Мальчик для битья

Акутагаве всегда казалось, что нянька пытается оторвать ему руку, когда вот так тащит куда-то, обхватив худое запястье мальчика. Он предпринимал тщетные попытки вырваться и кричал о том, что ни разу не виноват в происшедшем, однако та его, конечно, не слушала. Дазай шел следом и улыбался как ни в чем не бывало. Его не тащили за руку, он шел сам, наблюдая мучения другого мальчишки. Было заметно, как ему нравится то, что происходит. Лицо Рюноске всё еще было зарёванным, но уже не таким красным. Он пытался держать себя в руках и не показывать, что ему страшно. А страшно ему было. Наконец-то они оказались внутри дворца и ступали босыми грязными пятками по холодному кафелю коридора. Поднявшись на второй этаж, нянька заперла их в кабинете и удалилась. Принц присел на стул, обитый красным бархатом, а Акутагава принялся потирать запястья, которые буквально изнывали от боли. Да, женщина была сильной по сравнению с маленьким мальчиком, тем более пережившим такой стресс. На светлой коже даже оставались розоватые пятна от её хватки. Он стоял в середине комнаты. Почему-то ему казалось, что если он сядет, то за это тоже последует нечто страшное, хотя, конечно, Рюноске понимал в глубине души, что всё это бред. Сердце бешено стучало по вискам. Он понимал, что сейчас нет смысла ожидать чего-то хорошего, хотя бы потому, что ничего хорошего с ним обычно не происходит. Кратко он глянул на Осаму, который, сидя на высоком для него стуле, болтал ногами, улыбаясь и напевая что-то себе под нос. На его одежде и руках еще виднелись остатки кроличьей крови, отчего Акутагаву мутило. Чем дольше он смотрел на Дазая, тем больше ему хотелось блевать. Этот мальчишка будто состоял из болотной тины и, казалось, по коже его бегают сороконожки и черви. Он не знает, как эта ассоциация оказалась в его голове, но от неё стало только хуже. Спустя минут десять вернулась нянька с какой-то длинной палкой. Вновь ухватив Рюноске за запястья, она уронила его на пол и замахнулась ею. В этот момент в глазах Осаму вспыхнул огонек. Серые облака скучной реальности растворились, и свет какого-то неправильного ликования воссиял в его сознании. Он понял, что сейчас Акутагаве будет очень больно. Больно и страшно. И всё это уже после произошедшего с ним кошмара. Дазай даже слегка зажмурился, когда последовал первый удар. Рюноске, валяющийся на красном ковре, пронзительно взвыл от боли. Наверное, было даже не столь больно, как страшно. Страшно, потому что он не знает, как долго будут его бить, и какие будут последствия. Это понятно лишь детям, — неосознанный страх, который они всегда выражают плачем. Взрослые их осуждают, но забывают, что в их детстве было практически так же. Тупая боль застыла в области лопатки. Она вибрацией прошлась по всему телу, пульсируя в определенной области. Это было так неприятно, хотелось потереть ушибленное место, но Акутагава боялся получить по рукам. Кажется, если ударить по рукам, то боль будет еще хуже, поэтому он просто продолжил терпеть эти отвратительные избиения. Нянька его не жалела. Конечно, ей было жалко мальчишку, но она была из тех, кто всегда выполняет свою работу, какой бы грязной и неправильной она не была. В этом есть некий смысл. Она понимала, почему получает Рюноске, чувствовала его эмоции, но никак не могла понять, что сейчас на уме у Его Высочества. Осаму уже не болтал ногами, он внимательно смотрел на избиения. Ликование в нём возрастало, но он не улыбался, и вообще никак не показывал, что это наоборот приносит ему удовольствие, а не отвращение. Он был бы не против, если бы страдал целый мир, потому что считал своё окружение недалеким и виноватым во всех бедах. Даже Огая, который являлся его опекуном. Мальчик не до конца понимал его роль главы государства, но почему-то ему казалось, что Мори ведет себя неподобающе. Акутагаву продолжали бить, он пищал и пытался закрываться руками. Лицо его покраснело, из глаз лились слёзы. Он уже не мог понять, что болит сильнее, потому что одинаково ныло всё тело, из-за чего по нему пробегали судороги. Рюноске не понимал, за что. Просто не знал, почему ему досталась такая участь, и сейчас, уже привыкая к этим ощущениям, прогонял из головы все возможные варианты. Когда Осаму успел сказать им, что он пытался его заколдовать? Это был единственный вариант, почему сейчас его наказывают, потому что мальчишка знал, что избиения никогда и ни за что не смогут вызвать у Дазая и каплю жалости. Это было не про него. Тем не менее, сейчас добивались именно этого. Нянька ждала, когда принц наконец-то одумается и попросит её остановиться, но тот сидел ровно и наблюдал за каждым движением. И эмоцией. Ему нравились эмоции. Ему больше всего были интересны эмоции мальчишки, который так сильно страдает от боли. Он видел в этом некий шарм, нечто намного интереснее любой игры. Если бы только ему самому позволили ударить… Эти избиения продолжались довольно долго. До тех пор, пока у няньки уже не начала неметь рука, и она остановилась, убирая палку и поднимая Акутагаву с пола за шиворот. — Чтобы больше я от вас не видела подобного! — грозно приказала она и покинула кабинет, оставляя мальчишек вдвоем, наедине с тишиной, которая казалась столь непривычной после детских криков.

***

Рюноске вздрагивал от малейшего дуновения ветра. Казалось, что теперь его сознание само играло с ним в страшные игры: везде мерещились шаги, глухое дыхание и жилистые руки ненавистного Дазая, который в последнее время всё чаще стал наведываться к нему в комнату. Акутагава проклинал свою жизнь. Ненавидел каждую её секунду. Вера твердит, что необходимо перетерпеть все невзгоды, но парень сильно сомневался в своих силах и желании терпеть всё это. Чувство собственного достоинства, которого он еще с детства был лишен, окончательно испарилось, и на этом месте возникла пустошь. Он ненавидел себя и этот дворец, полный роскоши и пыли былых времен, которая таилась за современной светло-золотой окантовкой. Он ненавидел Дазая. Его запах, его взгляд, его руки, хватающие за горло каждый раз с особой жестокостью. Рюноске каждый вечер молился о том, чтобы ночь была тихой и спокойной. Он молился, чтобы Осаму не захотел приходить к нему, не захотел лицезреть его страдания и слушать стоны, заглушаемые собственными руками. Каждый раз, вспоминая очередную такую ночь, он вздрагивал и желал лишь одного — убежать. Возможно, это даже не так плохо. Если он сможет показать свои знания, полученные за годы учебы при дворе, на деле, то его возьмут на службу куда угодно. Хоть за границей. Но Акутагава совершенно не знал устройства мира за стенами дворца. Он не знал, куда пойдет и что будет делать. Он был умён, но неопытен, и эта проблема является одной из самых главных. Возможно, будь он немного старше, у него бы хватило сил, но сейчас он слишком молод, а мир слишком стар и жесток. Так же жесток, как и Дазай, в очередной раз заламывающий ему руки на кровати и заставляющий делать то, чего Рюноске совершенно не хочет. Осаму никогда не оставался ночевать. Он просто истязал его до полуобморочного состояния, а затем удалялся в свою комнату. Юноша слышал, как принц тихо захлопывал свою дверь и даже как садился на кровать. Шаги Дазая — то, что Акутагава умел различать лучше всего. Казалось, он чувствовал его ауру, каждый раз замечая Его Высочество неподалеку. Что неудивительно, так это то, что Осаму пребывал просто в прекрасном расположении духа. Его приподнятое настроение было заметно всем, будто рядом с принцем громче поют птицы и ярче играет осеннее солнце. Честно говоря, Акутагаву это раздражало. Мало того, что он страдает, так еще и видит, что его страдания благотворно влияют на настроение принца. Единственное, что его радовало, так это более-менее лояльное отношение Дазая к окружающим. Он стал более спокойным, сдержанным, перестал срываться, и даже учителя его хвалили. Разве что теперь он стал чаще наведываться в кабинет Его Величества, и тут его настрой уже ничего не спасало. От него Осаму возвращался исключительно в прискорбном расположении, и, конечно, ночью пытался вернуть свой былой настрой очередным издевательством над юным Рюноске, стонущим от грубых прикосновений и боли, наполняющей рассудок кровью. Было много вещей, за которые Акутагава его ненавидел. И больше всего он ненавидел Дазая за его неоднозначное отношение. Было ясно, что юноша привлекает принца в сексуальном плане, но почему нельзя просто обсудить это? Возможно, если бы Осаму просто высказался, объяснил, что хочет его, что, может, даже любит его, ведь подобное исключать нельзя, то Рюноске бы подумал, понял и сделал свои выводы. Не в силах отказать Его Высочеству, он бы всё равно согласился, потому что имел бы представление о последствиях. Может быть, Дазаю и правда наплевать на отношение окружающих к нему, но вот Акутагава понять этого не может. Слишком сложно для него всё это. Никто не может понять, что в голове у Осаму. Сегодня он весело шутит за завтраком, но вечером ни с того ни с сего кричит на прислугу. Но Рюноске немного, но знал его мотивы. Некоторые вещи он научился читать, научился ими даже пользоваться. Он знал, как надо общаться с принцем, понимал, чего он хочет в тот или иной момент. Порой, несмотря на ночные издевательства, он подсаживался к читающему Дазаю на кушетку и протягивал чашку с чаем. Тот улыбался уголком рта, то ли усмехаясь, то ли даже слегка стесняясь подобного порыва. Иногда парень рделся, замечая на себе взгляд Акутагавы. Это наталкивало последнего на мысль, что он всё-таки принцу нравится, но тот совершенно не знает, как правильно проявить свои чувства. Не сказать, что Рюноске был от этого в восторге. Скорее, он был польщен вниманием со стороны Осаму, хоть и не знал, что с этим вниманием делать. Как не крути, а это всё равно шло ему в ущерб, особенно когда принц втайне ото всех напивался и заваливался к нему в спальню. Что радовало, Его Высочество в таких ситуациях хватало ненадолго, и он быстро кончал, поднимаясь, и, будто стесняясь юноши, покидал его спальню весь красный и встревоженный. Зато наутро его настроение было прекрасным. Спустя полторы недели Акутагава мог даже смело сказать, что привык к этому. Да, неприятно, липко, всё тело болит, однако, если и правда не зацикливаться, можно принять это за довольно приятное времяпровождение. Несколько раз, когда Осаму покидал его, парень даже продолжал ублажать себя самостоятельно, еще оставаясь в возбужденном состоянии. Иногда он даже ждал его, когда организм всеми силами хотел чего-то подобного, но потом жалел, ведь понимал, как это противно и жестоко. Они никогда не разговаривали об этом. Такое ощущение, что эти ночи для них обоих существовали на другом уровне. Дазай без слов заявлялся к нему ночью, а утром так же непринужденно вел беседы на совершенно отличные от всего этого темы. Акутагаву это раздражало. То ли Осаму стесняется, то ли его просто всё устраивает, но это игнорирование такой важной вещи, как секс, коему они предаются почти каждую ночь, не давало ему покоя. Рюноске хотел высказаться, попросить его быть нежнее или же просто уделять больше внимания. Разобраться, что конкретно Его Высочество испытывает к нему, на что рассчитывает и чего хочет. Ведь это несложно. Конечно, Акутагава понимал, что тому совершенно наплевать, и Дазай просто получает слепое и грязное удовольствие от чужих унижений. И всё же, должно же быть в нём что-то человечное? Хотя бы немного. Заглядывая в его карие глаза, юноша пытался увидеть что-то, кроме стекла и жестокости, но в бликах от свечей он не видел ничего. Такое ощущение, что Осаму будто не живой, будто он искусственный, как и его улыбки, усмешки, истории. Его наигранная харизма и приятный голос, приторный до отвращения запах новомодного парфюма. Рюноске ненавидел парфюм, особенно его. Он был слишком концентрированным, будто за этим запахом парень пытался скрыть просачивающуюся сквозь поры его кожи гниль. Как назло дни были солнечные, будто природа специально подбадривает бедного юношу. Сидя на самом высоком балконе дворца, он оглядывал раскрывающиеся перед ним просторы родных краев и города, которые изображал на полотне. Акутагава любил рисовать, это хорошо ему удавалось. Больше всего он предпочитал изображать на холсте мутными красками мрачные пейзажи. Рисовал он только то, что видел, редко давая волю фантазии. Как таковой фантазии у него не было, потому что не было возможности её где-то проявить. Преподаватель видел в нем талант, который юноша всеми силами пытается скрывать. Пару раз Рюноске пытался изобразить Дазая, но портреты выходили у него не так хорошо, как город или природа. Да и принц был не лучшим позёром, поэтому тот никак не мог предугадать момент. Как-то он хотел предложить изобразить его более подробно на большом холсте, но знал, как Осаму не любит позировать. У него было всего пара портретов от именитых художников, которые всячески умоляли мальчишку не вертеться. Акутагава однажды пытался нарисовать свой автопортрет, однако результат его не удовлетворил, поэтому юноша решил, что попросит нарисовать себя как-нибудь потом, когда очередной художник откажется рисовать неугомонного Дазая. Рюноске пытался не зацикливаться на принце, но мысли всегда к нему возвращались. Воспоминания о ночах, проведенных вместе, не давали ему покоя. Он душил в себе мучительное чувство ненужности, хоть и понимал, что Осаму в нем нуждается. Нуждается по-особенному, по-своему. Он был для него игрушкой, но самой любимой и дорогой, с которой не хочется расставаться даже спустя годы. И, возможно, когда-то он перестанет с ним играть, но никогда не выкинет, потому что ему будут дороги эти воспоминания. Может, этими мыслями Акутагава себя просто успокаивал, ведь не хотел казаться обычной вещью, которую принц использует ради собственного удовлетворения. Но почему-то Рюноске не знал, что лучше: быть игрушкой в его руках или пылиться на полке. Во дворце во всю шли приготовления к сегодняшнему балу. Дазай пропал куда-то чуть ли не на весь день. Такое ощущение, что болезненность короля переключилась и на него, хотя вполне возможно, что весь день они как раз провели в его кабинете, перебирая документы, коими Огай заваливал наследника трона. Осаму всегда возвращался от него измотанный и уставший, не желал выходить на диалог даже с Сакагучи, который, казалось, был одним из немногих людей во дворце, с кем Дазай изъявлял желание беседовать. Анго сейчас, кстати, выглядел не лучше. Во время балов вся ответственность за их проведение сваливается на его плечи так же, как и любая деятельность. На кухне уже несколько часов идет активная готовка, зал расчистили для гостей, поставили столы, на которые уже возносили яства. Бутылки с вином выставили ровным рядочком, а музыканты вовсю репетировали композиции, которые собирались исполнять сегодняшним вечером. Акутагава был совершенно ни к месту во всей этой суматохе. Он ходил, наблюдал за приготовлениями, и возникало у него некое желание предложить свою помощь, вот только чем помочь он совершенно не знал, поэтому, как и прежде, придавался своим мыслям. Позже прислуга наконец-то поймала его, сообщив, что тому необходимо подняться в свои покои и выбрать наряд. Тот лишь сказал, чтобы они подготовили ему очередной темно-синий костюм. Поднявшись на второй этаж, его быстренько одели и привели в порядок, поэтому у юноши оставалось еще время до начала празднования. Темный костюм выглядел на нем так же мрачно, как и всё остальное. Рюноске не был любителем броской одежды, и это, в совокупности с его бледностью, делало его похожим на безжизненную куклу. Серые глаза и правда казались стеклянными, потому что уже давно давили в себе любые эмоции, будь то гнев или радость. Некоторые придворные опасались юношу из-за этого, ведь не знали, чего ожидать от него. Поведение Акутагавы было таким же непредсказуемым, как и у принца. Спустя час во дворец пожаловали гости со всей страны. Множество графов и прочих дворян преклоняли колени перед королем, в кои-то веки спустившимся из своего кабинета. Мори расположился на троне весьма удобно, но было заметно, как сложно тому дается подобное мероприятие. Он щурил непривыкшие к свету алые очи и пытался максимально ровно держать спину, хотя через полчаса всё равно расслабился в кресле, ибо просто не мог уже спокойно сидеть. Всё его тело изнывало от боли, вид его становился еще более болезненным, чем прежде, что невозможно было не заметить. Акутагава в глубине души даже переживал за него, ведь в таком состоянии он не видел Огая уже очень давно. Он редко когда пересекался с Его Величеством с глазу на глаз. Тот практически никогда не приглашал его к себе в кабинет, разве что ответно приветствовал и интересовался, как идут дела у юноши. Рюноске не искал встреч с Мори, потому что толком не знал короля и особенности его поведения, хотя в его глазах он всегда был человеком спокойным, рассудительным и умным, что бы там про него не говорил Осаму. Тот на бал, кстати, до сих пор не явился. Возможно, Огай, как обычно, дал ему какое-либо поручение, и парень обязался его выполнить. Чутье подсказывало Акутагаве, что неспроста Его Величество решил повременить с появлением Дазая на публике, возможно, из-за эксцентричного поведения принца, а может, из-за обычной неприязни. Рюноске догадывался, что Мори и правда недолюбливает своего племянника, но чтобы настолько… Тем не менее, появиться он должен, потому что сей бал устроен в честь него. Официальное объявление Осаму наследником ознаменует о том, что тот уже не сможет отвертеться от бремени власти, коей его наградили кровные узы. Дазай не был в восторге от всей этой суматохи вокруг его будущего титула, ведь и так ясно, что он унаследует трон, хоть Огай и пугает его обратным. Кому, если не ему? Играла успокаивающая мелодия оркестра, и Акутагава уже успел переброситься парой слов с гостями, которые хорошо помнили юношу еще с детства. Сегодня пожаловало действительно много привилегированных господ, имена которых юноша чуть ли не зубрил, ведь незнание того или иного члена семейства карается очередным наказанием и дополнительными занятиями. А еще, насколько он помнит, среди гостей должны были появится обещанные им с Дазаем в жены дамы, познакомиться с которыми им только предстояло. — Почему не танцуешь? — послышался голос со стороны. Анго тихо подкрался к Рюноске, и тот его, конечно, не заметил. — Нет настроения. И я жду свою суженую. — Ох… семейство Хигучи задерживается, но, как они прибудут, я обязательно представлю тебя твоей невесте. — А вы… видели её? — Да, доводилось. Хочу сказать, что тебе повезло. Юная Ичие прекрасна и учтива. Думаю, вы полюбите друг друга. Акутагава сомневался, что вообще может кого-то полюбить. Казалось, что сама судьба запрещала ему что-либо чувствовать, и он поддавался этому настрою. Не видел он в любви ничего прекрасного, ведь рано или поздно чувства проходят, и на их месте остается только пустота и горькое послевкусие, сколько бы страсти не было ранее. Но к жене можно просто привыкнуть, принять её общество, как должное. Если ему суждено жениться, то он не станет сопротивляться, ведь хуже от этого точно не будет. Почти все гости уже пожаловали во дворец, но Осаму так и не спустился. Внезапно в зале послышался какой-то шум, и из разговоров гостей Рюноске сделал вывод, что на бал пожаловал кто-то очень важный. — Ох, вы только посмотрите, как он похож на отца! — Такой галантный! — И почему не я его избранница? … И куча подобных выражений доносилось до ушей Акутагавы, который даже слегка напрягся, наконец-то отходя от стола и возвращаясь ближе к трону, на котором восседал король, внимая прибывшему гостю. — Ваше Величество! — хриплый и низкий голос молодого человека звучал так же громко и уверенно, как и его поступь по белой плитке. Вышагивая на каблуках шаткой походкой, незнакомец в капитанской шляпе проследовал к Мори, который, уже улыбаясь, чуть приподнялся в кресле, приветствуя гостя. Сакагучи уже каким-то образом оказался подле Его Величества и объявил прибывшего издалека Чую Накахару, коим и являлся гость, своим внезапным появлением подняв всех на уши. — Прошу прощения за столь поздний визит, нам понадобилось срочно уладить некоторые вопросы касательно поставки, — прокомментировал своё опоздание тот, а затем уже тише добавил, подходя ближе к Мори. — Мне бы хотелось обсудить этот вопрос еще с глазу на глаз с вами, если позволите. — Конечно, сын моего покойного друга всегда желанный гость в этом дворце, — улыбался ему Огай. Тот действительно редко показывал свою улыбку. — Матушка не с вами? — Матушка сейчас в трауре, поэтому ей не до балов, Ваше Величество, вы уж её простите. А я не сходил на берег уже три месяца. Явился к вам сразу же после путешествия, — объяснялся перед ним господин Накахара. — Чуя, — Мори выглядел очень довольным, будто само явление молодого человека прибавляло ему некого спокойствия, — ты можешь приезжать в наш дворец, когда пожелаешь. Я, правда, всегда буду рад тебе. Хотел бы я, чтобы отношения наших семей и прежде были такими же прочными, как и ранее. Огай говорил это с некой грустью в голосе, прекрасно понимая, почему это невозможно. Ведь, учитывая, что на его место скоро сядет Дазай, можно ожидать всего, чего угодно. Но семейство Накахары являлось одним из основных поставщиков золота и серебра с колоний, и плохие отношения с ними не сулят ничего хорошего. Юный Чуя уже как два года занимается всеми делами семейства, всё время пребывая в плаванье, заключая договоры, занимаясь транспортировкой. Они владельцы самой крупной торговой компании в стране, если не в мире, и такой союз взаимовыгоден как им, так и короне. И Мори молился всем богам, чтобы этот союз каким-то чудом остался таким же прочным, как и прежде, хоть и знал, как сильно Накахара ненавидит его племянника, что, вообще-то, взаимно. Но пока на троне Огай, их союзу ничего не угрожает. Его Величество чуть ли не каждый раз вдалбливает Осаму в голову, что нужно лояльнее относиться к их торговой компании, однако тот продолжает отнекиваться и говорить, что этот союз не столь уж необходим. Наконец-то Чуя откланялся и повернулся к своим сопровождающим. Акутагава смог четче разглядеть его черты лица и вспомнить, что когда-то он играл во дворе именно с этим юношей. Получается, Накахара ровесник Дазая, однако уже повидал чуть ли не весь мир, а также распоряжается всем самостоятельно. Юноша за несколько метров чувствовал уверенность как в походке, так и во взгляде молодого человека, который выглядел уж слишком молодым для владельца крупной торговой компании, носящего титул герцога. Тот удалился в толпу, шепча что-то своей свите и сразу же цепляясь за разговор с прочими придворными, осыпающими его комплиментами. На светлом лице, чуть подбитым загаром, играла широкая улыбка. Оно было слегка прикрыто шляпой, но можно было рассмотреть синь его глаз, будто в них отражается вся суть океана, который он исплавал вдоль и поперек сначала с отцом, а затем самостоятельно. Шаги его размашистые и широкие, возможно, потому что он привык шагать по палубе, но сейчас на нем были обыкновенные туфли, а не сапоги. Скорее всего, наряд он всё же сменил по приезде на материк, но шляпу, по своему обыкновению, решил не снимать. Во-первых, потому что та была своеобразной памятью об отце, а во-вторых, потому что добавляла ему роста, ведь парень был невысок. Тем не менее, он казался намного взрослее Дазая и уж тем более Акутагавы. Может, из-за поведения, может, из-за опыта, а может, потому что был просто обаятельным и харизматичным, хоть вид его и был несколько небрежен из-за замявшегося фиолетового сюртука с золотой окантовкой и растрепавшихся рыжих волос, собранных в низенький хвост, выглядывающий из-под шляпы с большим количеством белых перьев. Дамы невольно краснели, замечая Чую и его ослепительную улыбку, хоть и не сказать, что тот был дамским угодником. Наоборот, Накахара славился своей скромностью, и поговаривали, что тому, кто женился на море, женщины не нужны, ведь сами русалки бывают в постели у бывалых мореплавателей. Тот лишь громко смеялся на подобные заявления и уверял, что никаких русалок не видел и песен их не слышал, да иначе бы не было его здесь, в этом самом месте. Акутагава, уже не стесняясь собственного любопытства, заинтересованно наблюдал за всеми действиями герцога, который так и приковывал к себе, словно магнитом, взгляды всех окружающих, однако вскоре их внимание обратилось на темную фигуру чуть дальше. В бальный зал наконец-то пожаловал виновник этого торжества — Осаму Дазай. На нем был светло-золотой сюртук и церемониальный плащ, шаг его был легким, но атмосфера вокруг густой из-за выражения лица принца. Его взгляд был померкшим и даже немного печальным, будто в голове у него сейчас была буря из мыслей, и видом своим он наводил только тоску и смятение. Окружающие отступались и кланялись Его Высочеству, который никак не реагировал на все эти жесты. Он быстро проследовал к трону, на котором восседал Огай, и склонил голову, шепча что-то, что мог слышать только король. Вскоре на пьедестал снова выскочил запыхавшийся от всей этой суматохи Анго, объявивший Дазая, отчего зал наполнился гулом. Мори поднялся на ноги, хоть это и далось ему весьма тяжело, а затем подошел к своему приемнику и объявил, что с этого момента Осаму является законным наследником трона. После этого он такими же тяжелыми шагами вернулся на своё место, упав в кресло с болезненным вздохом. Его состояние становилось всё хуже с каждым днём, но он продолжал выполнять свои обязанности, несмотря ни на что. Наблюдая за всем этим, Рюноске и не заметил, что всё это время на него смотрел Сакагучи доселе незнакомым ему взором. Анго смотрел предупреждающе и гордо, будто пытается что-то сказать. Он не отвернулся, даже когда его взгляд встретился с взглядом Акутагавы, и отвернулся только, когда Осаму закончил свою речь, наполненную фальшью и обманом. Юноша не смог понять, что это означало и просто вернулся к празднованию, и хоть танцевать у него желания не было никакого, он просто радовался в глубине души, что сейчас всё более-менее спокойно, правда, боялся, что когда пойдет спать, к нему снова заявится Осаму и будет заставлять делать то, чего он не хочет. Внезапно он увидел, как к нему подбежала какая-то девушка и поклонилась, она выглядела весьма интересно: светлые волосы, собранные в высокую прическу, и медные глаза, будто слегка напуганные. Она явно волновалась, но все-таки набралась смелости подойти к юноше, сжимая в руках светло-золотые оборки бежевого платья. — Г-господин Акутагава, — неуверенно сказала она, — я — Ичие Хигучи. Нас всё никак не могут представить друг другу, поэтому я… решила подойти первой. Рюноске удивился подобному жесту, ведь девушка, переступив через свою скромность, пошла на такую дерзость. Он бы подумал, что она легкомысленна, однако лучше увидеться друг с другом вот так — с глазу на глаз, нежели ждать, когда их представят. Если бы он знал, как выглядит Хигучи, то сам бы подошел к ней первым. — Я… я ваша… — Невеста, — уголки его губ слегка дрогнули, и щеки девушки покрылись румянцем. — Я знаю. Очень приятно, Ичие. Позволишь пригласить тебя на танец? Та округлила глаза, услышав просьбу Акутагавы и улыбнулась ему, протянув ладонь, за которую парень ухватился своей грубой рукой в белой перчатке. От этих прикосновений Хигучи слегка дрогнула, но все-таки позволила сопроводить себя в центр зала к остальным танцующим гостям, и вскоре они закружились в вальсе. Рюноске не смотрел на неё, однако ему очень хотелось. Они долго молчали, просто наслаждаясь танцем и проникаясь эмоциями от первой встречи. Им некуда торопиться, ведь они обещаны друг другу, поэтому по жизни придется идти вместе. За это время они успеют вдоволь наговориться и узнать друг друга получше, хоть в голове у обоих и копится множество вопросов. Кто она такая? Чем занимается её семья, и как девушка смогла переступить через себя, позволив вот так просто заговорить с будущим мужем? Наверное, она сильнее, чем кажется на первый взгляд. Наверное, у неё тоже жизнь не сладкая. Это видно по ней. В её глазах копится на протяжении лет что-то очень печальное, будто всё ей дается с большой тяжестью. Она кружится в вальсе, но ей не весело. Она пьет вино, но то нисколько не прибавляет ей хмеля. Она одета в лучшие шелка, но Ичие отдала бы все наряды, лишь бы жить той жизнью, которой всегда хотела. Они с Рюноске узнают, что у них намного больше общего, чем кажется на первый взгляд. — Вы… — она хотела задать какой-то вопрос, но одернула себя. — В чем дело? — интонация его звучала грубо, однако Акутагава просто привык так общаться. — Нет, ничего. — Я не кусаюсь, — усмехнулся он. — Ты можешь узнать у меня, что угодно. — Просто, вы выглядите подавленным, — высказалась та, отводя взгляд. — С чего бы это? — недоумевал юноша. — Привыкай, я всегда такой. Ичие лишь промолчала, бросая неуверенный взгляд на холодного Акутагаву. Он танцевал весьма энергично, но оставался по-прежнему каким-то нелюдимым. Ей рассказывали про его характер, но почему-то Хигучи не хотела слушать эти сплетни. — Это правда, что вы стреляете лучше Его Высочества и всех в королевской гвардии? Этот вопрос невольно смутил Рюноске. Он понимал, что девушка просто хочет подмазаться, однако не придал этому значения. — Возможно, — тихо ответил тот. — Если тебе интересно, я могу продемонстрировать как-нибудь, и ты сама сделаешь для себя выводы. — Почту за честь, — уже спокойнее сказала Ичие, слегка улыбнувшись. — Мой отец тоже учил меня стрелять. Он всегда хотел сына, поэтому воспитал во мне качества, характерные для мужчины. — Может, ты и фехтовать умеешь? — Умею. — И не побоишься сомкнуть со мной клинки? — Если вы примете мой вызов, то не побоюсь, — уверенно ответила девушка, поняв, что Акутагава не собирается относиться к ней, как к вещи. — Тогда я приму его. Посмотрим, чего ты стоишь. В голове у Ичие это прозвучало не так деликатно, хотя Рюноске и правда не отличался фамильярностью, и церемониться с ней тоже не хочет. Девушка снова решила промолчать, поскольку сказать ей нечего, поэтому они лишь продолжили танцевать в этой тишине. В зале становилось жарче, людей прибавилось — подоспели опоздавшие, и музыка заиграла энергичнее. Акутагава и Хигучи совсем затерялись в этой толпе, однако так даже лучше. Меньше глаз их увидят, меньше вопросов будет. Юноша поймал себя на мысли, что молчать с ней весьма приятно, хоть и необычно. С ней как-то спокойно, он не думает о том, что может сделать или сказать что-то не так. Как не крути, ей придется принять его любым, ведь они поженятся уже после коронации Его Высочества, а там будь, что будет. Он надеется, что она сможет родить ему достойного сына, который не будет знать тех же страданий, что его мать и отец. Может, у них даже получится создать нечто, похожее на счастье, которого, конечно же, без должной любви не будет, но надо постараться. Порой любовь, созданная из безысходности, намного прочнее той, что возникла на фоне слепых чувств. Танцевали они еще долго, иногда обмениваясь какими-либо словами. Узнать многого друг о друге они не могли, но кое-как пытались. Внезапно кто-то дотронулся до плеча Рюноске: — Весело проводите время, голубки? — этот голос принадлежал Анго, который явно был рад тому, что жених и невеста проводят время вместе. — Я так понимаю, вы опередили меня? — Да, так уж случилось, что мы случайно повстречались, — Акутагава не стал говорить, что Ичие сама подошла к нему, ведь это может здорово подорвать представление о ней. — Что ж, Рюноске, тогда позволь мне представить тебя её родителям? — Конечно. Хигучи немного напряглась, но не стала перечить и проследовала за Сакагучи и будущим мужем, чтобы тот наконец-то познакомился с её родителями. Не сказать, что она испытывала от этого восторг, наоборот, очень сильно волновалась, как при знакомстве, так и теперь. Девушка была уверена, что не понравилась ему, поэтому сейчас ей было очень сложно. Тем не менее, встреча оказалась успешной. Её родители были рады, что они успели повстречаться еще до официального представления, посчитав, что это знак свыше, однако не очень-то жених им и понравился. Но брак с человеком придворным был необходим, ведь Акутагава один из приближенных к королю, а это большая честь и выгода для их семьи. Они беседовали какое-то время на совершенно отстраненные темы, что вскоре Рюноске наскучило, ведь он поскорее хотел вернуться с Ичие к танцам и этому многозначительному молчанию, потому что так ему просто спокойнее. Однако им не дали этого сделать, потому что родителям девушки что-то срочно от неё понадобилось, и та оставила его, поэтому юноша поспешил вернуться на свою позицию в стороне, провожая Хигучи взглядом. Все-таки она довольно мила, можно сказать, ему повезло. — Ну и красотка же тебе досталась, — послышался со стороны еле узнаваемый голос. Акутагава повернул голову и даже слегка испугался возникшего из ниоткуда Чуи, который тоже смотрел вслед пропадающей в толпе Ичие. Вскоре он повернулся к нему, и Рюноске мог поклясться, что сейчас просто безвозвратно утонет в его глазах цвета океанской сини. — Я тебя еле узнал, мелкий. «Это кто еще тут мелкий…» — подумал юноша, ведь смотрел на Накахару сверху вниз. — Я… я тоже, — неуверенно отвечал тот. Сейчас он чувствовал себя примерно так же, как и Хигучи, когда впервые подошла к нему, хоть парень и не был настроен к нему враждебно. Даже наоборот. — Не думал, что когда-либо еще встречу тебя, — улыбался Чуя. — Кажется, мы встречались в последний раз лет шесть-семь назад? Я уже не помню, столько времени прошло. Ты так вымахал, я даже завидую. Пойдем, выпьем? Акутагава даже онемел, понимая, что Накахара решил наладить диалог ни с кем иным, как с ним, что просто не могло не удивить. С чего бы вообще такой выдающейся личности, как он, болтать с мелким придворным? — Ну, чего молчишь? — П-пойдемте, — наконец-то выдавил из себя тот, и они подошли к столу, где Чуя налил им обоим вина в бокал. — Ну что, как тут дела обстоят? Ты не узнал меня что ли совсем? — продолжал усмехаться тот, делая глоток. — А то такой взгляд, будто впервые видишь. — Вы просто очень сильно изменились, я… не думал, что захотите со мной говорить. — О боже, а с кем еще тут разговаривать? С этими вальяжными выродками или с Его Высочеством? Ты посмотри на него, — он кивнул в сторону стоящего неподалеку Дазая. — Ведет себя, как петух в курятнике, будто каждый ему обязан своим существованием. Бесит. И как вообще могло дойти до того, что эта тварь будет управлять страной?! Ноги моей не будет в этом городе при его правлении. Уеду в свое имение в колонии, пусть только попробует достать меня… — Чем он вам так не угодил? — интересовался Акутагава, тоже делая глоток вина. — Чем не угодил? — горько смеялся Чуя. — А чем вообще это отродье может угодить? Он ведь даже не поменялся! Всё такой же урод, один его взгляд в мою сторону чего стоит! По нему видно, что он та же мразь, что и прежде. Или ты со мной не согласен? Рюноске аж окоченел от этого внезапного вопроса, ведь, по сути, не имел права и оскорбить Осаму. — Я… — Да не бойся ты меня так, — возмутился Накахара. Кажется, что он уже выпил за сегодня прилично. — И что это за официальность? Ты, вроде, не особо-то младше меня. К тому же, почти всё детство вместе. Относись ко мне, как к старому другу. — Хорошо, Чуя, — эти слова, казалось, говорил не он. — Вот так-то лучше! — парень задорно похлопал его по плечу, и Акутагава даже чуть прогнулся под тяжестью его руки. — И не надо со мной всей этой фальши. У нас так не принято. Я привык, что со мной говорят честно. Вот и ответь мне честно. Нас ждет огромная задница, когда это недоразумение взойдет на престол? Рюноске чуть помялся, сделал глоток вина и наконец-то вновь посмотрел на серьезного Накахару, который терпеливо ждал ответа. Необычно разговаривать вот так просто с кем-то. — Ну… да. Не думаю, что из Дазая получится хороший глава. — Ну вот. Значит, и правда надо валить отсюда, да побыстрее. Его Величество выглядит очень худо, долго он не протянет. Боюсь, что он не доживет до следующей осени. Подобное было и с моим отцом. — Соболезную. — Да что ты? Ты его даже не знал. Великий был человек, но лично я общался с ним мало. Всё так же — фальшиво и официально. Отвратительно, ненавижу всё это. — Поэтому предпочитаете общество моряков? — усмехнулся Акутагава. — В воде всё чище и прозрачнее, — ответил ему Накахара. — Закопай труп в земле, и об этом никто не узнает. Брось его в море, и он обязательно всплывёт. Рюноске, решив промолчать, бросил короткий взгляд на Дазая, который весело шутил и улыбался дамам. Возможно, кто-то из них его невеста, на которую он всячески пытается произвести впечатление. Радовало, что сейчас он в своей привычной маске добрячка. Жаль, что этой ночью с ним он снова её снимет. — Ну так что, как твои дела? — продолжил разговор Чуя. — Ну, нормально, — отвечал Акутагава, отвлекаясь от веселого Осаму. — Если бы было нормально, ты бы не стоял в сторонке и не хлестал бы со мной вино, — комментировал всё происходящее тот. — Просто, мне так больше нравится. Быть сторонним наблюдателем. — Понятно. Всё плохо, да? — Ну… может быть, не так хорошо, как могло бы быть, — он посмотрел на Накахару, но тот недоверчиво на него косился, пытаясь выдавить честный ответ. — Ладно, всё было плохо, а сейчас стало еще хуже. — Ха! Знаешь, чем дольше идут года, тем тяжелее они становятся, — ответил на это Чуя. — Главное — это приспособиться, понять, как надо действовать. — Если бы я не приспособился, то у меня бы давно снесло крышу. — Понятно. Не позавидуешь тебе, конечно, раз ты так говоришь. Они замолчали, делая по глотку вина и оглядывая бальный зал, однако только-только Накахара хотел вернуться к разговору, как перед ним возникла высокая фигура принца. Тот подумал, что Дазай и правда нисколько не изменился с их последней встречи, а если и изменился, то исключительно в худшую сторону. — Добрый день, Чуя, — улыбнулся ему Осаму. Голос был пропитан ядом. — Здравствуйте, Ваше Высочество, — с ноткой высокомерия пробубнил тот, не отпуская бокал с вином. — А ты даже не вырос с нашей последней встречи. Наверное, годы в море плохо повлияли на твой организм. — А вам, я смотрю, до сих пор плохо даются уроки манер, — огрызнулся Накахара. — И это мне говорит пьяный вдрызг моряк… — закатил глаза Дазай. — От вас пахнет так, что, мне кажется, даже туземки, с которыми вы предпочитаете возлегать, нос воротят. — Ха… я их хотя бы не заставляю, как это предпочитаете делать вы. — Не понимаю, чего в вас все находят. Вы совершенно обыкновенный. Через год-два ваша компания загнется, — говорил принц, отворачиваясь и отходя от герцога. Рюноске лишь молча наблюдал и не вмешивался. — Так же, как и всё королевство, — шепнул себе Накахара, делая глоток вина. — Что? — спросил Дазай, сделав вид, будто не расслышал этого. — Вы думаете, что из меня получится плохой король? Вокруг них поутихли разговоры толпы. Все явно хотели знать, чем закончится эта перебранка. — Что вы? — фамильярно усмехнулся Чуя, однако в голосе присутствовали нотки нескрываемой злобы. — Я считаю, что еще не было королей, подобных вам, — а далее добавил с большей злобой и хрипотцой, — Ваше Высочество. Осаму сощурил янтарные глаза, будто желая прожечь ими насквозь герцога — единственного человека, который никогда не скрывал свою истинную неприязнь к принцу. Ненависть, обычно, самое взаимное чувство, самое чистое, но такое грязное. Хочется убежать, скрыться от двух людей, которые так искренне ненавидят друг друга. — Что ж, спасибо, господин Накахара, — внезапно учтиво пролепетал Дазай, хитро улыбаясь. — Надеюсь, что ваши слова оправдаются. — Несомненно, — Чуя отвернулся от него, не желая больше видеть этой грязной ухмылки, однако вскоре принц все равно удалился, вновь оставляя юношей наедине. Акутагава был благодарен судьбе за то, что в эту перебранку не втянули его. — Чертов ублюдок… — сквозь зубы прошипел герцог, с грохотом отставляя пустой бокал. — И как ты его терпишь? — Я? — с ноткой безумия говорил Акутагава. — Мы. Накахара понимающе посмотрел на нервного Рюноске, который выглядел бледнее, чем прежде. Он боялся, что получит за то, что в этот вечер предпочел компанию Чуи, а не Дазая. На долю секунды герцог даже испугался за юношу, по лицу которого было ясно, насколько безвыходно его положение. А может, есть способ помочь ему? — Эй, Рюноске? — позвал наконец тот. — Ты ведь не его раб. Акутагава глянул на него так, будто Накахара сейчас несет дичайший бред, ведь очевидно, что все, кто находится в этом зале, являются не иначе, как рабами. — Слушай, — Чуя слегка пододвинулся к нему, отчего юноше даже стало неловко. Такое щекотное чувство, когда весь такой представительный герцог находится столь близко. Его рука мягко легла на худое плечо, и он чуть ли не шепотом продолжил: — ты ведь находишься в непосредственном подчинении у Его Величества Огая Мори. Поэтому абсолютную власть над тобой имеет только он. Если… если я поговорю с ним, то он обязательно разрешит тебе… уехать отсюда. — Уехать?! — в голове у Рюноске это слово всегда звучало, словно божественная арфа, нечто настолько прекрасное и блаженное, недосягаемое, невозможное. — Нет, — одернул он сам себя. — Нет… — Что? Почему? — удивился Накахара такой реакции. — Это невозможно, — грустно ответил тот. — Меня не отпустят. Никогда не отпустят. — Отпустят, я же сказал. Прекрати делать такое лицо, эй! — он чуть наклонился, пытаясь заглянуть в его серые глаза, и Акутагава вновь удивился, насколько же доброе лицо у этого человека, живущего свободной жизнью. — Знаешь, как мы поступим? Ты хочешь в море? Тут лицо Рюноске неосознанно расползлось в подобии улыбки. Море. Такое большое и необъятное. Такое блаженное и прекрасное. Такое свободное. — Я… я никогда не был в море. — Ну и что? Я три года назад так же поплыл со своим отцом. И ничего, всему научился! И тебя научу! Если ты хочешь в море, то это не будет проблемой. У меня как раз не хватает ребят, поэтому места есть. — Но… но это всё… — Да, знаю, необычно и страшно. Ты… ты же никогда не был за пределами этих земель, да? — Не был… — Ну вот. Когда еще у тебя будет такой шанс, а? — продолжал подзадоривать его Накахара. — Я… я не знаю. — Соглашайся! — Это звучит так… так нереально. Такого не может быть. — Тебе так только кажется. Я обещаю, что завтра поговорю с ним. Они еще долго беседовали обо всем подряд. Чуя рассказывал ему о дальних странах, о своих путешествиях, о туземцах, необычных животных, и Акутагава слушал всё это, словно заколдованный, будто он сам сейчас переносится за тысячу километров и видит все красоты мира своими глазами. Ему это нравилось. Рюноске всегда больше любил слушать, нежели говорить, и сейчас он нашел в Накахаре человека, которого хотел бы слушать постоянно. Все его слова, все его рассказы — всё это так прекрасно, как и он сам, завороженный хмелем и собственными историями. Но и этот вечер все-таки закончился, и гости начали потихоньку расходиться. Кто-то уехал, а кто-то решил остаться ночевать, вот и Накахаре выделили отдельную комнату. Акутагава бы очень хотел остаться с ним подольше и послушать еще, ведь сомневался, что король даст ему разрешение отправиться вместе с герцогом в плаванье. Возможно, у него вообще больше не будет возможности пообщаться с ним. Вернувшись в свою комнату, Рюноске почувствовал какой-то неприятный запах. Пахло то ли гнилью, то ли чем-то очень кислым и неприятным. Он осмотрелся, так и не поняв, что это за запах, а затем обнаружил, что кровать расправлена, и под одеялом что-то лежит. Осторожно подойдя к кровати, он резким движением смахнул покрывало и ужаснулся, закрыв нос рукавом. Вся простыня была испачкана кровью, которая лилась из растерзанной тушки белого зверька. Это был кролик. Страшные воспоминания заполнили голову юноши. Он онемел и в ужасе отошел от кровати. По вискам ударила кровь, ноги подкосились, и он упал на пол, пугаясь собственных мыслей. Акутагава не мог отвести взгляда от растерзанного зверька, понимая, кто это сделал и зачем. Дазай снова хочет напугать его. Хочет дергать за веревочки, как и раньше. Хочет чувствовать власть и сладость боли, которой пропитался каждый день бедного юноши. Он отвернулся, нервно задышав, и кое-как поднялся на ноги, выбегая из комнаты и несясь по коридору, что есть силы. Рюноске ничего не видел перед собой, он не знал, куда бежит, не знал, зачем и почему. Его охватила паника, лихорадка, сердце ныло от болезненных ударов о грудную клетку. Организм всеми силами пытался сказать ему, что так больше продолжаться не может, но юноша ничего не мог с этим поделать. Ему было страшно. Очень страшно. Он бы выпрыгнул из окна, если бы только мог, но сил не хватало даже для этого. Упав в конце коридора, он прислонился к стене и зарылся дрожащими руками в черные волосы, пытаясь выбросить из головы растерзанного кролика и Осаму, который представал перед ним не иначе, как истинным дьяволом, желающим только людскую боль и кровь. Слезы покатились по щекам, но Рюноске себя одернул. Он схватил себя за щеки и прошептал: — Не ной! — грозно приказал себе юноша. — Тряпка! Ты не имеешь права ныть! Страх и печаль сменились злостью. Да, вот оно, приятное чувство. Вот оно! Он не позволит себе плакать. Лицо расползлось в яростной улыбке. Он сделает всё, чтобы Дазаю было хуже, чем ему. Если он хочет войны, то он её получит. Осаму не посмеет его остановить. Он ничего не сможет. Он будет стоять у причала и смотреть, как Акутагава на долгие месяцы уплывает от него, а там… может, получится так, что он не вернется? Инициирует свою смерть, например? Станет жить так, как живут обычные люди, будет работать на верфи и жить жизнью бедной, но свободной. Если такова цена роскоши, то она его не устраивает. Поднявшись на ноги, он увидел своё темное отражение в зеркале, однако парень там был не один. В конце коридора уже стояла хорошо знакомая ему фигура, медленными шагами приближающаяся к нему. — Что такое, Рюноске? — тихо спрашивал Дазай змеиным тоном. — Не спится? — Да, — уже спокойно отвечал тот, поворачиваясь к собеседнику. — Хотел позвать прислугу. В моей комнате как-то неприятно пахнет. — Да? Что же это такое? — Не знаю. — Может, в твою комнату забрался какой-нибудь зверь? — Вполне возможно. Такое в последнее время бывает часто. Осаму злобно оскалился, проведя параллель. Акутагава сейчас выглядит иначе, наверное, один короткий вечер в компании Чуи плохо повлиял на него. — Вот как, — он приподнял брови и провел рукой по мокрой щеке юноши. Он плакал. Какое блаженство. — Тогда… ты можешь переночевать в моей комнате. Он знал, что всё снова этим закончится. Осаму пьян, но сохраняет холодный рассудок. В прошлые ночи он часто напивался, возможно, сейчас его тоже что-то гложет, и эти отношения Его Высочеству тоже даются тяжело. Когда Дазай пьян, его совсем не заботит состояние Рюноске и его желания. — Если… вы так пожелаете. — Да, — прошептал принц уже вожделенным тоном. — Я желаю.