***
Всё тело затекло в жутко неудобной позе. Рюноске, хорошенько напившись вчера, кое-как смог совладать с собой и уснуть, правда, сон на втором этаже непонятного трактира, да еще в коридоре, а не в уютной кровати, вряд ли можно назвать здоровым. Парень еле-еле разлепил глаза, чувствуя пронзительную головную боль и жуткую сухость во рту. Он, более-менее сфокусировав взгляд, смог различить перед собой дверь какой-то комнаты. Ах да, именно из этой комнаты его вчера выгнали. Дазай никогда не отличался тактичностью, хотя вчера он обошелся еще относительно вежливо и дружелюбно, попросив Акутагаву покинуть комнату. Более того, он даже позволил ему забрать его вещи, поэтому тот сидел, опираясь спиной в стену, не голый, а в своей вчерашней охотничьей одежонке. Правда, та не особо спасала его от сквозняка. Собравшись с силами, он наконец-то оторвался от стены, пытаясь выпрямиться. Всё тело просто свело от этих движений. Во рту, кажется, образовалась пустыня, и первое, что пришло ему в голову, было желание спуститься и попросить у управляющей воды. Поднявшись с пола, Рюноске потянулся, однако его сразу же повело в сторону. Повезло, что коридор был узкий, и парень смог снова спастись, хватаясь за стену. Держась за перила, он медленно спустился по лестнице и проследовал к бару. Похоже, еще слишком рано, так как посетителей не было, и служанки торопливо убирались, нейтрализуя вчерашний праздничный беспредел. Так заведение выглядит даже более-менее приличным. — Доброе утро, мадам, — еще более хриплым, чем обычно, голосом поприветствовал Акутагава девушку, которая протирала стаканы у бара. — Прошу прощения за столь ранний подъем, но позвольте мне попросить у вас стакан воды? — он лениво присел на стул, пытаясь справиться с давящей голову болью. — Ох, не извиняйтесь, всё понимаю, — улыбнулась та. — Конечно, сию минуту. Она поставила чистый стакан на стойку, а затем налила туда воды из какой-то бадьи. Тем не менее, выглядело культурно. Девушка протянула ему стакан, и Рюноске кивнул ей, еле-еле произнося губами: — Благодарю. Глоток воды оказался спасением. На миг показалось, что даже головная боль отступила, хотя, конечно, это было не так. Со стуком он поставил сосуд обратно на стойку, вытирая пыльными рукавами рот. Парень буквально чувствовал, как по черепной коробке ползают не иначе, как змеи, однако пытался игнорировать неприятные ощущения. К тому же он чувствовал отвратительную боль в конечностях и жуткий холод. Сейчас бы прилечь на кровать, однако такой возможности у него не было, поэтому приходится довольствоваться этим стулом. Отвратительно. Акутагава не знает, сколько просидел за барной стойкой. Управляющая его не трогала, позволив парню окунуться в собственные мысли. В какой-то момент ему показалось, что он даже уснул, хотя сном это назвать было трудно. Скрючившись в позе мыслителя, он внимал звуками вокруг. Работники потихоньку просыпались, девушки занимали свои места: кто-то ошивался у стенки, кто-то провожал гостей и убирался. Вскоре кислый запах в заведении разбавился ароматом выпечки. Судя по всему, на кухне готовили завтрак. Рюноске бы сейчас не отказался от еды, хотя, конечно, понимал, что это может спровоцировать рвоту, ведь в горле застряло неприятное чувство тошноты. Трактир медленно просыпался, а вот Акутагава только больше впадал в дрёму. Всё вокруг раздражало и бесило. Сил подняться и хотя бы выйти на улицу подышать тоже не было. Послышался скрип лестницы, а потом и знакомые шаги. Чья-то рука нежно легла на его плечо, и это заставило юношу развернуться, внимая человеку с карими глазами, по-прежнему смотрящими с искренним презрением. — Давно тут сидишь? — совершенно незаинтересованно спросил его Дазай. — Нет, — шепотом ответил он, отворачиваясь снова. — А я так не думаю, — принц отпустил его плечо и присел рядом за стойку, приветливо улыбаясь управляющей. — А вы из тех цветов, которые распускаются раньше всех? — обратился он к ней. — Конечно, — ответила женщина, подходя ближе. — Чего желаете? — Ох, моя дорогая, проще спросить, чего я не желаю, — продолжал заигрывать тот. Пожалуй, невинный флирт был любимым занятием Его Высочества. — Хотелось бы позавтракать и отправиться в путь. Как там наши лошади? — Мирта уже отправилась в конюшню, — женщина поставила на стол стакан с водой, и Осаму протянул худые пальцы к сосуду, делая небольшой глоток. Акутагава же продолжал смотреть перед собой. Диалог был для него слышим, но смысла его он не улавливал. Хотелось просто лежать и проникаться своими собственными мыслями, большего ему не надо. И совершенно не хотелось возвращаться во дворец. Очнулся он только, когда им наконец-то подали завтрак. Это была обычная овсяная каша, но сейчас за еду сошло бы что угодно. Ложкой он медленно перебирал варево, пытаясь абстрагироваться от Дазая, который явно хотел наладить с ним диалог. Кажется, он что-то ему рассказывал, но Рюноске совершенно не мог воспринимать его слова. — Эй? Ты меня слышишь? — возмущался Его Высочество. — Да, — таким же равнодушным шепотом отвечал тот. — А чего молчишь? — А что я могу сказать? — наконец-то он пересилил собственную тошноту и отправил в рот ложку с кашей. На вкус недурно, хоть и пресно. — Не знаю, элементарно, почему я тебя выгнал ночью? — А ты хочешь об этом поговорить? — подобные мысли не вызывали у него никаких эмоций, он так же продолжал мешать кашу. — Я бы хотел… — он на миг осёкся, понимая, что в этом нет никакого смысла. Дазай прекрасно знает, что Акутагава не станет никак демонстрировать свою обиду. — Не важно… Это раздражало. Очень раздражало. В детстве Рюноске был ранимым и поэтому интересным, но сейчас… Сейчас он совершенно другой. В его сердце засел осколок, если не льда, то стекла, такого прочного, что разбить его не мог даже Осаму со своей беспринципностью и злостью. Он унижал его, топтал, заставлял делать то, чего юноше совершенно не нужно, однако тот по-прежнему оставался хладнокровным. Дазай никогда не показывал свою злость, но порой она сама лезла наружу сквозь слова. — Тогда не вижу смысла обсуждать это, — абсолютно спокойно, но уже громче сказал Рюноске, принимаясь нормально поглощать кашу. Тошнота отступила, и теперь он мог вдоволь насладиться завтраком. Принцу хотелось кричать и выть. Ему хотелось сейчас сделать что-то такое отвратное и язвительное, возможно, выплеснуть ему в лицо стакан с водой или же эту самую кашу. Да, так было бы даже лучше. Ему хотелось понять, сможет ли хоть что-то заставить его возмутиться, снова почувствовать апатию и отразить её на вечно угрюмом лице. Как это сделать? Он не знал. Единственное, что было для него недосягаемо. — Посмотри на меня, — процедил он сквозь зубы, и парень, тяжело вздохнув, устало посмотрел на Дазая. Акутагава знал этот взгляд. Это уже было не презрение, а нечто за гранью. Внутри него что-то рушилось и не давало покоя. Он хотел эмоций, потому что свои чувства Осаму были противны. Это отвратительная злоба, ненависть, безрассудство. Его Высочество не в силах подавить это, но почему-то всеми силами пытался. Вот только закрытое на замок сердце рано или поздно вырвется на свободу. Он смотрел и смотрел, пытаясь что-то понять, пытаясь что-то сказать, но слова застряли в горле сгустком непередаваемых эмоций. Это было противно. От взгляда серых глаз мутнело всё вокруг, а сердце сдавливало. Что-то порочно щекотало все внутренности. Первое желание — ударить. Но Дазай лишь отворачивается и прикрывает пересохшие бледные губы кулаком. Спустя минуту он отодвигает миску с кашей, кидая сухие слова благодарности, и поднимается со стула, уходя на улицу. Рюноске, проглотив еще две ложки, так же благодарит и идет следом. Лишь бы Осаму не пришло в голову ехать без него. На улице было относительно светло, хотя свет этот был холодный. Солнце скрылось за белыми облаками, а ветер зябко продувал шею, поэтому Акутагава поспешил поднять ворот сюртука. Девушка подогнала к ним лошадей, улыбаясь и прощаясь с гостями. Дазай по-прежнему был мрачным, он тоже не хотел возвращаться во дворец, хотя это было не единственной причиной его плохого настроения. Рюноске меньше всего хотел знать, что гложет Его Высочество. Подобные вопросы могут только больше его спровоцировать, и юноша игнорировал все порывы любопытства, коих было не столь много. Наконец-то они оседлали лошадей и под такую же напряженную утреннюю тишину поскакали в сторону дворца. Ветер, кажется, подул с новой силой, растрепывая темные волосы Акутагавы, который аж весь сжался в седле, пытаясь хоть как-то оградить себя от пронизывающего холода. Принц же, напротив, будто бы не чувствовал холода и ветра. Его это всё беспокоило в последнюю очередь, хотя он прекрасно понимает, что может простыть. Дазай, конечно, не отличался болезностью в отличие от Рюноске, у которого всегда возникали какие-то проблемы. Что там говорить… в детстве он подхватил воспаление, поэтому до сих пор мучается постоянным кашлем, который принца ужасно бесит. Ладно, когда человек просто кашляет… но когда кашляет постоянно… До дворца они доехали уж как-то слишком быстро. Стража с улыбкой встретила их, сообщив, что молодых людей уже обыскались. Осаму на это никак не отреагировал, он был зол, и сейчас его настроение могло поднять только наказание. Конечно, не его. Поднявшись по высокой лестнице наверх, они ступили на порог дворца, здороваясь с прислугой. Прямо в коридоре они побросали свои сюртуки, приказав постирать их, и направились по своим делам. Сейчас бы принять ванную и завалиться спать, однако, не смотря на вчерашний праздник, их ждут разговоры с учителями и урок фехтования, от которых не убежать. Только-только Рюноске спрятался в своей комнате и переоделся, как к нему постучали и сообщили, что его ждет воспитатель. Вот и настал тот самый момент. Он не привык к этому. Воспитатель всегда бил очень больно. Слишком больно. И всё это всегда сопровождалось наблюдением принца, который, попивая чай, с искренней радостью наблюдал чужие страдания. Дазай любил, когда получает не он. Более того, он любил, когда боль достается именно Акутагаве. Что-то в нём всеми силами желало его страданий, и Его Высочеству только нравились подобные мысли. Жалость — это не про него, а сострадание и подавно. Юноша чувствовал, как его окатило холодом, как только он оказался в кабинете воспитателя, в котором уже сидел Осаму. Он аккуратно закрыл за собой дверь и тихонько начал расстегивать жилет, потому что, по мнению воспитателя, тот мешает чувствовать боль. Пальцы не слушались, горло сжималось в желании закричать, однако внешне он оставался таким же холодным и непроницаемым. И Дазая это бесило. Принц сдвинул брови, всматриваясь в лицо юноши, однако не видел в нём ни грамма боли, ни грамма грусти. Так же, как и прежде, он был холоден, хоть и знал, что с ним будут делать. Откинув жилет на стоящий рядом с книжным шкафом стул, Рюноске подошел к воспитателю в центр комнаты и присел на колени. — Сегодня я наказываю тебя не только за проступок Его Высочества, — начал учитель, — но и за твой собственный. Вы, имея влияние на Его Высочество, всё же не оказали должного воздействия и не остановили его от такого грубого проступка, как неявка на Бал Победы. Более того, вы вместе с ним не просто не явились на бал, так еще и не вернулись во дворец после охоты. Встает вопрос: можно ли вообще доверять вам обоим? Можно ли отпускать вас на прогулки? Ты признаешь свою вину, Акутагава? — А это как-то повлияет на моё наказание? — бесцеремонно спросил тот. Дазай лишь тихо посмеялся. В своей манере — издевательски. Но воспитателю этот вопрос не понравился, и ответом было ничто иное, как удар палкой по хрупкой спине Рюноске, который весь согнулся. Однако лицо его не поменялось, да и он не издал ни звука, благородно вытерпев первый удар. Он не посмотрел на принца, но знал, что лицо того уже растянулось в довольной улыбке. Именно этого ему не хватало. — Ты признаешь свою вину? — более твердым тоном переспросил учитель. Но губы Рюноске растянулись только еле заметной улыбке. Он знал, что мог просто признать свою вину и получить меньше ударов, однако почему-то не хотел показывать себя размазней. — Я повиновался приказам Его Высочества, — тихо ответил юноша. — Однако не отрицаю, что пытался воздействовать на него, отговаривая от этой авантюры. — Ваше Высочество, это правда? — воспитатель перевел свой взгляд на Дазая. — Я… — Осаму скорчил растерянную мину. — Он… — Отвечайте. — Вообще-то, это была инициатива Рюноске — отправиться праздновать в таверну. Как и предполагал Акутагава, принц не собирается его защищать. Он подлил масла в огонь, соврав, и губы юноши снова растянулись в улыбке — нездоровой и неправильной. Парень прекрасно понимал, что Осаму скажет что-то подобное. У него нет желания защитить. Только желание доставить страдания. Последовал еще один удар, уже более яростный, но тот его принял. Это даже порой приятно, если не зацикливаться на принятии боли, как наказания. Его не режут и не обкалывают иглами. Просто бьют по спине. Сильно, неприятно, однако это терпимо, хотя Рюноске и понимал, что выйдет из этой комнаты весь избитый, в синяках и без сил, потому что побег — это очень грубое нарушение. Однако, как только воспитатель замахнулся для очередного удара, в дверь кто-то постучал. — Извините, — в щёлку просунулась темноволосая макушка. Молодой придворный Анго Сакагучи являлся одним из приближенных императора, однако часто выполнял роль мальчика на побегушках. — Его Величество попросил вас отменить наказание для Рюноске Акутагавы и отпустить его в свои покои. А еще он сказал, что уроки фехтования придется отложить до завтра. Ваше Высочество, — он посмотрел на Дазая сквозь стекла своих очков. — Его Величество попросил вас зайти к нему. Осаму непонимающе сдвинул брови, смотря на Анго. Он растерялся, услышав подобные слова, потому что совершенно не мог понять мотивов короля. Парень неторопливо поднялся со стула, поправил сюртук, а затем проследовал за ним, оставляя воспитателя и Акутагаву наедине. — Он ведь соврал, так? — выдохнул учитель, откладывая палку. — Да, — тихо сказал Рюноске.***
Дазай не был сыном короля, однако по праву носил титул принца. Единственный ребенок Мори Огая умер во время родов жены, забрав с собой и жизнь матери. Тот не смог справиться с потерей, поэтому так и не нашел себе подходящей кандидатуры на роль новой жены, которая могла бы родить ему наследника. Закрывшись в себе, король действовал хладнокровно и скрытно, практически не покидал свой кабинет и не устраивал приемов, разве что с последним он пытается справляться, ведь уже на следующую неделю Его Величество запланировал очередной бал по случаю совершеннолетия Осаму, который теперь официально завершает своё обучение и получает полные права на унаследование трона без необходимости в ре́генте. Дазай не был сыном короля, однако всё равно внутри теплились родные чувства. Поднявшись практически на самый верх, принц остановился у кабинета Огая, у которого стояло несколько стражников. Те расступились и поклонились, заметив Осаму, а затем один из них постучал в дверь и зашел внутрь. Из-за неё послышалось упоминание имени Дазая, и, открыв двери снова, мужчина пригласил Его Высочество пройти в кабинет императора. Шторы, как всегда, занавешены. В воздухе чувствуется немного затхлый, сонный запах благовоний и цветов, которые еще имеют власть над жестокой осенью. Император, как всегда, сидит в темноте. Принц редко с ним общался, но знает, что того часто мучают головные боли и бессонница, да и вообще здоровье Его Величества оставляет желать лучшего. Мори, будучи самым влиятельным человеком в стране, никогда не считал власть счастьем. Его счастье было в семье, но от неё остались только грязные ошметки, да и королевство скоро отойдет в руки Осаму, даже по мнению самого короля, не самому перспективному лидеру. Дазай был умен, сдержан, хитёр, но порой этого недостаточно. Он не умеет чувствовать людей, не умеет сопереживать, в его голове только расчеты и выгода. А человечность — это ключевой фактор истинного главы государства. Огай сидел, скорчившись в бордовом кресле. Тонкая полоска света из-под штор падала на его прикрытый глаз, который нервно подёргивался. Можно было увидеть, как блестит его лицо из-за пота, ему явно становится хуже. Всё тело короля скручивает боль, но Осаму никогда не интересовался, чем же Мори так болен и почему отказывается с ним общаться. Иногда принцу кажется, что тот ему совершенно не доверяет, хотя никаких оснований для этого не было. Огай всё равно остается человеком, которым Дазай всегда будет восхищаться. — Дазай? — тихим, но таким приятным уху голосом, шепнул король. — Проходи. Тот поспешил пройти в центр темного кабинета, а затем чуть поклонился, приветствуя Мори. — Звали, Ваше Величество? — он поднял голову и посмотрел на мужчину, однако рассмотреть что-то всё равно было сложно. — Да, — он наконец-то разжался, будто сопротивляясь боли, и присел поудобнее, наконец-то разлепляя алые глаза, — как отдохнул вчера? Осаму не ожидал подобного вопроса, хотя Огай всегда имел такую привычку — начинать издалека, как можно мягче. Он вообще был очень спокойным человеком, хоть некоторые придворные и шептали об обратном, хотя бы исходя из его печальной биографии, отложившейся в голове каплей безумия, свойственной человеку, потерявшему слишком много. — Хорошо. Спасибо, Ваше Величество, — так же пропел Дазай, чуть улыбаясь. Честно говоря, его немного волновал этот разговор, и он до сих пор чувствовал себя как на иголках. Мори тяжело вздохнул, а затем наконец-то посмотрел на принца, что всё-таки было заметно из-за доли света в помещении. — И где же ты был? — вот теперь в его тоне слышалось нечто пугающее. Осаму и не знал, что ответить. Сказать, что он был в трактире и трахался? Звучит не очень благородно и неубедительно для причины не явиться во дворец на бал. Надо придумать что-то относительно правдоподобное, но не такое грязное. Если, конечно, король вообще ему поверит. — Мы… гуляли по лесу с Рюноске. — Гуляли по лесу с Рюноске… — с улыбкой повторил Мори, в его голосе слышалось нечто издевательское. — Ты уверен? — Да, — настаивал на своем принц. — И чем же ты мне это докажешь? Я могу быть уверен в том, что сам Рюноске мне скажет тоже самое, а, Дазай? — он поднялся со своего массивного кресла у камина и подошел к столу. — Я… — Да молчи уж, — Огай взял со стола золотой колокольчик и позвонил в него, вызывая прислугу. — Пили вы тоже в лесу? — Ну да, мы взяли немного… Его речь перебил пронзительный издевательский смех Мори. Он не знал даже, что больше его смешит: нелепость протеже или его отчаянные попытки заставить короля поверить в ложь. — Эх… Дазай… — он поставил колокольчик на стол и, обойдя его, отодвинул массивный стул, усаживаясь на своё место и складывая руки у подбородка. — Я нисколько не сомневался в тебе. Наверное, тебя что-нибудь интересует? Ничего не хочешь мне сказать? Осаму задумался. На что намекает Его Величество? — Ну… как ваше здоровье? Вы неважно выглядите, — подметил парень, подходя ближе и присаживаясь на стул рядом. — Я? А когда я в последний раз выглядел важно? — усмехнулся император, и тут в кабинет забежала прислуга. Без всяких слов она начала зажигать в кабинете свет, поэтому образ Огая вырисовывался всё четче. — Но всё же, сейчас вы… — Да, в ужасном состоянии, — он поправил темные волосы, заправляя их с лица на затылок, и расслабился в кресле, слегка отодвигаясь и укладывая ногу на ногу. Взгляд его алых глаз обратился к потолку, будто сейчас король искал совета свыше. Дазай всё еще чувствовал себя крайне неприятно в этом темном кабинете, будто даже со светом он кажется еще более жутким, особенно, когда хозяин этого кабинета сидит напротив и пытается играть с мальчишкой нелепыми усмешками, подводя его к какой-то загадочной теме разговора. — Наверное, тебе придется сесть на трон раньше, чем я думал. От этих слов Осаму всего ударило током. Возможная скорая смерть Мори его, конечно, порадовала. В этом случае его наконец-то перестанут сдерживать, и он сам начнет решать политические вопросы, ведь готовился к этому всю жизнь. Какого-либо сожаления у парня, естественно, не было, даже его доли. Он вообще уже давно мечтает о кончине короля, а порой подумывает о том, чтобы эту кончину организовать самостоятельно, если уж Огай совсем не захочет отправляться на тот свет. — И… вы… хотите, чтобы я наконец-то начал помогать вам? — подумал Дазай. — Да, — уже громче подтвердил его догадки Мори, — тебе надо учиться на практике. Ты еще слишком молод, но мне нужно успеть вложить в твою голову необходимые знания. И… один совет я хочу дать тебе сейчас: забудь о том, что тебе всё дозволено. Осаму много раз слышал подобное, но никогда не считал все эти заявления чем-то важным. Лицо принца выдавало его мнение о данном замечании, ведь он всегда считал с точностью до наоборот. — И о том, что у тебя больше прав — тоже. Точнее, уясни, что у тебя прав, как таковых, вообще нет. Ты раб своих людей, а не наоборот, — продолжил король уже более серьезным тоном. — Я понятно объясняю? — Да, — тихо проговорил Дазай. — Надеюсь. Огай поднялся из-за стола и подошел к служанке, останавливая её увлеченную уборку, он шепнул ей что-то на ухо, и та кивнула, с каменным лицом покидая кабинет. — Ну что ж, — король повернулся на каблуках, вновь привлекая внимание Осаму. — Теперь поговорим о том, для чего я тебя непосредственно вызвал. — А это не было причиной? — Конечно, нет. Тебе, наверное, должно быть интересно, почему я отменил наказание Рюноске? — Да, хотелось бы узнать. — Ну, во-первых, мне надоело, что этого мальчишку бьют за твои грехи, коих накопилось уже очень много, — он присел на диван в углу кабинета, и Дазаю пришлось чуть повернуться на стуле. — А во-вторых, мне кажется, что я уж слишком мало участвую в твоем воспитании. Тебе так не кажется? — Вы? — Осаму и сам не знал, чему удивился, но данная ситуация его очень напрягала. — Конечно. Я ведь все-таки твой опекун, и мне надо заботиться о тебе и воспитывать в тебе человека. Но что-то пошло не так, и ты вырос такой отвратительной, скользкой и грязной тварью, что я лично готов тебя удушить, лишь бы ты никогда не становился во главе государства, которое я всеми силами пытаюсь поднять с колен, — прежним тихим и спокойным тоном говорил король, выходя на откровенности со своим протеже. Он поднял свой взор, наблюдая реакцию Дазая, но тот и не поменялся в лице. — Ну давай, скажи, что я не прав. Не скажешь? Правильно, — он поднялся, подойдя к шкафу и доставая оттуда какую-то книгу, — ты, мой милый, знаешь прекрасно, какая ты мразь. Ты знаешь, как все тебя ненавидят, хоть и признают твой талант. А знаешь, кто ненавидит тебя больше всего? — уже с улыбкой спрашивал Мори, повернувшись к Осаму, у которого на лбу аж заиграли жилы от напряжения, что кое-как скрывала слегка вспотевшая челка. — Кто? — Я, конечно, — он вернулся к столу, опуская на него книгу. — Я настолько сильно не могу тебя терпеть, что просто заставляю себя разговаривать с тобой. Мне твоё присутствие в моём кабинете настолько сильно разряжает ауру, что придется его опять проветривать двое суток и лежать с простудой. Ты представляешь, насколько ты мне противен? Если ты сделаешь еще хоть что-то, — теперь его тон уже становился более угрожающим, — что идет вразрез с правилами этики и нормы поведения, которая свойственна порядочному лидеру государства, я сделаю всё, чтобы ты никогда в жизни не сел на трон. Я тебя прибью собственными руками, ты меня понял? — Понял, — так же отвечал Осаму. — Молодец, — довольно улыбался Огай. — С этого дня Акутагаву наказывать больше не будут, ведь тебе от этого только лучше. И нет, не удивляйся, хватит с тебя развлечений. Мальчишка и так здорово настрадался за всю жизнь. Я на его месте прибил бы тебя к чертовой матери, не боясь смертной казни. Да и, пожалуй, в этом случае я бы его помиловал. Сколько людей он бы спас своим действием… надо будет поговорить с ним об этом, может, он согласится, а то мне даже дотрагиваться до тебя противно, — продолжал поливать его Мори с той же ласковой улыбкой. — Ну что? Иди отсюда. И помойся, от тебя воняет трактиром, в котором ты блядствовал и пил всю ночь. Хотя бы пытайся внешне соответствовать своему статусу. — Хорошо, — Осаму резко поднялся и проследовал к дверям, но Огай снова остановил его: — И да, скоро бал. Ты будешь обязан на него явиться. Не забудь. — Я помню. — Всё, можешь идти. Принц покинул кабинет, тяжело вздыхая. Раньше Огай действительно никогда не говорил ему в лицо о своей ненависти, и сейчас парень чувствовал себя крайне противно, будто всё, что было сказано в его сторону, было правдой. Он сейчас действительно ощущал себя какой-то склизкой тварью, вроде земляного червя, который корчится в дерьме, страдая от собственной отвратительности. Это чувство так сильно вгрызлось в его сердце, что Дазая невольно тянуло блевать, во рту даже образовалась отвратительная горечь. Подобного с ним никогда не происходило, и он просто не знал, куда себя девать. Осаму ходил по дворцу, здороваясь с прислугой и улыбаясь всем, будто пытаясь зарядиться от окружающей его атмосферы, но ничего не помогало. Он чувствовал, как сильно выделяется среди всей этой толпы, как сильно давит на него угнетающая атмосфера предстоящего бала и груз ответственности за государство. Жилы обжигало всё тем же отвратительным ядом, выделяемым собственным телом. Дазай остановился около камина в гостиной, над которым было пристроено зеркало. В отражении он увидел своё неестественно бледное лицо и прикоснулся холодными пальцами ко всё еще влажной от пота коже. Чувствовал парень себя прискорбно, хотя эмоции никогда раньше не смели одерживать верх над его сознанием, а уж тем более организмом. Всматриваясь в отражение, он замечал, насколько серым кажется на фоне светло-золотых цветов гостиной, насколько он мрачен, неопрятен. Насколько он отвратительный и грязный. Как лишиться этого чувства? Есть хоть какой-то способ? Опять напиться? Мори решил дать им выходной, однако Осаму понимает, что спрятаться в своих покоях не получится. Надо будет повторить некоторые основы философии и, по-хорошему, лично поговорить с учителем, вот только Дазай знает, как тот его не терпит. Хотелось спрятаться в своей норе и никогда не вылезать, хотелось выть и вскрывать плиточный пол ногтями, будто это способно вернуть его в прежнее хладнокровное равновесие. Раньше он никогда не испытывал подобного напряжения, ведь принца мало что волновало, но сейчас всё буквально хотело его уничтожить и раздавить, начиная с узоров на стенах гостиной, в которую он уже успел вернуться раз пять, до массивных штор в коридорах. Светло-золотое оформление первого этажа с красными коврами давило на несчастный, еще не до конца успевший отойти от похмелья, мозг. Осаму потирал виски́ и продолжал ходить. Он не контролировал свою скорость, все его мысли были забиты другим. Парень шел быстро, казалось, что он куда-то торопится, но после третьего круга по первому этажу прислуга начала удивляться поведению Его Высочества. Дазай хотел. Просто хотел чего-то, что сможет остудить его сознание. Он не знает, что это. Чувство, вроде голода, сравнимое с тоской по какому-либо состоянию. Неприятно, незнакомо и противно. Весь день он провел в этих странных раздумьях, просто гуляя по территории дворца, делая вид, что читает, и играя на уже успевшим запылиться за последнюю неделю клавесине. Всё это не помогало, мысли продолжали путаться, а время будто специально утекало слишком быстро, не оставляя Осаму времени. Ему было больно даже дышать, будто гниль проросла куда-то внутрь, будто он сам состоит из частичек грязи. Когда в поместье вернулся вечер, Осаму так и оставался внизу на кушетке, перелистывая уже потертые со временем страницы книг, казалось, выученных наизусть. Анго настоятельно прогонял его в библиотеку, но Дазай отнекивался, потому что там элементарно нельзя развалиться как следует, хотя подобного ему и перед прислугой в гостиной делать нельзя. Принц хочет чувствовать себя хотя бы дома так, как ему нравится, кем бы он там не являлся. Все-таки Сакагучи удалось прогнать его наверх в свои покои, отобрав книгу. Почему-то Осаму никогда ему не сопротивлялся, наверное, потому что считал другом в какой-то степени. Они знают друг друга уже давно, и Его Высочество может причислить его к тем, кого бы хотел видеть рядом с собой в дальнейшем. Анго знал, что у него есть какой-никакой контроль над принцем, чем пользовался по мере необходимости. Но, каким бы ребенком Дазай не казался в его присутствии, все-таки он остается членом королевской семьи и уже точно наследующим трон виконтом. Молодой советник понимал как никто другой, что это именно его задача — помочь Осаму удержать трон, наставить его, оградить от нежелательного влияния, поэтому налаживание с ним дружеских отношений было не только для удовлетворения каких-то внутренних порывов, а еще и для дела. Вернувшись в свою комнату, Дазай окинул помещение беглым взглядом и удивился стоявшему тут холоду. Как справиться с этим он не знал, но камин зажигать совсем не хотелось. Вместо этого парень просто скинул с себя одежду, оставаясь в сорочке и кальсонах, а затем достал из шкафчика свои учебные записи, принимаясь за повтор пройденного. Да, что-что, а подобным все равно приходилось заниматься, несмотря на официальное завершение его обучения. Совсем скоро ему придется учиться рядом с королем, хотя, кажется, что тот не занимается ничем особо важным, кроме подписи различных документов и раздачей приказов. Поняв, что в этой холодрыге вообще трудно сообразить, что к чему, Осаму все-таки оторвался от конспектов, погасив стоявший на тумбочке подсвечник и залезая под одеяло. Естественно, ему не спалось, он даже и не думал о том, что уснуть получится. Мысли по-прежнему были забиты всяким ненужным хламом, нервы были на пределе. Ему нужно было отвлечься, нужно как-то справиться. Выдохнув, он вновь выпрямился на кровати, а затем поднялся с неё, выглядывая в окно. На улице уже во всю властвовала темень, поэтому пора бы спать. Нацепив туфли, он все-таки вышел из комнаты, дойдя до конца коридора и выглядывая в окно с той стороны. Картина практически такая же, ничем не примечательная. Кто бы мог подумать, что разговор с императором его так сломает? Может, это элементарное безумие? Осаму много раз об этом думал. Люди боятся смерти, да и вообще боятся чего-то. Но Дазай не боится ничего, точнее, боится неизвестности. Боится её настолько, что всеми силами пытается избавиться от этих мучений, однако на ум приходит только одно решение. Старая добрая смерть. Отойдя от окна, он медленно пошел по коридору, нервно проводя ладонями по дверям, расположенным вдоль него. Принц одернул руку, лишь когда та коснулась двери соседней с его комнаты, и эта дверь принадлежала Рюноске. Осаму редко заходил к нему в комнату, однако сейчас возникло такое острое желание. Казалось бы, надо избавляться от подобных рвений, но парень не привык противиться собственным желаниям, даже если будет выглядеть глупо. Бесцеремонно одернув ручку, он открыл дверь и проследовал внутрь. Юноша не спал, а читал какую-то книгу, которую сразу же отложил, поднимаясь с кровати, как бы приветствуя: — Ваше Высочество, — он чуть склонил голову. По нему было видно, что Акутагава не ожидал его прихода и уж тем более не рад столь позднему визиту. И это раздражало Дазая. Рюноске полностью был ему подвластен, но в нем было так мало истинной покорности, истинного чувства долга. Им не двигал страх, им двигала лишь безысходность перед собственной судьбой и желание стать хоть немного значимее. Он не выдержал. Осаму кинул кроткий взгляд на горящий камин, а затем, быстро преодолев комнату, подбежал к юноше и ударил его со всей силы ладонью по щеке, при этом сохраняя хладнокровие во взгляде. Акутагава медленно повернулся, снова взирая на принца. Взгляд его не поменялся, он по-прежнему был нейтрален. И это будто кинжалом полоснуло по сердцу Дазая. Он ударил его еще раз, после хватаясь жилистыми руками за тонкую бледную шею юноши, сдавливая её бледными пальцами. На этот раз в глазах Рюноске отразилось нечто, граничащее со страхом, но всё еще не таким сильным. Он мог предвидеть подобный порыв от Осаму, поэтому даже особо не сопротивлялся, когда тот уронил его на кровать, вдавливая в перину и уже ногтями сжимая нежную кожу. В какой-то момент Дазай почувствовал, насколько она горячая и теплая, совсем детская, да и сам Акутагава еще ребенок в какой-то степени. Он хватается пальцами за его запястья, пытаясь убрать руки принца от собственного горла, лицо краснеет, юноша пытается вздохнуть, но тот продолжает давить. Нечто снова переключилось в голове Его Высочества, когда он осознал, что делает и зачем, что тот никак не связан с его болью и ненавистью, поэтому наконец-то отпустил его, провоцируя резкий вдох у Рюноске, сразу же схватившимся за покрасневшее горло. Он ничего не сказал, даже не посмотрел. Может, боялся новой непредсказуемой реакции от Осаму, а может, тот тоже был ему отвратен. И это было ожидаемо. Дазай не чувствовал. Не знал, что надо чувствовать в подобной ситуации. Лицо его похолодело, когда он не увидел в глазах Акутагавы и намека на какую-либо боль. Неприятие — да, но не боль, какая возникает из-за несправедливости или предательства. Принц чуть склонился над ним и провел разгоряченной рукой по алой щеке юноши, все-таки приковывая к себе его взгляд. Он кажется таким безобидным, хотя Осаму прекрасно знает, на что тот способен. — Испугался? — шепчет Его Высочество одними губами. Тот не ответил. Он лишь продолжал смотреть с неким недовольством. Нет, это был не испуг, это для него всего лишь мелкая проказа. Как же Дазай его ненавидел. Но сейчас, смотря на милое лицо юноши, он чувствовал, как внутри разливается ни что иное, как какое-то приятное молоко, ласково играющее в груди, свертывающееся и превращающееся в нечто, покрытое сахаром. Это сильнее того, что он испытывал раньше, наслаждаясь его наказаниями. Осаму склонился сильнее и наконец-то заметил в глазах Рюноске некое удивление и легкий испуг. Лицо принца настолько близко, что, кажется, он сейчас может и вгрызться в глотку, но Дазай снова ласково гладит его по щеке и прикасается влажными губами к губам Акутагавы. Жаль, что от сахара чернеют зубы. Сначала он целует осторожно, будто пробуя, но тот не сопротивляется и не боится, и вскоре даже отвечает на его поцелуй, поэтому Осаму дает себе волю и целует еще, уже развязней, присасываясь, а позже и вообще вгрызаясь в пересохшую кожу губ юноши. Тот немного ёрзает и вздыхает, но продолжает терпеть, улавливая некую долю удовольствия от всех этих действий. Однако вскоре Дазай прерывается, и страсть заполоняет всё его сознание, в глазах полыхает огонь, легкие совсем стянуло карамелью. Он знает, что хочет сделать с ним, и решает, что нет смысла бороться с соблазном. Белая рубашка Акутагавы поднимается выше под воздействием пальцев принца, что явно приводит его в еще большее смущение. — Д-дазай?.. — все-таки промямлил он, пытаясь понять, чего добивается Осаму. — Если хоть звук издашь, я убью тебя, — шипел сквозь зубы тот. Конечно, он бы хотел послушать его крики, но сейчас это было невыгодно, ведь на стоны обязательно кто-то прибежит. Он заставил Рюноске чуть приподняться, и полностью стащил с него рубашку, после переключаясь на кальсоны. Поддев их, он оголил бледные бедра юноши. Тот не был возбужден, и очень сильно стеснялся подобных откровений. Голову Дазаю совсем начало сносить, и он вновь сомкнул одну руку на хрупком горле Акутагавы, заваливая его на кровать и небрежно целуя открытые губы. Руки сжимались всё сильнее то на шее, то на оголенных ребрах и бедрах, столь худых, что, кажется, одно такое прикосновение может их сломать. Оторвавшись, Осаму снял с себя рубашку, а затем перевернул Рюноске на живот, устраиваясь между его ног. — Дазай, не надо, — попросил тот, но принц лишь ухватился за его волосы, больно оттягивая их назад. — А ты меня переубеди, — он перехватил руку, снова смыкая её у горла, а другой хватаясь за красное лицо Акутагавы, — грязная псина, я ненавижу тебя, — шептал он ему на самое ухо. — Ты должен быть благодарен за ночь со мной. Он резко уткнул его лицом в кровать, а затем, отойдя, нашел на стуле ремень юноши, который тот не убрал и, вернувшись, обхватил его вокруг уже настрадавшейся шеи Рюноске. — Чем громче ты ноешь — тем сильнее я буду давить, — пояснил Осаму, затягивая кожаный атрибут. Удобнее устроившись между его ног, Дазай смочил пальцы в ставшей вязкой слюне, и, проскользнув пальцами между чужих ягодиц, резко вогнал средний внутрь, отчего тот болезненно простонал. Принцу пришлось затянуть ремень на его шее туже, уже очень сильно её сдавливая, отчего тому и правда было нечем дышать, и на возгласы сил не хватало. Пальцы интенсивно раздражали стенки кишечника, и Акутагава не знает, когда в последний раз ощущал нечто настолько же отвратительное. Может, когда он не мог ночами спать из-за больных легких, а может, когда его избивали за какой-либо тяжелый поступок. Нет, ничего похожего никогда не было. Никогда не было настолько больно и неприятно. Причем ни за что. — Раз тебя не будут бить учителя, то я об этом позабочусь, — шептал сквозь вожделенное дыхание принц, склонившись у самого уха Рюноске. Вытащив палец, он чуть провел рукой по размягчившемуся отверстию и, вставив еще один, начал растягивать там всё активнее. Он делал это не для того, чтобы потом Акутагаве было менее больно, а чтобы самому смочь хоть как-то в него проникнуть. Наверное. Последовал новый возглас, и Дазай туже сомкнул ремень. Так сильно, что юноша уже не знал, как сопротивляться, всеми силами пытаясь отнять удушающий предмет от своей шеи. — Ах… а-а-а… Да-Дазай… нечем… дышать… кх! — пытался достучаться до него Рюноске, но Осаму даже не думал его слушать, продолжая так же издеваться над бедным телом. Всё глубже он проникал пальцами, делая это не так уж и грубо, не считая, конечно, удушения и того факта, что всё это делается принудительно. Акутагава хотел бы начать сопротивление, но кто он такой? Что будет, если он ударит принца? Может произойти всё, что угодно, в том числе, его могут привлечь к ответственности. Став жертвой, он еще и поплатится за это. Остается только терпеть. Пока что это реально, хотя боль и дискомфорт просто ужасные. Рюноске действительно держится. Держится, чтобы не разрыдаться от этих ощущений. Чтобы просто не позволить убить себя, настолько это всё отвратительно. Он не знает, как будет смотреть завтра на себя в зеркало и как посмотрит в глаза Дазаю, наслаждающемуся его болью. Лишь бы хватило сил. Осаму продолжал. Продолжал в том же темпе, но больше ремень не сдавливал, ибо просто не было такой необходимости. Акутагава молчал, всеми силами сдерживал стоны, лишь срываясь на резкое дыхание. Но вскоре Дазай все-таки изъял пальцы. На лице играла ехидная улыбка, настолько всё это доставляло ему удовольствие. И не только мысль о соитии, как таковом, а именно то, что Рюноске больше, чем просто в его власти. Он унижен им. Осаму притянул его к себе за ремень, слыша, как давится юноша от этих действий, и, проведя ладонью по чужой груди и животу, опустил руку на всё еще мягкий член Акутагавы. — Расслабься, ведь я хочу сделать тебе приятно, — рука игралась с безответным половым органом, но другая продолжала держаться за ремень. — Неужели, не нравится? — Не нравится! — срывался Рюноске, все-таки отпуская удушающий предмет и убирая руку Дазая со своего члена. Это принца не на шутку разозлило. Он отнял ремень от его горла, отчего юноша быстрее принялся потирать раскрасневшееся место, но Осаму не дал ему и секунды продыху, заваливая снова на кровать и замахиваясь ремнем. В нём кипела ярость. Первый удар пришелся по плечу, а затем по схватившейся за него ладони. Акутагава скорчил лицо, сжимая зубы и пытаясь абстрагироваться, как делал это раньше, но сейчас всё было иначе. Так его еще никогда не били. Кожаный ремень был очень прочным и после него сразу же оставались красные следы, не говоря уже о боли, которая будто черными жуками начинала ползать по коже, обжигая её. Принц продолжал бить так, что было слышно, как разрезается воздух. Сердце бешено стучало у обоих, и обоим хотелось выть под трель бьющейся об плоть кожи. Рюноске уже не закрывался, он смотрел на полыхающее в камине пламя, понимая, что внутри сейчас всё горит намного сильнее. Он даже не сразу понял, что избиения прекратились. Осаму снова обхватил его ремнем за шею и вжал голову в перину кровати, раздвигая сместившиеся ноги. Рука принца скользнула под кальсоны, и он достал свой член, уже давно налитый кровью. Да, именно этого Дазаю сейчас не хватало. Сделать кого-то униженным. Плюнув на руку, он растер слюну по стволу, слегка наваливаясь на юношу, который уже сжал зубы, предчувствуя новую боль, а затем протолкнул головку члена между ягодиц, резко вставляя и начиная двигаться. Акутагава вытерпел. Он не знает как, но, сжав зубы посильнее, он не издал и писка, чем снова не удовлетворил Осаму, желающего слышать, как Рюноске больно и неприятно, как он терпит надругательство, как чувствует. Конечно, принц не хотел бы, чтобы кто-то узнал об этом, но, если бы он был чуть громче, ничего бы не случилось. Разве что ремень он продолжал натягивать. Ему должно быть больно и неприятно, иначе всё это зря. Тот же чувствовал, как внутри него двигается чужой член, как растягивается кишка, и тело сводит. Периодически он ловил себя на довольно приятном ощущении, но сосредоточиться на нем не мог из-за ужасной боли во всем теле и абсолютном отсутствии каких-либо намеков на получение удовольствия. Ему не нравилось, ему больно, мокро и противно. По его телу сейчас распространяется та самая желчная гниль Его Высочества, коей он плюется в него почти каждый день. Но сейчас эта скверна, чума вся в нём, и хочется, чтобы это поскорее закончилось, хочется выблевать всю эту грязь, закрыться где-нибудь и отдышаться. Просто отдышаться, пока есть такая возможность. Пока ему разрешают перевести дыхание. Пока его не заставляют испытывать боль. Дазай себя не сдерживал. Он продолжал одной рукой держаться за ремень, а другой трогать свою жертву. Тело юноши хоть и было худым, всё равно оставалось весьма приятным, и Осаму не мог этого отрицать. Принц стонал даже чуть громче самого Акутагавы, довольствуясь узостью мальчишки, его кожей, его запахом, его нескончаемой болью. Это сносило крышу, но Его Высочество так редко позволяет себе что-то, а порой просто необходимо выплеснуть всё это. Выплеснуть через издевательства, через насмешки, через насилие. Это то, чем он питается — чужая боль. Вскоре Рюноске привык к этому ощущению и подумал, что, наверное, так и должно быть. Пожалуй, могло быть и хуже. Если действительно не заморачиваться и воспринимать это, как нечто приятное, то можно получить удовольствие, но только не в такой форме и не с этим человеком. Из-за неконтролируемо текущих из глаз слез огонь в камине превратился в рыжее расплывающееся пятно, бьющее по глазам с новой силой, поэтому юноша просто закрыл глаза и продолжил тихо дышать в ладони, сложенные у рта, дабы не выдавить из себя лишних звуков. Периодически он вгрызался в фаланги пальцев, когда Осаму толкался слишком резко или делал больно как-то иначе, ведь он продолжал кусать его и сжимать кожу пальцами. Акутагава даже не представляет, сколько на нём останется следов. Он уже не чувствовал Дазая, точнее, его эмоций. Не видел, как тот развращается над ним, пребывая в экстазе от высшей для него награды. Парень был уже близок, поэтому совсем не контролировал собственное тело, позволяя похоти максимально преобладать над собой. Еще несколько движений, и принц протяжно, но тихо простонал на самое ухо юноши. По стенкам кишечника растеклась вязкая белая жидкость, и Осаму ухватился за худые плечи Акутагавы, чуть ли не ломая их дрожащими от удовольствия пальцами. Несколько толчков, и он обмяк, изымая влажный член и слезая с Рюноске, который, кажется, уже начинал терять сознание от произошедшего. Дазай улегся рядом, загораживая ему обзор на расплывающийся от слез камин. Его взгляд был направлен на потолок, он был нескончаемо доволен собой и своей выходкой. Такой грязной, какая была свойственна только ему. Акутагава не двигался, не помнил, не знал, что происходило с ним. Он просто решил, что нет смысла что-либо делать теперь. Он слышал украдкой, как принц собрался и вышел из комнаты, оставляя его наедине со своей болью, коей стало больше в два раза после этой роковой ночи. Рюноске знал, что теперь всё изменится раз и навсегда и что это не последняя такая ночь.