***
Дазай сидел за кулисами вместе со всеми выступающими и пытался сгрызть себе ногти в мясо — зал был такой, что выйти и посмотреть со стороны он сейчас не мог. Только если бы с самого начала там встал, но оставлять некоторых без присмотра было банально стрёмно. К концу второй сцены кто-то сердобольный отдал ему свой ноутбук, на который кто-то не то из родственников, не то из друзей транслировал постановку из зала. Качество было говёным, свет ложился совершенно не так, как выглядел в живую, но это было лучше, чем совсем ничего. Это давало хоть какую-то иллюзию контроля. Пока была массовая сцена, он быстро перемотал на самое начало — на первый выход Чуи. Тот был до искусственного выбелен, едва не сверкая, и Осаму захотелось наорать на гримера — да, его нужно было выделить, но не похожим на фарфоровый чайник лицом! А ещё он был на грани между почти зажатой собранностью и пьяной расслабленностью. Второе выглядело лучше, и он определённо знал, что в такой ситуации следует сделать. Он выдернул из одного уха наушник, поднимаясь со стула. Конечно, быть алкоголиком, когда ты балерина, довольно сложно, но почему-то именно женщины всегда ценили возможность пропустить бокал между своими выходами, а Мадам так и вовсе держала запас для особо нервных — а значит, у них можно было его и забрать. Тем более, что близился второй и последний перерыв для Накахары, с которым нужно было что-то делать, пока он не запорол их самую важную и болезненную сцену. В другой половине закулисья Мадам как раз протягивала Катрин водочную рюмку с красным вином. Девочку немного потряхивало, но, кажется, не от страха — они поставили ей несколько резких подъёмов, а при её комплекции это наверняка грозило как минимум приступами темноты в глазах. Балет вообще оказался каким-то сборищем мазохистов. Когда он только планировал с ним связаться, он надеялся на что-то более нежное и оптимистичное. Мадам молча махнула ему в сторону стола, на котором стояла бутылка и графин с водой, игнорируя то, что он вообще-то мог прийти и по другому делу, и вернулась к Катрин, слабо похлопывая её по щекам и шее. Выглядела та и в правду не очень. Он поставил ноутбук на стол и налил вина в одну из стоявших тут же чашек. — Не пить, — зачем-то прошипела ему Мадам, напоминая гремучую змею или защищающую помёт волчицу, — отпаивать Чую, мне плевать, насколько у вас поганые отношения. Возьми салфетки, ему всегда нужны. — Какая разница, — он раздражённо фыркнул, перехватывая чашку сверху, чтобы при случае расплескалось больше на него, а не на кулисы или чей-то костюм, и сунул в карман пару салфеток со стола, — я тоже вижу, что ему сегодня хреново. Едва он успел приблизится к выходу на сцену, через муляж двери влетел Накахара и, через три шага, которые отделяли его от зоны видимости, упал на колени, сжимая одной рукой себя поперёк сострясающихся от ударов сердца ребёр и сунув вторую между ног. По его лицу прошёл почти болезненно-облегченный спазм. Прежде, чем Осаму успел до него дотянуться, чтобы помочь встать, тот поднялся сам. Пошатнулся, дернувшись от его руки, ухватился за какую-то этажерку с реквизитом, тяжело привалился к ней бедром, глядя широко распахнутыми глазами куда-то в темноту. Черт, кажется, Чуе всё-таки было хуже, чем он рассчитывал. Он же не видел ничего, судя по всему. — Тихо, — неразборчиво пробормотал Дазай, едва разжимая губы, и медленно придвинулся ближе, как к едва затихшему хищнику. Накахара слабо мотнул головой, почти откинув её на полку, и облизнул губы, закрывая глаза, — тихо. Он поддержал его под поясницу, отрывая от и так шатающейся этажерки и заваливая на себя. У Чуи безвольно мотнулась голова и он едва различимо простонал, упираясь рукой ему в грудь. Кажется, приходил в себя. — Дай мне салфетку, — голос у него был хриплый, слова как будто вязли в чем-то, окончания проглатывались. — Воды. Губы намочить. Он опирался на Осаму плечом, но, кажется, на фоне общего пиздеца это было не настолько значительно. Хотя Дазай рассчитывал на сопротивление. Он вытащил из кармана салфетку и осторожно протёр чужую взмокшую шею и лицо вдоль линии роста волос — даже если ему не слишком понравилось то, как выглядел грим, сделать хуже, смазав его, не хотелось. Вложил вторую в протянутую руку. Накахара, приложив её ко рту, даже не сплюнул — едва вытолкал языком слюну, позволяя той вязко стечь по нижней губе, тут же с нажимом её вытирая. Это должно было быть мерзко, но выглядело слишком органично и почти сексуально. Живо представилось, как она бы стекала по его пальцам. Вязкая, тянущаяся. Осаму с силой прикусил щёку, приходя в себя. Поставил чашку на этажерку, смочил в налитом вине два пальца и, скользнув лежавшей на пояснице ладонью по чужим взмокшим лопаткам и придерживая Накахару за загривок, провёл этими пальцами по губам. — Тыблятьтупой, — одним словом выдохнул тот, пытаясь отшатнуться от него, но в итоге только дернулся, — пальцы высохнут, пока донесешь. Чашку. Но вырываться, на удивление, дальше не стал, даже наоборот — скорее, неосознанно, но какая разница — навалился сильнее, втиснулся плечом в рёбра, вжался макушкой в подбородок, заставляя откинуть голову, обхватил подрагивающей рукой чашку поверх чужих пальцев. Кто из них тут ещё манипулятор? Он помог Накахаре поднести чашку к губам и наклонить её — даже если в этом не было необходимости, отпустить её, когда поверх его пальцев сжимались чужие, было как-то тупо. — Вообще-то я просил воды, — вздохнул он, сделав глоток, и Осаму уже был почти готов признать своё поражение, но Чуя сделал ещё один, явно перекатывая вино на языке. — Вечно девочки развлекаются полусладким по акции. Хоть раз бы попробовали нормальное. И просто, черт возьми, продолжил смаковать, прикрыв глаза. — И тебя ничего не смущает? — уточнил Дазай, спуская руку на чужую поясницу. Кожа была горячая, скользкая и липкая. Пахло от Накахары горьковато потом, немного дурманяще — кажется, один пластырь не справлялся с течкой — и совсем каплю приторно гелем для укладки или чем-то другим косметическим. Приятно. — Ты меня полтора часа назад пытался придушить. — А сейчас мне на тебя насрать, — пробирающим до печёнок шёпотом произнёс Накахара, отставляя чашку, но перехватывая его пальцы, — мне охуенно. Давись, сука. Он провёл его рукой по своей груди, поднимаясь к шее, низко едва слышно простонал, вибрируя горлом, заставил зарыться пальцами во взмокшие волосы на затылке. Потянул свободной рукой за рубашку на его груди, заставляя наклониться, и медленно провёл носом по краю челюсти и за ухом, горячо выдыхая в шею. И оттолкнул его, уходя к сцене, где заглухали отзвуки топочущих шагов кордебалета. Организм долго не может без сердца. Осаму ткнулся носом в свою ладонь, влажную от чужого пота. Пахло — до дурноты. Боже, он умудрился пробудить эротического монстра. Он только под самый конец оторвался от вида из-за кулис и вернулся к оставленному на столе ноуту. Трансляция ещё шла. Пожар кульминации шёл к своему обрыву. Шассе, глиссард, волна, вырасти; пол-оборота, шаги, мягкие, почти с падением в колени, плавно; тянущаяся за рукой вверх голова: Осаму укусил себя за ладонь, настолько это было хорошо. Это была не та надежда, которую они пытались выбить из него все репетиции, это было самолюбивое, непонимающее и отчаянное требование вернуть его на пьедестал, где ему место. Это было идеально. Они не нашли бы никого на эту роль лучше. Они бы не написали под него эту роль. Его аттитьюд — его гордость — вышел настолько отточенным, тонким, что он был похож на фигурку из черного оникса, застывшую посреди сцены памятником всему прекрасному, что есть в этом мире. Даже когда его скрыл за своими спинами кордебалет — ты видел его сквозь эти спины. Его изваяние. Его полёт. Его падение. Он как будто с этим прыжком скончался — не было видно ни шевеления грудной клетки, ни подрагивающих от усталости конечностей, как это бывало у всех и как это было у него на репетициях. Его стёрли, убрали, заслонили — и это, черт возьми, тоже было прекрасно. Всё стихло. Артисты замерли. Секунд пятнадцать стояла тишина, нарушаемая лишь сотнями вдохов и выдохов, и только потом грянули аплодисменты — нарастающие, как ливень или лавина. Танцоры выстроились в единый ряд, выходя вперёд из-за упавшего занавеса. — Осаму! — Мадам отвесила ему подзатыльник, решительно поставила трансляцию на паузу и вздернула его на ноги. — На сцену! Он, едва успевая переставлять ноги, пошёл за ней — только перед самым выходом остановился, оправляя рубашку и запрявляя за уши отросшие растрепавшиеся волосы. Зал не был битком, но свободных мест как минимум в первых рядах он не увидел. В глаза бил свет софитов, пусть и это была не стандартная сцена — иначе он бы вообще не увидел ничего за её пределами. Он поклонился вместе с Мадам и остальными дважды, прежде чем они зашли за кулисы. Танцоры остались, пока кто-то из ассистентов не погасил свет. Артисты не задерживались в кулисах, сразу хлынув в коридоры в гримёрках. Резко стало сначала очень шумно, а следом очень тихо. Мадам подобрала бутылку и запачканные стаканы. — Я не видела Чую, — она остановилась перед самым выходом. — Он выходил? Дазай оглянулся, пытаясь вспомнить, видел ли он его — пропустить его было сложно. Значит, скорее нет. Он нервно рванул себя ногтями по тыльной стороне ладони — оставлять без присмотра омегу в пик течки было просто пиздец насколько плохой идеей. В полутьме сцены что-то виднелось. Он выматерился. — Он всё ещё на сцене, — он потёр лоб. Мадам надо было спровадить. — Вы идите, я… — Япония? Дазай чудом не поперхнулся и только удивлённо посмотрел на Мадам, приподняв брови. — О чём вы? — Не пизди, — её интеллигентное французское лицо сморщилось в какую-то совершенно непривычную гримасу. — Я не лезу в это. Просто скажи — Япония? — Япония. Мадам поджала губы и кивнула, перехватывая удобней выскальзывающие из рук стаканы. — Я ненавижу вашу страну. И люблю Чую. Даже больше, чем тебя, так что верни мне его в рабочем состоянии, — она подпихнула за собой дверь ногой, закрывая и оставляя его в полутьме. — Обязательно, — пробормотал он в закрытую дверь. — Хотя, на самом деле, это больно. Накахара дышал мелко-мелко, его спина лихорадочно дрожала, иногда вытягиваясь судорогой. Он лежал, подтянув к груди одно колено, и редко тихо стонал, почему-то отдёргивая руку от члена. — Хорошая работа, малышка Чу, — тихо позвал Осаму, опускаясь с ним рядом на корточки и опуская на пол графин. Накахара дрогнул ресницами, приоткрывая глаза, но больше никак не отреагировал, и Дазай осторожно погладил его по волосам, стягивая резинку с маленького хвостика, в который превратился узел причёски. — Теперь нам нужно привести тебя в порядок. Чуя потянулся за прикосновением к голове и заскулил, как побитая собака, жмурясь до выступивших слёз и скользя ногтями по черному линолеуму в попытке зацепиться. Его ломало. — Трахни меня, — голос хрипел, он глотал гласные, тяжело вдыхал через каждые два слова, — п-жалуйста, Осаму. Прошу, я н-могу. Больно. Пожал-ста. Видеть его таким тоже было не особо приятно. Даже если отсечь то, что он самую капельку чувствовал себя сукой. — Нет, — с плохо скрываемым сожалением отказался он, отрывая от пола впившиеся в него руки и заставляя Накахару перевернуться на спину. Потянул за плечи, заставляя приподняться и опереться на себя — Чуя напоминал бесформенное желе. — Я обещал тебе, что никто с тобой ничего не сделает. Все будет в порядке. Тот безвольно свесил голову ему на плечо, кажется, не собираясь ни настаивать, ни сопротивляться. Шесть лет на блокаторах — кажется, его гормоны сошли с ума гораздо больше, чем Дазай рассчитывал. В тайны вселенной пора заносить вопрос «как Накахара дожил до конца своей роли». Он, придерживая его поперек спины, залез в карман брюк, вытаскивая таблетку из того самого блистера, который Чуя нашёл пустым. Наверное, одной будет маловато, учитывая, насколько его выламывало, но устроить ему поверх эндогенного гормонального передоза ещё и медикаментозный — это было бы уже совсем издевательством. — Давай, открывай рот, — он пропихнул ему в приоткрытые губы таблетку, тут же хватаясь за графин и поднося его. — Глотай. Вода потекла с углов рта. После двух жадных глотков на третий Накахара закашлялся, забрызгивая и свой костюм, и брюки Осаму, и, наверное, полсцены в придачу, но Дазай больше всего боялся, что его сейчас вырвет, а второй таблетки у него с собой нет, и что он тогда будет делать? Но обошлось. Кашель затих, и Накахара снова откинулся на него, ткнувшись носом в шею и попеременно подтягивая к себе ноги. — Может, к черту, — он вздрогнул от шёпота почти прямо в ухо, — ты никогда… не держал обещания. А я готов забрать его. — А через полчаса, когда тебя перестанет так коротить, ты меня убьёшь, — мрачно поддакнул Осаму, пытаясь игнорировать провокацию. Хорошо, что у него блокаторы с антидепрессантами так накладывались, что было недалеко до импотента. — Я же сказал, что нет. — А я говорю — да. От толчка он рухнул на колени, чудом не сбив стоящий рядом графин. Накахара сидел на его бёдрах и упирался руками в пол поверх его плеч — локти у него едва заметно подрагивали, выдавая, что нихрена он на самом деле сейчас не может. — Ладно, — Накахара замер, глядя ему в глаза. Даже в полутемени его расширившиеся на всю радужку зрачки выглядели черными провалами. — Я могу сделать кое-что. Но сначала тебе придется закрыть глаза. — Хорошо, — он оттолкнулся, чуть качнувшись назад, уперся руками в пол рядом с собой и закрыл глаза. — Но не уйду. Дазай торопливо рванул бинты на шее, расслабляя, и рывком содрал оба пластыря, надеясь, что опьянённый гормонами Чуя не распознает звук. Кожу обожгло до боли, и он едва успел закусить губу, чтобы никак себя не выдать, и сунул испорченные пластыри в карман — главное было их нигде не оставить. Он провёл ладонями по чужим бедрам, до тазовых костей, сжал между ними и рёбрами, где у нормальных людей была талия — Накахара был тоще-накачанным равномерно. — Открывать? — Лучше не надо, — Накахара тяжело сглотнул и рвано, с присвистом выдохнул, когда Осаму, положив руку на шею, потянул его вниз на себя и немного вбок, но послушно наклонился. — Опускайся набок. Лежать просто так было неудобно, и он, развернувшись лицом к Чуе, подложил себе локоть под голову, той же рукой подтаскивая к себе Накахару за волосы. Тот проскулил что-то сквозь сжатые зубы, но не дернулся — ткнулся носом в шею и затих, как паинька. Ширинки на его костюме не было, поэтому пришлось извернуться, подлезая под него через дыру на спине — благо, та доходила почти неприлично низко. Чуя дернулся и вжался в него сильнее, цепляясь за рубашку сведёнными пальцами и тихо горячо дыша. Будто боялся, что он сейчас резко передумает и уйдёт. Только с подводной лодки особо не набегаешься. — Неудобный у тебя костюм, — пробормотал он ему в волосы, с трудом оттягивая липкую влажную лайкру и обхватывая ладонью чужой член. Весь предэякуляте и смазке, измазавший все бёдра. — Дыши глубоко. Он правда напоминал течную суку — скулил, жался ближе, вытягивал поясницу, то сводил, то разводил ноги, пока Осаму не пропихнул ему колено между ног, чтобы тот в приступе не раздавил ему руку. Послушно пытался дышать глубоко, но все равно сбивался на короткие, рваные вдохи-выдохи. Кончил буквально через пару минут — стоило только проехаться коленом по его промежности, чуть сильнее сжав руку на члене и чуть же ускорившись. Накахара был тихим. Только выдохнул какой-то короткий грудной стон и замер под пробивающей его крупной дрожью. Осаму погладил его по растрёпанным волосам, сам не зная почему ткнувшись ему губами в макушку, и вытер руку об и без того безнадёжно измазанные трико костюма. — Ещё двадцать минут, — пробормотал он, — двадцать минут дыши. Потом я уйду. Ещё минут через пять или десять ты поднимешься сам, дойдёшь до гримерки и переоденешься. И пойдёшь домой. Блокаторы к тому времени я тебе верну. Понял? Накахара что-то невнятно пробормотал. Осаму тряхнул его за плечо. — Понял? — Не хочу, — пробормотал тот, сильнее утягивая на себя зажатую в кулаке рубашку Осаму. — Двадцать. Десять. Гримёрка. Домой. Блокаторы занесешь. — Молодец, — вздохнул он, посмотрев на время на наручных часах. Близилось к девяти. — Какой ты солнце, когда не ебешь мозг.Премьера: пустой поклон
18 июня 2019 г. в 16:41
— Осаму, — он с ноги распахнул дверь, так, что она грохнулась о стоящий рядом шкаф и отскочила — даром что не ему самому по лицу. Секретарша-менеджер-бухгалтер в одном лице смешно подпрыгнула на стуле, но даже не оглянулась. — Резак. Для бумаги. Лезвие.
Колени подрагивали, всё тело ныло, по ногам продолжало мерзко течь, внизу живота тянуло одновременно от ужаса и возбуждения, и держался он, кажется, на чистой, кристаллизованной ненависти. Дазай, будто вообще не был к этому причастен, только удивленно покосился на него, пожал плечами и полез в ящик стола.
— Вены резать собираешься? — он чем-то зашебуршал, вытаскивая канцелярский нож, выдвинул его лезвие и отломил на одно деление. — Туповат будет, лучше б за опасной бритвой сходил.
— Завали ебало, — процедил он, выхватывая из чужих рук тонкую короткой полоску металла.
Он осмотрел её, нашёл край, больше напоминающий остриё, взялся за противоположный, сунул режущей кромкой к носовой перегородке и решительно резанул вниз. По губам тут же потекло тёплое, и он спешно наклонился чуть вперёд, зажимая нос и подставляя под него ладонь. Несколько капель звучно упали на пол.
— Благодарю, — прогнусавил Накахара и кинул лезвие на стол Осаму. Тот только скосил глаза на сидящую за соседним столом девушку, и Чуя развернулся к ней тоже. — Ты ничего не видела?
— Я ничего не видела, — пожав плечами, согласилась она, снова утыкаясь в монитор. — Но если ты попробуешь прийти мне с этим с требованием оплатить больничный, я все вспомню.
— Не приду, — он попытался улыбнуться, но вышло кривовато, и он только махнул рукой, уходя из кабинета и оставляя кабинетных крыс наедине друг с другом.
В коридоре он едва не нос к носу столкнулся с опаздывающей Люси, на ходу пытающейся разодрать волосы широким деревянным гребнем. Она смешно округлила глаза, замерев в застрявшей в волосах расчёской.
— Как ты умудрился за два часа до выхода на сцену? — сглотнула она, и он почти услышал, как завращались в её голове шестерёнки. Она была какой-то слишком хорошей по сравнению с Чуей, которому просто хотелось грохнуть одного конкретного человека и выпилиться самому. Но сейчас было не время. — Салфеток?..
— Уже три выкинул, — он поморщился — порез на слизистой был болезненнее, чем он думал, даже несмотря на его фоново паршивое состояние. — Только не издевайся, пожалуйста. У тебя нет с собой тампонов?
Господи, как только он придёт в норму, он заставит Осаму сожрать рулон туалетной бумаги.
Даже если это было из благих побуждений, это было по-мудацки.
— Нету, — она, к облегчению Чуи, додумала всё сама в нужную сторону. Пожевала губы и развернулась, цепляя его за локоть и утаскивая с собой к залу, где кто-то ещё повторял последнее. — Катрин!
Накахара, шикнув, нырнул за дверь, надеясь на то, что не особо внимательная обычно Катрин не станет особо пристально оглядывать коридор в поисках кого-либо, сопособного за ней наблюдать.
— Что-то случилось? — через щель у косяка было видно, как она дёрнулась, оборачиваясь в сторону Люси. Она в очередной раз пыталась растянуть себе спину сильнее, игнорируя вечно подводящий её позвоночник, и за одно это Накахара готов был её уважать.
Потому что она тоже не сдавалась своему организму. Жаль, что проблемы со спиной глушить таблетками вряд ли получится, если не хочешь в какой-то момент словить компрессионный перелом позвоночника.
— Да, — он не видел Люси, но слышал её резко пожалобневший голос, и едва сдержался, чтобы не фыркнуть — кажется, в их театральном мире вообще нельзя было верить ни единой эмоции окружающих, слишком уж легко они все изображали. — Ты не могла бы одолжить мне пару тампонов? У меня цикл почему-то сбился.
Катрин сменила свой вечно виновато-испуганный взгляд на какой-то жалостливый, сочувствующий. И хотя смотрела она не на него, Чуе резко стало противно — в ситуации, которую описывала Люси, оказался он сам, и эта жалость будто направлена на него, и это на него она будто ложится холодной обволакивающей слизью.
— Возьми у меня в сумке, ладно? В самом мелком отделе сбоку. И если нужно будет что-то из лекарств, в таком же с другой стороны.
— Спасибо, — Накахара живо представил, как Люси едва не в землю лбом ткнулась в этой порывистой благодарности, — правда, спасибо. Если что — всегда спрашивай.
И умыкнула в коридор, тихонько притворив за собой дверь.
В их раздевалке было пусто, душно и пропитанно запахом пота и дезодорантов — задерживаться в ней никто не хотел. Люси, подскочив к какой-то из бесконечных рядов почти одинаковых сумок, вытащила из неё упаковку.
— Сколько?
— Дай на всякий случай три, — облегченно выдохнул он, понимая, что ему не придётся выпрашивать несколько, муторно объясняя, на кой черт ему столько. Люси, при всём своём любопытстве, почему-то иногда резко переставала любить вопросы, и для него это было почти спасением. — Понятия не имею, что с этой чертовщиной, что она не останавливается.
— Может, ты как Катрин, — пожала плечами она, убирая обратно коробку с этими штуками, которые определённо ему напоминали орудия пыток. Как минимум тем, что вообще-то ему их использовать неположено. — Можно одолжить у неё антифибринолитики, если хочешь, но насколько я знаю они не действуют сразу, разве что таблетку в ноздрю запихать.
— Нет, спасибо, — он сунул два в карман и распаковал последний, открывая нос и спешно засовывая тампон кончиком в ноздрю — благо, тот был какого-то очень маленького размера — пока не стало видно, что кровь почти не сочится. — А что с Катрин?
— Нестабильный гормональный фон и что-то странное с кровью, — Люси привалилась спиной к стене и сползла по ней на скамейку, вытянув ноги и уставившись куда-то в потолок. — Поэтому у неё проблемы с циклом, проблемы с остановкой кровотечений, проблемы с настроением, с парнями и в целом с жизнью. Видел, какая она худая?
Катрин и правда была не только худенькой, но и тонкокостной, но в поддержки её ставили редко — мышечного каркаса тоже было мало, а сила важна не только для держащего. Зато в чем-то быстром и легко-парящем она была хороша. Правда, и прыгала тоже не очень высоко.
— А у неё… С рождения так?
Люси скрестила руки на груди и закрыла глаза, не смотря на него. Мельком сморщила нос.
— А этот вопрос мы оставим за кадром. Она моя подруга, и даже если спрашивает не хрен с горы, а братик Чуя, я буду молчать, как партизан на допросе. — Она резко сменила тон со смешливого на серьезный. — Всё? Больше ничего не нужно? Тогда лучше иди займись костюмом и дойди наконец до визажиста. Времени не так много.
Костюм у него правда был чертовски удачный в складывающейся ситуации — тонкая черная лайкра, ошейником обхватывающая горло, майкой спускалась вниз по переду, оставляя спину вообще открытой — хотя обычно в таких случаях кожу всё же забирали телесной сеткой. Одна штанина трико была черной до лодыжки, а вторая переходила в телесный уже выше колена, но сверху её закрывал отрез рвано-обугленной ткани, закреплённой на бедрах, напоминающий какой-то половинчатый костюм Гамзатти. Отрез, удачно закрывающий причинное место. Со сцены должно быть почти не видно.
Видок у него был максимально… Амфотерный. Открытый рельеф спины и плеч и почти-юбка. Хипстерский мелкий узел на полураспущенных волосах и пуанты.
А ещё должен быть мужской напор и женская соблазнительность. Главное, не остаться только с последним.
— Ты успел разогреться? Лара сказала, с тобой были проблемы, —
он дернулся, отшатнувшись от зеркала и неловко уворачиваясь от руки Мадам. Как бы он не старался ловить дзен, протирать лицо спизженным из буфетского морозильника льдом и в принципе всячески игнорировать не отпускающую его бурю, кожа горела. Хорошо ещё, что лайкра с ним почти срасталась, а полупрозрачный глянцевый ацетат отреза только холодил бедро.
— Порядок, — он рефлекторно хрустнул суставами, с силой сгибая пальцы. — С кем не бывает проблем.
— Изменения в твоей вариации?
— Солисты — декорация.
— Перед падением?
— Прыжок.
— Смотрим?
— На характер больше, чем на технику. Мадам, я помню.
Язык едва ворочался, увязая в тягучей слюне, при попытке сглотнуть встающей поперёк горла. Мадам, кивнув, удалилась давать наставления ещё кому-то. Он, выдохнув, вытянул из лежащей рядом с зеркалом упаковки салфетку и осторожно сплюнул, стирая потянувшиеся с краёв рта нити.
Ну и мерзко же он выглядел, наверное. Сгорбленный, не красный исключительно из-за толстенного слоя грима, дышащий, как загнанная лошадь, и слюнявый, как псина в разгар бешенства. Хуже, блять, не придумаешь.
Зазвенели последние три звонка. И без того едва слышный из зала гул медленно стих.
Накахара медленно вдохнул короткими рывками, прикрывая глаза. Провёл ладонью по покрывшейся мурашками руке, огладил шею, заглушив рванувшийся короткий полустон-выдох, стиснул колени. У него было ещё секунд тридцать, чтобы не слишком затянуть — чертовски удобно, когда твой выход не зависит от музыки.
Нахер всё. В конце концов, на себя в пуантах он правда готов был дрочить. Если придётся, даже на сцене.