоприёмника, и вдруг сквозь треск и шуршание прорвалась незнакомая мелодия. Задумчивый мужской голос пел на непонятном языке: – Yest’ tol’ko mig mezhdu proshlym I buduschim, Imenno on nazyvaetsya zhizn’… – Я же говорил! – обрадовался Квентин. – Это русский язык, понимаешь? Я поймал советское радио! – Да, здорово, – проговорил Ремус, и тут же песня вновь сменилась шипением, расстроив Квентина. – Ну вот, – пробормотал он, снова крутя ручку, но радиоприёмник молчал. Квентин махнул рукой и сел на диван, рядом с Ремусом. – Коулман сказал мне, – тихо заговорил Ремус, – что ты ходил на похороны Бобби. Квентин сразу помрачнел, нахмурил светлые брови. – Да, – тихо сказал он. – Она была хорошая. Мы с Джин несколько раз приходили к ней в гости. Это было неожиданно. Она всегда была такой сильной… и очень уверенной. Только очень грустной. Курила постоянно. Джин пугала её раком лёгких, а она только смеялась и говорила, что проклятие оборотня отпугивает все болезни. И вот её не стало, – он опустил сжатые кулаки на колени. – Её и вправду хоронили в закрытом гробу? – Правда. Я так и не понял, почему. Но зачем ты спрашиваешь? – Она и со мной дружила, знаешь ли. А я даже не знал, что с ней случилось, до вчерашнего вечера. Внезапно раздался хлопок. Юноши резко встали и выглянули в окно. На лужайке перед домом стоял высокий чернокожий мужчина. Он медленно оглядывался по сторонам, держа в правой руке палочку, а левой запихивая что-то под длинную чёрную мантию. Он сделал неловкое движение, и предмет, который он пытался спрятать, выпал у него из руки и упал в пожухлую траву. Квентин резко втянул воздух сквозь сжатые зубы. Ремус замер, чувствуя, как колотится сердце. На траве лежала серебряная маска Пожирателя смерти. – Не бойся, – глухо сказал Ремус. – Он не найдёт нас, даже если выломает дверь. Дом под Заклятием Доверия. И внезапно его охватил ужас. – А кто Хранитель тайны? – нервно спросил Квентин. Ремус не отвечал. – Сириус уже пообещал нам, Рем. Без обид, – Джеймс пододвинул ему чашку какао. – А, ну да. Конечно, – проговорил Ремус. Должен был догадаться: ведь Джеймс и Сириус – лучшие друзья. Иначе и быть не могло. – Может, мне лучше попросить Питера? – подумал он вслух. Но Лили сказала несколько резким голосом: – Лучше не надо. Ему сейчас и так непросто, сам знаешь… – Тогда у меня не остаётся выбора, – вымученно улыбнулся Ремус. Лили и Джеймс переглянулись и тоже улыбнулись – весело и озорно. – А давай мы станем твоими Хранителями? – предложил Джеймс. – Что? Вы оба? Но так нельзя… и вообще… это опасно! Я не могу! Вы сами под охраной, так как же… – Слишком много говоришь, – вздохнул Джеймс и с деланной усталостью помотал головой. – Слышишь, Лили? Представляешь, каково было семь лет жить с ним в одной комнате? «Нет, ребята, давайте не будем залезать в подземный ход, вдруг он обвалился, ну зачем, можно же пойти в Хогсмид со всеми вместе, ну хва-а-а-атит, Сириус, пусти меня, я всё скажу Макгонагалл…» – Прекрати, – проговорил Ремус, давясь от смеха, – я никогда не говорил таким писклявым голосом… – «Прекрати, Джеймс, я никогда не говорю таким писклявым голосом, – тут же запищал Джеймс и расхохотался. Ремус махнул рукой и тоже начал хохотать, а с ним и Лили, и смеялась до тех пор, пока вдруг не вздрогнула и не положила руку на круглый животик. – Что? – встрепенулся Джеймс, тут же из вчерашнего школьника превратившись в испуганного молодого мужа. – Что такое, Лили? Тебе больно? – Нет, – проговорила она, загадочно улыбаясь. – Просто малыш толкается. Ему тоже хочется посмеяться… – Она посмотрела на Ремуса: – Ну же, Лунатик, пора делать выбор. Кого из нас ты сделаешь Хранителем тайны? – Ребята, ну хватит… – начал Ремус, но Джеймс и Лили тут же подняли вверх кулаки, скандируя хором: – Вы-би-рай! Вы-би-рай! Вы-би-рай! Вы-би-рай! – Ну ладно, ладно! – засмеялся Ремус. – Пусть это будет… – Кто Хранитель тайны, Ремус? – настойчиво повторил Квентин. – Это уже не важно, – с трудом ответил Ремус. – Хранителя больше нет. Заклятие разрушено. Пожиратель смерти, подняв палочку, решительно шёл к дому. *Скуммель - от норвежского «Skummel», зловещий. **Хантер – от английского «Hunter», «охотник». ***«Лосось» по-английски – «Salmon». Персонажа зовут «Salman», отсюда и прозвище.