Пуанты, таблетки, коллеги

      — Полтора часа до твоего выхода.       Накахара заворочался, пытаясь зарыться глубже в кресло от надоедливого голоса, но через секунду подскочил с места, хватаясь за телефон. Половина шестого. Если он не хотел опоздать, бежать за костюмом и к визажисту следовало не просто немедленно, а желательно полчаса назад.       Когда он успел уснуть?       — Чего так поздно? — он потёр виски, пытаясь прийти в себя. В голове был туман, пальцы немного подрагивали, ноги ощущались странно, и он готов был спорить, что колени будут трястись, когда он встанет. Но было неплохо. Ничего не болело, а вместо паники поселился какой-то слабый намёк на предвкушение. — Мне же разогреваться ещё.       — Я только вернулся. Не рассчитывал, что ты уснёшь.       Чуя поморщился, но перечить не стал. Стащил с плеч его рубашку, едва не вырвав с мясом единственную застёгнутую пуговицу — просто забыл про неё — и швырнул в руки Осаму. Тот фыркнул, но просто кинул её на спинку стула и приглашающе распахнул руки.       — Давай, иди сюда.       Это выглядело настолько странно и неуместно, что Накахару замутило. Картина отдавала убогим плохо проработанным гротеском.       — Может, не надо? — он перекинул ноги через подлокотник кресла, планируя плавно смыться в обход. — Голова у меня раскалываться перестала, с паникой тоже лучше. Зачем?       — Потому что если этой паникой тебя накроет на сцене, будет уже немного поздно, не думаешь? — он обхватил вставшего Накахару тощими конечностями поперёк спины, вжимая в себя. — Дыши давай и не выпендривайся. Продумали же схему уже.       От чужого плаща веяло холодом, немного сиренью или ещё чем-то цветущим. Поверх наслаивался этот запах — поверх пряностей, которые пробивались из-под пластырей-подавителей первыми, доносилось что-то ещё тёплое, сладковато-терпкое, с кучей каких-то непонятных полутонов и оттенков. Осаму уткнул его прямо в изгиб шеи — в носу едва не засвербело.       Колени, и правда, затряслись.       — Чтоб тебе Альцгеймер пережить, — Накахара зажмурился до поплывших под веками искр, дыша мелко и часто, разве что язык не свешивался. Непривычное ощущение било по мозгам. — П-погань.       — Как будто мне очень нравится быть тем, кто я есть.       — Объективно меньше рисков.       Он уперся Осаму в грудь и с трудом оттолкнул его от себя. Дело было даже не в физическом сопротивлении — тот разжал руки почти сразу, отступая на шаг — а в том, что относительно ничем не пахнущий воздух будто под дых дал. Вдох свербяще застрял в глотке.       Чуя стянул со спинки кресла свою кожаную куртку и рванул в коридор, едва не переходя на бег.       — Чуя!       Окрик застал его посередине коридора. Он обернулся, глядя на торчащую из-за косяка голову Дазая. Тот махал рукой с выставленными двумя пальцами.       — Два пластыря! Один с тобой не справляется!       У гримера он в итоге оказался последним — девушка, нервно пытаясь изгрызть свои губы в мясо, торопливо выбеливала ему лицо и рисовала ужасающе-огромные глаза. Он знал, что иначе его лицо просто будет не разглядеть с дальних рядов, но привыкнуть к своему отражению, больше напоминающему кошмар кукольника, было невозможно. Вылетел он от неё за двадцать минут до начала, понимая, что разогреваться придется прямо у сцены.       На входе его тут же поймала за руку Мадам.       — Ты справишься?       Нервничала она не меньше, чем он с утра — даже в полутьме закулисья было видно, как у неё лихорадочно блестят глаза. Наверное, она чувствовала себя виноватой.       Накахара вежливо улыбнулся и пожал её сухие узловатые пальцы, убирая от себя чужую руку.       — Все в порядке.       Она не отходила от него, пока он разогревался и тянулся — вроде бы помогала, но от неё так фонило беспокойством, что от этого едва не выворачивало наизнанку. Когда он закончил, а до начала оставалось не больше пяти минут, его уже самого трясло. И на этот раз не только коленями.       Почему его раз за разом пытаются сегодня заставить думать, когда все эти люди знают, что танцует он не мозгом?       Дазай стоял неподалёку, тихо переговариваясь по телефону с осветителем. Накахара про себя досчитал от десяти до одного, не то набираясь смелости, не то прощаясь с последней гордостью, и подошёл к нему сзади, ткнувшись носом куда-то за ворот рубашки.       Осаму крупно вздрогнул, сбившись со слова. В телефоне коротко вопросительно зашуршало, но почти тут же замолкло — видимо, эти пятитысячные наставления нужны были только для успокоения нервов режиссёра, а звуковик и сам был рад от него отделаться.       — Давай я развернусь и обниму тебя?       — Ебало на ноль, — тихо предупредил Накахара, на всякий случай придерживая его на месте, положив руки на бока, — я не трепетная барышня и всякая «надёжная опора» мне не сдалась. А будешь рыпаться — смажешь мне грим.       Тот едва ощутимо дрогнул плечами, расслабляя их, будто поникшие.       Господи, его запах — это было нечто. Он и успокаивал, и бодрил, и обнадёживал, грел, напоминая сваренный на коньяке глинтвейн с перцем и табаком. Тепло растекалось до кончиков пальцев, и даже то, как оно скручивалось внизу живота, было приятно.       — Малышка Чу, у меня не встанет на маленькую злобную псину.       — Рад, что ты не зоофил, — он немного отстранился, горячо выдохнув слова Осаму в шею и глядя, как по чужой коже поползли мурашки. Ха. Встанет, пока есть, чему вставать. — А если ты решишь переспать со мной и у тебя не встанет, у тебя встанет.       Он потянулся вверх, поднимаясь на мыски, скользнул руками по чужому поджавшемуся животу, сцепляя пальцы, вдавил Дазая в себя — конечно, акт устрашения вышел бы лучше, будь у него эрекция, но, в конце концов, мы тут не в изнасилование играем. Он легко поцеловал чужую шею перед собой, оставив бледный розоватый след — видимо, второпях с гримом они всё-таки переборщили, иначе бы не мазался.       Раздалось три звонка. Сзади недовольно зашипела Мадам. Осаму нервно расцепил чужие руки, перехватывающие его за пояс, и Накахара отступил, в два прыжка добегая до места своего выхода и замирая.       Это будет лучшим. Даже если залажают все остальные. Его одного хватит, чтобы вытащить что угодно.

***

      Осаму потёр виски. Голова заныла. В горле горчило, Накахаре хотелось прописать с ноги, но Накахара был лицом их и без того калечной труппы, а если он выйдет, как жена русского алкоголика — можно будет сразу возобновлять попытки самоубийства, потому что с работы его выгонят в любом случае.       Но как будто они с Мадам решили довести его… до увольнения.       Он нащупал на столе рядом с собой графин с водой, залез в него рукой и плеснул себе в лицо. Легче не стало, но часть мыслей вытеснилась тем, что с него капало, как с поставленной вверх тормашками мокрой швабры, затекая холодными каплями за шиворот, и думать об этом было чуток не так мерзко, как о словах этих двоих.       Он сел на какой-то стул, стоявший рядом, и осторожно похлопал себя по щекам — но стоящие рядом танцоры всё равно на него покосились. Приоритеты — придуши его здесь Накахара или сломай он ему руки, они бы не покосились, пока это постановке не мешает, а вот за испорченную тихую сцену можно словить такую тёмную, что свет даже сниться не будет. Но он уверен, что тяжелая ткань, которой вокруг забрано примерно всё, поглотила бы и звук погромче.       С тихим шелестом пуант и балеток на сцену по одному-по двое выходили все остальные, оставляя за сценой одного Осаму. То есть, конечно, здесь абсолютно точно есть куча людей, занятых технической частью, и как минимум Мадам, но, кажется, они в других частях закулисья.       Надо заниматься делом. Он расклеивается уже пятый год, вряд ли сейчас внезапно решил наконец прийти к логическому завершению.       Он встал, подходя к краю одной из занавесей — отсюда хоть немного было видно сцену. Конечно, полной картины он не увидит, но хотя бы узнает не последним, если что-то все же пойдёт не так.       Но всё шло так. Пол дрожал от синхронных шагов, глухим пульсом отдающихся в ушах, движения Накахары — резкие, рваные, как огонь бензинового факела на сквозняке, но точно так же безумно выверенные, перетекающие одно в другое. Самолюбивые, восхищённые — он выплёскивал всего себя и одновременно не делился ничем. Эта поганая черная тряпка стелилась за ним, опутывая контуром накачанные ноги, напоминая не деталь костюма, а влюбившегося безумца, не способного оставить в покое своего кумира несмотря на то, что тот его игнорирует. Кажется, он создал оружие массового поражения — кажется, даже вчера было не так хорошо. Эта скотина отлично почувствовала себя управляющим этой шарашей из-за всех их метаний из одной крайности в другую и теперь, кажется, готова была убивать.       А Осаму ещё надо будет как-то приводить его в чувство и не попасть под раздачу самому. Хотя погодите. Самое обидное было в том, что идея-то в итоге вышла просто блестяще, только вот дополнительные затраты в виде собственных нервных клеток он учесть забыл.       Дазай мысленно засчитал один лишний балл в пользу Накахары, с досадой поморщившись, но взгляд от сцены оторвать не смог. Даже того мизерного куска, видного с его точки, было достаточно.       Мимо прошелестела тихими шагами Мадам, останавливаясь рядом — Осаму подвинулся, давая ей возможность увидеть что-нибудь кроме своего затылка, — и дружелюбно пихнула его кулаком в ребра.       — Мы создали шедевр, а у тебя такая хмурая рожа.       — Вы молодцы.       Он вежливо улыбнулся ей в затылок, не отрывая взгляда от игры тени на тёмном бархате — сцену ему теперь было не видно. А жаль, судя по времени, скоро должен был быть один из его любимых фрагментов.       — Ты умный, но такой тупой иногда, — тихо фыркнула Мадам, отходя и подпихивая его на прежнее место. — Вообще-то, тебя я тоже имела в виду. Не знаю, что ты с ним сделал, но это идеально под эту… Порнографию.       Он пожал плечами и ничего не ответил. Ну да. Его работа — следить за тем, чтобы это в сумме выглядело красиво. Тут, разве что, пришлось кинуть пару козырей. Которые, кстати, отбили.       Накахара, после очередной своей чудовищно длинной партии вывалившийся за кулисы, рухнул едва не прямо ему в руки — знал ведь, что будут ловить. Осаму еле успел поддержать его подмышки, чтобы их золотце-самородок не пропахал носом пол.       — Нет, — хрипло прогнусавил тот, зажимая нос пальцами и пытаясь встать ровно на своих двоих. Одновременно с этим бороться с бьющей его одышкой и нервной дрожью у него не выходило абсолютно, и Осаму, чувствуя себя мамочкой, подпихнул его к стулу. Но и тут он сразу же подорвался вверх. — Нельзя сидеть.       Он, чуть пошатываясь, заходил туда-сюда, с силой сваливая вперёд и расправляя плечи. Кажется, они и этот перерыв впихивали исключительно для того, что Накахара мог перевести дыхание — тот не успевал после длинной вариации переключиться на финал. Но настолько погано ему ещё не было. Впрочем, как и вчера.       В итоге он, немного успокоившись, всё же свалился на стул, упираясь локтями в колени и роняя лицо на ладони. Его колотило. Мадам налила в стакан воды на два пальца и вложила ему в руку, придерживая. Тот вскинул на неё взгляд — зрачки у него расширились настолько, что глаза казались черными, — помедлил, но всё же сообразил и мелко отхлебнул, больше размазывая воду по губам. Мадам ещё раз наклонила стакан, заставляя отпить больше, и Чуя всё-таки сделал глоток — под кожей перекатился острый кадык.       Она поставила стакан на место.       Чуя, прикрыв глаза, отстукивал пальцами по колену какой-то ритм — кажется, один-в-один тот, что создавали слаженными шагами танцоры на сцене — коротко выдохнул, поднимаясь на ноги, и почти выровняв дыхание пошёл к сцене. Мадам успела отшатнуться в сторону. Дазай оказался медленней — Накахара почти налетел на его бок, чудом не свалившись, а Осаму мельком пощупал свои брюки — на них едва ощутимо теплело пятно. Он поднёс пальцы к носу — запаха не чувствовалось, но в голову тут же дало, как от палёной водки.       — Осаму, — Мадам постучала ему по плечу, — если он опять не встанет в конце, сходи и подними. Кровь из носу нужно, чтобы он был на общем поклоне. Я его не донесу.       Он молча кивнул, снова приваливаясь к стене. Хотя бы финал посмотреть — жаль, не из зала. Это должна была быть самая сильная сцена. Накахара взлетел и рухнул ровно напротив него — наверное, если бы дело касалось романтики, он должен был бы при этом на него посмотреть, но Накахара пялился своими черными дырами куда-то в пустоту. Лицо застыло, сведённое в последний момент судорогой. Благо, хотя бы тогда, когда это уже было вполне в тему.       Ещё не больше двадцати секунд — застыли на своих местах остальные. Ещё полминуты — занавеса не было. Первые аплодисменты — артисты пошли на авансцену. Накахара даже не дёрнулся, и Осаму, чуть пригнувшись, чтобы чужие спины хотя бы немного его заслоняли, рванул к нему.       — Эй, — тихо прошипел он, похлопывая задыхающегося, как в агонии, Накахару по щекам, — выход на поклон. Давай, малышка Чу, финальный рывок.       Тот приподнялся на локтях, свесив безвольно голову и выгнувшись в дрожащей спине. Осаму с силой ущипнул его за ухо — не дай бог на шее будет видно пятно. Не даром же её тоже гримировали. Накахара коротко что-то вякнул, но зашевелился чуть активнее — поднял голову, подобрал под себя конечности, попытался выпрямить руки. Дазай, не дожидаясь, пока тот сможет принять вертикальное состояние, подхватил его под руки, рывком поднимая на ноги. Тот пошатнулся, но, на удивление, устоял, только вцепился в его руку так, что Дазай едва не взвыл, и почти нормальной походкой пошёл к центру ушедшего вперёд ряда. Осаму сжал его руку в ответ, надеясь, что ловить их дарование ему не придётся. Не хватало ещё слухов, что их солист выступает, будучи пьяным в стельку.       Но обошлось.       Накахара ровно вышел вперёд, когда перед ними расступились солисты, вместо нормального поклона — склонил набок голову, прижимая ладонь предположительно к сердцу.       Дазай, выпутав пальцы из чужой хватки, на всякий случай придержал его за пояс костюма — до последнего не знал, не попытается ли он отвесить стандартный для них поклон, рискуя рухнуть лицом вниз.       Даже тусклые софиты с непривычки слепили глаза и мешали думать, и в себя он пришёл, только когда они ушли за кулисы. Чуя, шедший позади, едва на них упала тень занавеса, споткнулся и рухнул вперёд, впечатавшись лицом в его спину. Его кто-то поймал из идущих следом, не давая завалиться на пол. Осаму перехватил его за пояс, закидывая руку себе на плечи.       — Боже, дай мне сил, — скорбно вздохнул он и воздел глаза к потолку из бесконечных переплетений тросов, канатов и арматуры. — Или зарплату за работу нянькой!       Кто-то из парней сзади хохотнул. Рыжая низенькая девочка, напоминающая самого Чую, дёрнула его за рукав и погрозила пальцем, но тут же убежала вперёд дальше, не то засмущавшись, не то просто решив этим ограничиться.       Он покосился на Накахару. Тот упирался лицом куда-то сбоку ему в грудь, хрипло дышал, и его пульс отдавался ударами сквозь рёбра. Рукой, закинутой за шею, он намертво вцепился ему в рубашку, скомкав её на плече.       Дазай остановился, пропуская к выходу остальных. Ему самому путь преградила Мадам — с нахмуренными бровями, нервно закушенной губой и бегающими от беспокойства глазами. — Давай я помогу довести, — она не двигалась, будто ждала разрешения, — четвёртую комнату использовали как склад, там должен быть какой-нибудь диван.       — Не надо, — подал голос Накахара прежде, чем Осаму успел открыть рот. — Ум-ться хчу. Слбо на руках?..       — Слабо, — огорошил его Дазай. Ладно, их состав привык делать ставки, что их разобьет прежде — свадьба или похороны, хотя могли бы и прикопать на заднем дворе по-тихому за содомию, но тащить эту тушу через половину здания, ещё и рискуя уронить на полдороги, потому что кто-то отожрался — к чертовой матери. — Спасибо, Мадам, я с ним как-нибудь справлюсь.       Мадам виновато поджала губы, превратившиеся едва не в нитку, кивнула и быстрым шагом ушла вперёд. Накахара тут же обвис ещё сильнее, вцепился в полу рубашки второй рукой и выматерился. Коротко проскулил, утыкаясь носом едва не в подмышку. Дазай рывком подтянул его чуть повыше, перехватывая — уже успел сползти — и поволок Накахару в сторону их служебного туалета.       Свет так и был желтоватым и мерзким. Осаму, проворчав что-то про слишком тяжелых балерин, подсадил Чую на столик рядом с раковиной, и тот тут же завалился назад, опираясь спиной на зеркало и запрокидывая голову. На его тощей шее слишком явно для нормального человека выделялась бьющаяся жилка артерии.       Дазай выкрутил кран холодной воды и мокрыми ладонями похлопал его по щекам. Накахара слабо дернулся, пытаясь подобрать к себе ноги, но то ли они были слишком тяжелыми, то ли за что-то цеплялись — и он, наоборот, скрючился, свесившись вперёд, царапая сквозь трико свои икры.       — А ну тихо, — Осаму сел перед ним на корточки, отнимая чужие руки и поглаживая скрюченные пальцы. С душевнобольными надо ласково. А проблемы с гормонами — это автоматически значит проблемы с мозгами. — Костюм раздерёшь. Тихо.       Накахара шумно втянул носом воздух и двинулся чуть вперёд, боднув его лбом в плечо.       — П-м-жешь? — он как будто задыхался, тяжело и коротко выдыхал через рот. Наверняка капал слюной на рубашку. Дазай перешёл с пальцев на до предела выгнутые запястья, разминая натянутые сухожилия. — Ил- оставь. Принеси блоки.       Кажется, они оба зеркалили действия друг друга — оба давали выбор, в котором возможным был только один вариант.       Хотя это было бы и неплохим вариантом — оставить его здесь и не мучиться со всем этим.       Но не в этот раз. Доверие всегда пригодится.       — Малышка Чу, мне до импотента полшага, — через силу выдавил он из себя, под еле слышимый стон массируя предплечья. Кисти висели — мягкие и расслабленные. — У меня таблеток больше, чем у тебя, даже не считая антидепрессантов.       Накахара сполз коленями на пол — стёк, как медуза, — закинул вытянутые руки ему на плечи и упёрся лбом в лоб.       У Осаму глаза заслезились от попыток не отводить взгляд от чужих. Вокруг расширенных зрачков вряд ли набирался хоть миллиметр радужки.       — Слшь ты, — Чуя обдал его горячим дыханием, но почему-то опять ничем не пахнущим. Тоже пластыри давили? — рез-нка есть?       — Есть, — он кивнул и поморщился — столкнуться носами было щекотно.       — Хошь её. Исп-льзвать?       Дазай позорно хихикнул, понимая, что уровень вменяемости у них даже на двоих был слишком низким.       — Целоваться будем? — уточнил он, запуская пальцы Чуе в волосы и оттягивая их у корней. Тот только в очередной раз шумно сглотнул.       — Я сожру тебя, — выдохнул он ему в лицо, склоняя голову чуть набок, и неожиданно вытащил руку и мягко толкнул в грудь, — к чертовой м-тери. Вставай. И м-ня подними.       Осаму ткнулся лицом в ладони и всхлипнул. Чтоб хоть когда-нибудь у кого-нибудь в этой труппе что-нибудь было как у людей.       Он обнял Накахару за пояс, почти заваливая его на себя, и уперся второй рукой в стену, пытаясь не потерять равновесие. Чуя задачу не облегчал. Как только Дазай выпрямил ноги под их двойным весом, тот тут же потянул его вниз за ворот рубашки, целуя так, словно действительно собирался выполнить своё обещание.       Накахара был горячий. Осаму чувствовал, как с угла его губ стекала слюна, пока Чуя будто пытался высосать из него душу — он не кусался, он вообще почти ничего не делал, только не давал ничего сделать и в ответ, заставляя теряться и задыхаться под его жаром. Его периодически перетряхивало, будто током прошибало, и Осаму поймал себя на том, что у него тоже начинают дрожать пальцы. Он с усилием вытащил руку, так и оставшуюся зажатой между стеной и его поясницей, и обхватил чужую спину — тоже горячую и мокрую, пошедшую мурашками под его пальцами. Мышечный корсет со слабо очерчивающимися ребрами и хребтом позвоночника — чертовски удачный костюм. Знали, на чём акцентировать.       — Эй, — тихо выдохнул ему в губы Чуя, — думаешь не том.       Осаму опустил веки, трусливо сбегая от провалов его глаз.       Накахара выпустил его измочаленный воротник. Влажно поцеловал в угол губ, в угол челюсти, спустился на шею, съехал единой дорожкой, — прикусил тонкую кожу рядом с гортанью, и Осаму неожиданно прошибло крупной дрожью.       — Хочешь — буду награждать тебя за каждую нужную реакцию?       Он подцепил горячими пальцами бинты на шее, развязывая заправленный под какой-то из витков узел, скользнул к затылку — стиснул пальцы на каких-то мышцах, едва не сведённых судорогой от напряжения, и Дазай неожиданно со стоном выдохнул, запрокидывая голову.       — Молчание — знак согласия.       Накахара почти ненавязчиво вжимался стоящим членом в его бедро. Если завязанное почти исключительно на химии взаимодействие возвращало ему способность говорить пусть и рублено, но хотя бы внятно — насколько, черт возьми, ему было тяжело одному?       — Снова не о том, — он с нажимом перебирал мышцы, спускающиеся от затылка на спину, слабо царапаясь, — наказывать?       Осаму подавился вскриком — Накахара вцепился зубами в кожу у ключицы, пережав тонкую складку, и это было как-то резко и слишком остро. Следом тут же загорелся на коже поцелуй, опять мокрый — и захолодело от того, что он подул на кожу.       Чуя вытащил руки из-за его шеи, мягко огладил по плечам, обвёл скат дельтовидной мышцы, забранной рубашкой, спустился по бокам, умостив ладони на его бедрах и сунув большие пальцы за пояс брюк.       Накахара не оставлял его ни на секунду. Кусал и зацеловывал, щекотно проводил носом, непонятно как расстёгивал одежду — Осаму сообразил, что его вообще раздевают, только когда Чуя стёк по его ногам на пол, выписывая языком одному ему известные иероглифы у него на животе. Тот сполз ещё ниже, поддевая зубами и вытягивая из шлёвок ремень и протаскивая его через застёжку.       — Я же говорил, — он оставил влажный след на джинсах, прижавшись губами к бугру встающего члена сквозь ткань, — со мной — встанет.       Осаму опять уткнулся лицом в ладони.       Чуя языком пропихнул пуговицу в петлю, подцепил зубами собачку и потянул её вниз. До сих пор лежащими на бедрах руками потянул вниз трусы и штаны, милостиво не слишком сильно — не заставляя прижиматься к холодному кафелю голой жопой. Едва ощутимо легко провёл губами по паховой складке, останавливаясь у самого основания члена — Дазай закусил губу, гася неожиданно едва не сорвавшийся стон.       Чуя отстранился, убрал руки с чужой задницы и поднял на него взгляд. Осаму смотрел на него сквозь пальцы, но эти ужасающие черные провалы вместо глаз переставали пугать — засасывали.       — Дай мне руку.       Дазай протянул ему руку, не совсем понимая, что от него хотят, но думая помочь подняться, — но Накахара перехватил его ладонь с тыльной стороны, переплетая пальцы, и заставил зарыться себе в волосы.       — Если захочется, можешь стянуть в кулак, — он сжал свои пальцы поверх чужих, оттягивая волосы у корней, и запрокинул голову. — Не выдирать.       Он выпутал руку из волос, оставив чужую, заправил за ухо рыжую прядь и вернулся к прерванному — огладил пальцами мошонку, ткнулся носом у основания члена, скользнул, едва задевая губами, по спинке до самой головки. Осаму дергало — Чуя перескакивал с места на место, едва касался, не давая понять, чего ждать дальше, и от этого прошибало крупной дрожью и поджимались пальцы в чужих волосах.       Он прижался губами к головке и замер. Потекли секунды — наверное, секунды, Осаму мог поклясться, что за это время где-то могли пройти часы — прежде чем он едва подался вперёд, удерживая Накахару на месте. Тот, будто этого ждал, послушно охватил губами головку, пропуская её в рот и обводя языком. Дазай прикусил костяшки пальцев свободной руки.       Чуя отстранился с едва слышным, но до жути отчётливым влажным звуком, обхватывая его до сих пор полувялый член руками. Можно было бы посмеяться над самоуверенностью Накахары, отвесить, что ни черта он не настолько профи, каким хотел казаться, но на самом деле было просто безумно стыдно. Если закрыть глаза на то, что они срались при каждой встрече, Чуя был красив, как чертов бог, умел включать такой тембр, будто трахал голосом, и был сильным, несмотря на пошутившую над ними генетику.       — Я говорил — не думать о херне, — от его приглушенного хрипловатого голоса что-то вибрировало. У Дазая предательски дрогнули колени, и он немного съехал по стене вниз, когда Накахара едва ощутимо прикусил кожу у основания. — Лучше уж представляй грудастых француженок.       — Тогда у меня вообще все упадёт, — попытался пошутить он, но голос подводил. Во рту вязало, язык прилипал к нёбу, воздуха переставало хватать. — Я…       — Может, слишком холодно для тебя? — не слушая его, задумчиво пробормотал Чуя — невнятно, потому что почти прижимался губами к его паху, и звуки отдавались в мозг, будто пройдя волной по позвоночнику. — Погреть?       Он обхватил губами головку, двинулся дальше, помогая руками направить себе член в глотку. Язык шершаво елозил снизу, перекатываясь. Чуя медленно вобрал его до конца, ткнувшись носом в пах, и длинно, тонко выдохнул, опуская длиннющие, слипшиеся от воды и тёмно-коричневой туши ресницы. Замер, вернув руки Дазаю на бёдра.       Было горячо, мягко, тесно и безумно мокро, как будто ртом Накахара тоже умудрялся течь — в растянутых углах губ слюна показалась почти сразу. Когда он сглотнул, стиснув его внутри, Осаму, едва не скуля, заскрёб пальцами по чужой голове, но на этот раз Накахара даже не дернулся, только в очередной раз осторожно и медленно вдохнул и выдохнул, будто рвотного рефлекса не имел вовсе.       Дазай жмурился, шумно хватая ртом воздух. Ему бы, блять, в голову такое не пришло, как это вообще работало, зачем, в чью чертову эротическую мечту он умудрился угодить, рассчитывая на исключительно деловую помощь коллеге — дружный, блять, коллектив — но это уже выходило даже за рамки, которых не было.       Чуя чуть сместил руки, размазывая большими пальцами по основанию члена свою слюну, и сглотнул снова.       Осаму со стоном жалобно выматерился, саданул кулаком по стене позади себя, понимая, что под его спиной даже плитка уже нагрелась и ничуть не отрезвляет, а в голове всё перепуталось в кучу — и только пульсировало, как чужая глотка на члене.       И снова.       И снова.       Накахара, поведя языком, неожиданно снялся с члена, вырвав у Осаму еще один почти-всхлип. Набухшая красная головка качнулась перед его носом.       — Мсье просто не любит холод, а вы его приговариваете. У него были до бордового яркие губы, уже не от грима, а от прилившей крови, весь подбородок в слюне и влажно блестящие глаза всё с теми же гипнотизирующими провалами зрачков. Он провёл пальцами по губам, мазнул по щеке, оставляя мокрый след, завёл руки назад, расстёгивая ворот-ошейник костюма. Тот тут же скатился по груди вниз.       Хорошо, что они с ним не особо выпендривались. А то не отстирали бы.       Чуя поднялся на ноги, одновременно стягивая вниз трико костюма — но то увязло в завязанных поверх лентах от пуант, и он выругался.       — Не снимай, — прохрипел Осаму, дергая на себя его руки. Немного растерянный Накахара выглядел тоже превосходно, и он вклинился коленом ему между ног. — Почувствуй единение с искусством.       Он положил чужие взмокшие ладони себе на плечи и подхватил Чую под задницу, подталкивая к столику и переступая через связывающий чужие ноги костюм. Тот пошатнулся, утыкаясь носом ему в шею и опять вдыхая так, будто затягивался, но приподнялся, усаживаясь на закрытую вафельным полотенцем столешницу и закидывая ноги ему на пояс.       — Подожди, — Чуя тяжело сглотнул, говоря ему в шею, от его дрожащих губ по коже шел жар, — полминуты. Подожди.       Он чуть оттолкнул его от себя, закрывая ладонью чужие глаза, и Осаму опустил веки — перечить неожиданно не хотелось. Накахара откинулся чуть назад, приглушенно выругался, что-то сделал — где-то сбоку грохотнуло мусорное ведро. Ладонь с глаз исчезла. Накахара пунцовел скулами.       Осаму, подавшись вперёд и упираясь руками в стол по бокам, поцеловал чужой рот — тонкие опухшие губы охватили его, и Чуя со стоном обнял его за шею, стискивая коленями пояс.       — А теперь подожди ты, — хмыкнул Осаму, потершись кончиком носа о чужой. — Резинка.       — Так надевай, блять, — выдавил из себя тот, укусами спускаясь на шею, — я вроде тебе руки не связывал.       Дазай откинул голову в противоположную сторону, закусывая губу, и дрожащими пальцами вытянул из заднего кармана приспущенных брюк фольгированный квадратик упаковки. На одну руку почти наваливался Накахара, поэтому ребристый край пришлось цеплять зубами — молясь, чтобы порвалась только упаковка. Та поддалась со второго раза.       — Твою мать, — дернулся Осаму, когда Накахара сжал зубы до того, что у него едва всполохи перед глазами не поплыли, и торопливо, насколько это получались одной рукой, раскатал по члену презерватив, — смелый очень.       Он дернул Накахару за волосы, заставляя откинуть голову, и тот снова отозвался вибрирующим грудным стоном. Опёрся затылком на зеркало, выгибая спину, судорожно дёрнул коленями, стоило коснуться внутренней стороны бедра — полотенце под ним уже пропиталось насквозь, по бёдрам текло, проход горячо пульсировал, расслабляясь и сжимаясь вокруг его пальцев, стоило ему протолкнуть два — совсем немного, по крайнюю фалангу, но Чуя замычал, едва не скуля, дергано сжал пальцы в его волосах, задышал тяжело и часто.       — Тихо, — пробормотал Осаму, как мантру, наваливаясь на него и оглаживая чужую взмокшую спину, — мы не торопимся. Не торопимся.       — Т-торопимся! — едва не взвыл тот, стоило ему развести пальцы ножницами и добавить третий. Чуя, пытаясь податься навстречу, сгорбился, с размаху влажно шлепнувшись мокрыми лопатками о зеркало. — Ос-а-му!..       Он жмурился. Глаза у него слезились, он рвался, его колотило, как в лихорадке, залакированные когда-то волосы мокрыми мягкими прядями липли к лицу. Дазай стиснул зубы, мягко касаясь губами его скулы. Нельзя резко. Даже если завтра в театре выходной.       — Тебе было бы куда выгоднее шлюхой, — сбивчиво пробормотал он, вытащив пальцы, и приподнял Чую, пристраивая головку к входу. — Тебе очень хочется сделать больно.       Чуя, тесно обвив руками его шею, снова ткнулся лбом в лоб — только неловко, съезжая куда-то набок, встрепанный и агрессивно-несчастный. Выдохнул:       — И можно, — и съехал ниже, пряча лицо в изгибе его шеи и едва не насаживаясь сам.       Осаму, ругнувшись, толкнулся вперед — вбиваясь до самого основания за два коротких резких толчка. Чуя тяжело выдохнул, шмыгнув носом, сполз ещё ниже, заваливаясь обратно на столик, нетерпеливо попытался приподняться, но Дазай опять дернул его вниз, до упора, выбивая короткий приглушенный вскрик.       — Тихо, — в очередной раз пробормотал он, жмурясь, чтобы не сорваться и чтобы перед глазами не маячило собственное отражение в заляпанном зеркале. — Тихо.       Это было ещё лучше, чем в глотке — еще жарче, еще теснее, скользко, жаль, что этой хлюпающей влаги не чувствовалось нормально из-за презерватива. Он на пробу качнул бедрами — Чуя сжал его, дернулся в противоположную сторону и навстречу, глухо и коротко простонав в шею. Восхитительно.       Он двинулся назад, удерживая на месте чужие бедра, почти выходя из мечущегося по ним тела, и, уперевшись локтем в зеркало, начал вбиваться короткими быстрыми толчками. Чуя раздирал ему в мясо спину, умудрившись залезть под так и не снятую рубашку — та мокрой от пота тряпкой липла к спине, только мешаясь. Жарко.       — Б-боже, — тихо на выдохе уронил Чуя, сжимая его в себе. Перед глазами поплыло, — твою м-мать…       Он толкнулся глубже, и последнее слово сорвалось на вскрик, погашенный об его же шею — Дазай сорвался на глухой стон, чувствуя пробравшую до поджавшихся на ногах пальцев дрожь. Господи, кажется, кончит он куда быстрее, чем они пытались добиться эрекции. У него подкашивались ноги, толчки потеряли какую-либо четкость, рваные и неровные, только Накахара глухо всхлипывал и кусался на особо глубоких и резких.       Осаму рванул его на себя, отступая от зеркала и подхватывая под ягодицы, и впечатал спиной в кафель стены рядом с дверью. Чую выгнуло струной, он стиснул коленями его бока, вытягиваясь вверх, смаргивая слёзы и закусив уже кровящую губу. Обхватил его за шею одной рукой, опуская вторую на собственный член.       Так было глубже. Член мягко упирался куда-то внутри. Воздуха не хватало, будто его весь забирал шумно дышащий Чуя. Он перешёл на мелкие, глубокие толчки, почти не выходя из чужого дрожащего тела, упершись лбом в стену над его плечом, пока тот, жмурясь и давясь, себе отдрачивал. Кончил Накахара неожиданно тихо — резко заткнулся, как выключили, захлебнувшись очередным тихим звуком. Конвульсивно сжался, подался бедрами вперёд и вверх, заскрёб короткими ногтями по его плечу под рубашкой. Только ещё через пару толчков, вжавшись Осаму в шею, едва различимо всхлипнул. Этого оказалось достаточно.       Он, зажмурившись до поплывших перед глазами всполохов, завалился чуть набок, выскальзывая из Чуи и почти роняя его с грохотом на столик. Тот вяло выругался, но, кажется, больше не на него, а на боль в копчике — всё же, пройди у них сцепка, хуже было бы в первую очередь ему.       Осаму навалился на руки, уперевшись по обе стороны от него, пытаясь отдышаться. Было тяжело, жарко, в голове плыло пустое марево и отдавался набатом пульс в висках. Презерватив наполовину сполз из-за раздувающегося узла, и Дазай, поморщившись, стянул его совсем, выкидывая в мусорное ведро.       — И сколько ты был убежден, что импотент? — едва отдышавшись, спросил Чуя, почти меланхолично собирая пальцами потёки спермы со своего живота. — Те самые пять лет?       — Я могу считать это комплиментом?       — Иди нахуй, мне пришлось дрочить.       Осаму фыркнул и отвернулся от него, ловя чужую ногу, так и запутанную до сих пор в костюме. Поддел пальцем, вытаскивая из ямочки за лодыжкой спрятанный узел, развязывая и разматывая ленты, стягивая пуант и аккуратно откладывая его на стол. Снял до конца трико, коротко сжал, разминая, чужие пальцы и отпустил, принимаясь за вторую ногу.       — Ты не должен был общаться с кем-то типа журналистов или критиков по поводу этого дерьма?       Чуя подобрал к себе босые ноги, кладя подбородок на колени и скрестив лодыжки. На нём не было вообще ничего, кроме наполовину отклеившихся пластырей-подавителей чуть ниже обеих ключиц.       Дазай, стянув с себя рубашку с мокрым и изжёванным воротником, бросил её ему.       — Даже если должен бы был, Мадам бы нас отмазала. Она тебя слишком любит, а тут ещё и виноватой себя почувствовала. Ну, из-за того, что дёрнула утром.       Узел начинал спадать, и Осаму, поморщившись, натянул трусы и застегнул брюки. Ну да, у нормальных держится от получаса, а у него — ни встать, ни сцепиться… Хотя во всём он был виноват сам. Нечего было в семнадцать заливаться гормонами.       Он выкрутил кран с холодной водой и умылся, ежась от стекающих по шее ледяных капель. Накахара молчал, пытаясь замотаться в чужую рубашку целиком — его мелко трясло.       — Холодно?       — Нет, блять, бабайку-сортирщика испугался, — прохрипел Чуя ему в ответ, — да.       — Не знаю, где лежит твоя одежда, — он вытер руки о штаны и торопливо намотал на шею бинты, скрывая следы от укусов поверх почти исчезнувшей странгуляционной борозды, — принесу что найду, там разберёшься. Блин, ты реально планировал мною поужинать?       — Ты пахнешь, как маринад на вискаре, — хмыкнув, отозвался Чуя, — отжарить не хватает.       — Не может быть всё настолько плохо, — пробормотал он себе под нос, ворочая заклинивающим ключом в замочной скважине, — я закрою тебя, не паникуй.       Он вышел, быстро закрывая за собой дверь и сунув ключи в карман. Закрыть-то закрыл, но если туда пойдёт кто-то другой с ключом, то сможет открыть.       В коридоре было темно, пусто и тихо. Кажется, времени прошло куда больше, чем он думал, раз народ уже успел разойтись. Все было закрыто, даже их кабинет — хорошо, что у него была своя связка ключей.       Он переобулся, подхватил уже сложенную сумку с ноутбуком и бумагами, снял с вешалки плащ и закрыл за собой дверь, уходя к Накахаре. Туфли противно поскрипывали через шаг — ботинки после выходки со стеклом пришлось выкинуть, вытряхнуть до конца он его так и не смог.       — Свои, — стукнул он в косяк костяшками пальцев, открывая дверь. Чуя сидел на прежнем месте, только, кажется, умылся и стянул волосы в хвост непонятно чьей резинкой. — Там уже нет никого.       — Так выходной же завтра, — Чуя протянул ему рубашку в обмен на плащ и торопливо сунул руки в рукава, плотно запахивая его на груди и только после этого спуская на пол босые ноги. Поморщился. — Отдыхать от театра пошли.       Из-за разницы в росте плащ почти стелился за ним по полу. Осаму открыл рот, чтобы пошутить на эту тему, и закрыл обратно, подняв взгляд. В плечах он Накахаре жал.       Тот расправил, насколько это было возможно, костюм, перекинул его через руку и взял пуанты за задники. Остановился перед зеркалом — в нём депрессивно-раскрашено отражались два растрепанных чучела поверх мутных разводов. Осаму торопливо застегнул на себе рубашку, пряча изгрызенные в синяки плечи. На Чуе не было ни одного. Повод гордиться своей сознательностью.       Накахара ушлёпал в коридор, выключая на ходу свет и оставляя замешкавшегося Осаму в темноте. Тот шикнул, но препираться не стал — только взял сумку, закрыл снаружи дверь на ключ и сбежал по лестнице вслед за Чуей.       Тот уже стоял напротив раздевалки и вяло пинал дверь.       — У тебя от всего ключи?       — Да, — он, порывшись в связке, открыл замок и отошёл. — Правда, я предусмотрительный?       — От скромности не умрёшь, — отозвались ему из глубины комнаты.       Заходить следом он не стал. Прислонился к стене рядом с дверью, уставившись в потолок и чувствуя в голове непривычную пустоту. Но, наверное, это было лучше, чем если бы его начали донимать философские мысли о выстраивании взаимоотношений с подчинёнными.       Перед носом у него щёлкнули.       — Подъём, — Накахара, переодевшись в свой костюм не слишком богатого байкера, протянул ему плащ, захлопнув ногой дверь раздевалки. — Тебе ещё до дому ехать.       Осаму забрал плащ, накидывая его на плечи, и зевнул до выступивших слёз. Кажется, завтра он не встанет в принципе. Как он до сих пор не свалился на ещё утром пошедшие вторые сутки без сна — удача и лютая доза адреналина, не иначе.       Пока он ковырялся с ключами, Накахара успел кому-то позвонить. Дазай не разобрал слов — слишком был занят тем, чтобы попасть в двоящуюся замочную скважину. Кажется, организм счёл успешное завершение вечера сигналом к отбою.       Когда он всё-таки закрыл её и выпрямился, убирая ключи в карман плаща и подбирая с пола сумку с ноутбуком, Чуя почему-то оказался ещё рядом.       — Я вызвал такси, — ответил он на незаданный вопрос, засунув телефон в висящую на плече спортивную сумку. — Ты отрубаешься.       Дазай потер виски, пытаясь догнать поток чужих мыслей, но в итоге просто пошёл следом — по крайней мере, в таком случае ему хотя бы светила постель, а не пол в коридоре.       На улице были сумерки. Осаму сунул руки в карманы, повесив сумку на запястье, и поёжился — ветер забирался под плащ. Машина уже стояла и приветливо мигнула фарами, стоило им выйти, и оставалось только залезть на заднее сиденье следом за Чуей.       Тот пихнул его локтем в бок, и Дазай назвал свой адрес. Машина тронулась. До его дома было минут пятнадцать, не больше, если они не угодят в вечернюю пробку. Спать. Выходной. Не то чтобы это избавляло его от работы.       Он откинулся на спинку, устраиваясь на подголовнике, прикрыл глаза и сам не заметил, как отключился.