***
Накахара чувствовал себя выжатой лимонной коркой. То, что изначально казалось вполне себе легко представляемым амплуа, споткнулось о такую мелочь, как прыжок — чуть меньше концентрации, и ты уже сидишь в луже, как первогодка в училище. А казалось, что его. Что это не та роль, над которой будет нужно думать, а та, в которую просто можно вжиться, влезть, как в удобный костюм, и не думать о нём. А вместо удобного костюма ему дали кринолин, корсет и противогаз. Его хватило на переодеться из танцевальной одежды в обычную, приняв душ, но на этом силы иссякли. Не хотелось даже есть. Что делать оставшиеся четыре часа до репетиции — непонятно, идти никуда не хотелось, сидеть и пялиться в одну точку — тоже. Он чувствовал себя безнадежно потерянным. Не то чтобы он опускал руки — его упёртости хватит на тысячу пробитых лбом стен — но в такие моменты как-то сразу осознавалось, что лишись он работы — и у него, по сути, ничего не останется. Кроме как вернуться в Японию, перестать пить блокаторы и в первую же течку залететь от того альфы, перед которым его скрутит в бараний рог. Прием гормональных в течение шести лет не может пройти бесследно. Ну и хер с ним. Чуя вышел на крыльцо черного входа и достал из кармана косухи пачку Житана. Танцоры не курят, танцоры ведут здоровый образ жизни, но если так будет продолжаться и дальше, он в какой-то момент начнёт заваливать этот стресс сигаретами окончательно, и не то что с нужным размахом и настроением не прыгнет — вообще будет падать с одышкой после трех шагов. Но он малодушно надеялся, что либо стресс закончится, либо он сам умрёт раньше. Он сел на ступеньку, подтянув одну ногу к себе, чиркнул бензиновой зажигалкой и коротко, сильно затянулся, почти чувствуя пошедшее по горлу тепло и тонкую пощипывающую язык горечь. Хорошо. Даже головная боль, зарождавшаяся где-то в висках, отпускала. Было прохладно, но сухо и почти безветренно. Успокаивающе пахло табаком и смолистыми распускающимися почками тополей. Он закрыл глаза и затянулся снова, на этот раз медленно, сквозь опущенные веки видя, как едва-едва мигает искра на конце сигареты. За дверью послышались чьи-то шаги. Накахара поморщился, но вставать не стал — ругаться на сигареты не будет даже Мадам, а остальным уж точно не будет до него никакого дела. Ни один из тех, кто ниже по иерархии, вякнуть не попробует — сначала исполняй вариации, как Чуя, потом открывай на него рот. — Может, ты потому и не можешь сделать, как надо, что прокурил себе все легкие и мозги заодно? О, нет. На это он не рассчитывал. Он глухо простонал и ткнулся лбом в одну из вертикальных планок перил. Ну его к черту, этого Дазая. Тактика игнорирования ещё никогда не подводила. Он курит. У него отдых. Пусть идёт себе, куда шёл. Уж этот-то хмырь точно не курит, иначе Накахара почуял бы за версту. Осаму, будто не замечая волн исходящей от него вялой агрессии, устроился на ступеньке рядом, едва не задевая своей ногой его. — Почему ты так уцепился за мои слова про технику прыжка? Чуя приоткрыл один глаз и повернул голову, проехавшись по перекладине виском. Судя по ощущению, лицо у него должно быть на редкость удивлённое. А вот Осаму даже голову не повернул. — Вопрос без наезда и от тебя? — неверяще переспросил он, втыкая дотлевшую до фильтра сигарету в стык кафельной плитки крыльца. — Где подвох? — Нет подвоха, — тот пожал плечами, — я сказал тебе рекомендацию, ты зациклился на ней и теперь всё идёт ещё хуже, чем было. В моих интересах разобраться с этим. В твоих, судя по побитому виду, тоже. — Иди ты, — голова ещё сильнее пухла, то ли от роя мыслей, что же ему на самом деле от Накахары надо, то ли от самого факта присутствия здесь бинтованного. Он вяло махнул на него рукой и снова уперся лбом в перила. — Я справлюсь. Не первое дерьмо в моей жизни. — Это не ответ, — Дазай всё-таки развернулся к нему полубоком. Волосы мокрые, бинты на шее тоже, ещё и перекошенные, а лицо спокойное-спокойное, не знал бы — решил бы, что сама доброжелательность. Ненавязчивая такая. — Ну так? Почему задело? Он вздохнул и потянулся за новой сигаретой, но наткнулся на пальцы Осаму, закрывающие выпавшую на пол пачку. Поднялся взглядом по руке, набирая в грудь воздуха, чтобы высказать ему всё, что думает по этому поводу, но наткнулся на всё такое же спокойствие, почти обнадёживающее. Он потряс головой, скидывая наваждение. Перед глазами всё поплыло, виски снова сдавило приступом тупой боли. — У тебя нет ни одной провальной постановки из тех, где тебе не перечили специально, — всё же ответил он, пытаясь вдохнуть поглубже. В носу свербило. Аллергия на него, что ли? Не хватало только на все сводные в респираторе ходить. Какой-то слишком дурной день. — Повод прислушаться, если ты говоришь что-то по теме. Мне тоже, знаешь, хотелось бы сверкнуть как артист, а не задом. — Тогда попробуй ещё раз. Накахара повернулся чуть к нему, глядя одним с трудом открытым глазом — неожиданно хотелось сползти на землю и поспать, но он держался. — Знаешь, после твоих слов я ожидал чего-то другого. — Ну, значит, могу гордиться своей непредсказуемостью, — хмыкнул Осаму, подбирая к себе свои длиннющие ноги и поднимаясь. — Но попробуй начать не с техники, а с образа. Если тебе сейчас трудно его удержать одновременно с техникой, может, он и в других местах у тебя на самом деле проседает. — Ну спасибо, — буркнул он и потянулся за сигаретой, но, подумав и наткнувшись взглядом на чужие ноги, даже в них видя осуждение, нехотя убрал пачку в карман куртки. — Такого изысканного оскорбления мне ещё не доставалось. — Ну почему. Может, ты можешь ещё лучше, чем то «кончил-закурил», которое есть сейчас, — голос у Дазая, на удивление, был приятный. Когда он переставал глумиться, исчезали мерзкие растянутые ноты и его почти можно было воспринимать как нормального человека. Ещё б он говорил что-нибудь воспринимаемое полегче. — У тебя мигрень? — Видимо, да, — Накахара проигнорировал внезапную смену темы разговора, прижимаясь виском к стальной части перил и мечтая просто никогда не вставать отсюда. Странное дело. Он, вроде бы, не был метеозависимым. И аллергиком не был. Нервы, что ли? — Держи. Перед лицом внезапно оказалась маленькая бутылка воды и две капсулы. В глазах уже почти плыло от накатывающей волнами боли, не оставляя на размышления ни сил, ни желания, и он, еле забрав у Осаму таблетки, позволил помочь ему запить их. Вода упала в желудок ледяным камнем. Сразу стало вдобавок ещё и холодно. — Что это было? — все же смог выдавить он, цепляясь за рукав чужого плаща. — Не гормоны? — Не гормоны, — успокаивающе пробормотал тот, как-то слишком борзо поддерживая под спину и поглаживая между лопаток — едва ощутимо через косуху. — Противовоспалительное, жаропонижающее и анальгетик. Двадцать минут потерпи. Часто тебя так? — Впервые. Он облизал резко пересохшие губы и откинул голову назад, закрывая глаза. Где-то там в качестве опоры напару с перилами торчал Дазай, но в таком состоянии ругаться Чуя не мог физически. — Я как-то рассчитывал поговорить, знаешь, а не торчать с тобой полчаса, — чертыхнулся Дазай, подтягивая Накахару так, чтобы тот опирался спиной на стену. Стена тоже была мерзко-холодной даже сквозь куртку, и он вяло дернулся. В ответ ему нагло залезли в карманы, но, кажется, пиздить там было нечего, поэтому он только тихо что-то пробурчал. — Таблетки кладу в карман, очухаешься — прочитай состав и успокойся. И валил бы ты со своей мигренью куда подальше. На сводную приходи только уже на сцену. Мадам со мной согласится. Слышишь? И я ухожу. — Где-то тут, блять, подвох, — выдохнул он, морщась. — Чтобы ты обо мне заботился? Где-то стухло что-то очень большое. — У меня корыстный интерес — если ты откинешься, премьера провалится. Скрипнула дверь, чиркнув углом по бедру и оставляя его в одиночестве. Без голоса, ввинчивающегося в уши, сразу стало легче. Он позволил себе тихо проскулить, ударившись затылком о стену позади — все равно отвлекало от боли, ломящей виски. Ветер едва не сдувал с крыльца, но даже немного прочищал мозги — по крайней мере, дышать становилось легче. Видимо, всё-таки аллергия на Осаму. Хорошо хоть не крапивницей пошел. Он просидел ещё сколько-то — доставать телефон не хотелось, а внутренние часы бастовали — чувствуя, как медленно вымывается из головы боль, откатываясь волнами и затухая с каждой. Как только это перестало напоминать средневековую пытку, он выудил из пачки еще одну сигарету, поджег с третьей попытки — дрожащие пальцы соскакивали с кремня — и медленно затянулся, больше держа дым во рту, чем заполняя им легкие. Вторая за день — это для него как-то многовато. Едва сделав две затяжки, он затушил бычок, воткнув в пол, забросил вместе с первым в стоящую рядом с крыльцом мусорку и осторожно поднялся на ноги. Голова чуть закружилась, но мир перед глазами даже не потемнел. Уже успех. Он сунул руку в карман куртки и вытащил полупустой блистер. Тот действительно выглядел безопасно — капсульный нурофен быстрого действия. Накахара смял его в кулаке. Только вот это всё равно не делало ситуацию менее подозрительной. Для Осаму скорее характерно было бы носить с собой пузырёк мышьяка и пару лезвий, чем таблетки от головной боли и воду. Он был слишком вовремя. И самое поганое в этом было то, что отделить личную Дазаеву припиздь от реальной запары по общему делу не получалось, и надо было выбирать, что ставить под сомнение — себя или работу. Как будто у него на самом деле был выбор. Он уже собирался уходить, но стоило ему взяться за ручку двери с крыльца, та открылась ему навстречу, пропуская Мадам, зажавшую плечом телефон. Она была в балетках и ступала, видимо, по привычке на носках, иначе бы он должен был услышать её шаги. Она зыркнула на него исподлобья каким-то очень чужим взглядом и махнула рукой в сторону дверного проёма — мол, вали отсюда давай. Накахара шмыгнул за дверь, с грохотом за ним захлопнувшуюся, чувствуя себя не то что не в своей тарелке — вообще рождённым по ошибке. Поднявшись на основной этаж, он всё же достал телефон — с того момента, как Мадам выгнала его из зала, едва прошёл час. До сводной — если считать действительно только с момента подъема на сцену — оставалось ещё почти четыре часа. Полчаса сверху — на разогрев и растяжку. Времени всё равно оставалось слишком много. После холодного и ветреного крыльца в помещении сразу стало жарко и душно, и он стащил с себя куртку, бросив её на банкетку рядом с их раздевалкой — туда же, где его сиротливо ждала сумка с формой. Смятый блистер с таблетками так и остался у него в руке. Он расправил его, постаравшись не распороть жестким пластиком мягкие капсулы, и, кажется, это у него даже получилось. Правда, упаковка теперь выглядела пожёванной, но это уже были не его проблемы. Дверь в кабинет была приоткрыта. Он заглянул — кроме Дазая, сидевшего в дальнем углу и как-то медитативно клацающего мышкой, была ещё девушка, которую он в упор никогда не запоминал. Хотя она, кажется, выполняла здесь обязанности одновременно кадровика, бухгалтера и секретаря, но была неуловимой, как тень. Чуя зашёл внутрь, как нырнул в холодную воду. Положил рядом с рукой Дазая остатки таблеток, сухо бросил «Спасибо» и развернулся уходить. На полшаге его поймали за край водолазки, ощутимо дернув назад, так, что он не рухнул назад только потому, что чего-то подобного и ждал. — Что ещё? Дазай, удерживая его правой рукой, скользнул левой по тачпаду, сворачивая браузер с открытым каким-то музыкальным поисковиком, и только после этого развернулся к нему, крутанувшись на стуле. — Пойдём пообедаем? — Нет. Лицо у Дазая приобрело дивное недоумённо-обиженное выражение, и Накахара довольно оскалился, любуясь им. Насколько его держат за долбоёба? — Почему? — Потому что ты меня раздражаешь, — пожал плечами Чуя, принимаясь по одному отцеплять от полы своей одежды чужие пальцы. Осаму даже не особо сопротивлялся, просто замерев, как в трупном окоченении, и приходилось разгибать, едва не выламывая фаланги. Впрочем, было бы не жалко. — Ты подозрителен. Если мне приходится доверять тебе на работе, это не значит, что мне припекает общаться с тобой вне её. — Вот так всегда, на самом интересном месте, — горестно вздохнул Дазай, тут же возвращаясь к своему привычному нейтрально-насмешливому выражению и, отпустив его, отвернулся обратно к компьютеру. — Надеюсь, у тебя нет провалов в памяти и ты помнишь, что я сказал. Помнишь? — Подумать над отыгрышем, где он ещё может вылезать, доделать технику прыжков, не появляться сегодня до прогона на сцене, — он закатил глаза, опираясь бедром на чужой стол и скрещивая руки на груди. — Все? — Хорошая дрессированная собака, — кивнул Осаму, уворачиваясь от подзатыльника. — А вот меня по голове бить не надо, я ею, в отличие от тебя, работаю. Вали уже, агрессор. Сцена, в семь, сегодня без костюмов. — Да помню я, помню. Он наконец вышел из кабинета, подобрал в коридоре свои вещи и едва не вывалился на улицу, в темноте предбанника — опять лампочка перегорела — запнувшись о складку ковра. Особой цели у него не было, но, возможно, стоило поесть и прогуляться до соседней библиотеки — если на сексологию его не хватит, может, хоть порно-романы найдутся. Или Фрейд. У него были определённые сомнения, что следует читать, если тебя, человека-фертильность — и не важно, что он сидел на препаратах — обвиняют в недостаточной сексуальности и неспособности вжиться в роль. Ха, легче всего было сойти с блокаторов и оттанцевать так, гормоны бы справились. Только рисковать неделей дееспособности, если на него наткнётся как-то забредший альфа, не хотелось. И выступать на гормонах было низко. Пользоваться тем, что не просил, тем, чего нет ни у кого больше — здесь по крайней мере — мерзко до тошноты. Он может сделать это сам. Может и сделает. На подходе к библиотеке на дне сумки зазвонил телефон. Накахара выругался, опуская её на асфальт тротуара рядом с собой и с трудом выуживая из-под формы, полотенца и ещё какой-то очень нужной, но редко используемой дряни. Ему никогда не звонили просто так. Это всегда были либо из посольства, либо из администрации, и ни один из этих случаев хорошего не обещал в принципе. Он открыл крышку. На экране высвечивалось недавно вбитое «Режиссерская мумия». — Что тебе на этот раз надо? — Я подумал, что у тебя опять не будет денег, чтобы ответить мне на смс, поэтому решил сделать так, — легкомысленные интонации на фоне какого-то шума — не то работающий принтер, не то что-то ещё — вкупе со странностью ситуации заставляли напрягаться. — Меня никто не слышит, и убедись, пожалуйста, что тебя тоже. — Когда ты сказал «пожалуйста» в прошлый раз, это ознаменовало мой крупный проёб, — он огляделся. В разгар рабочего дня на улице почти никого не было — не настолько большой город и крупная улица. — Никто. Что случилось? — Сколько ты уже пьёшь блокаторы? Накахара отнял от уха телефон и ещё раз перечитал имя контакта, прежде чем ответить. — Подожди, закралась какая-то ошибка. Ты почему-то подписан у меня не «мамочка» и не «дорогой супруг», как ты считаешь, это не может значить, что тебе стоит пойти нахуй с такими вопросами? — Не считаю, — голос у него оставался всё таким же, но у Чуи загривок встал дыбом от прорезывающейся угрозы. — У меня нет особой жажды откармливать тебя таблетками на каждый приступ мигрени, особенно если он треснет тебя посередине вариации. Сколько? — Шесть лет, — выдавил он из себя, чувствуя, что куча абсолютно несвязанных мыслей Осаму оплетает его собственные, как паутина. — Причем тут моя мигрень? — Посмотри в побочные эффекты, как дойдёшь до дома. Осложнения со стороны нервной системы, невыясненная частота. Я проверил. — И что ты мне предлагаешь с этим сделать? — Накахара понял, что сжимает челюсти, только когда заныли зубы. — Я немного не в том положении, чтобы рисковать так. — Ничего не случится, если ты откажешься от приема на следующие два или три дня. А если тебя скорчит посреди сцены, то случится. — Не скорчит, — упрямо мотнул головой он, забыв, что Осаму его не видит. Вокруг, на счастье, все ещё было достаточно пусто. — Зато схлопотать течку я рискую как нечего делать. Или наткнуться на кого-нибудь. Мне не нужен незапланированный отпуск. — Если ты перестанешь накручивать себя и посчитаешь, какой шанс наткнуться в этом городе на альфу, не пользующегося подавляющими феромоны пластырями и блокаторами, — он как-то странно хмыкнул, и это было, черт возьми, ещё более подозрительно, даже если он сам считал так же, что-то тут было очень сильно не так, — то даже ты поймёшь, что это более безопасно, чем ходить с риском такой побочки. Ничего с тобой за два дня до премьеры не случится. — Ты просто никогда не чувствовал этого, — во рту неприятно загорчило, вязкая слюна стягивала, мешала дышать. Когда он думал об этом сам, ему не было настолько страшно об этом вспоминать. Он не мог себя заставить. А Дазай выворачивал, как шкуру снимал единым чулком. — Я просто, блять, не хочу так рисковать. Я не хочу терять себя. Я не хочу. И откуда ты можешь знать про побочки моих блокаторов? — Чуя, — он как-то устало выдохнул прямо в трубку, зашуршав в динамике, — потому что я жил, блять, в Японии, и не был изолирован от общества. Ты можешь носить блокаторы с собой на случай, если что-то пойдёт не так. И ты можешь не рисковать и не оставаться ни с кем один на один, если боишься. — Я не боюсь. Я не хочу. — Надо. Все возражения разом застряли, как кость встав поперек глотки. Эти перепады чужих интонаций от ласково-уговаривающих до приказных, на самом деле, не хило так выбивали из колеи — как будто мокрым вытягивали вдоль хребта. — Я не могу. Я не хочу об этом рассказывать. И Посольство против разглашения второго пола. Я не могу доверять никому. — Он сглотнул, зажмурился, чувствуя, что совершает просто чудовищную ошибку, но не может ей противиться. Идея была слишком болезненной и одновременно слишком заманчивой. От адреналина, доводящего почти до ужаса, потряхивало, и он выпалил, прежде чем Дазай успел ответить. — В душе, блять, не ебу, что тебе дорого, но хоть жизнью, хоть возможностью сдохнуть клянись, что не дашь никому ничего со мной сделать. И мне не дашь ничего сделать. — Конечно. В трубке раздались короткие гудки. Накахара закрыл телефон, с силой швырнул его в сумку — хотелось бы об асфальт, но его зарплата заставляла быть бережней — и потёр руками лицо. Слишком сложно. Одно дело — когда ты сам сомневаешься, что ставить в приоритет, другое — когда тебе наваливают такую кучу аргументов на тот вариант, который тебе на самом деле не нравится. Эта какая-то больная рассудительность, на самом деле слишком случайная и подверженная чему попало. Но он не мог ничего против того расклада, который выходил теперь.Один день: мигрень
18 июня 2019 г. в 16:20
— Лучше бы ты дал себе отдохнуть. Если выйдешь на трясущихся от недосыпа и переутомления ногах, лучше от этого никому не станет.
Осаму затормозил на очередном шаге и наступил мягче, с носка, стараясь не скрипнуть подошвой. Говорили в зале, он узнал голос Мадам. От второго участника разговора слышалось только загнанное хрипящее дыхание.
— У меня все ещё не получается, — Накахара. Звучал он как-то жалко. — Но я должен.
— В данном случае — нет, — Мадам звучала сухо и строго, и, пожалуй, даже Дазай сейчас не стал бы ей перечить, хотя у него определённо были вопросы, какого хрена она дает указы, противоположные его словам, без обсуждения. — Попробуй прыгнуть ещё раз. Только заход, сам прыжок и выход из него. И ты уходишь из зала, понятия не имею куда, хоть в библиотеку, хоть в кафе, хоть девушку себе вызови в отель, хоть на крыльце театра валяйся, но чтобы до начала сводной я тебя здесь не видела.
А вот это, наверное, ему всё-таки стоит увидеть.
Он притиснулся боком к косяку приоткрытой двери, оглядывая больше чем наполовину показавшийся зал. Накахара правда выглядел довольно уныло — вместо пучка хвост, повисший слипшейся от пота паклей, упёрто поджатые, но подрагивающие от усталости губы, серо-желтоватые пятна пыли на трико. Ему бы не в зале прыгать, а поспать пойти.
Чуя мягко скользнул на па шассе вглубь — Осаму пришлось прижаться виском вплотную к косяку, чтобы не упустить его из виду — подтянул ногу в кудепье, рванул назад, набирая форс, и прыгнул. Прыгнул хорошо — завис, как будто земное притяжение было ему чуждо, высоко. Только лицо было такое, что выть хотелось — сосредоточенное, перекошенное в волнении, хуже некуда.
Доли секунды — он попытался исправиться, но уже было поздно. Только из-за этого растерял всю свою убийственно-явную концентрацию и рухнул тяжело, оступившись тут же на первом шаге и едва сумев не упасть.
— Ты сам видишь себя в зеркале, — даже с каким-то сочувствием сказала Мадам. Жаль, что он не видел её — жалостливое выражение лица Мадам должно было быть тем ещё зрелищем. — Тебе нужно думать об отыгрыше.
— Но я же могу, — Накахара закашлялся, вытирая брызнувшую на губы слюну. Это сколько он тут прыгал вообще? — Я просто не могу удержать концентрацию и на прыжке, и на настроении, но это не такая проблема.
— Проблема. И если ты попробуешь поставить технику выше отыгрыша на сцене, я сниму тебя с постановки.
Дальше он не слушал — отвалился от двери, радуясь, что Накахаре слишком сильно не до этого, чтобы рассматривать дверные щели, и так же тихо пошёл в конец коридора.
Не можешь удержать концентрацию на настроении, говоришь?
Значит, сделаем так, чтобы настроение у тебя было само по себе.
Он зашёл в служебный туалет, закрывая за собой дверь на ключ и оставляя его в замке. Свет был поганый, желтовато-тусклый, и бросал на отражающееся в зеркале и без того не особо модельное лицо уродливые серые тени, превращая аккуратные повязки в кучу хаотически намотанных грязных бинтов. Понятно, почему из него уже один раз вытащили висельника — тут любой жить расхочет.
Хотя на самом деле это погано — мало того, что ты при жизни был уебком, так ещё и после смерти поднасрёшь всем, кто связан с этим местом. Стать ещё хуже. Чтобы на тебе сломалась поговорка «о мертвых либо хорошо, либо ничего». Чтобы ненависть окружающих почти сравнялась с ненавистью тебя самого к себе.
Из мыслей его вырвала трель телефона. Он дернулся, обнаружив, что стоял, уперевшись в зеркало лбом, и вытащил его из кармана, открывая.
Телефон вибрировал, пробирая до печенок, и продолжал пищать стандартной мелодией. На узком экране крышки высвечивалось «Связался с мадемуазель Д?».
Точно. Он забыл выпить таблетки сегодня. И, возможно, вчера тоже. Твою мать.
Он выкрутил на полную холодную воду, закатал рукава рубашки до локтя и сунул руки по самые предплечья под кран, моча бинты. По венам пополз холодок, немного взбодрив. Осаму набрал воды в сложенные лодочкой ладони и нырнул в них лицом, попытавшись её вдохнуть. Хвала рефлексам — они ещё работали и глупости делать не давали, и он только расфыркался, поднимая глаза на своё отражение.
Лучше не стало, но отвлекающий маневр, кажется, сработал.
Он нащупал под волосами сзади узел бинта, обматывающего шею, и развязал, пытаясь не запутаться в осыпающихся краях. Как будто они с каждой партией делают бинты всё более погаными. Разорвав последние сцепившиеся пару нитей, он принялся разматывать эту серую дрянь, не отрывая взгляда от зеркала.
Хоть чем-то хорошо иметь репутацию суицидника — никто не будет задумываться, что под бинтами на шее может быть что-то кроме странгуляционных борозд.
Стянув бинты на тумбочку со стоящей кучей бутылок — доместос, жидкое мыло… как не спер ещё никто, — он поддел ногтем край пластыря, похожего на мелкий горчичник, наклеенный сбоку от рельефно проступающей на тощей шее гортани. Качественный, собака — снимался, по ощущением, вместе с кожей, даром что оставлял после себя лишь немного покрасневшее пятно, и Осаму малодушно зажмурился, сжимая зубы. А ведь с другой стороны второй такой же. Это Накахара, очаровательный в своей беспечной тупости, мог рисковать, используя только один. Небось и блокаторы тоже в предписанной дозировке пьет. Но последнее как раз на руку.
Хотя он сам сейчас шел вообще в разрез со всеми своими принципами. Но за два дня ведь не такой уж большой шанс встретить во французском городе японца-омегу, не пьющего подавители или знающего об их побочке, верно?
Дазай облегченно выдохнул, наконец содрав их с себя, и, завернув в туалетную бумагу, запихнул в карман. Не дай бог кто-то всё-таки догадается, что его ломаная генетика тоже стороной не обошла. Даже если никто не собирался рыться в мусоре. Даже если никому не было до него дела. Паранойя ещё не значит, что за вами не следят, поэтому пластыри он лучше потом выкинет подальше отсюда в какой-нибудь уличный контейнер.
Кожа привычно горела и ссаднила. Обычно он поверх тут же клеил новую пару, и они ложились мягким холодком, а тут… Он вымочил в воде бинты, прежде чем намотать их обратно на шею. Они с задачей охлаждения тоже справлялись, только грубая марля всё равно, двигаясь, драла по коже наждаком. Ну ладно. Полтора дня. Полтора дня он выдержит, постаравшись не впасть в панику. А заодно сделает гадость Накахаре, исключительно из благих побуждений, и хорошо — театру. Совместит неприятное и с приятным, и с полезным.
Где-то через час действие пластырей должно сойти. Главное, к тому времени найти Чую и повод помелькать у него в поле обоняния. Интересно, если погонять его со служебными записками, сославшись на раздолбанные по его вине ноги, купится или нет?
Скорее, предложит посыпать ему дорогу стеклом и гвоздями.